Geum.ru

Олег Слободчиков – Заморская Русь

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   21   22   23   24   25   26   27   28   ...   51

- Ну и дела?! - криво усмехнулся Коновалов. - Выходит, ни тебе, ни мне... Ну, Васька!? Привалило счастье дураку: хрен в кармане, блоха на аркане, а в мужья вышел к такой девке...

Галактионов, почесываясь, бегал вокруг Баранова, тараторил без умолку:

- Решением схода свалили душегуба. Мне приговорили сопровождать его сюда, а понадобится - и до Охотска.

По контракту Баранов обязан был принять преступника из любой артели и разобраться, есть ли на нем вина.

- Что с тобой делать, Григорий? - спросил он Коновалова. - Ты знаешь, я тебе не враг, но и против воли константиновцев пойти не могу.

- Делай свое дело, - прохрипел бывший управляющий. - Если надо - отправь в Охотск, к коменданту. Только руки развяжи. Бежать - вину признать. А на мне один грех - власти не давал Петьке Коломину.

- Да куда бежать-то? - виновато улыбнулся Баранов и кивнул Прохору: - Развяжи!

- Вона как, вины на нем нет?! - кричал суетливый Галактионов. - Туземных грабил, в рабство брал?! У кенайского тойона Российский герб отобрал, топтал его ногами и называл игрушкой. У новокрещенного алеута Михаила Чернышова твой Третьяков отобрал копье и девку. Твой Лосев у Коломина работного отобрал, тесак в землю воткнул, ружье на него навел и дружкам своим приказал стрелять. Петька-то говорит ему: да у тебя же руки в крови. А он - не твое дело, мы прежде четверых застрелили и тебя прикончим... Андрей Храмов - свидетель тому, - драл горло тощий и оборванный Галактионов.

- Тьфу! - только и ответил на это Григорий. - До чего зловредный человечишко. Думаешь, ты меня сопровождаешь? Это я тебя, смутьяна, в Охотск повезу и там в кандалы закую.

- Давно пора! - проворчал Прохор. - И еще Иванова Алексашку.

Галактионов задергался, запрыгал потревоженной птицей:

- Я ли тебя бил, Прошенька, или он? - ткнул скрюченным пальцем в Коновалова. - Спасибо бы мне сказал да в ноженьки поклонился, а ты... Бесстыжая твоя морда!

- Ну и тварь! - рассмеялся Прохор, освободив руки и ноги Григорию. - В любую дырку пролезет.

- Вот что, Гришенька, не возьмусь я тебя судить - все равно духовные встрянут. Пусть они и ведут следствие. Передам тебя отцу Иоасафу. Он пограмотней меня. Как скажет, так и будет. Согласен ли?

- На все воля Божья, - тряхнул наполовину обритой головой Григорий, натягивая чью-то старую шапку.


Архимандрит саном своим отнекиваться не стал, выслушал Коновалова, Галактионова, а потом вызванных Коломина и Баклушина.

- Поступки Коновалова если и были нехороши, то не с промышленными, а с Коломиным. А тот сам того стоит, - сказал после следствия Баранову. - Отправьте обоих в Охотск, пусть комендант разберется.

Отправить сразу двоих передовщиков, оставив артель без власти, Баранов не решился: наказал Коновалову с Галактионовым плыть с ближайшим транспортом в Охотск. Те согласились, что это справедливо.


Хмурилось небо, гоняло тяжелые тучи то в одну, то в другую сторону, не разрешаясь осенними дождями. Из Карлука пришла дурная весть: швецовские промышленные поймали в клепцы белую лисицу. Сыто жила Павловская крепость, но близились уже раскаты надвигающейся бури.

Бочаров, напившись, обвинял управляющего в воровстве, и даже среди крещеных алеутов поносил Баранова. А тот терпел, поскольку штурман на глаза не попадался и со дня на день должен был вести "Феникс" в Петропавловск.

