Олег Слободчиков – Заморская Русь

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Олег Слободчиков по прозвищу пенда, 6268.35kb.
• Уважаемые отец Олег, Олег Александрович, Михаил Иванович, представители духовенства, 120.22kb.
• Тема : Узагальнення з теми „Княжа Русь Україна, 48.74kb.
• Первые Киевские князья, 99.29kb.
• Е. Е. Пронина, В. В. Абраменкова, В. И. Слободчиков. Заключение медиапсихологической, 658.14kb.
• Программа вступительного испытания по предмету «История» Тема Древняя Русь (до ХIV, 24.7kb.
• -, 574.37kb.
• Прокуратурой Асекеевского района проведена проверка исполнения законодательства о несостоятельности, 98.97kb.
• О. П. Федорова Допетровская Русь. Исторические портреты. Ольга федорова допетровская, 3780.49kb.
• Итоговый тест по теме "Киевская Русь", 58.28kb.

Обнаженные и полуобнаженные женщины, от подростков до седовласых старух, вертелись вокруг гостей, бросая игривые взгляды, привлекая внимание мужчин. Тому уже не удивлялись Сысой с Тимофеем: каждая кадьячка считала делом чести иметь побольше поклонников и уважалась за это сородичами. Девочки, глядя на родителей, влюблялись так рано, что сохранение невинности было делом неслыханным и считалось у кадьяков вредным для здоровья. Мужья равнодушно поглядывали на флиртующих жен и дочерей: на то, мол, они и бабы, чтобы распалять мужчин.

Кочесовы залопотали по-кадьякски, делая свои лица такими же непроницаемыми и бесстрастными, как у хозяев. Потом сказали спутникам, что находятся в бараборе игацкого тойона Миная, раздали всем собравшимся по листу табака и без стеснения стали снимать с себя мокрую одежду. Пожилой тойон велел принести воды и еды. Пришла тойонша с вяленой рыбой на плошке, поставила чашку ягоды, мешанной с китовым жиром. Гости понемногу попробовали всего после тойона. Татуированные женщины взяли остатки, повернувшись спиной к жировику, тут же доели и бросили кости на пол. Русские закурили, кадьяки стали жевать табак, смешно шевеля прорезью на нижней губе, похожей на второй рот. Они считали курение вредным для дыхания.

В жупан вполз туземец, похожий на креола. Был он в ичигах и в суконных штанах, стрижен в кружок, с чистым лицом, со шрамом там где у всех была прорезь. На шее его висел крест. Он кивнул гостям по-свойски, на хорошем русском языке назвался Федькой и попросил закурить. Потом, небрежно поглядывая на сородичей, рассказал, что был увезен в детстве в Иркутск купцом Шелиховым, учился там грамоте и вот, всего лишь два года назад, вернулся. Он служил писцом при селениях Игацкого залива.

Вскоре хозяева стали зевать, кто был одет начали снимать парки и укладываться на нары, разделенные по длине круглыми чурками так, что казалось, будто они устроены для сидения. Хозяева же, на коротких своих ложах, сворачивались клубком, подтягивая колени к подбородку, кто на боку, кто на спине, как дохлый таракан, укрывались парками и засыпали. Гости постелили на пол лавтак - невыделанную сивучью шкуру, - легли и укрылись просохшей одеждой.

Промучившись всю ночь среди чужих запахов и звуков, Сысой с Тимофеем поднялись затемно, следом за первыми проснувшимися кадьяками выползли из бараборы. Близился рассвет. Мужчины, зевая, лезли на крыши своих жилищ и с умным видом смотрели на светлеющий восток. Тимофей с Сысоем пошлялись по селению и с удивлением остановились возле шалаша размером с собачью конуру. Сквозь большие щели в нем видна была женщина, сидящая на четвереньках. Увидев мужчин, она стыдливо отвернулась. Видно было, что сидела баба давно, даже волосы инеем прихватило. Промышленные конфузливо переглянулись, думая, что застали женщину при нужде, и пошли к берегу. Здесь их встретил Федька с трубкой в зубах. Ему хотелось поговорить по-русски. Будто расстались они минуту назад, он стал жаловаться, что после возвращения сородичи его сторонятся и ему трудно жить среди них, оттого что глупые.

