Олег Слободчиков – Заморская Русь
| Вид материала | Документы |
- Олег Слободчиков по прозвищу пенда, 6268.35kb.
- Уважаемые отец Олег, Олег Александрович, Михаил Иванович, представители духовенства, 120.22kb.
- Тема : Узагальнення з теми „Княжа Русь Україна, 48.74kb.
- Первые Киевские князья, 99.29kb.
- Е. Е. Пронина, В. В. Абраменкова, В. И. Слободчиков. Заключение медиапсихологической, 658.14kb.
- Программа вступительного испытания по предмету «История» Тема Древняя Русь (до ХIV, 24.7kb.
- -, 574.37kb.
- Прокуратурой Асекеевского района проведена проверка исполнения законодательства о несостоятельности, 98.97kb.
- О. П. Федорова Допетровская Русь. Исторические портреты. Ольга федорова допетровская, 3780.49kb.
- Итоговый тест по теме "Киевская Русь", 58.28kb.
Вот он проснулся, сел, открещиваясь от кошмара. В полусне-полубреду голова его моталась вместе с судном, кренившимся то в одну, то в другую сторону. Партия подходила к Какнауцкому жилу. Увидев байдары и кутер, все население бросилось в лес, а трое полуголых оборванцев побежали к берегу. По походке узнали в одном из них алеута.
- Наши! - крикнул Кусков, разглядывая бегущих в подзорную трубу.
Байдарки алеутов и кадьяков, потерявших на Ситхе родственников, помчались к берегу. В честь освобождения и встречи начались пляски. Русские подходили к спасенным, радовались, что видят партовщиков живыми. После плясок и угощения Кусков с Лукиным долго расспрашивали их о ситхинской расправе. Те бесстрастно рассказывали пережитое: как после пленения ситхинские старики и дети мучили захваченных, привязав к дереву, стреляли из луков, отрубали конечности, вспарывали животы живым и вытаскивали внутренности, как учились снимать скальпы. Пока пленных было много, их не жалели. Спаслись проданные в рабство. А рабов индейцы берегли по хозяйскому расчету.
Выслушав рассказы, Лукин вздохнул, крестясь:
- Как дети, не ведают, что творят!
Спасенные требовали какнауцкое селение сжечь, а тойона с шаманом повесить. Кусков с Коноваловым на расправу не решились, обидев тем своих, бывших в плену. Передовщики одарили стариков селения табаком, просили передать бежавшим, что прибыли как гости и не собираются мстить за содеянное.
Ночью исчез чугач с байдаркой. Очевидно, был взят в плен. Кусков же с Коноваловым делали вид, будто не догадываются об этом. На другой день в селение вернулись женщины и дети. Передовщики принимали их ласково, убеждали, что хотят жить мирно: переждут плохую погоду и уйдут.
Скоро на небе показалось солнце, улеглась волна. Партовщики ловили рыбу. Стрелки охотились на нерп и птицу. Запас пищи был пополнен, партия собралась в путь.
Один из какнауцких стариков, седой и беззубый, подошел к Кускову и заговорил про то, где и какой зверь водился в прежние времена. Кускову некогда было беседовать о пустяках, но в настойчивости старика он чувствовал особое значение.
- Там, где Ситха, - кашляя, продолжал говорить старец, - когда-то кота было много, больше, чем сейчас. На берегу собирались волки огромными сборищами в несколько стай, чтобы поживиться свежим мясом, - старик посмотрел на небо, ткнул в сторону солнца трубкой. - Точно в такую погоду и собирались... Думаю, они и сейчас там. Котов уж нет, а волки все ждут, надеются, что они вернутся...
- Не те ли волки крепость сожгли? - спросил Кусков.
Старик замялся, испуганно озираясь:
- Откуда мне знать? Стар стал, далеко от тана не хожу!
- И на том спасибо! - Кусков насыпал ему горсть табаку.
На другой день бесследно пропала еще одна байдарка. Кусков, как бы случайно, обронил при какнауцких женщинах:
- Мало стало зверя, бегут партовщики!
Сысой возмутился было сказанному, но передовщик взял его под руку и отвел в сторону:
- Знаю, что никто отсюда доброй волей не побежит. Но мы и к весне не доберемся до Ситхи, если в каждом селении будем воевать. Пусть уж они думают, что мы глупы, но не догадываются, насколько слабы!
