Олег Слободчиков – Заморская Русь

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Олег Слободчиков по прозвищу пенда, 6268.35kb.
• Уважаемые отец Олег, Олег Александрович, Михаил Иванович, представители духовенства, 120.22kb.
• Тема : Узагальнення з теми „Княжа Русь Україна, 48.74kb.
• Первые Киевские князья, 99.29kb.
• Е. Е. Пронина, В. В. Абраменкова, В. И. Слободчиков. Заключение медиапсихологической, 658.14kb.
• Программа вступительного испытания по предмету «История» Тема Древняя Русь (до ХIV, 24.7kb.
• -, 574.37kb.
• Прокуратурой Асекеевского района проведена проверка исполнения законодательства о несостоятельности, 98.97kb.
• О. П. Федорова Допетровская Русь. Исторические портреты. Ольга федорова допетровская, 3780.49kb.
• Итоговый тест по теме "Киевская Русь", 58.28kb.

- Это вас, казаков да крестьян, с малолетства делу учат, - пробасил Прохор, сидя на китовом позвонке с трубкой в руке. - А меня, к примеру, в горной школе чему дельному могли научить? Кабы не дед, пропал бы. Дед кистенем такое выделывал, куда нынешним до него. Разве Терентий Степаныч так сможет, - покосился на старообрядца.

Ульяна снова вскочила, бестолково загремела сковородами. Посуетившись, она села и уставилась на Сысоя немигающими глазищами. Он обернулся удивленно, хотел спросить: ты чего?

- Вася-то жив-здоров, слава Богу... А что у него нового... Может, быть женился?

- Васька-то? Да на ком ему жениться? От кадьячек бегает, если пристают, среди каторжных пока нет вдовиц, прости Господи!.. Постой-ка, а чего ты все про Васю?

Ульяна смутилась, схватила пустое блюдо. Сысой бросил настороженный взгляд на Прохора. А тот с усмешкой сказал:

- Сохнет по нему! Всю зиму мне выговаривала, какие хорошие мужики и какие плохие мещане. Прошка-бергал и вовсе надоел ей.

Сысой пожал плечами, заметив, как недобро переглянулись Ульяна с Прохором... И не удержался - съел еще блин.

В казарму то и дело кто-то входил и выходил. Вот показался у двери знакомый по осеннему вояжу, Баклушин:

- Здоров будь, тобольский мужик! - кивнул Сысою. - Кто с тобой прибыл?

- Кочесовы!

- Крестнички?! - Амос Баклушин проковылял к нарам, сел, скинул сапог. - Экое дерьмо шлют компаньоны, всю пятку стер, - пожаловался. Сменил стельку, надел сапог, притопнул, ухмыльнулся. - Пойду Афоньку с Васькой попугаю. Позапрошлый год чуть не застрелили меня, псы.

Вошел улыбающийся Тараканов:

- Хлеб нам в долг дают. Договорился с Коноваловым.

Баклушин, с одним тесаком на поясе, подошел к костру, где сидели братья Кочесовы. Их ружья лежали заряженными под рукой, двулючная байдарка лишь наполовину была вытащена из воды.

- Резать пришел вас, тати шелиховские! - заявил Баклушин, садясь возле огня.

- Попробуй, коли сможешь, - хрипло пробормотал Афанасий, посасывая трубку.

- В другой раз так и сделаю! Нож тупить жаль - кожа да кости после зимовки... Заходите в крепость, подкормим. Мы гостей не обижаем.


В тот же день партия Кочесовых отправилась в сторону Якутата. По наказу Баранова шла она вдоль крутого берега, постреливая бобров. Возле островов ее догнал пакетбот "Северный Орел" под началом Шильца. На борту судна было десять семей, прибывших на Кадьяк осенью, царской милостью высланных на поселение вместо каторги.

Через два дня вся партия была возле Каяка-острова. Блистала льдом поднебесная гора Святого Ильи. Издали казалось, прямо из моря встает белая стена хребта. Ни зверю не пройти через него, ни птице перелететь. Здесь бы и кончиться свету белому, но брешут мореходы Бочаров и Шильц, что за стеной этой еще земля, а дальше опять море.

