Geum.ru

Олег Слободчиков – Заморская Русь

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   43   44   45   46   47   48   49   50   51

- А там бы и стемнело. Мы бы ушли вниз, сели в байдару и уплыли, не дожидаясь утра...

- На реке ждать будут? - спросил Григорий. - Устроят коварство?! Ты бы как поступил на их месте?

- Перегородил бы реку бревнами за порогами и ждал, - Лукин не спеша надел бродни, встал, разогнулся, растирая поясницу.

- Должно быть, и они так сделают! - мотнул головой Коновалов и спросил веселей. - Ну, что, хватит сил добраться до реки?

- Куда деваться? Не ночевать же?


Еще не взошла луна, щупая посохами путь в темноте, четверо подошли к реке, посвистели. Дождались ответа. Где-то рядом хрустнула ветка, из тьмы вышел Кусков, спросил обеспокоенно:

- Ну, как?

- Баженова бросить пришлось! Лукин с Егоровым живы, ноги еле волочат! - ответил Коновалов.

Передовщик перекрестился:

- У нас все готово.

Он вывел пришедших на поляну, где храпели и мычали опоенные проводники. Ульяна с Катериной, при оружии, бросились к ним. Терентия с Прохором уложили в байдару, дали еды. Сами перетаскали на поляну все запасы из тайников: одеяла, бисер, топоры, котлы. Взошла луна. Помолясь и распутав ноги проводникам, байдару оттолкнули от берега. Течение подхватило ее и понесло к своим: медновцам и чугачам.

Несколько раз байдару захлестывало волной, заносило на отмели и камни, но Лукин и Егоров ничего этого уже не слышали. Иногда просыпались они, нащупывая оружие, и снова забывались в тяжелом сне. Взошло солнце, Лукин проснулся. Егоров все еще дремал, не желая подниматься. Тело болело. Опухшие ноги едва шевелились.

- Пора уж вас будить! - сказал Кусков. - Скоро гостинец хозяйский будет, "сюрприз", как говорят бостонцы.

- А мы - контрмину. Так, царевна? - Григорий опять приставал с разговорами к исхудавшей Ульяне, и Василий смиренно терпел. - Бабы стрелять будут, а мы - лодку через загородь... Как думаешь, Терентий Степаныч, могут они додуматься, что мы их хитрость предусмотрели?

Лукин, расправляя свалявшуюся после сна бороду, плеснул в лицо забортной водой, крякнул:

- По своему норову, они, всех дураками считают...

- Нам дешевле обойдется... Тоболячки! Правьте-ка к берегу, уже порог слышен.

Байдара пристала в тихом месте, скрытом от глаз. Кусков вышел на сушу.

- Мы с Гришкой посмотрим, что они нам приготовили, - сказал. - Вы тут сидите тихо. Баб дальше, чем на пять шагов от байдары не отпускать. Пусть лучше подол на голову задирают, чем еще раз отбивать из плена.

Тоболяки при топорах и пистолетах сошли на берег следом за Коноваловым и Кусковым. В виду байдары стали присматривать лаги, пригодные для дела. Сысой занес было топор, чтобы срубить под корень березку - Васька схватил его за плечо и замер, вытянув шею. Сысой выпрямился, водя головой. Раздался приглушенный хрип, потом сдавленный крик. Тоболяки кинулись по следу ушедших, прикрывая друг друга. Двигались по-тунгусски, прячась после небольших перебежек и осматриваясь. Через полсотни шагов увидели лежавшего ничком Коновалова. Шестеро дикарей облепили хрипящего Кускова, распятого спиной к дереву. Сысой метнул топор, распластав одному голову. Следом Васильев завалил двоих топором и ножом. Сысой метнул нож, выхватил пистолет. Двое бросились за камни, а Кусков с окровавленным лицом сполз по дереву и уронил голову на грудь.

Васька, выдернув нож и топор из живых еще тел, добил их обухом и подхватил передовщика. Сысой водя, стволом, озирался, ожидая нападения. Отступил спиной к дереву. Обернулся. Волосы на окровавленной голове Кускова как-то странно топорщились, а он с серым лицом вращал дурными от боли глазами.