Помолчав сочувственно, Тимофей сказал:

- Бабу там ненароком спугнули, - кивнул в сторону шалаша. - Должно быть живот заперло - давно сидит.

- Дикость! - проворчал Федька, не вынимая трубки из зубов. - Нужником никто не пользуется: вокруг барабор все позасрано, а баб заставляют очищаться, по три-четыре дня сидючи на морозе. После родов и того хуже: по месяцу сидят, а родственники их кормят с палки, как заразных.

Федька снова стал ругать сородичей и при этом так сквернословил, что промышленным неловко стало. Чтобы отвлечь его от дурных мыслей, Тимофей стал расспрашивать про обычаи и про историю. Федька рассказал, что племена алеутов, кадьяков, чугачей, аглегмютов и других эскимосских народов зовутся Собачьими, оттого, что праматерь их, живя по поверью на Аляске, слюбилась с кобелем. Отец узнал и так рассердился на свою дочь, что увез ее на остров и оставил там. Кобель заскучал, поплыл к возлюбленной и утонул в пути. Праматерь же родила на острове пятерых детей: сперва трех братьев, потом двух сестер. Отец сердился-сердился и тоже заскучал по дочери. Приплыл на остров. Внуки его увидели и разорвали на берегу. Когда собачьи дети подросли, мать сказала, что возвращается на родину, а они пусть идут, куда знают. Сыновья пошли на север и на запад, дочери переправились на Кадьяк. От них и пошло потомство нынешних жителей.

Поднялось солнце. Заалел залив, окруженный черными скалами. Вода была черна от птиц. Утки так громко кричали, что люди на берегу повышали голос, разговаривая. Черные кулики, размером чуть меньше курицы, бегали по камням у самой воды. По распадку шевелили ветвями на ветру голые еще березы и тополя. Федька запустил камнем в птицу, раздавил ползущего краба и ушел по своим делам. Кадьяки спускались с крыш, обсуждая, каким будет день, потом лезли в холодную воду, окунаясь на отмели. Старовояжные говорили, купание у них в обычае при любой погоде, хотя никто не умеет плавать.

Промышленные вернулись к бараборе тойона. Кочесовы пили чай и угощали им хозяев. Давно уж начался отлив. В это время года кадьяки питались только тем, что выбросит море, но никто не шел на берег собирать пищу. Мужики и бабы, позевывая, лежали на нарах. Кто-то, будто от тоски, стал постукивать в бубен, потом завыл. Его нехотя поддержал нестройный хор сородичей. Минут через десять в другом углу снова кто-то завыл, давясь зевотой. Два десятка глоток лениво ответили ему.

К полудню тойонша принесла корытце с едой. Сняла крышку из березовой коры - там лежали полуразложившиеся рыбьи головы. Сысой с Тимофеем, сдерживая дыхание, пулей выскочили на свежий воздух.

Потеплело. Кадьяки тоже стали выползать из барабор. Двое, надев безобразные личины, стали кривляться в танцах. К ним присоединялись другие. У одной женщины на руках, надрываясь, кричал "усатый" младенец, с прутком в проколотом носу. Баба невозмутимо терпела визг, пока он не стал надоедать другим. Тогда она пошла к морю, опустила младенца в студеную воду и держала, пока не умолк.

Вот проковыляла к морю брюхатая дочь тойона с котлом в руке. Поставила посудину на галечник, задрала парку и пустила струю прямо в котел. Увидев лица молодых промышленных, Афанасий Кочесов посмеялся:

- Вы рожи-то такие не делайте, диких не пугайте. У них бабы и лицо мочой моют... А что? Только белей от того становятся, - от передовщика невыносимо воняло тухлой рыбой.

Брюхатая бабенка распрямилась, деловито помыла котел, ополоснула его в морской воде и засеменила к бараборе.

- Когда обратно поедем? - спросил Сысой с тоскливым лицом.

Передовщик кивнул на бревенчатую хибару, рубленную из тополя без паза:

- Вон, уж кажим готовят. Скоро камлать начнут.