От острова к острову, с опаской и оглядкой, с долгими стоянками, партия двигалась к Ситхе. Однажды вечером партовщики уже присмотрели остров для ночлега и вдруг услышали с берега крик. Сидевшие в байдарах, похватали ружья, на судне запалили фитили. Все настороженно поглядывали вокруг и прислушивались. Крик повторился. На береговую скалу выскочил полузверь-получеловек, обернутый сырыми шкурами, замахал руками и бросился вниз головой в воду.
- Наш! Ишь как плывет! - улыбаясь, пробормотал Григорий Коновалов и повел "Ростислав" ближе к берегу. Плывущего уже втащили на байдару. Из мокрых волос, спутанных с бородой, на партовщиков смотрели дикие глаза. Спасенный тяжело дышал, пытаясь, что-то сказать.
- Урбанов? - вскрикнул Василий Труднов, узнав передовщика. Тот кивнул и уронил голову на руки.
Приняв спасенного на борт, перекрестился Кусков:
- Ну, вот, не зря шли к югу. Вдруг еще кого найдем.
К ночи на острове заняли оборону, выставили секреты и разбили лагерь. Урбанов пришел в себя, переоделся и даже остриг волосы в кружок. Был он до неузнаваемости худ, рассказывал о мытарствах и скитаниях по лесам. В глазах его попыхивали бешеные огоньки.
На другую ночь Кусков с алеутами тайно подплыл к Ситхе и высадился возле кекура, где стояла палатка Баранова. При свете луны он обошел пепелище бывшего Михайловского форта. Одно задание было выполнено - он убедился в том, что укрепление сожжено. Вернувшись в лагерь, Кусков собрал всех природных русских и креолов, обсудил дела. Сход решил, что при нынешнем положении продолжать поиск пленных равносильно самоубийству. Утром "Ростислав" со сводной партией повернул на север, к Якутату.
При хорошей погоде и попутном ветре обратный путь был скор и легок. Судно без опаски вошло в Якутатский залив и направилось к берегу. Коновалов крикнул на бак, чтобы промышленные готовили якорь. И тут Кусков, указав подзорной трубой на сушу, где виднелись крыши селения и стены крепости, спросил Лукина:
- Терентий Степанович! Какой сегодня праздник?
Тот почесал бороду и пожал плечами:
- День работный и постный!
- Разве время раку гнать из ягоды!? - проворчал Кусков и протянул подзорную трубу Коновалову. - Неужели пьянствуют?
Мореход долго всматривался. Приказал спустить парус и передал трубу Лукину.
- Даже флаг не поднят... Если бы напали без нас на крепостицу, хоть что-нибудь да сожгли! Все ведь цело?!
Выстрелила холостым зарядом пушка. Ответа из крепости не было. С судна подали еще сигнал. Через четверть часа из лесу вышли две женщины с детьми и снова скрылись среди деревьев. Байдары с вооруженными стрелками пошли к селению. На корме одной из них сидел Васильев с ружьем поперек колен и трясущимися руками раскуривал трубку.
На берег высадились тремя отрядами. Тойон Николай с якутатскими воинами надели деревянные доспехи и укрылись в лесу. Оставив судно на Лукина и Сысоя, едва оправившегося от раны, Коновалов с отрядом чугачей и кадьяков занял побережье. Кусков, выстроив русских и алеутов, при двух фальконетах двинулся к крепостным воротам. Они были распахнуты. Ветер шевелил листы бумаг, разлетевшихся по крепости. Двери в казенник и в казарму были выломаны. Возле сторожевой башни лежал иркутский мещанин Галактионов, бурый от засохшей крови и множества ран, с ошкуренной головой. Вокруг него валялись шесть тел прежних якутатских каюров, и до самой казармы тянулся широкий кровавый след. Дорого взял за свою жизнь стрелок. Заметив желтый лоскут среди сжатых пальцев, Кусков топорищем разжал мертвую ладонь и вытащил из нее обрывок шелкового Катькиного платья. В казарме лежали раздетые тела нескольких промышленных и поселенцев.
Видя, что стрельбы нет, из лесу вышли воины тойона Николая с тремя телами на копьях. Среди мертвых был управляющий Степан Федорович Ларионов. Васильев с пистолетом в руке и с топором за кушаком шнырял по крепости с дурными глазами.