Вскоре с байдар увидели на берегу белого человека с коробом за плечами, к нему и повернули. Это был один из поселенцев-каторжан, высаженных в Якутате прошлой осенью. Окрепший после болезни Василий Кочесов сошел на берег и спросил удивленно:

- Гуляешь один, без оружия?

- А без него спокойней! - беззаботно ответил крестьянин-поселенец, радуясь встрече. - С тойоном Николой мирно живем. За драный кафтанишко убивать не станут. А вот из-за ружья могут и соблазниться.

- Вон как заговорили, - рассмеялся Сысой. - Осенью выли хуже охотских собак, что на погибель оставляем.

Мужик, хихикая и подмигивая, стал говорить о своих сносившихся ичигах, о Поломошном, который не дает новые, потому что все променял индейцам.

Неподалеку от крепости, на скорую руку, было поставлено несколько индейских хижин, которые назывались селением "Славороссия". Из оставленных здесь на зиму восьмидесяти человек зимой умерло тринадцать промышленных и семь поселенцев. Новоприбывшие взбунтовались, стали менять меха на харч у диких и иностранцев, угрожали разбить лавку. Они бранно поносили Поломошного и Шелихова с Голиковыми, дескать, обманули с кормами - на каторге паек был лучше, - а к вояжной жизни у них нет привычки.

Алеуты из прибывшей партии подошли к берегу, вытащили байдары и стали есть сырую рыбу с яйцами. К вечеру, уже неподалеку от селения, они увидели сивуча на воде, первого в этом году. Был он стар, с седым загривком, но упустить первую добычу считалось плохой приметой.

Никакой другой из здешних народов, кроме алеутов, не решился бы напасть на сивуча или моржа в воде. Раненый зверь приходит в такую ярость, что топит не только легкие байдары, но и шлюпки. Ыпан с Тынилой метнули в сивучью морду отравленные стрелы с бечевой, к концу которой привязаны надутые пузыри, и сами едва увернулись от разъярившегося зверя.

До берега было с четверть версты, и не уйти бы им, не подоспей Сысой, раздробивший сивучью голову выстрелом из фузеи. Зверь долго еще метался по воде, но не видел ни стрелков, ни байдарок. На него накинули петлю, разрезали горло, надули внутренности и завязали, затем тушу отбуксировали к берегу.

Алеуты начали разделывать зверя, кадьяки принялись копать яму и разводить в ней огонь. Прогрев камни, партовщики повыкидывали угли, сложили туда жир и мясо, укрыв их травой и дерном, чтобы не выходил пар. Ласты же алеуты испекли на костре и, как лакомство, передали часть Сысою, принявшему участие в охоте.

Через несколько часов было готово стушившееся мясо, которое могло долго храниться, не портясь. Была среда. Сысой перекрестился, прочитал молитву от осквернения и оскоромился, оправдываясь, что у сивуча вместо ног - ласты, значит, он - рыба.

Кочесовы, перегрузив в отдельную байдару часть взятой в долг муки, пошли в Якутатскую крепость, передать письменные и устные наставления Баранова. Вернулись они злые, жалуясь, что невинно приняли на себя всю накипевшую за зиму злобу поселенцев. Едва отбились от них. Отдохнув, партия двинулась дальше на юг, высматривая для стана подходящий остров.

К земле подошли в сумерках. Плыли вдоль отвесного берега, выискивая место для лагеря. С удивлением посматривали вокруг: было много уток, много нерпичьих морд высовывалось из воды, но не было котов. Из удобной бухты пахнуло вдруг гарью. Байдары вошли в залив. Здесь скалистый берег выполаживался песчаной отмелью. Вырубленный до основания лес чернел гарями и пеплом кострищ. Повсюду валялись китовые кости, смрадно пахло пропастиной.

- Бостонцы китовый жир топили! - сказал Афанасий, морща нос от дурного духа. Василий, придерживая лодку веслом на зыби прилива, обернулся к Сысою с Тимофеем.

- Не будет здесь добычи. Китобои все распугали.

Но солнце уже ушло за море.

- Придется ночевать, однако! - проворчал Афанасий. - Поздно искать другое место.