Из дальних жил прибыли кадьякские тойоны и их партовщики на зимние промыслы. Они отправились сначала в церковь, а не к управляющему, как было прежде. Там, у миссии, тойоны оставались весь день. А утром, едва открыли ворота, бросились они к байдарам. Двоих караульные схватили, остальные уплыли.

Не успели беглецов доставить к Баранову, как к нему явился братский келарь, долговязый Афанасий, и сообщил, что это миссия наказала тойонам вернуться и привезти ко крещению всех желающих из своих жил.

- Что же вы, преподобные отцы, со мной не посоветовались? - котовые усы управляющего поползли вверх. - Они же в партию обязались идти, взяли в долг продукт и товар. Кроме того, задолжали не только приказчикам, но и промышленным.

- Бог велит долги прощать! - смиренно ответил келарь. - Весь год то промыслы, то голод. Лучшего времени, чтобы собрать всех и окрестить - не будет.

Лицо Баранова побагровело.

- Да понимаете ли вы, что затеваете? - еще не веря услышанному, спросил он. - По туземному обычаю все явятся гостями, без припаса, в расчете на наш кошт. Съедят все за неделю и обрекут нас на голодную смерть.

- Бог милостив! - опустил голову монах.

Не успел Баранов разобраться с мятежными тойонами, как явились выборные старшины и потребовали показать письма главных компаньонов, где якобы приказано запретить распоряжаться своим паем по усмотрению, а сдавать меха Компании по ей же установленной цене.

- Есть такое письмо! - признался Баранов, удивляясь осведомленности промышленных.

Через полчаса без благословения церкви и решения управляющего в казарме бушевал сход. Все работы были брошены. Старовояжный Кривошеин кричал:

- Захолопили! За что Компания половину добытого берет? Рубахи не имею, как дикий без исподнего хожу, двенадцать лет голодаю и за то половину добытого отдаю. Мало им?! Наш кровный пай требуют!..

- Ничего не давать им более! Пусть товар шлют. А мы еще посмотрим, что у них, а что у бостонских купцов брать, - кричал вздорный старовояжный стрелок Белоногов.

Бочаров с красным уже носом прилюдно крыл Баранова и всех приказчиков, обзывая их ворами:

- Табак по четыреста рублей за пуд! Где это видано? Свой табак продают и на Компанию валят...

Баранов, с верными дружками, стоял, слушал, ждал, когда все выскажутся.

- Не хотим Баранова! Кривошеина хотим управляющим! - кричали самые ленивые и вздорные, сбившись в кучу.

Крики стали утихать: в казарме появились монахи. Замолкли даже горлопаны, когда на круг вышел седобородый архимандрит.

- О чем спор, чада мои возлюбленные? Денег вам мало? Так русскому человеку богатство счастья никогда не приносило. Видел я вас богатыми после возвращения с промыслов: свиньи и свиньи, прости, Господи! Как хорошо летом жили?! И вояжные и туземные... Сыты, и слава Богу. А вернулись вы с добычей, загуляли нечисти на радость, испоганили души. Забыли, что не для брюха живете. Забыли, что мы здесь только для того, чтобы дать свет веры нашей, полученной в чистоте из рук святых апостолов. Сгорев, как птица Феникс, оставим ли после себя искру божью - отблеск любви Отца Небесного ко всем человекам? Вот о чем думать надо! Остальное суета и тлен: промыслы иссякнут, крепости сгниют...

Архимандрит умолк, благословив собравшихся, был взят братией под руки и уведен в сторону. В одном углу покашливали, в другом кряхтели.

- Все правильно говоришь, батюшка! - поднялся опять Бочаров. - Только справедливость где? Штурмана с командами день и ночь в любую погоду за компанейский груз радеют, бывает так промерзнем - пополам не согнуться. Флягу водки выпили - Митька вор! А табак по четыреста рублей за пуд?!

- У бостонцев табак тот купили! - пророкотал Медведников. - Вы же и требовали - бери за любые деньги, мох курим...