- Веди его! - кивнул Василий, а сам взвалил на руки Григория с топором между лопаток. Через минуту из кустов выскочил Прохор с тесаком на фузее. Замычал, заскрипел зубами, увидев торчащий из тела друга черенок топора, его, прошкиными руками, выстроганный. Попеременно, прикрываясь, они с Василием понесли Коновалова. Лукин с пистолетом и фузеей проскочил мимо, не взглянув на раненых. Встал за дерево, ожидая погони. Скомандовал:

- Все в байдару!

Бабы заголосили. Коновалова уложили лицом вниз на подстилку, где недавно спали двое. Кускова положили рядом.

- Может, прирастет еще! - виновато пробубнил Василий, глядя на стонущую Катьку. Только сейчас рассмотрел, что ото лба к темени у передовщика ошкурена голова. Лукин без суеты загнал всех в байдару и оттолкнул ее от берега. Мужчины разобрали весла. Катьку оторвали от раненого, сунули в руки ружье.

- Ну, бабенки, вам стрелять придется!

Они увидели ловушку, когда до нее оставалось шагов тридцать. Под водопадом, в середине течения, вращали заостренными сучьями в аршин длиной связанные между собой бревна. Заплот выгибался дугой по течению. Дикие, увидев, что байдара не пошла к берегу, выскочили из укрытия и с хохотом ждали развязки.

- Плыви! - крикнул Лукин Васильеву. Тот сбросил парку и нырнул вниз головой. Три мужчины и две женщины изо всех сил налегли на весла, удерживая лодку против течения, но неодолимая сила влекла ее к перепаду воды между вылезшими скалами. Голова Васильева все больше отдалялась от носа лодки.

Дикие не сразу поняли, почему оказался за бортом стрелок. И лишь когда он вынырнул из бурунов с ножом в зубах, ухватился за бревно и стал резать связку из жил и кожи, они завыли, начали метать стрелы и стрелять. Но заплот уже раздвигало течением, и в эти распахивающиеся ворота устремилась байдара.

Людей в лодке тряхнуло. Волна захлестнула борта. С байдары дали залп по обоим берегам.

- Ну, бабыньки, гребите изо всех сел, чтобы корму не занесло! - прокричал Лукин. - Навались!

Байдара пронеслась мимо высыпавших на берег индейцев. Два копья на излете пробили борт. Ульяна зажала пробоину рукой, на вторую села Катька и выстрелила из пистолета по бегущим вдоль берега. Рядом с бортом мелькнула голова Васильева. Он уцепился за корму, боясь перевернуть лодку, в следующий миг затишья мокрым кулем перевалился в нее и сразу схватился за весло. С байдары дали еще залп, и она оторвалась от преследователей. Через полчаса на спокойной воде беглецы подгребли к песчаной отмели, откуда на выстрел просматривался каждый камень.

Григорий, живой еще, едва не захлебнулся, хрипло дышал и бессильно задирал подбородок, отплевываясь водой и кровью. Лукин заглянул ему в глаза и смутился, увидев в них блеск иной жизни.

- Что там у меня в спине? - прохрипел Коновалов. - Выньте, Бога ради!

- Нельзя, Гришенька! - сказал ласково Лукин, вытаскивая из карманов кедровый крестик, образок Спаса. Он расстелил платок, поставил на него коробочку и зажег огарок свечи, прикрывая ладонями колышущееся на ветру пламя. Обернулся к Васильеву:

- Зачерпни водицы!

Тот набрал холодной, бегущей из-подо льдов воды Медной реки. Лукин черпнул ложкой, достал из коробочки половинку иссохшей просвиры, выпеченной по-старому с восьмиконечным крестом, отколупнул сухарик и с молитвой опустил в ложку. Сысой с Ульяной сели против ветра, прикрывая мечущийся огонек свечи, чтобы не дать ей погаснуть до времени.