Кочесовы налегли на весла, приближаясь к берегу, за ними рассыпалась по заливу вся партия. Последними шли большие байдары с припасом.

Вблизи брошенный промысловый лагерь был еще неприветливей, чем издали. Китобои взяли только жир и ус, бросив гнить сотни пудов мяса. Ожиревшие вороны и чайки хлопали крыльями, щелкали клювами и не могли подняться на крыло.

Пришлось уйти дальше от воды в падь с вырубленным лесом. Там был пресный ручей. Падь продувало, отгоняя смрад. Партовщики вбили колья в землю, поставив байдарки на бок - вот и готов дом. Затем они срубили обгоревшие пни, собрали головешки, развели костры, разогрели мясо и рыбу, отужинали. Ленясь идти к ручью, Кочесовы, в нескольких саженях от костра, помочились на руки, смывая жир с ладоней, как это в обычае у алеутов и кадьяков.

- Что же вы делаете? - вскрикнул Сысой.

- Мочой-то жир лучше отмывается! - ничуть не смущаясь, ответил передовщик и стал махать руками на ветру, осушая их, как это делают алеуты.

Стемнело. Партия группами сидела возле тлеющих костров. Русские расположились отдельно, алеуты - особо, у кадьяков был свой костер. Кто потягивал чай из кружек, кто дымил трубками. Высокие звезды висели над островом, глазами ангелов и покинувших мир душ глядели вниз. Ночь была коротка. Василий Кочесов лег на спину, положив парку под голову, смотрел-смотрел в небо да и поднялся на локте:

- Слободчик? - осклабился, показывая розовые десны без зубов. - Ты среди нас самый грамотный, да к тому же из мужиков: вдруг молитву на сон грядущий помнишь?

Сысой посмеялся, думал, шутит старовояжный.

- Эту молитву все знают! - сказал.

- Помню, мать станет под иконами вечером: "Во имя Отца и Сына и Святого Духа..." - а дальше не помню, - виновато вздохнул Кочесов.

- ... "Господи Иисусе Христе, Сын Божий молитв ради пречистыя Твоея Матере..." - пробубнил Сысой, не вынимая трубки из рта. Оглянулся - Афанасий с Тимофеем тоже смотрели на него с удивлением и любопытством.

- Дурите? - недоверчиво улыбнулся Сысой. - Это все знают!

- Дальше-то как? - снова спросил Василий.

"Балуют, - подумал Сысой. - Не на того напали." Он лег на спину, взглянул в небо. Вспомнилось, вдруг: "Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе..." Светлый весенний вечер. Печь не топлена, но в доме тепло. Умытые, готовые ко сну дети и взрослые, старики, стоят под иконами, единясь в домашней молитве.

Сысой скрипнул зубами от сердечной тоски: "Чего ж тебе надо, стерва?" - зло подумал о душе своей. "Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй нас!" - повторял про себя и глядел на звезды, привыкая к смраду, то и дело доносившемуся с берега.

- Не тронь! - крикнул на потянувшегося к котлу Василия Кочесова. - Не тронь общий котел погаными руками. Я сам налью тебе в кружку.

Утром разогрели остатки ужина, снесли байдары к воде и без молитв отправились дальше. На лайдах, усеянных котовыми костями, появились сивучи. Самцы задирали головы, озирались, ревели как быки, поджидая самок. В стороне расположились старые сивучи. Они дремали, чесали седые головы задними ластами, портили воздух. На рев матерых самцов плыли самки, ложились вокруг них, образуя семейство.

На рассвете партовщики тихо зашли со стороны моря на лайду и, по сырости, стараясь не шуметь, погнали зверей подальше от воды. Разбуженные сивучи, пугались, охали, тряслись всем телом, уползая куда гонят. Устав, некоторые начинали стонать и плакать. И тут начиналась бойня. Видя, что путь к воде отрезан, сивучи приходили в ярость, кидались на людей уже с выбитыми зубами и вытекшими мозгами. Партовщики без устали работали дубинами, стрелки то и дело добивали из ружей особо яростных.