Баранов решительно протолкнулся вперед:

- Вот что я вам скажу, господа промышленные! Да, есть такой совет от наших главных пайщиков: гнать иностранные суда, не дозволяя мены, паевые меха забирать для вашей же пользы - в Охотске вместе с выслугой получите за них деньги по твердой цене. Целее будут! А то иные, по десять лет прослужив, уже в Охотске сидят на паперти с протянутой рукой.

Я вам не нравлюсь? Ну и ладно! Пять лет оправдываюсь да отписываюсь на ваши обвинения. Уже подал прошение об отставке и получил ответ, что просьба будет удовлетворена.

То, что Дмитрий Иванович против меня говорит, то не он, а штоф злословит... Преподобные отцы затеяли ныне собрать всех диких разом у нас в крепости - вот это ошибка гибельная. Объясните батюшкам. Меня, грешного, они слушать не желают.

Монахи стали пробираться к выходу. За ними - их постоянные почитатели вроде толмача, Осипа Прянишникова и безносого приказчика. Толпа промышленных зароптала.

- Куда же вы, батюшки, уходите? - громко крикнул Баранов. - Три года кадьяков не аманатили. Теперь из-за вас все заново начинать?

Распря, лебедь черная, накрыла архипелаг зловещими крылами, взбаламутила души поселенцев. Мореход Шильц грозил на ломаном русском языке, что если не будет наведен порядок, он откроет свою Компанию на островах. Штурман Бочаров ругал Компанию и приказчиков, грозил уйти в артель иркутского купца Киселева. Приказчики поносили промышленных и правление. Промышленные - приказчиков и весь белый свет, кричали: "Сыты компаниями! По старине жить хотим, чтобы воля была!"

Баранов постоял, прислушиваясь, плюнул принародно на пол, застеленный свежим сеном:

- К чему призываете? - бросил в сторону самых ярых крикунов: - О какой свободе и независимости речь? Жить по-старому грабежами и убийствами?.. Да кто вы есть? Отребье! Любое государство сочтет за счастье избавиться от таких граждан, не тратясь при этом на тюрьмы. Потому вы здесь! И я, грешный, вас не лучше! - бормоча ругательства, он стал пробиваться к выходу впереди своих дружков.

- Окружил себя ссыльными да убивцами! - кричали вслед. - Всех в страхе держит!

И только один старовояжный, полулежа в углу на нарах, спокойно и печально смотрел на знакомые лица, обезображенные страстями, слушал пустопорожние речи. Умирал Гаврила Логинович Прибылов. Знали о том Господь да он сам. То и дело являлись мореходу во снах умершие родные и близкие, счастливые и радостные иной своей, вечной жизнью. Манили к себе. И подкатывала к горлу обыденная житейская тоска - все ушли, уйду и я!

Баранов раздраженно походил по своей каморке: два шага от двери до печки, и успокоился - пустое это! Покричат на сытое брюхо и угомонятся. Монахи, даст Бог, образумятся - слишком очевидна их промашка. Поскрипев пером до полуночи, управляющий лег рядом со своей индианкой и почувствовал вдруг, что привязался к ней.

Утром в дверь постучали.

- Кто? - спросил Баранов, скрипнув пружиной пистолета.

- Дело срочное, Андреич! - по голосу он узнал начальника гарнизона, сунул ноги в сырые ичиги, откинул засов.- Тойон кадьякский пропал! - взволнованно сообщил Чертовицын.

- Куда же он мог пропасть из крепости? Ищите!

- Все уже обыскали, - отставной прапорщик помялся. - Ночью двое монахов выходили из ворот. Вернулся один.Караульный не посмел их остановить. Тебе удобней сходить к ним и посчитать, прости Господи!.. - начальник гарнизона виновато перекрестился.

- Опять за свое... Неймется клобукам! - выругался управляющий и стал одеваться. Вдруг задумался: - Тойона уже не догнать, а монахов на обедне посчитаем.

Днем отправлен был в Охотск "Феникс" под командой Дмитрия Ивановича Бочарова. Галиот "Три Святителя" - поднят на обсушку, галера "Святая Ольга" и пакетбот "Северный Орел" готовились к зимней стоянке.