Вскоре прибыли алеуты, промышляющие в партии Кочесовых. Пляски прекратились. Гостей стали кормить, а в кажиме развели огонь. Мужчины садились вдоль стен прямо на земляной пол. Проворный кадьяк с четырьмя кольцами в губе собрал обещанную плату с русских и алеутов, отнес все пожилому шаману, сидевшему в стороне с раскрашенным лицом. Парка на нем была надета задом наперед, голова украшена пухом, из волос торчали два пера наподобие рогов. Шаман внимательно осмотрел меха. Двух песцов потребовал заменить, что тут же и было сделано. Затем он поскоблил ногтем чугунный котел и остался им доволен.

Кадьяк с четырьмя кольцами в губе расстелил посреди кажима сивучью шкуру, поставил на нее кувшин с водой. У входа раздался шум крыльев и клекот. В помещение вошел орел. Среди кадьяков прокатился шумок - хорошо начиналось камлание. Шаман, к неудовольствию птицы, выдернул у нее перо из хвоста, просунул его в дыру между ноздрями, прирученного орла выгнал.

Вот шаман поднялся на кривых ногах, спросил на кадьякском наречии:

- Все ли соблюдали табу?

Ему ответил дружный хор.

- Воздерживались ли от жен?

В ответ прозвучал нестройный смущенный гул.

Василий Кочесов, знавший кадьякский язык, оборачивался к Тимофею с Сысоем и, шепелявя, переводил разговор.

- Чтобы предсказанное сбылось, жены должны сторониться мужчин до вашего возвращения, - объявил шаман и еще раз напомнил, сколько должны заплатить ему партовщики по прибытии с промысла, если сказанное сбудется. Затем он сел на шкуру, достал бубен и стал постукивать по нему большой сивучьей костью. Сидевшие притихли и отодвинулись от огня. Кто-то из кадьяков запел. Его поддержал хор. Запел и шаман, все резче колотя в бубен, дергая руками и ногами.

Он подкинул на угли какие-то травы и коренья. В кажиме приторно запахло. Вот шаман прошелся по кругу, так, чтобы каждый дотронулся до него рукой. После стал скакать и кривляться, время от времени выкрикивая что-то. Сысой сидел молча, не разнимая губ, читал про себя молитвы от осквернения, косился на лица Кочесовых, удивляясь, что они с серьезным видом наблюдают за происходящим.

Шаман бегал все быстрей и быстрей, глаза его сверкали, на губах появилась пена. Кадьяки переглядывались и одобрительно кивали друг другу, замечая, что шаман на этот раз хорошо работает. Вот он рухнул на шкуру. Над ним склонился старший кадьяк с четырьмя кольцами в губе, прислушался, лицо его стало хмурым и печальным. Не поднимая глаз, он прошел на свое место и сел, свесив голову. Со всех сторон его обступили сородичи:

- Ну, что? Говори давай, будет ли добыча богатой?

Старший - хмурый и печальный - кивнул, пробормотал задумчиво:

- Промысел будет очень удачным. Те, что вернутся к семьям, привезут много мехов и будут очень богатыми.

В словах его был намек на причину печали.

- Так что же случится? - тормошили его. - Кто-то погибнет?

Партовщик чуть приметно кивнул, вздыхая.

- Кто?

- Шаман не говорит!

- Сколько?

- Двое!

Кадьяки возбужденно залопотали, достали пару лисьих шкур, окружили лежавшего без признаков жизни шамана. Тот открыл один глаз, поднял руку, пощупав лисиц, что-то сказал кадьякам и снова закрыл глаз. Те, довольные, разошлись по углам.

Теперь заволновались невозмутимые алеуты. Они что-то дали или пообещали по возвращении с промыслов. Шаман успокоил и их. Тут алеуты и кадьяки стали бросать на русских опасливые и виноватые взгляды.

- Видать, нам погибель накаркал, пес дырявленый, - вынув трубку изо рта, проворчал Афанасий. - Ладно, чему быть, того не миновать, плати не плати - все одно. Лучше помолимся. Пошли, что ли?!