- Убитых баб нет! - крикнул Кускову. - Должно быть, укрылись где-то?!
Передовщик взглянул на него хмуро и ничего не ответил. Когда над крепостью подняли Российский флаг, из лесу с опаской вышли женщины с детьми. Со слезами бросились к Кускову, оправдывались: увидели высадившихся на берег якутатов, испугались, думая, что это бунтовщики.
Они рассказали, что война была три дня назад. Во главе взбунтовавшихся каюров был крестник Баранова Федька-тойон. К нему присоединился тайно прибывший чильхатский тойон Асик. В тот день в крепостице и в селении было всего двенадцать русских, остальные ушли с партией Демьяненкова и Кондакова на промысел. Управляющий Степан Федорович Ларионов с женой и детьми отправился за ягодой.
Федька-тойон с полутора десятками каюров стал проситься в крепостицу, но недоверчивый Галактионов, стоявший в карауле, что-то заподозрил. Тогда каюры выхватили из-под плащей пистолеты и короткие копья, начали стрельбу. Другие учинили резню в селении и перебили всех бывших там медновцев с чугачами. Из лесу с ревом выскочили воины чильхатского тойона Асика, числом больше сотни, бросились на стены, начали ломать ворота. Галактионов с горсткой русских и алеутов долго отбивался, но силы были слишком не равны. Две бабы, оставленные партией Кускова, заперлись в аманацкой и стреляли через дверь, пока были пули. Каюры выломали дверь, пленили их и увезли вместе с награбленным добром. Ругались, что мало шкур оказалось в казеннике.
Ларионова поймали в лесу. Жену и детей не тронули. Ему сказали: "Ты с нами был добр, поэтому много мучить тебя не будем!" К ногам его бросили шкуры лисиц и рысей. "Ты заставлял нас добывать это, мерзнуть и мокнуть в лесах! - сказали и выкололи ему глаза. - Ты любил наших женщин! " - сказали, отрезали член и затолкали стонущему в рот. После этого сняли скальп и умертвили.
Вернувшиеся из лесу креолки и русские бабы стали вспоминать, что за неделю еще были признаки к мятежу. Но поселенцы их не поняли. Каюры собирались в кучки по трое-четверо и лопотали больше обычного. Один прикрикнул на свою колошку, венчанную с ним, чтобы не надевала его камлею, она, смеясь, сказала, - скоро все наше будет... Чье "наше"?! Ныне покойный уточнять не стал, но передал разговор соседям.
К вечеру, когда в крепости выставили посты, Сысой нашел дружка в сенях аманацкой избы, среди стен, изрешеченных пулями и картечью. Васька молчал, опустив незрячие глаза. Лицо его было серым. Потоптавшись возле дружка, не зная, что сказать, Сысой прикрикнул:
- Не сожрут же они Ульку?! Иди! Кусков зовет!
Передовщик расхаживал взад-вперед по комнате управляющего крепостью. Глаза его были сухими, лицо - бесстрастным. На лавках сидели Лукин, Коновалов, Труднов, Антипин и вернувшийся с промыслов стрелок Баженов, служивший прежде в артели Лебедева-Ласточкина. Его сожительницу - индианку из племени Волка - мятежники тоже увезли. Продать ее в рабство они не могли, так как племена Волка и Ворона своих единокровников не покупали, должно быть, хотели вернуть родственникам. Обернувшись к вошедшему Васильеву, Кусков сказал жестко:
- Война она и есть война. Будешь думать о плохом да слезы лить - ни себе, ни людям пользы не будет!
Васильев виновато улыбнулся, подтянулся и сел рядом с Коноваловым.
- Страдать потом будем! - добавил Кусков. - А делать надо вот что: укрепить стены крепости, дать знать на Нучек и держаться до известий или подмоги. Знаю, что ждать трудней всего. Но по следу беглых каюров пошел тойон Николай. К медновскому тойону Михейке уже послано посольство с подарками.
Васильев с остервенением работал всю неделю: валил лес, крепил стены и палисад, рыл ров. Вот показалась большая байдара с возвращавшимся посольством. Васька бросил топор и выбежал на берег. Якутаты привезли из Михейкиного жила двух беглых каюров и крещеную колошку, венчанную жену русского стрелка, бывшего в партии Кускова. Тойон передавал, что еще один изменник ушел далеко на промыслы.