Открылось, что кадьякского тойона монахи обрядили в мантию и вывели за ворота крепости. Корить их Баранов не стал, но караулы удвоил.

Вечером стрелок Бусенин донес - якутатские аманаты не вернулись с работ. Не успел Баранов подумать, что бы это значило, Труднов без стука распахнул дверь хижины:

- Андреич, монахи по крепости шныряют, собирают какие-то подписи, грозят кнутом и каторгой тем, кто тебе верен, кричат об измене Государыне.

Баранов вскочил, нахлобучив шапку, распахнул дверь и крикнул караульному на сторожевую башню:

- Якутаты где?

- Не видел, - развел тот руками. - Должно быть, через гору к Филиппу Сапожникову ушли!

Как был, в рубахе и в шапке, Баранов кинулся к дому миссии, распахнул дверь, вошел, не перекрестившись, крикнул на седобородого архимандрита:

- Аманаты якутатские где?

Тот посмотрел с укоризной на управляющего.

- Все видели, как они перед вами хвостом метут - самые праведные, видели, как вы их ласкаете и задариваете...

- Якутаты там, где им положено быть! - пробасил из угла отец Ювеналий.

- Значит, отправили тайно? Без моего ведома? - захрипел Баранов. - Да знаете ли вы, что это самые зловредные зачинщики прошлогоднего бунта? - Баранов уперся кулаками в стол, теряя самообладание. - Заплотом отгорожу от крепости, - затопал ногами. - На Уналашку вышлю всех силой! - Хлопнул дверью, зашагал обратно, ругая себя за несдержанность.

Дружки его уже собрались возле полуземлянки и молча ждали. Баранов впустил их, плотно затворив дверь, бросил шапку на стол. Это был уже другой человек, хорошо знакомый всем собравшимся: поджарый, мускулистый, волевой предводитель с пронзительными глазами - Бырыма.

- Друзья мои верные, слушайте внимательно, потому как жизнь всей крепости на волоске. Баламутов и Бусенин - подберите надежных людей, плывите по кадьякским селениям, Малахов - в Кенаи ... Тебе, Ванечка, - обернулся к Кускову, - достанется самое трудное дело - крепость охранять со всем сбродом, что вчера горло драли. Никуда не денутся, за свою шкуру постоят, когда жареным запахнет... Остальные - со мной на галере и пакетботе.

- Господи! - встал под иконами, крестясь. - Страшный грех на себя беру. Сам за него и отвечу. Вы - невинны!

- Так! - обернулся. - Скажете тойонам, что русские шаманы решили уничтожить племена Ворона и Собаки. Позовут всех на Кадьяк, накамлают бурю, чтобы никто не ушел, и уморят голодом лучших воинов.

Из-за занавески большими черными глазами смотрела на собравшихся индианка с младенцем на руках. Она знала, что женщине стыдно вмешиваться в дела мужчин, так же как и мужчинам - в женские.

- Уж теперь-то монахи точно отлучат меня от церкви! - криво усмехнулся Баранов. Концы его усов торчали, как у ярого ревнивца - стареющего морского кота. - Да только от Веры и Отечества отлучить не в их власти! - ударил он кулаком по столу.


В ненастное время байдары Баламутова и Малахова вышли из бухты. Вскоре снаряжены были пакетбот и галера. Повздыхав, что остался без мореходов, Баранов все-таки не доверился в таком деле служилому англичанину и поставил на пакетбот мореходом крестьянского сына Медведникова. Взяв кое-кого из самых надежных алеутов, суда вышли в море.

Народу в крепости убыло, казармы были полупусты. Ни монахи, ни работные, ни смутьяны с бездельниками не знали, куда ушли партии и что происходит. Железный Кусков твердой рукой навел в крепости армейский порядок, чуть не побив коллежского регистратора Шильца за самовольную попытку выйти в море на боте.