Четверо русских поднялись, прощаясь с хозяевами. Следом потянулись алеуты. Кадьякские партовщики проводили их до самого берега: они боялись, что косяки откажутся идти на промысел. Новая партия - новые расходы на шамана. Возле погасшего костра на берегу Афанасий сказал по-кадьякски:

- Если не будет шторма, то на седьмой день, после того как рыба пойдет в реки, выходим. Каждому иметь юколы по сотне и яиц по мешку. Остальной припас даст Компания.


- У вас, ребятушки, партия крепкая, вам и путь дальний, - говорил Баранов партовщикам Кочесова, собравшимся в опустевшем пакгаузе. Подливал им в чарки самогонной водки из местных ягод. Алеуты следом за русскими крестились: "Господи, помилуй нас, грешных!", после совали палец в чарку и брызгали на землю, бормоча по-своему. - Вы с братом, - кивал управляющий Кочесовым, - поболее моего здесь служите, все знаете. От этого ушкуйника, - кивнул на Сысоя, - иногда польза бывает. Тимофей тоже помехой не будет: может хоть самому царю письмо отписать. По-французски и по-немецки разумеет. С Богом! До Якутата будет сопровождать вас пакетбот. Дальше на себя надейтесь и связь с Якутатским редутом держите. Там и харч получите. Как транспорт придет - туда вашу долю отправлю.

В конце мая, на Феодосию-колосяницу, партия готова была к отплытию и собралась возле крепости. Но день этот неподходящий для начала дел. Передовщики Кочесовы все тянули время да смотрели на море, на встречу солнца с месяцем. Добрая была встреча, день ясный - быть хорошему лету. Все приметы выпадали к добру, только шаман наплел худа. На святого Ерему отстояли обедню. Проверили припас у кадьякских партовщиков и байдары у алеутов. На другой день Сысой с Тимофеем поднялись затемно. Кочесовы и вовсе ночевали на берегу с партией. На рассвете пришел управляющий, вручил передовщикам письменные наставления, Тимофею - журнал для записи всего увиденного и произошедшего да и благословил на удачу.

Тут и батюшки подошли: Ювеналий с Германом, долговязый Афанасий. Партия выстроилась на байдарках, касаясь носами лодок берега. Монахи начали молебен с водоосвящением. После того русские и алеуты приложились к кресту, снова сели в байдары. Ювеналий окропил святой водой всех сидящих уже в лодках, и двинулась партия к выходу из бухты. Впереди шли две большие десятибеседочные байдары с припасом. В них же погружены были, сложенными одна в другую, два десятка однолючек. С батареи салютовали партии, с байдар стреляли в воздух из фузей и винтовок. Прошли узким проливом в залив, миновали Еловый мыс и острова Прохода, в виду Афогнакского берега и одиночки, где затворником жил старовояжный стрелок Рубцов, направились к Бобровым каменьям.

Было море ровней стекла. Возле Елового острова байдарщики видели кита - хорошая примета. У кадьяков волосы были крашены охрой, лица исполосованы краской и сажей. Они были довольны выходом - русские шаманы умеют звать погоду получше местных и плату не берут.

Алеуты, словно касатки, пущенные в воду, носились на узеньких байдарках, то рассыпаясь по воде, то сбиваясь в кучу. Уже возле Еврашечьего острова они заметили на воде бобра. Зверь, почуяв опасность, нырнул. Алеуты окружили то место и терпеливо ждали, когда он покажется на поверхности. Под рукой у каждого было короткое копьецо - стрелка. Пока подтянулись большие компанейские байдары и кадьякские промысловые, бобер вынырнул, глотнув воздуха. В него полетело сразу несколько стрелок. Ранили или нет зверя - непонятно. Но в другой раз он вынырнул скоро, не продержавшись под водой и десяти минут. Тут-то и поразили его две стрелы разом.

Вдохновленные первой добычей, алеуты веселей налегли на весла и вскоре маячили вдали темными точками.


На Нучеке, в Константиновской крепости, с приходом весны жизнь тоже полегчала. Прохор сменился с караула в полночь, а в казарму пришел на рассвете. Ульяна уже не спала, когда он раздевался.

- Фу! - поморщилась. - Воняет как из нерпичьего брюха. Опять с чугачками блудил?

Прохор зевнул, потянулся:

- А что, бабы как бабы. Если в бане попарить да морду накрыть...