Индианка держалась дерзко, плевала мужу под ноги и смеялась, когда тот спрашивал ее о детях. Каюров-мужчин пытали огнем. Они орали песни, подстрекали палача надрезать пупок и медленно тянуть кишки - очень больно. Кусков сунул в кадушку с водой горящий веник, велел развести их по разным избам и посадить на цепь. Еще через день тойон Николай прислал разбойного каюра из своих жил и сообщил, что напал на след убийц Галактионова.
В Якутат вернулся "Ростислав", ходивший под началом Григория Коновалова на Нучек. С ним прибыли освободившиеся от промыслов стрелки. Из Новоконстантиновской крепости сообщали, что после бунта в Якутате Федька-тойон с десятком сородичей прибыл на Нучек и сказал Уварову, что хочет торговать с чугачами. Уваров разрешил им плясать, не подозревая, что поблизости Федькиного знака ждут две сотни воинов. С острова, где они укрылись, удалось бежать плененному в Якутате чугачу. Он сообщил о заговоре. Его сородичи напали на остров, где укрылись мятежники, и перебили их там до семи десятков. Федьку-тойона Уваров схватил и заковал. Ночью крестник Баранова зарезался.
Бежавших с острова чильхатских и якутатских индейцев настигла в море буря и выбросила на мыс Медной реки. Здесь их, почти всех, перебили враждовавшие с ними медновцы. Немногим удалось уйти вверх по реке с награбленным.
Григорий собрал и привез все добро, пригодное для мены, флягу самогонной водки из ягод. Кусков налил по полной кружке раки и поставил перед пленными каюрами. Те долго смотрели на зелье, не выдержав, выпили. Потом выпили еще и мало-помалу рассказали, что рыжую бабу, креолку и баженовскую индианку со всем награбленным доверенные люди увезли вверх по Медной реке для мены с тундровыми индейцами племен Волка.
Хуже доли придумать трудно. Васька, спрятавшись от глаз, тихо завыл. Сдал и Кусков. К полуночи он напился допьяна, каким его не видел прежде Васильев. Передовщик метался по избе и кричал стонущему Ваське:
- Твоя-то рыжая на матерой Аляске в диковинку, а моя дуреха черножопая - кому понадобилась? Ей тридцать лет скоро, по диким понятиям - старуха... За нее десять одеял никто не даст.
Стрелок Баженов тоже затосковал по своей сожительнице, уверяя, что лучше бабы ему уже не найти.
Все природные русские, креолы и обрусевшие алеуты работали в крепости от темна и до темна. Вечером, сменив караулы, собирались в конторе, ложились с оружием под рукой, недолго разговаривали при свете жировика. Васильев поторапливал: идти надо, жен выручать! Кусков ждал инструкций от Баранова. На Кадьяк с Нучека посланы были байдары.
- Что скажет твой Баранов? - ворчал Лукин. - Много мы с ним спорили прежде, а все по-моему вышло... Какая разница, говорил, во сколько букв имя Божье пишется?! После чужие волосы с бантом надел - дескать, по чину достоинство надо блюсти перед иноземцами. Теперь в дворяне записался - опять, вроде, для нашей пользы, для порядка... Так-то! Отступил раз - дальше само пойдет. По себе, грешному, знаю...
И про Якутат я предупреждал!.. Галактионов хоть караулы стал выставлять, прежде и этого не было. Вокруг дикие шляются, каюров подстрекают: мол, везде уже русских перебили, только у вас они живы, придут ситхинцы - все добро из крепости себе заберут. Вот и соблазнились... Нече доверять чужим...
- Теперь все умные! - хмуро отвечал Кусков. - Скажи лучше, что делать?
- Идти надо, выкупать баб... Взять с собой ценного товара, пороху, да, помолясь, и отправиться с полудюжиной надежных людей. А там как Бог даст...
- Ты-то пойдешь ли?
- Да уж не брошу своих, - обиженно сказал Лукин.
- Гляжу я на тебя, - поднял усталые глаза Кусков, - беззлобен, все с молитвой да с наговором, но от боя не отказываешься и кровью не брезгуешь, хоть сказано "не убий..."
Лукин усмехнулся, глаза его стали холодны.
