Geum.ru

Олег Слободчиков – Заморская Русь

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   43   44   45   46   47   48   49   50   51

По обычаю, что у эскимосов, что у индейцев, на побежденный и ослабевший народ набрасываются жители ближайших селений и разоряют его окончательно. Кадьяки превращали таких сородичей в рабов, индейцы, не имевшие единокровного рабства, делали слабых данниками и батраками, за бесценок скупая последнее. Бросив родину, без зимнего припаса, ситхинцы попали в унизительное положение. Старик стахинец спрашивал, не будет ли Баранов против, если селение примет его врагов в нахлебники.

Правитель пошевелил усами - ему было жаль ситхинцев, но он еще раз подтвердил, что не станет вмешиваться во внутренние дела индейцев, желая со всеми иметь прочный мир. Стахинец был доволен своим посольством. На прощание он вскользь сказал, что кто-то из осажденных подобрал накладные волосы. Один колдун вспорол живот калге и затолкал их в тело. Если вдруг Бырыма станет болеть - надо найти того колдуна, сжечь тело и волосы, а впредь быть осторожней.

- Это чужие волосья! - беззаботно посмеялся Баранов. - Мне, крещеному, от того хуже не будет!

Но за известие он щедро одарил парламентера табаком и бисером.

Через неделю на двух больших лодках к крепости приблизилось ситхинское посольство новоизбранного главного тойона Сайгинаха. Воины были одеты в накидки синего сукна. Лица их были разрисованы сажей, красной и белой краской, волосы распущены по плечам и присыпаны пухом. Ситхинцы остановили лодки неподалеку от берега и запели.

Чугачи и кадьяки стали одеваться в лучшие наряды, краситься и пудриться пухом. Кто был в парке, кто в одной русской рубахе или в камзоле, а кто и вовсе гол, но раскрашен от макушки до пяток. Выйдя на берег, чугачи и кадьяки тоже запели, хвастая своими нарядами.

Ситхинцы подняли жуткий вой, стали плясать в лодках. Больше всех кривлялся сам тойон Сайгинах, брат Котлеяна и отец оставленного у Баранова заложника: он извивался, стоя на носу лодки, махал двумя огромными орлиными хвостами.

Едва закончили петь индейцы, стали колотить в бубен и петь чугачи с кадьяками. Чугачи пустились в пляс, изображая смешные сцены из штурма и защиты ситхинской крепости. Потешались они не только над противником, но и над Барановым, потерявшим при бегстве волосы. Так продолжалось с четверть часа. Потом чугачи и кадьяки, которым отдали лавры победы, вошли в воду и на руках вынесли лодки с посольством. Тойона Сайгинаха, с женой и грудным младенцем в корзине, усадили на ковер и понесли к столам с угощением. Других ситхинцев несли на руках без ковров. Баранов приказал угощать посольство, отложив переговоры на утро. До темноты веселились возле крепости: ели, колотили в бубен и в жестяные котлы, пели и плясали.

Русские рубили лес, чему больше всего возмущались креолы.

Утром с песнями и плясками тойон со свитой и с женой поплыл на яле к "Неве" и был принят на борт со всеми почестями. Ситхинцы поплясали на палубе, затем тойона с женой проводили в каюту, его зятя с женой, кадьякского и чугацкого старшин угощали наверху.

Жена тойона, как и положено женщине ее положения, имела за подрезанной губой дощечку такой величины, что не могла есть нормальным образом. Нижняя губа ее была вытянута вперед на ладонь, волосы густо смазаны сажей, белое лицо - размалевано красками. У младенца в корзине усами торчал из ноздрей ивовый прут.

Баранов поил гостей чаем и водкой. Тойонша, по индейскому этикету, вливала в рот питье и вкладывала закуску с большой осторожностью, боясь что-либо пролить или выронить. В каюту привели их сына-аманата. Отец и мать, не позволяя себе показать на людях чувства, осмотрели его и остались довольны: отрок располнел от безделья и добротных компанейских харчей. Тойон попросил разрешения забрать мальчика и обещал вскоре прислать другого сына. Баранов с беззаботным видом согласился вернуть заложника. Разговор пошел проще и откровенней.