- В нашей вере, Гришенька, без исповеди не причащают, - сказал Лукин. - Нет церкви и священника - ты другу покайся, и простит Бог.

Измученная улыбка мелькнула в мокрой бороде Коновалова:

- Грехов-то много, все и не припомню, - прохрипел он.

- Бог милостив, Гришенька, ты за друга в бою душу положил...

- Веры не держался, как ты, Лукин, - пролепетал Григорий. - Ульку опять увидел и подумал против Васьки: неизвестно еще, кто вернется. Вот ведь грех... Ты, Вась, прости!

Васильев опустился на колени. Слезы текли по мокрой бороде.

- Век доброту твою помнить буду и Бога за тебя молить... Шапку продам, а свечку поставлю.

Ульяна плакала навзрыд, целуя мокрое лицо передовщика и морехода, знаменитого лебедевского артельщика. Тот стал дергать гайтан на шее, протянул ей ладанку, сказал крепнущим голосом:

- Хорошо-то как!

- Повторяй за мной, - стал поторапливать его Лукин, - "верую, Господи и исповедаю, яко ты еси Христос, сын Бога живаго, пришедый в мир грешники спасти, от них же первый есмь аз..."

Мертвеющие губы приняли ссохшуюся частицу. Говорить уж не было сил. Новый порыв ветра загасил огонек свечи. Сладкий дымок с фитилька пахнул в лица и унесся вниз по реке. Лукин продолжал читать, покачивая головой с полузакрытыми глазами:

- "...помилуй мя и прости ми, и осляби ми согрешения моя, вольная и невольная... сподоби мя неосужденно причаститися пречистых ти Таинств во оставление грехов и в жизнь вечную, яко благословен еси во веки. Аминь!"

Умер передовщик, державший в страхе все племена от Кенайской губы до Якутата, которого, говорят, побаивался сам Баранов. Понеслась душа его следом за дружками, ушедшими уж далече.

Ульяна развязала ладанку, брызнул ей в лицо свет с граней чудных камней в сережках. Прохор, глотая слезы, выдернул из спины покойного топор, сделанный своими руками.

- Моя вина! - сказал, вытирая глаза рукавом.

Кусков выполз из полузатопленной байдары. Ничего не понимая и не помня, стонал и ощупывал голову. Катерина перевязывала его куском рваной рубахи, влила ему в рот спирта. На берегу развели костер и просушили одежду. Байдару заштопали, настелили сухих веток, положили на них одного вперед ногами, глазами к небу, другого - лицом вниз, вперед окровавленной головой. Лодку столкнули на воду и поплыли дальше. Налегая на весла, спешили на закат дня, распевая:

"Со святыми упокой... где нет болезней и печалей, но жизнь бесконечная..." и "Сам един еси Бессмертный", сотворивший человека земным и в землю уходящим... "И рекий ми: яко земля еси, и в землю отыдеши... надгробное рыдание творяше: аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя!"

На ночлег не останавливались. Дождались луны и гребли, по очереди отдыхая. Утром Катерина давилась слезами - не выжить и Ванечке: рану обметало не черной коростой, а бледной сукровицей.

- К медновскому шаману плыть надо! - сказал Лукин. - Среди побережных колошей есть плешивые с ошкуренной головой. Кто-то же их лечит?!

После полудня в байдаре стали узнавать места каньона, куда заходили прежде шелиховские и лебедевские промышленные. Вскоре проплыли мимо креста убитого лебедевца. Медновцы из жила тойона Михейки встретили гостей ласково, хотели нести с байдарой в кажим, но Лукин не велел и потребовал позвать шамана. За ним, промышлявшим у камней, отправили бат и вскоре шаман прибыл в селение: кособокий, с головой, ввалившейся в плечи. Одежда его была обшита клювами птиц и когтями, лицо исполосовано шрамами и прорезями.