- Нахватались ереси! То же про своих сказано, про родичей, а не про врага. Будут у тебя на глазах убивать детей, жену, а ты в чулане, на Господа уповая, только молиться станешь, на все, мол, воля Твоя! Если и была на то Его воля, тебе на судилище ангелы в глаза наплюют - почему не стоял насмерть за свое, кровное? Почему не убивал, если перед тобой был враг?
Кусков пожал плечами:
- Наверное, твоя правда! Как думаешь, кого с собой взять?
- Я да ты, да тоболяки, да Гришка Коновалов все равно за нами пойдет...
- Он здесь нужен... Труднов с нами хочет идти?!
- У Васьки рожа красная, крови много! - покосился на дремлющего стрелка Лукин. - На море оно еще ничего, а на суше ходоки из таких полнокровных совсем плохи.
В полдень при свежем ветре показался в море парус малого судна. Побросав работу, кадьяки, алеуты и русские выскочили на берег. Вскоре вышел Кусков с подзорной трубой. Приложился к ней, поводил по морю, сказал хмуро:
- Правитель старую галеру прислал?! Что за нужда в том... Время было штормовое, галера "Ольга" - ветхая.
Судно вошло в залив и бросило якорь. На палубе было много народа. Кусков отправил из селения две большие байдары встречать гостей. В одну тут же набилось два десятка пассажиров, и она стала возвращаться к берегу. В другую грузили мешки, тюки и корзины. Сысой потянул носом воздух и почувствовал в нем запах хлеба.
- Гляди-ка! - сказал передовщику. - Вон, тот, что в чекмене... До чего на Прошку Егорова похож?!
Кусков повел тубой, присмотрелся, проговорил хрипло:
- Этот постарше и ростом поменьше!
Первая байдара уже подошла к берегу. Из нее высаживались незнакомые промышленные. Среди них был чиновник с бритым лицом, в сюртуке и в шляпе. Повертел головой, спросил встречавших:
- Где управляющий?
Ему указали на Кускова в парке и шапке, стоявшего с Сысоем в стороне от других. Чиновный подошел, спотыкаясь о камни,
- Николай Мухин, - представился, сняв шляпу. Сунул руку за пазуху и вытащил пакет. - Александр Андреевич велел передать в руки Кускову.
- У тебя, Мухин, нет ли родни в Тобольске? - спросил Сысой, поглядывая то на чиновного, то на галеру, где заканчивалась погрузка.
Чиновник поморщился и сдержанно ответил:
- Курский я, из мещан!
Сысой, не дослушав, ткнул передовщика локтем в бок:
- Смотри! Тот, в чекмене, нос вытирает, ну точно как Прошка?!
Кусков сунул ему подзорную трубу и отошел в сторону с Мухиным, рекомендованным Барановым в старосты Якутатского селения. Сысой же начал скакать и вопить дурным голосом:
- Проха, друг! Эх-ма! - он прошелся вприсядь, заскакал колесом. Но напомнила о себе рана: шилом стала колоться в плече разгоряченная кровь. Байдара уже подходила к берегу. Сысой забрел по колено, из лодки выпрыгнул Егоров - все тот же и какой-то иной. Обнялись друзья и вышли насушу.
- Эй! Соха тобольска?! - раздался насмешливый голос за спиной. Сысой обернулся, удивленно шаря глазами по незнакомым лицам. - Не узнаешь? - беззубо прошамкал чубатый мещанин со шрамленым лицом.
- Коломин? - удивился Сысой.
- Он самый! - кивнул бывший лебедевский передовщик. - Лукин-то жив?
- Слава Богу!
- Ну и ладно! - старовояжные отошли в сторону, оживленно разговаривая. - Бырыма управляющим меня не взял, хрен старый, - добродушно проворчал Петр Коломин. - Совсем уж лыс стал, а хитер, как прежде. Говорит, вдруг опять перессоришь всех, послужи-ка начальником гарнизона. А мне что? Хоть начальником, хоть стрелком. Лишь бы здесь! - кивнул на ледовые вершины гор.
Разгрузившись, байдара снова ушла к галере. Сысой и Прохор едва присели на камни, к ним подошли Васильев и Лукин. Увидев друга, даже Васька просветлел лицом.