- Душа радуется, глядя на родные места, украшенные трудами русских! - говорил Сайгинах.

- Мне очень жаль, что пришлось сжечь вашу крепость, - вздыхал правитель. - Но вы, пролив нашу кровь, не желали даже покаяться.

- Ситхинцы несправедливо поступили с русской крепостью, - согласился тойон. - Я в этом не участвовал и старался предотвратить убийства...

Баранов добился от тойона обещания, что он не будет воевать с русскими и подарил ему медный Российский герб. Никто из посольства не напился допьяна, хоть угощение было щедрым. Партовщики оказывали ситхинцам всякие почести. Новый тойон перестал ходить ногами - его носили на руках. Получив богатые подарки, довольный приемом, он стал собираться к себе во временное пристанище на берегу Чильхатского пролива.

На прощание Сайгинах намекнул Баранову, что ему стоит опасаться только одного человека, остальные ситхинцы уже не будут делать вреда правителю. Допытываясь до истины, Баранов узнал, что тойон Котлеян добился у главного шамана племен Ворона повеления для всех сородичей: никто не смеет убить Бырыму, кроме Котлеяна! Табу!

Через полторы недели к Ново-Архангельской крепости приплыл тойон Котлеян со свитой из одиннадцати сородичей. Он прислал Баранову одеяло и несколько чернобурок, просил принять его, как Сайгинаха. Одет Котлеян был намного богаче, чем предыдущее посольство: в синего сукна сарафан, сверху английский фризовый камзол на голове - шапка из чернобурок с хвостами наверх. Тойон был моложав, среднего роста и хорошего сложения, со смышленым лицом и умными глазами. На его подбородке красовалась небольшая черная борода, на лице - усы. Он считался лучшим стрелком племени и держал при себе двадцать ружей.

Баранов принял его, ни в чем не винил. Котлеян жалел о случившемся и предлагал мир. Правитель угостил посольство, дал ответные подарки, но не такие богатые, как Сайгинаху, сухо сказав, что принять Котлеяна, так же как его брата, не может, потому что все чугачи и кадьяки ушли в партию. Тойон стал убеждать, что никто не знает столько плясок, как он. Но правитель лишь разводил руками. Посольство провело возле крепости четыре дня, пело и плясало по несколько раз в сутки. Охрана Баранова внимательно поглядывала на тойона, а сам правитель был в кольчуге под сюртуком. Раненая рука его бездействовала. Из раны вышли три обломка кости.

Несколько ситхинцев из посольства добровольно остались аманатами, остальные уплыли. Вскоре к Ново-Архангельской крепости прибыл бриг "Мария" с главным ревизором Компании. Правитель на яле подошел к судну и поднялся на борт. В мундире, шитом золотом, его встречал сорокалетний придворный из высшего общества и высшего правления Компанией.

- Это он и есть! - кричал Хвостов, тыча пальцем. - Баранов! Вор! Казнокрад! Пьяница!

Сановник опустил глаза, чуть смутившись грубостью молодого офицера, тихо сказал ему по-французски:

- Не говорите этого, хотя бы при мне, - в глазах камергера мерцала сдержанная неприязнь к правителю.

У Баранова дрогнуло одно колено, затем другое. Он на миг растерялся, но тут же взял себя в руки и слащаво улыбнулся:

- Николай Александрович! - усы правителя стали задираться кверху. - Уж и не чаял, что свидимся другой раз!

- Вы знакомы? - сухо спросил Резанов.

- Очень хорошо знакомы! - поклонился Баранов. - Прошлую зиму Николай Александрович изволил зимовать на Кадьяке. Натерпелись, бедные мы от его буйств... Последним транспортом пришло мне послание от охотского коменданта, извещал он, что забыл отправить дареные часики с именной гравировкой. Ну, прямо точь-в-точь такие, как у господина лейтенанта. Не позволите ли взглянуть? Издали примечаю знакомый вензель...