Осерчавшему было отцу Ювеналию, пытавшемуся выйти из крепости, он приставил к животу пистолет со взведенными курками:

- Не лезь в дела светские, батюшка, - сказал бесстрастно. - Не дай взять на душу еще один тяжкий грех! - В больших глазах его мерцал холодный блеск штыков. Глядя в них, устыдился вдруг монах, сам в прошлом офицер. Благословил, говоря: "Делай свое дело!", - и вернулся к братии в задумчивости.

От Кускова ни на шаг не отходил Васька Васильев, всякий раз снимавший шапку при спорах с монахами. По другую руку ходил с Кусковым старовояжный стрелок Прохор Наквасин с воровской ухмылкой и с круглыми, как у морского окуня, глазами. Этот готов был разорвать всякого, как пес. Седина уж в бороде, а все кулаками размахивал.

Вышагивал Кусков по крепости с верными помощниками-есаулами, день и ночь творил расправу именем управляющего, не ведая при том сомнений. Один раз только и опростоволосился.

Сысой со сторожевой башни первым заметил парус в заливе, а вскоре узнал "Феникс". Частыми галсами он медленно шел против ветра. Встревоженный Кусков, Васильев и Наквасин, вышли на байдаре навстречу судну. Не дойдя до батареи, "Феникс" сбросил все паруса. Трезвый и злой Бочаров закричал Чертовицыну:

- Все ли в порядке в крепости?

Кусков, Наквасин и Васильев подошли к борту на трехлючке.

- Алексашка в крепости? - спросил Бочаров, не бросая трап.

- Нет!

- Куда ушел?

- Не велел говорить! - отчеканил Кусков.

- На островах слухи, что в Павловской половину русских перебили?! Бырыма, мол, скрывается в Чугачах.

- Живы, как видишь. Но твоя помощь не помешает. Швартуйся и снимай пушки, здесь зимовать будешь!

Пропустив мимо ушей приказные нотки в голосе Кускова, Бочаров спросил:

- Медведников с Трудновым где? Малахов? Поторочин?

- Ушли!

- Васька, - кивнул Васильеву штурман. - А дружок твой, Слободчик, где?

- В карауле!

- А Прошка лебедевский?

- Ушел!

- Понятно! - пробормотал Бочаров, запихивая седую бороду под камлею. - На Нучеке все?!

- Швартуйся и снимай пушки! - настойчивей повторил Кусков, положив ладонь на рукоять пистолета за кушаком. - Это приказ Александра Андреевича!

- Вот я тебе, ужо, штаны-то сниму и Алексашке тоже... Линьков дам и солью посыплю, - беззлобно проворчал мореход и, обернувшись к команде, закричал во все горло: - Эй, на бизани! Приводи к ветру! На гроте... Товсь...

С бака виновато развел руками Григорий Коновалов со стриженой головой и лохматой бородищей. "Феникс" стал разворачиваться, так и не войдя в бухту. Кусков покраснел от гнева, ударил рукоятью пистолета в борт. Затрепетал на ветру трехцветный флаг. Кренясь, "Феникс" пошел в штормящее море. Никто не обернулся на одинокую трехлючку.

Чуть стих шторм, в Павловскую бухту вошли четыре больших байдары с кадьяками, собравшимися идти в лисью партию с опозданием на две недели. Мятежных тойонов, бежавших из крепости, среди них не было. Пренебрегая явно высказанным недовольством, Кусков впустил в крепость только выборных поверенных, да и то после тщательного обыска. Прибывших разместил в бараборе вдали от стен крепости, дал им юколы и китового жира.

Бывает, тлеет-тлеет в лесу гнилушка, иссушившая вокруг себя траву и мох. Дунет ветер, и заполощут над лесом красные и белые флаги пожара. И распри людские так же.