- Ну, здравствуй, Прошенька! Чуял нутром - быть этой встрече. И не ошибся, - сказал Лукин.
Прохор обнял его, потом Ваську.
- Слышал, не сберег мою сестрицу!
Васильев побелел, опустил голову, замигал уставшими от дум глазами.
Прохор вынул из-за кушака знаменитый свой крест и передал Лукину.
- За что же дар такой, Прошенька? - удивился тот. - Наш крест, старинный, пожалуй, еще со времен Грозного царя, бившего еретиков и бояр.
- Дед, царствие небесное, велел тебе передать, коли мне самому носить не под силу... Вернулся я домой - живым его застал, но хворым уже. Стал рассказывать о житье за морем, о друзьях. А он мне: "Какого ж хрена тебе надо было? Отчего бежал?" Я возьми и солги, чтобы старого порадовать: за тобой, говорю, вернулся. А он мне: "Ну, тогда спасибо, внучок. Возвращайся, как похоронишь меня".
Прохор взглянул на Лукина с улыбкой:
- Про тебя много расспрашивал дед. Перед кончиной велел просить, чтобы ты помолился за него, грешного. А как дальше крестом распорядишься - сам думай. Мне он все потроха отбил. Иногда аж живот синий был.
- Ты расскажи, как за морем живут? - спросил, улыбаясь, Сысой.
Прохор усмехнулся, поморщился.
- Всяк сам по себе и живет. Пахотные особняком, к ним не подступишься: они и разговаривать с чужаком не станут. Ваших, старообрядцев-белополяков, к рудникам приписали, - кивнул Лукину. - Беглых старообрядцев в ясачные записали навек. Они теперь себя кержаками зовут, как хотят, так и молятся, русскими быть уж не желают. А по лесам все равно беглых много и скитников. Работные бергалы на рудниках как жили, так и живут. Воли у них еще меньше, чем прежде. В субботу вечером штейгер ходит по баракам, высматривает пьяных. Наутро, кто в церковь не пошел, - записывает. После штрафуют, а иных порют. Казакам доля - хуже каторжных. При мне двое на Убе-реке искали беглых да сами и сбежали в леса. А дворяне с чиновными... - Прохор помолчал, вздыхая, плюнул под ноги, рассмеялся презрительно: - Немцы уж не в моде у них. Теперь все французами стали: крикливыми, спесивыми. Всегда-то у каждого по семь пятниц на неделе. Сестрицы мои отца с матерью прежде фатером-мутером обзывали, теперь гнусавят - папан, маман. Хрен старый парик в чулан забросил. На лысой башке один хохолок остался, так он и его завивает. И дядья такие же. Теперь на иного обрусевшего немца глянешь: спокойный, чинный - мужик и мужик, - не то, что эти...
Я при деньгах приехал, в козловых сапогах, в золоченом кафтане. Капитал мой они уважали, а меня давай уговаривать вырядиться в панталоны. За сапоги я в Иркутске пять целковых отдал, вдвое дороже, чем на Кадьяке. А они носы воротят - купецкая обутка, нерпичьим жиром воняет. В церкви с одной девкой переглянулись - к вечеру вся родня понаехала. "Не погуби, - плачут, - приставихиной крестнице ты, кажись, приглянулся. Не дай Бог, рассердишь девку, нас в шахтах сгноят на нижних горизонтах".
Похоронил я деда, гроб долбленый ему взял, справил, все честь по чести, сказал родне, что еду в Бийск заявить капитал и в купцы записаться. Паспорт не просрочен был. Нашел я компанейского приказчика, подписал контракт и айда на восход!.. А народ по Иркутскому тракту все свой. В Охотске и вовсе как дома. Петьку Коломина встретил - он сюда уж собирался. От него узнал, что на пропавшем "Фениксе" полтора десятка старовояжных из лебедевской артели ушли... А сам именитый купец Павел Сергеевич Лебедев-Ласточкин помер уж два года назад. Старик Бочаров тоже помер в Охотске, Измайлов с галиотом пропал в море. На Кадьяке сказали, что вы все у Кускова в партии. Я Андреичу говорю - посылай к ним. - Прохор посидел молча, пригорюнившись, взял себя в руки, тряхнул головой. - Ничего, Васька, найдем нашу рыжую бесовку и выручим. А туда я уже не вернусь! - кивнул он на закат дня.