Лицо Хвостова покрылось пятнами, он закричал, что весь транспорт принадлежит Компании и офицеры вольны брать все, что считают необходимым.

- А ты - вор! Вор! И все купцы - воры! Хоть генеральский чин вам дай - все одно!

- Хе-хе! Часики-то у вас, ну, точно как мне присланные... Не извольте сердиться Николай Александрович, я ведь только посмотреть хотел...

Поговорив с полчаса в кают-компании, Резанов и Баранов отправились на берег: один отчитываться, другой - проверять. Прошел день, акционер и главный ревизор смотрел счета и отчеты, сухо и вежливо задавал вопросы, снова углубляясь в бумаги. С каждым часом голос проверяющего теплел. Баранов предложил засидевшемуся ревизору переночевать в его домике, на берегу, Резанов принял приглашение.

Каюры приготовили постель высокому гостю на сколоченной из жердей кровати, завешанной лавтаками. Сам правитель расположился на лавке, тоже устроив полог из кож.

- Крыша подтекает, - сказал смущенно. - Строили наспех. Я всего лишь неделю как перешел сюда с "Невы". Ночью усилился дождь и лавтаки над постелью оказались очень кстати. Правитель беззаботно спал. Это был не худший ночлег за последние годы жизни Резанова, но он долго не мог уснуть, вспоминая рассказы и слухи о странном человеке, полтора десятка лет бесконтрольно державшем огромные пространства и многие народы в повиновении. Проверка с ясностью показывала, что Баранов не присваивал себе и пустяков, за которые никто бы его не осудил.

Вдруг Резанов услышал, что под кроватью шумит вода. Он удивился странным звукам и разбудил Баранова.

- Не беспокойтесь, - ответил тот, зевая. - До перины не достанет... Должно быть доска оторвалась, вот и подтапливает с будущей площади.

На третий день пребывания в Ново-Архангельске, Резанов окончательно убедился в кристальной честности правителя Компании в колониях. Проверка была закончена. Не сходилось только количество присланного и употребленного спиртного. Баранов не увиливал от ответа, каялся и предлагал высчитать недостающее из его жалованья.

- Без того невозможно управлять здешним сбродом, - оправдывался он.

Вменять в вину такой пустяк при миллионных прибылях ревизору было стыдно. От имени Государя и правления акционеров он списал долг с Баранова, написал прошение Государю о представлении его к ордену и обещал похлопотать о правах Баранова на усыновление своих детей. Главного помощника, Ивана Александровича Кускова, Резанов пожаловал в Коммерции Советники, наградил золотой медалью, пообещав выхлопотать ему благородный чин, чтобы защитить от побоев буйных офицеров. Передовщики Малахов и Швецов, приказчик Бакадоров были награждены серебряными медалями.

Титулярный советник Баннер, присланный, чтобы сменить Баранова, ознакомившись с делами, наотрез отказывался принять пост правителя. С него доставало управлять Кадьяком. На предложение задержаться здесь еще на неопределенный срок, Баранов скромно, но твердо ответил "нет!" Он устал. Кусков тоже желал вернуться в Россию. Резанов вынужден был просить Баранова задержаться хотя бы на год, пока ему не подберут замену.

Желая сгладить прежние недоразумения и предубеждения, камергер и ревизор стал восхищаться правителем. Это не понравилось многим офицерам. Лейтенант Хвостов был так раздосадован, что, напившись, стал снова обвинять Баранова в воровстве. Бесчинствам его не мог положить конец сам Резанов, приказавший ограничить выдачу водки офицерам. Хвостов явился к нему и стал угрожать, что трезвый он еще буйнее. К вечеру все служилые мореходы, кроме склонного к трезвости мичмана Давыдова, были пьяны. Хвостов, сам чудом оставшись жив, проткнул шпагой офицера Каюркина, собрал толпу пьяных головорезов и среди ночи пошел на приступ дома правителя. Он ломал запертую дверь, стрелял в окна из пистолетов. Прибежал караул и обезоружил буянов. Баранов вышел из дома. В его сенях неожиданно обнаружили трех ситхинских аманат со стальными ножами под одеждой. Им учинили допрос. Ситхинцы стояли на своем: они добровольно охраняли Бырыму. Поверил их уклончивым ответам один правитель и велел отпустить, вопреки советам охраны и друзей. Ситхинцы действительно охраняли его, боясь, что Баранов может быть случайно убит кем-нибудь, кроме тойона Котлеяна.