Это был самый знаменитый шаман на побережье. Говорили, он долго противился духам, выбравшим его. Духи били и калечили несчастного до тех пор, пока не согласился стать шаманом. Однажды он велел завернуть себя в кожи и бросить на дно моря. Родственники долго отговаривали его, потом исполнили приказание, привязав к кожам длинную бечеву с пузырем. Три дня пузырь болтался на волне, потом пропал. Родственники подплыли к тому месту, где утопили шамана, и увидели его лежащим на скале и поющим. С тех пор духи дали ему такую власть, что стоит очутиться рядом зловредному колдуну - тот переворачивается вверх ногами и висит в воздухе, поневоле рассказывая о своих кознях.

Длинными руками шаман сорвал с головы передовщика повязки, поводил носом над гноящейся раной, пощелкал языком, велел развести большой костер и принести чаячьих яиц, заготовленных на зиму в ледовых ямах. Кускова, то впадающего в забытье, то приходящего в себя, полуголым положили у огня. Шаман плясал, разговаривая с духами, поливал его жиром и яйцами. Потом велел добыть нерпу и снять с нее шкуру. К полуночи в изнеможении он упал возле костра. Катерина подползла к нему, спросив, что сказали духи? И посветлела лицом: Кускову обещана была жизнь. Придя в себя, шаман сказал русским, чтобы воздерживались от жен, а жены - от мужей три дня и не ели морских пауков...

Осенним утром, когда запах снега стекал с ледовых гор и несся на запад в стынущее море, заалели белые вершины, схватились небесным пламенем: то Птица зоревая вставала на крыло, пуская по небу огненные стрелы, то заря иглой булатной зашивала раны. Кадьякам и алеутам не нравился рассвет в этих местах: - высоко голову задирать надо, чтобы увидеть солнце над горами. Кусков пришел в себя, глянул на пылающие огненные вершины и попросил есть. Лукин, встав с молитвы, упал без сил и спал весь день. Вечером Кускову стало еще лучше. Лукин пошел к шаману и спросил, сколько ему заплатить? На что тот презрительно сказал: сколько хочешь! Лукин отдал три топора и котел, больше дать было нечего. Он обещал привезти богатые подарки в другой раз.

Байдара с покойным и больным пошла в Якутат, так как дул противный северный ветер и на Нучек было не угрести. Выпала Григорию судьба быть похороненым рядом с неразлучным дружком Галактионовым.


На Кадьяке Баранов вполне оправился от невзгод, хворей, напастей и ходил, опираясь на палку больше по привычке, чем по нужде. Получив благородный чин, он перестал носить парку, стал одеваться даже на работы соответствующим своему чину образом. А дел, как всегда, было много. На верфи строилось еще одно гребное судно, птичьи партии готовили припас на зиму, работные копали картофель, который, на присыпанных вулканическим пеплом огородах уродился на диво богатый и крупный.

Баранов был очень обеспокоен задержкой партии Кускова и ждал возвращения лейтенанта Сукина на "Екатерине". Но с Уналашки донесли, что этот галиот стоит в Капитанской бухте, Государев штурман Сукин ведет жизнь праздную, пьянствует и справляет свадьбы промышленных. Через месяц лейтенант наконец-то явился на Кадьяк, упреков правителя слушать не пожелал, потребовал новое судно, припас и пополнения команды для описания, якобы, открытых им, неподалеку от Уналашки, земель. Баранов стал умолять морехода идти в Якутат, где, может быть, гибнет партия Кускова. Он обещал дать все требуемое, но потом. Сукин же опять запил от огорчения и стал куролесить: придя в порт для выгрузки, то людей на берег не пускал, то собирался балласт загружать, своим промышленным он работать не велел, а те за него да за выпивку готовы были на все.

Менялись времена, становясь все сытней и все бессмысленней.


11. Побежденные

Старый галиот "Екатерина" пришел в Якутат под

началом безотказного штурмана Потажа. Судно

встало на якорь в заливе, салютуя фальконетами Русскому флагу. С берега к нему пошла байдара. На тойонском месте сидел Кусков без шапки, с головой, обмотанной кожей и тряпьем.