Уже некуда было девать мясо. Русские ели только печеные ласты. Алеуты и кадьяки на природном своем харче растолстели как нерпы, залоснились от хорошей жизни. По обычаю предков во время промыслов они не мылись, не меняли одежды и не стирали ее. Стирка и мытье русских вызывала у них суеверный ужас. Потому стрелки старались делать это пореже. Гнило мясо, смердили партовщики, чайки лениво выклевывали глаза у брошенных туш.

Позже на лайдах появились морские коты. У этих старики и вовсе дурно пахли. Черные, грудастые, были они нрава скандального, при том спесивы, как индейцы. Кот лучше погибнет, а места своего не уступит ни человеку, ни зверю. На людей они нападали без страха и между собой грызлись с утра до ночи. Иные дрались до смерти, нанося друг другу раны зубами.

День за днем, месяц за месяцем продолжался промысел. У русских охотничий азарт быстро пропал, и они только руководили промыслом, судили споривших из-за добычи и принимали компанейский пай мехов. Тараканов и вовсе старался увильнуть от бойни и от шкурения, но к обязанностям старосты относился серьезно. На справедливость пайка никто из партовщиков не жаловался. Возмущались они, что больно придирчив "Таракана" к компанейским мехам, которые принимал, заставляя по нескольку раз мездрить кожи.

Близилась осень. Созрела черника. Все ходили с черными зубами и пили отвар вместо чая. Пришла пора туманов. Солнце стало подолгу задерживаться за ледовой стеной гор. Партия разделилась на два лагеря. В одном Кочесовы, в другом передовщиком - Сысой, старостой - Тимофей.

Как-то на рассвете они на большой байдаре вышли в кочесовский стан с мешком муки. Только отошли от острова - потянуло сыростью и хмарью, выкатился на воду туман. Промышленные налегли на весла и оставалось уже до берега с четверть версты, вдруг пропал из вида остров.

Не беда. Держали курс по движению воздуха. Но туман становился все гуще, все плотней. Вот уже лопасти весел неясно были видны. Двое гребли пока не взмокли. Давно пора бы быть земле, но ее не было. Наконец Сысой резко опустил весло, оглянулся на товарища. У Тимофея глаза растерянные. Ни слова не говоря, тоболяк набрал в грудь воздуха и закричал:

- Васька! Афоня! Э-ге-гей! - долго слушал, крутил непокрытой головой. Слабый незнакомый голос откликнулся где-то за спиной. Сысой стал разворачивать байдару. Тимофей послушно подгребал: - Э-ге-гей!

Теперь ответный клич прозвучал совсем в другой стороне.

- Нечисть водит! - плюнул Сысой. - Самая подходящая погода... Ну-ка пальни из пистоля!

Тимофей скрипнул пружиной, взводя курок. Жаль было литую пулю. Да что теперь?! Туман будто проглотил выстрел - звук показался слабым и тихим.

- Как у кита в брюхе! - проворчал Сысой. Справа раздался не то ответный выстрел, не то эхо. Тимофей взглянул на товарища, глазами спрашивая, грести ли?

- Погоди, - пробормотал Сысой. Сунул руку за пазуху, вытащил складни, которыми благословили в доме на дальнюю дорогу. Крестясь, прочитал молитву, приложился трижды. Тимофей от удивления глаза вытаращил: прорвало в тумане окно и совсем близко выступили очертания берега.

- Вот она, молитва материнская! - воскликнул Сысой.

Туман тут же заткнул брешь. Двое налегли на весла, гребли изо всех сил и уже стали опасаться как бы не удариться о берег... Не было его.

- Тьфу, зараза! - выругался Сысой. - Где-то поблизости раздался приглушенный хохот. - Точно, нечистый водит! - перекрестился.

- Баклан, наверное! - осторожно возразил Тимофей и простонал: - Может быть, подождать, когда туман рассеется?!

Сысой, не оборачиваясь, продолжал изо всех сил грести.

- Пр-р-рападешь! - приглушенно раскатился по воде голос нежити.

- Тьфу, тебе в роги и в дышло! - Сысой бросил весло, снова достал складни. Но сколько он ни бормотал, ни прикладывался к ним, туман не прорывало. Оставив складни поверх камлеи, он полез в карман за набитой с утра трубкой, которую хотел выкурить в лагере у Кочесовых.