Самые трудные времена и тяжелые работы по строительству заканчивались. "Нева" собиралась идти зимовать на Кадьяк. Тоболяки уходили на судне к женам и семьям. Сысой и Кусков подали правителю рапорты об увольнении.

- Серьезные дела решаются неспешно! - улыбнулся в усы Баранов, бумаги принял, но уволить старовояжных не торопился.


В Крестовой бухте бросили якоря два бостонских судна: трехмачтовая "Юнона" капитана Вульфа и шхуна, принадлежавшая Джону и Натану Виншипам. Вульф подарил Баранову живых коз, предлагал торг, судовладельцы шхуны, оправдываясь за оставленную на острове партию, вновь предлагали совместный промысел в южных водах. Индейцы не умели промышлять морских животных, бостонцам нужны были алеуты, кадьяки и старовояжные русские стрелки.

Вскоре к Ситхе подошло еще одно трехмачтовое судно "Мирт" под английским флагом. Командовал им знаменитый капитан, старый знакомый всех колониальных служащих капитан Барабер.

Резанов купил у Вульфа "Юнону", оплатив больше половины ее стоимости мехами, остальное - векселем Компании. В придачу капитану был отдан пакетбот "Ермак", чтобы увести меха на рынок в Кантон. Барабер предлагал за умеренную цену добротный европейский бриг. Корабельные плотники с "Невы" и "Марии" ощупали "Мирт" от клотика до киля и не нашли изъяна. Зная коварство Барабера, Баранов убедил Резанова дать вексель на получение денег в Санкт-Петербурге. Пока капитан доберется до столицы - выяснится, откуда взялось у него это судно. Барабер и его помощник с радостью приняли предложение и выторговали себе кутер "Ростислав", чтобы тотчас плыть на Камчатку. Их отговаривали. В это время не ходили на запад самые смелые из старовояжных мореходов. Отважный капитан стоял на своем. С компанейской командой, со своим помощником и пайщиком, он проверил судно и вышел в неспокойное ноябрьское море прямо на диск заходящего солнца.

Суденышко малого размера, способное ходить под веслами и под парусом, очень хорошо держалось на крутой волне. Капитан Барабер быстро понял все его достоинства и недостатки, преспокойно попивал ром и кофе, делал счисления. Ветер сопутствовал ему, отчего пятеро матросов из камчадалов и креолов строили догадки, что англичанин знается с чертом. Возле Камчатки удача стала изменять капитану. Как и многие русские мореходы, в это время, он долго не мог войти в устье губы. А когда опустела последняя бочка с водой - выбросился на берег. Все люди и груз остались целы. И тут Барабер будто переступил черту, за которой кончалась его изворотливая удачливость и начиналась обычная доля русича.

На собачьих упряжках он с помощником добрался до Петропавловска. Здесь от воя собак и ветра в его компаньона вселилась тоска, он решил прислушаться к совету коменданта, оставшись на зимовку, стал туманно рассуждать о том, что не в богатстве счастье, жаловался на боли в груди. Капитан отправился в Охотск с казаками, возившими почту.