Он уже всхрапнул было, засыпая. В казарму мышью вкатился старовояжный стрелок Галактионов, иркутский мещанин. По-куньи огляделся по сторонам, колупнул ноздрю.

- Прошка, спишь уже?

Прохор открыл глаза.

- Поди сюда, дело есть!

Егоров вздохнул, пробормотав:

- Твое счастье, сапога нет под рукой - запустил бы в лоб! - и перевернулся на другой бок.

Галактионов зыркнул по сторонам, просеменил ближе к нарам, сел на краешек, скользнув равнодушным взглядом по золотой косе поверх одеяла.

- Прошка, дело важное, - сказал ласково, - не для бабских ушей. Отойдем хоть за печку?!

Прохор сел, зло взглянул на стрелка, но сунул ноги в бродни и, завернувшись в одеяло, поплелся следом за Галактионовым. Сложные были у него отношения с этим желчным стрелком, вечно баламутившим промышленных.

- Ты мне скажи, как на исповеди, - зашептал Галактионов, - Улька тебе сестра или сожительница?

- Ты что, в духовные подстригся, чтобы исповедовать? - зевнул Прохор.

Галактионов вытянул шею, глянул в угол, где поднималась рыжая повариха, зашептал возмущенно:

- Петька Коломин с Баклушиным друг перед другом похваляются, кто чаще с ней спит. При всех показывали, где у нее какие метки... Вот здесь, говорят, родинка, - Галактионов ткнул кривым пальцем себя в тощий зад. - Ты-то знаешь ли?

- Что у нее там, краюха хлеба, чтобы я заглядывал? - замигал сонными глазами Прохор.

- И здесь, под титькой? - поскреб по впалой груди промышленный.

- Что у нее там, бублик? - злей прохрипел Прохор.

Галактионов от возмущения затанцевал на месте, заскулил:

- А Гришка Коновалов опять Баклушина избил. Смекаешь, за что?.. Ну, никак не пойму, - хлопнул себя по ляжкам, - что ты за человек? То ни за понюшку табака в драку лезешь, а то... Сестра ли, сожительница - все равно бесчестье. А ты... Петьку и всю его банду давно в колодки надо.

Прохор усмехнулся:

- Вон ты куда гнешь! Гришка Коновалов с Петькой грызутся, власть поделить не могут. Мы от той распри второй год без добычи. А я, значит, помогай Гришке, потому что Петька у моей кобылы чаще зад разглядывает... в бане через щель?

Галактионов плюнул от досады, и в этот миг со стены донесся вопль часового, затем пушечный выстрел. Иркутянин сиганул из казармы. Прохор, чертыхнувшись, торопливо оделся. Ульяна уже подсыпала сухого пороха на полку фузеи, проверила кремень, подала ему ружье, сумку с патронами. Он выскочил за дверь, а она с мушкетоном полезла на нагородни и тут увидела, что на стенах пляшут, обнимаются и кидают шапки в небо. Оставив на крыше Прошкин мушкетон, Ульяна спустилась по лестнице, подхватив подол, побежала к мужикам. Те уже отворяли ворота.

- Транспорт из России! - смеясь, облапил ее Гришка Коновалов, ткнул бородой в шею, пытаясь под шумок поцеловать. Она, смеясь, оттолкнула его и вместе с другими выскочила из крепости. Светило солнце. Сверкал, слепя глаза, залив "Константина и Елены". Посреди бухты сбрасывал паруса галиот.

- Слава тебе, Господи, слава тебе! - крестился, смеясь, Григорий Коновалов. Терентий Лукин в зипуне нараспашку, в русской льняной рубахе, тоже молился на восток.

Транспорт покончил с назревавшей распрей. Сторонники Коломина так и не смогли собрать сход. Давно пора было начинать промысел, но из-за голода и смут небольшие ватажки константиновцев охотились вблизи крепостей на обедневших зверем лайдах Кенайского и Чугацкого заливов.

Запахло хлебом и подобрели люди, разбились на партии, поделили старые угодья, сошлись на круг. Казенный штурман Степан Зайков предлагал искать новых угодий на юге: куда-то же уплывают на зиму коты?! Там и живут, а здесь только множатся, щенясь. Но меха артели требовались сейчас и сегодня, большинство промышленных были в долгах из-за неудач последних лет.