- Ну, е-е! - вдруг вскрикнул он и вытаращил глаза. С борта галиота махал "покойный" стрелок Баженов.

- Оборотень! - перекрестился Лукин. - Мается душа неотпетая.

- Баженов, а Баженов! - закричали Сысой с Прохором, бросив весла. - Ты живой или призрак?.. Свят... Свят... Господи, помилуй!

- Влезь-ка на палубу - в ухо дам - сразу и поймешь! - ухмыльнулся пропавший стрелок.

Баженова пленили воины селения, где жила его колошка, увезенная к родне сородичами. Если бы не она - принял бы промышленный все муки, которые могут придумать для белого человека индейцы неустрашимого волчьего племени. Индианка-сожительница бежала с ним и вывела к устью Медной реки, где на отмели, ставшей могилой для бунтовщиков Федьки-тойона, их подобрал старый компанейский галиот.

Получив от правителя письменные указания, Кусков сказал, что остается на зимовку в Якутате, укреплять крепость и строить два судна. С ним доброй волей остался Прохор Егоров, не желавший возвращаться в западную сторону. На другой день, загрузив меха и заправившись пресной водой, галиот взял курс на Кадьяк.

Пятого сентября, в день поминовения убиенного благоверного князя Глеба, при крутой волне "Екатерина" прошла мимо устья Сапожниковской реки. Тоболяки с партией, Урбанов со спасенными алеутами и кадьяками, Баженов с чернявой бабенкой, завернутой в одеяло вместо платья, вернулись в Павловскую бухту. Баженов отпросился у Кускова на Кадьяк, чтобы венчаться с ней, как обещал своему святому покровителю перед побегом из плена.

Отсалютовав Русскому флагу, галиот прошел мимо батареи. Посредине бухты на двух якорях стояла бостонская бригантина. Встречать "Екатерину" вышли на причал полтора десятка человек. Впереди всех стоял правитель в суконной шинели и в шляпе поверх парика. Он поднялся на борт, расцеловал спасенного Урбанова, вернувшихся передовщиков, обнял тойонов, участвовавших в опасной экспедиции, пригласил всех на пир.

Узнав, что погиб Григорий Коновалов и обезображен Кусков, Баранов сокрушался, крестился, но Сысою казалось, что печаль его не глубока, а голова занята другими заботами. Отец Афанасий с мальчишкой-креолом, который был в предлинном подризнике, с орарем через плечо, отслужили на палубе молебен о благополучном прибытии, помянули убиенных и без вести пропавших. Отчего-то казалось, и они делают все торопливо и сухо, без былой торжественности.

Ворота крепости были распахнуты. В карауле стояли незнакомые мужики. Иностранные матросы шлялись по казармам в обнимку с русскими и горланили песни. Озираясь, как в чужом селении, Сысой с Васькой встретили знакомого, старовояжного стрелка, известного лебедевского смутьяна. Тоболяки обрадовались ему как земляку и стали расспрашивать о жизни на Кадьяке:

- Бостонцев под нашего царя подвели или на службу взяли?

Промышленный стал рассказывать, что это не обычные бостонцы. Капитан бригантины, мистер Окейн, тот самый, что служил штурманом на "Интерпрайзе" у капитана Джеймса Скотта из Гудзоновой компании, предложил Баранову выгодный контракт. Партия Афони Швецова уходила с ним на промыслы...

- Какие промыслы, опохмелись! - недоверчиво усмехнулся Сысой. - Покров на носу.

Старовояжный рассмеялся.

- Куда бобры на зиму плывут?

- Вестимо - на полдень, - пожал плечами Сысой.

- Туда и пойдут Афоня с Окейном. Штурман в тех местах бывал, бобров видел множество, а добыть не смог. Договорились: даем ему нашу партию, меха делим пополам. В счет прибылей с бригантины уже отгрузили муки сто пудов... Сказывают эти бостонцы, что там, в полуденных странах, зимы нет, а земля такая, что ружейный ствол в землю воткнешь - хлебное дерево вырастет...