Тимофей подождал, когда товарищ высечет и раздует огонь, сам полез за носогрейкой. По морю шла зыбь - спокойная, пологая, какой не может быть вблизи берега. Байдара стояла бортом к волне, медленно опускалась и поднималась, покачиваясь.

- Похоже, унесло нас в море, - тихо сказал он.

Сысой, дымя трубкой, обернулся и спросил в упор:

- Что делать будем, адъюнктс-грамотей?

- Ждать!

- А потом?

- Рассеется туман, оглядимся. Горы в хорошую погоду далеко видно.

- Тогда доспать можно! - молодецки приосанился Сысой. Но оба подумали об одном: "Не прав ли был шаман? Двое из партии должны пропасть, и они русские!"

- Тьфу! - опять выругался Сысой. - Накаркал на наши головы, пес смердячий. Чтоб ему... Старое пугало!

Вспомнилась Тимофею книжная лавка, сытая однообразная жизнь, в тепле и уюте мечты о жизни иной. Вдруг почувствовал он, что рисовавшаяся воображению героическая гибель будет так обыденна, что не удивит и не потрясет никого.

- Как глупо все! - сказал вслух и сунул остывшую трубку за голенище.

- Что глупо? - обернулся Сысой.

- Такими трудами и муками притащиться на край света, чтобы накормить своим телом каких-то глупых рыб!

Сысой вдруг рассмеялся.

- Ты чего? - спросил Тимофей.

- А так! - тряхнул он кудрями. Ясная мысль пришла вдруг в голову: стал бы нечистый тратить столько сил и столько лет, возясь с ним, чтобы на первом же году и утопить. Еще нагрешить-то толком не успел. И он запел во весь голос старую воровскую песню.

- Ты чего? - опять спросил Тимофей.

- А чего нам горевать? Муки много, соль, порох, пули - есть, лук со стрелами. Жаль пресной воды не прихватили, то бы и вовсе хорошо.

Ненадолго повеселел и Тимофей: не век же быть туману.

Спали они сидя, или скорчившись на дне байдары: сыро и неудобно. А туман все не редел. Пробовали жевать муку без воды - показалось хуже юколы. И то не беда: что им, зиму голодавшим, не поесть день-другой?

В тумане незаметно погас день. Не видно стало ни весла, ни воды, только слышен плеск океана под боком. Среди ночи Тимофей разбудил товарища:

- Гляди-ка!

Над ними висело чистое звездное небо.

- Не заметили, как туман разнесло, - удивлялся Тараканов. - Закрыл глаза - ничего. Открыл - чистота, будто сон.

Черная поверхность океана сверкала и искрилась отражением звезд.

- Вот так да?! - удивленно пробормотал Сысой, спросони мотая головой. - Вдруг мы уже на том свете? Как узнать, живы или утопли?

Тимофей, озираясь, сам на миг усомнился, в каком из миров находится. В задумчивости полез за голяшку, за трубкой и тут сообразил:

- Живые еще! А то бы табак намок...

- Умный ты! - восхищенно воскликнул Сысой. Задрал голову к Полярной звезде и указал рукой: - Туда плыть надо!

С Богом! - взялись они за весла.

Вот стало сереть небо, потом заалело море на восходе. Расправляла крылья Птица зоревая да рассветная, полетела стрела огненная прямо на байдару... Не оттуда, откуда ждали ее.

- Горы-то где? - удивленно озирались промышленные. - Неужели так далеко нас унесло?

Делать нечего, выправив курс на восход дня, стали грести. Поднялось уже солнце. По левую руку показалась в море черная точка. Снова поменяли курс, повернув байдару к ней. Гадали - земля или корабль? К полудню виден стал остров. Сысой от нетерпения скинул кафтан и камлею, греб в одной рубахе, только лопатки ходили по спине.

Тимофей сопел-сопел, положил весло на борт и стал возиться с чем-то. Сысой несколько раз оборачивался, поругивая товарища. Тот надрал волокон из китового уса, привязал весло и натянул на него вместо паруса свой сюртук. Байдара пошла по ветру легче прежнего.