Коломинские звали перебраться из Никольского редута, что в Кенайской губе, в Бристольский залив. Там Котовые острова, Прибыловым и Зайковым открытые, искони лебедевские, там весь север под артелью будет.

Коноваловские драли глотки: хватит ломать спины. В Бристоле крепость строить надо. Редут Никольский бросим - Баранов спасибо скажет, Какну и Касиль-речку к рукам приберет. Если и Константиновскую крепость оставим - шелиховские нас в зад поцелуют.

Терентий Лукин на сходе молчал, теребил бороду, настороженно поглядывая то на одних, то на других. Кенайцы сказывали, что к северу от Илямны-озера видели светловолосых и бородатых людей. Как только коломинские стали расхваливать Бристоль, так он и сорвался с места:

- Правильно говорите. Волок искать нужно там. Шелиховские говорят, что Бочаров из Бристоля в Кенай на себе байдары таскал. И мы путь найдем.

Заносчивый Степан Зайков ругал всех и грозил перевестись к Баранову. Англичанин-мореход Шильц уже до горы Эчком на юг ходил, и дальше, до самых испанских владений, которые те гишпанцы, сказывают, бросили.

Не послушали морехода. Припомнили, как он, бахвалясь так же, двенадцать лет назад разбил "Святой Павел" на Котовых островах.

Поев русского хлеба, нашлись чугачи и кенайцы, готовые промышлять на артель с половины добытого пая при артельном харче. Партии стали расходиться из пустеющей крепости. На другой день ушел бы и Прохор пытать свое счастье на лайдах. Но к острову подошла партия шелиховских промышленных. Двое русских остались на берегу, двое пошли в крепость. Караульные окликнули Прохора: дружок твой идет, что осенью был. Прохор выскочил навстречу.

- Сысой?! - обнял друга. Вокруг них приплясывала от радости Ульяна. Улыбаясь, подошел Лукин, в длинной рубахе с опояской, в крючковатых древнерусских крестах. Из казармы тек невыносимый хлебный дух. Тимофей повел носом и позеленел, даже круги перед глазами замельтешили.

- Ой, - всплеснула руками Ульяна, взглянув на него. - Вы, поди, с осени без хлеба? - потащила гостей в поварню. Перекрестившись на образа, почитав "Отче наш..." истекающим от слюны языком, шелиховские сели за стол перед горкой блинов, пахнущих сивучьим жиром.

- Кочесовых позвать надо, - смущенно пробормотал Сысой, не смея прикоснуться к еде. Все казалось сном. И боязно было протянуть руку, чтобы, как во сне, хлеб не исчез со стола.

- Звал уже, - оглаживая бороду, сказал Лукин. - Не идут. Они в позапрошлом году в устье Медной реки с нашими воевали. В смущении теперь... Вы ешьте, я им отнесу на берег!

- Хорошо живете! - простонал Сысой и осторожно потянулся за первым блином.

- Третий день только отъедаемся, - проворчал старообрядец. - Сквернились всякой гадостью, а меха пайщикам - давай.

Ульяна весело вертелась между печкой и столом, потом подсела к Сысою и, зардев, спросила:

- А где Вася?

- Он в медведниковской партии! - прошепелявил Сысой с блином во рту. - Вася теперь у Баранова в дружках, - сказал не то с издевкой, не то с печалью и вдруг икнул. - Вот те раз? Объелся, прости, Господи! А думал, пуд проглочу и не замечу.

- Простит,- улыбнулся Лукин. - Не часто грешим.

- Вот уж не думал, что попаду на праздник, - поднялся Сысой, кланяясь на образа: - "Благодарим тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных твоих благ..." И вам спасибо! - откланялся лебедевцам.

Тараканов молча перекрестился, накинул парку и пошел к управляющему.

- Мещанин иркутский, - кивнул вслед Сысой. - Грамотный, как бес, говорят, все книги, какие есть, - прочитал. А с десяти шагов ножом в жердину попасть не может. Вот как бывает!