Сидя на узкой нарте, в тяжелой медвежьей парке, соскребая с полозьев то и дело примерзший собачий кал при непочтительной брани погонявших его казаков, он почувствовал вдруг безмерное пространство вокруг себя, ту великую отдаленность от нормальных людей, которой никогда не ощущал в море, и еще - людское бездолье, от которого не спасают ни деньги, ни власть. Сидя в нарте, лицом к востоку, он смотрел на бегущую следом упряжку. С тяжелым сердцем и пустым желудком - достал промерзшую юколу, попробовал погрызть ее и бросил в отчаянии. Бегущая следом упряжка превратилась в ком. Собаки передрались из-за рыбины, изорвали упряжь. Опять случилась задержка. Полуазиатского вида казаки орали на него и грозили бросить среди снегов. В другой раз он вместе с погонщиком вывалился из нарт. Капитан остался лежать в снегу, глядя в небо. Погонщик волокся за нартами с полмили, прежде чем остановил собак. Груз и провизия были раскиданы на большом расстоянии...

Перенеся невероятные трудности, в изорванном камзоле, густо населенном вшами и блохами, он прибыл в Охотск, привел себя в порядок и явился к коменданту с рекомендательным письмом от Резанова для получения проездных документов. И тут Барабер с ужасом узнал, что страшная дорога была развлечением, по сравнению с тем, что предстоит ему на пути в Якутск. А оттуда не одна тысяча миль до Санкт-Петербурга.

Проклиная страну, где до столицы добираются годами, Барабер вернулся в трактир и, среди ночи и под вой охотских собак, решил, что легче удавиться, чем еще раз пережить подобное пути из Петропавловска в Охотск. С обычной в его жизни решительностью он накинул пояс на низкую балку потолка и хлопнул дверью, имя которой - жизнь.

В ноябре, когда ушел на юго-запад "Ермак" под началом капитана Вульфа, а "Ростислав" - на запад под началом капитана Барабера, в Крестовую бухту вернулась бригантина "Окейн". Капитан Окейн снова попросил Баранова дать ему партию для промыслов в южных морях. Виншипы просили о том же. Баранову, взявшемуся за строительство крепости, этой зимой было не до того.


"Нева" готовилась к возвращению на Кадьяк. С ней уходили тоболяки. Старовояжные собрались в индейской хижине с резными знаками, разложили нехитрую закусь у чужого очага, послали Антипина и Кускова к правителю, просить водки для прощальной пирушки. Те вскоре вернулись и принесли полное ведро. Не поскупился Баранов для старых друзей, а часом позже нашел время и пришел сам. Скинул левой рукой шляпу, обнажив блестящую лысину, поклонился образку и скромно сел рядом с Кусковым в стриженом парике.

- В делах да в заботах братину, поди, забыл? - спросил Баранова Антипин.

- С собой! - сказал тот и стал здоровой рукой шарить в мешке, выкладывая сухари и сухофрукты. Был он чем-то озабочен и суетлив. Друзья поглядывали на него с сочувствием: и от своих Бырыма стал отбиваться, как вышел в дворянский чин, и благородные его не принимали, то и дело оскорбляя. Вот и теперь, на наполненную чашу смотрел Баранов с тоской - не хотелось ему пить, не до того было, и не уважить друзей не мог.

- А что, Андреич, - взглянул на него Сысой. - Прав был покойный Лукин: нас, похоже, опять победили?!

Глаза Баранова прояснились. Взглянул он на говорившего и усы поползли кверху:

- И прав, и не прав! - сказал крепнущим голосом. - Можно победить меня, можно было победить Лукина, царствие ему небесное, но Русь ни победить, ни уничтожить невозможно!.. - он встал, поднимая чашу левой рукой. - Так давайте, друзья, по обычаю нашему, помянем всех павших, всех, душу положивших за нас и наше дело!

Отбросив заботы, он приложился к братине и отпил добрую чарку. Пошла резная чаша по кругу. Промышленные крестились, поминая лица друзей своих, чьи тела лежали в земле Американской ногами к востоку, головой к Святой Руси, глазами к Небу. Оставшееся в братине поставили под образок и накрыли заплесневелой юколой с сухариками - радуйтесь души бывших колониальных служащих.