- Ну и башка у тебя! - восхищался Сысой. - Как медному котлу - цены нет! - Так говорили на островах, где среди диких медный котел ценился очень высоко. За право владения им бывали стычки между селениями.

Сысой, свесившись за борт, зачерпнул пригоршню горькой воды, прополоскал рот, сплюнул, морщась. Очень хотелось пить. Он опять сел за весло и вдруг почувствовал, что руки его дрожат, голова идет кругом.

К берегу подошли при луне. Остров не был похож ни на один из известных. Шли рядом с отвесным скальным берегом при полном отливе, вглядываясь в каждую расселину, куда можно было протиснуть байдару. Положив весла на борт, гребцы протянули лодку в промоину, пригнулись и скоро оказались в большом колодце при полной темноте. Только звезды мерцали над головами, Сысой хотел уже повернуть обратно, но странный звук донесся до слуха.

- Тихо! - шепнул Тимофей. Оба прислушались: будто серебряный колокольчик, где-то звенел ручеек. В лица пахнула свежесть пресной воды.

Одервеневшим языком Сысой вытолкнул на ладонь свинцовую пулю из-за щеки. Считалось, что она помогает при жажде. Но слюны во рту уже не было. Устоять против этого звука и запаха не было сил. Впотьмах поплыли они на журчание, и вскоре наткнулись на сушу. Поблуждав среди камней, выбрались на мокрую кромку скользкого берега в траве и ракушках. Вытащили байдару и, спотыкаясь, скользя, поползли на чарующий звук. Слизь кончилась, видно поднялись они выше полосы прилива. Руки нащупывали какие-то глыбы, провалы между ними.

- Вот зараза! Или леший или водяной водят, - ругнулся Сысой, и голос его прозвучал, как в пустой бочке.

И тут случилось чудо: краешек луны поднялся над скалой и осветил путь. В пяти шагах из трещины текла струйка воды толщиной в палец. Под ней, в камне, было углубление в виде чаши. Всего лишь час назад Сысой вспоминал голодную зимовку и удивлялся: какого рожна им надо было, когда каждый день можно вволю пить сладкую воду? Он представить себе не мог, как случалось прежде, что смотрел на нее и не желал пить. Но вот, припав потрескавшимися губами к ручейку, сделал два десятка глотков и расперло живот, хоть жажда не унялась. Он через силу глотнул еще раз-другой и с сожалением отодвинулся. Рядом икал, вздрагивая всем телом, Тимофей.

Луна поднялась еще выше, высветлив под скалой ровную площадку в десяток саженей. Какие-то кучи виднелись на ней. Сысой поправил топор за кушаком и стал осторожно продвигаться к тому месту.

- Эй, Таракан? - окликнул товарища. Отраженный голос заметался среди скал. - Тут кто-то дров припас и старое кострище есть. Глядишь, и зимовье найдем.

Нарубив щепы из сухого плавника, он высек и раздул огонь. Костер осветил закрытую со всех сторон бухточку, уложенный в кучи плавник. Отсюда к воде шла удобная тропа. Они же с Тимофеем вытащили лодку в сажени от нее и пробирались к ручью самым неподходящим путем.

Промышленные спустились к воде, перенесли байдару ближе к огню. Сысой вытащил из лодки муку, Тимофей повесил над огнем котелок с водой. Вскоре, обжигаясь, они хлебали густую зашурань, притупившую чувство голода. Затем замесили на куске кожи тесто, испекли на угольях пару лепешек. Разомлев от еды и усталости, уснули возле огня.

Ночь была теплой. Только на рассвете стало знобить от сырости. Сысой свернулся под кафтаном, как кадьяк, то впадая в сон, то просыпаясь, - очень уж не хотелось подниматься, чтобы поддержать костер. Тимофей не выдержал. Кряхтя и шмыгая носом, встал, надергал плавника из кучи, подкинул его на подернувшиеся пеплом угли и стал раздувать огонь. Но вот его внимание привлекло углубление в скале всего-то в десяти шагах от костра. Тимофей надел сюртук. Рассвело. Остатки ночного мрака расползались по щелям бухточки.