Послушный и благонравный каюр Никифор из крещеных кадьяков, месяц назад венчался с алеуткой. А тут привел квихпакскую работную девку, выкупленную Компанией из рабства, и потребовал у своего духовного наставника, отца Макария, венчать его еще раз. Тот стал терпеливо объяснять, почему этого делать нельзя. Стоявший поблизости поселенец Агеев обернулся, хотел было сказать: калгу сначала выкупить надо! Но не решился перебить монаха. А зря! Работный, может быть, его бы понял. А так, раздосадованный вежливым отказом, он вышел из церкви и запустил камнем в слюдяное оконце. В России за прерванную литургию казнили смертью. Никифора караульные просто вышвырнули за ворота крепости.

Вдруг даже старые каюры стали вести себя нагло, искать повода для ссор с русскими. Десяток работных за стенами крепости избили ничего не ведавшего слесаря Ивана Щукина. А когда получили отпор - кинулись к бараборам и байдарам, через минуту явившись вооруженными. В ответ на уговоры Кускова выдать зачинщиков и заложников, они ранили копьем часового. До полусотни их бросились в ров и начали рубить палисад. Стрелки со стены ответили дружным залпом, но в людей не целили, оттого никто не был даже ранен. Толпа победно завыла, кинулась к церкви, против строительства которой так упорствовал Баранов, и стала с колокольни простреливать двор крепости.

Монахи явились к Кускову в полном составе. Седобородый архимандрит, грозя кандалами в Охотске и карой на небе, потребовал прекратить кровопролитие и выпустить на переговоры с мятежниками двух миссионеров. Сысой, сидевший у бойницы, взмолился, глядя на отца Германа:

- Не ходи, батюшка! Пристрелят ведь и не перекрестятся!

Но Кусков приказал приоткрыть ворота. Заминку в крепости кадьяки использовали, основательней укрепившись в церкви.

Инок Герман и иеромонах Иоасаф в черных мантиях, с крестами, поднятыми над головой, пошли напрямик к нерасписанной церкви. Герман увидел за срубом своего послушного прихожанина и ускорил шаги:

- Одумайся, сын мой!

Но у того глаза сверкали злобой и высокомерием. Продырявленные ноздри раздувались.

- Одумайся! - не узнавая прихожанина, неуверенно пролепетал инок.

Кадьяк приставил к груди монаха ствол мушкета и спустил курок. Порох на полке не вспыхнул, выстрела не произошло. Кадьяк раздосадованно пнул инока в живот. Тот согнулся пополам. Подоспевший иеромонах Иоасаф охнул, получив удар прикладом в грудь и шлепнулся в лужу, разевая рот, как рыба на суше.

Кадьяк открыл полку ружья, хотел подсыпать пороху. Но мозги и кровь его брызнули по венцовой стене, запачкав мантию отца Германа. Тело с ружьем завалилось набок и дернулось в судорогах.

- Ловок юнец! - хмыкнул над ухом Сысоя Прохор Наквасин. Сам выстрелил. С колокольни полетел вниз головой раскрашенный туземец в еврашковой парке. Васильев выстрелил. Ульяна подала ему перезаряженную фузею и, пока он целился, забила пулю в горячий еще ствол винтовки.

Кусков грубо пригнул седую голову архимандрита с растерянными глазами и разинутым ртом.

- Убьют, батюшка! - и крикнул вниз: - Агеев, Ахмылин, Котельниковы - вернуть монахов. Мы прикроем!

Четверо выскочили за ворота. Со стен крепости грохотала беспрерывная стрельба. Потянулось к морю облачко порохового дыма. Рассерженными шмелями жужжали пули, щепа летела с церкви. Падали кадьяки, кричали раненые.

- Прекратите! - со слезами на глазах взмолился архимандрит. Его никто не услышал. Редея, прогрохотало еще с десяток выстрелов. Монахов втащили в крепостные ворота и заложили их брусом. Сысой, с ружьем наперевес, бросился к отцу Герману. Лицо монаха было белей мела.

- Не ранен ли, батюшка?

Тот вздохнул со стоном и укоризной:

- В сердце ранен!

Перекинув руку монаха через свою шею, Сысой повел его к крепостной церкви. Кусков, потерявший в бою шапку, погрозил ему вслед кулаком, за то, что бросил бойницу.