Сысой с Васькой недоверчиво посмеялись:

- Мещанин иркутский - кнехт листвяжный, хлеб-то на колосьях...

- Это у нас на колосьях, а там на деревьях, - ничуть не смутившись, заявил стрелок. - Сказывают, булка из листьев торчит, бери и ешь - даже печь не надо... А еще эти бостонцы говорят, будто плыли в тех краях возле неведомых островов и видели партию на каяках. Кричали, звали к себе, но промышленные от встречи уклонились... По описанию, передовщики их - ну, точно, Измайлов и Шильц!

Насмешка на лице Сысоя покривилась, земля смоленой палубой качнулась под ногами.

- Так уж и они? - пробормотал растерянно.

- Что слышал, то передаю! - перекрестился старовояжный.

- А где Швецов? - дрогнувшим голосом спросил Сысой.

- Здесь, партию собирает...

- Вы, вот что, - Сысой с незрячими глазами обернулся к Васильевым. - Подарков возьмите да идите без меня к Филиппу. Надо с Афоней поговорить... Перед правителем отчитаться...

- О чем отчитываться? - настороженно глянул на дружка Василий. - Все, что надо, Кусков ему отписал. Мы бумаги передали.

Ульяна кошкой вцепилась в рукав Сысоя.

- Побойся Бога, жена с Петровок одна, сын...

Василий схватил дружка за другую руку.

- Я без тебя не пойду! Петруха станет спрашивать, где батька? Что скажу?

Пропал морок, мелькнувший перед глазами: невиданные деревья, белые реки и озера, чудные птицы. Явились как живые - жена со слезинками на щеках, обманутые глаза сына, глядящие растерянно и удивленно.

- Ну, вот, опять опередили?! - скрипнул зубами Сысой, покорно опустил голову, и Василий выпустил его из крепких рук.


Теплая встреча бостонцев в Павловской крепости объяснилась не только выгодным контрактом. Когда в заливе появился корабль под звездным флагом Соединенных Штатов и с батареи дали сигнал, Баранов стоял под сторожевой башней, раздумывая, стоит ли лезть наверх по шатким лестницам.

- Что за судно? - спросил караульного.

Стрелок из новоприбывших, с подзорной трубой, долго вглядывался, стараясь прочесть название, писанное латинскими литерами, "мекал", "рекал", потом плюнул, крикнув:

- Хрен выговоришь! "Макарий" какой-то!

Удивляясь странному названию, Баранов отправился на причал. Бригантина уже прошла мимо батареи и промеривала глубины, чтобы выбрать место для якорной стоянки. Тут правитель приложился к подзорной трубе, и усы его встали дыбом. С удивительным проворством он кинулся в крепость, крича, чтобы заложили ворота брусом, приказал играть "боевую тревогу".

На батарее забегали, разворачивая пушки. На стены выскочили стрелки с ружьями. Бригантина бросила якорь, повернулась к воротам крепости бортом. На носу ее блеснула золотом букв надпись: "Mercurius". Увидев явные приготовления к бою, капитан выхватил белый платок и полез на ванты. С борта "Меркурия" была спустили шлюпку. В ней, при одной короткой шпаге, прибыл сам капитан. Баранов вышел на причал и узнал штурмана дружественной Гудзоновой компании. Винясь за недоразумение, он распахнул перед гостями все двери, оказав самое радушное гостеприимство. Узнав, с каким предложением явился мистер Окейн, и вовсе был тронут.


Тоболяки ушли к себе на хозяйство. Почти через месяц им сообщили, что в бухту пришел под началом вольного штурмана Петрова компанейский галиот "Александр Невский" с больной командой. Сысой отправился в крепость с отрядом каюров, присланных за молоком и маслом, чтобы узнать какие товары доставлены в запасной магазин. Был конец октября, совсем по-зимнему мела метель. Горы и камни белели от снега. В Чиниакском заливе стояло еще одно двухмачтовое судно под Российским флагом, не решаясь при крепком ветре войти в бухту.