- Гуляем, детушки! - сказал, веселея, Баранов. Поднялся вновь, седой и крепкий. - Я много думал, отчего мы и деды наши стремились на восток, как птица Финист - к солнцу! И я шел с вами, детушки, и я искал благодатной земли и богатых промыслов, и я лез под пули, тонул, голодал, замерзал, как все вы, соколики мои ясные! Не за жалованье ведь, не за барыши!..

Уж я не сокол! - все громче говорил он, распаляясь, и глаза его блистали. - Я старый, простреленный ворон, пивший с похмелья из Индейской реки. Мне не уйти уже дальше!

Да! Нас снова победили! Но я лягу за вас всех старыми костьми на этой сырой Ситхе, а вы, летите дальше на полдень! Впереди Калифорния! Говорят, ни один русский не видел такого благодатного края. Туда стремились иркутский именитый купец Трапезников и селенгинский мореход Толстых, туда, по слухам, взял курс Измайлов...

Один только Баранов знал, что в наказе, данном Резанову Государем Александром, запрещалось всякое расширение российских территорий - ни шагу на земли колониальных владений европейских государств! Ни говорить, ни думать об этом Баранов не хотел:

- И мы, и деды наши правильно шли: и те, что брали курс на юго-запад, и те, что пробирались в виду земли по-за-огороду. Мы не знали, что путь так долог и так труден! И вот уж открыт он!.. Детушки, ваши покойные деды глядят на вас с небес и ждут исполнения своих стремлений... Ты, Слободчиков, десять лет воюя за этот путь, проложив его для других, откажешься ли теперь пойти на полдень?

Сысой опустил глаза.

- Не откажешься! - усмехнулся Баранов. - И Васька пойдет туда же, и вы, - кивнул Кускову и Антипину. - От самой Уналашки, пятнадцать лет шли, покорили самый сильный из береговых народов, а теперь, когда путь свободен, вернетесь по домам? - правитель захохотал с горечью в голосе. - И я, старый, продырявленный ворон, может быть еще заковыляю следом за вами, соколики, вот только дождусь замены, - так говорил Бырыма, с головы которого, за пядь старой лысой кожи, любой индеец дал бы себя ободрать заживо. Он пьянел вопреки своему обыкновению и чувствовал, что дальше Ситхи ему не уйти, хоть не знал еще, что замена прибудет через тринадцать лет.


При попутных ветрах "Нева" вошла в Чиниакский залив через пять дней после выхода из Крестовой бухты. Сиротливо стояли на берегу прогнившие стены Павловской крепости. Покосился купол церкви. На берегу горели костры, каюры сушили промокший груз с последнего транспорта: незадолго лейтенант Сукин разбил "Елисавету" возле Кадьяка. Люди не встречали "Неву", не подходили близко друг к другу, не обнимались и не здоровались за руку из-за занесенного на Кадьяк поветрия оспы. В крепости объявлен был карантин.

Сысой с Васькой высадились на причале, отметились у Баннера и ушли через гору к себе на хозяйство. Горы были белы от снега. Желтела долина реки Сапожникова с множеством ручьев. Уже слышался лай собак. Васька и Сысой зашагали быстрей, удивляясь, что их никто не встречает. Дул холодный ветер с моря, волок по сырой земле облака, залеплял глаза туманом. Из-за скотника показались вдруг две голые, неразрисованные бабы. Тоболяки остановились в изумлении. Ветер трепал длинные, до земли, волосы женщин, то, скрывая, то, раскрывая наготу бредущих. Брюхатая, русая Фекла, золотистая Ульяна напрягались из всех сил и тянули соху. За ней шел тоже голый и простоволосый Филипп, по старинному поверью опахивая на бабах свой дом. Он первым увидел Сысоя с Васькой и закричал:

- Христа ради! Не подходите близко - детушек своих пожалейте! На Кадьяке поветрие!

- Господи! - простонал Сысой, опускаясь на колени. Ему страшно было за свой дом, ему стыдно было за свое долгое отсутствие, он радовался: пусть столько лет нет у него родины, но есть семья.