Олег Слободчиков – Заморская Русь

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Олег Слободчиков по прозвищу пенда, 6268.35kb.
• Уважаемые отец Олег, Олег Александрович, Михаил Иванович, представители духовенства, 120.22kb.
• Тема : Узагальнення з теми „Княжа Русь Україна, 48.74kb.
• Первые Киевские князья, 99.29kb.
• Е. Е. Пронина, В. В. Абраменкова, В. И. Слободчиков. Заключение медиапсихологической, 658.14kb.
• Программа вступительного испытания по предмету «История» Тема Древняя Русь (до ХIV, 24.7kb.
• -, 574.37kb.
• Прокуратурой Асекеевского района проведена проверка исполнения законодательства о несостоятельности, 98.97kb.
• О. П. Федорова Допетровская Русь. Исторические портреты. Ольга федорова допетровская, 3780.49kb.
• Итоговый тест по теме "Киевская Русь", 58.28kb.

При упоминании о покойниках Сысой поежился:

- Ничо себе, обрусели, говоришь?! Я в барабору спустился, глянул на потолок - там покойный младенец висит, глянул в угол - там покойник сидит в кишки зашитый. Да страшный... Как глаза закрою, свят- свят..., так его вижу.

Седая борода затряслась от смеха:

- Мещане, те еще ничего. На пахотных новобранцев посмотришь - шарахаются от всякого пустяка... Это же у них в обычае: если любят покойного, кишки выпустят, сена в живот набьют и держат в доме, пока вонь терпеть можно. А коли младенец умирает, так баба его не выбрасывает до тех пор, пока другой не родится.

- Ничо себе! - удивлялся Сысой. - На кой он, такой обычай... С покойником в доме жить!? Ничо себе!

- Эх-эх! Посмотреть бы на тебя, казар, лет через пять?! - и вдруг лицо Бочарова стало хмурым. Он кашлянул в бороду, хмыкнул и пробурчал: - Лучше бы не дожить и ничего уже не видеть.

Переговаривались миссионеры в кают-компании. Нравы Уналашки потрясли преподобных. Знали, куда следуют, ко всему были готовы: полвека без церкви не могли облагородить русских поселенцев. Но встретить здесь явное блудилище монахи не ожидали. Ладно бы - дикие, шептались они, ладно бы промышленные тайком погрешали. А то ведь на обеде у акционера Компании Ларионова вышел казус.

Управляющий накрыл столы в казенном доме. Прислуживала за столом неколотая алеутка в гризетовом платье, какие носили в России дворянки лет семьдесят назад. Архимандрит стал читать перед обедом молитву. Ларионов склонился в глубоком поклоне. Алеутка, проходя с подносом, другой рукой мимоходом погладила его, будто удостоверялась, на месте ли мужской стыд. У седобородого отца Иоасафа глаза на лоб полезли от удивления, на "Отче наш..." сбился.

Ларионов потом клялся и божился, что это простая алеутская каюрка, которой Компания платит за работу. Девка темная: откуда ей знать, чего у русских можно, чего нельзя. Если что и сделала не так, то по невежеству, а он, управляющий, к тому привык.

Заговорил, задобрил миссию Емельян Григорьевич. Монахи повеселели, может быть, и поверили. Но все равно обед получился натянутым.

Вот и Уналашка скрылась за кормой. На "Фениксе" началась обычная корабельная жизнь. Скотина хрумкала уналашкинское сено. На камбузе варилась свеженина. Пресной воды давали вволю. Монахи исповедовали и причащали, драили палубу, готовили еду и ухаживали за больными. Пассажиры ссорились от безделья. Бочаров, трезвый и суровый, стоял у штурвала, ветер трепал его седую бороду, задирая ее на северную сторону. Значит, шли в бакштаг - это уже понимал Сысой.

В виду Кадьяка резвились киты, били хвостами по воде, отчего стоял грохот, будто рядом палили из пушек. Среди дня, когда за штурвалом стояли Сысой с отцом Ювеналием, "Феникс" врезался в задремавшего кита. Затрещали мачты. Кто стоял на палубе - повалились с ног. В трюме заревел скот. Бочаров выскочил в исподнем белье. Проверив, нет ли течи, обругал вахтенных и сам повел судно.

Остров Кадьяк, сам по себе размером с иное Европейское государство, вместе с прилегающими островами архипелага таков, что иному тщеславному королишке хватило бы землицы, чтобы объявить себя императором. Кадьяк горист, но без приметных возвышенностей. Берега изрезаны заливами и удобными бухтами. Здесь много ручьев и мелководных рек. Две из них удивляли обилием рыбы даже служилый охотский люд. Бочаров указал с моря бухту, сказав Сысою, как всегда вертевшемуся возле него:

- Здесь, говорят, высадился Степан Глотов в 1762 году. Как только Андриян Толстых свой галиот "Андриян и Наталья" разбил после очередного вояжа на юго-восток, лальские купцы да соликамский Иван Лапин вступили в компанию, выкупили у него побитое судно, отремонтировали и отправили вскоре к дальним островам под началом передовщика и морехода Степана Глотова. Его артель первой достигла Кадьяка.

Глотовские промышленные ушли дальше всех к востоку и увидели неизвестный остров. Бросили якорь. При отливе судно обсохло. На берегу появились местные жители, похожие на алеутов, с рожами, размалеванными черными и белыми полосами. Среди ночи они подкрались и осыпали палубу стрелами. Залп рассеял их, но не напугал. Когда рассвело, промышленные нашли возле судна на берегу лестницы, бересту, серу, сухую траву.

Была середина октября. Искать другое место для зимовки было поздно. На галиоте усилили караулы и решились зимовать на судне. Но вот с берега начали нападение до двухсот туземцев. Впереди себя они толкали щиты, плетеные из веток, и метали из-за них стрелы. Несколько залпов остановили их. Поудивлявшись, что пули пробивают щиты, они ушли. Но вскоре снова двинулись на штурм, прикрываясь щитами из бревен, и радовались, что пули не пробивают их. Глотов высадил на берег промышленных и пошел в контратаку со штыками, топорами и саблями. Рукопашного боя нападавшие не выдержали и разбежались. Вояжные построили на берегу шалаш и зазимовали, боясь далеко отходить на промыслы. В конце мая 1763 года, без добычи, Степан Глотов снялся с якоря, поднял паруса и взял курс на запад.

- А там вон, гору видишь? - указывая пальцем, спрашивал Бочаров. - Как раз десять лет назад третьего августа 1784 года, мы подошли сюда с юга на двух галиотах: "Три Святителя", где я был мореходом, и "Святой Симеон Богоприимец и Анна Пророчица" с судовладельцем и нынешним нашим главным пайщиком Гришкой Шелиховым. Вошли в гавань, что нынче называется "Трехсвятительской". Кадьяки встрече этой не обрадовались. А пятого августа, как на грех, началось затмение солнца. Тут кадьяки и вовсе уверились, что мы - черти, и стали готовиться к войне. Многие из них и сейчас нас за нечисть принимают... Ну, да это ты уже сам увидишь, а о шелиховских делах услышишь - это все недавно было... Тут старики до ста лет живут, многие первый вояж Степана Глотова помнят.

"Феникс" обошел остров с востока, был замечен с Павловской батареи в Чиниакской губе. Проходя мимо нее узким сорокасаженным проливом в небольшую бухту, корабль салютовал Российскому флагу, полощущему над крепостицей. Навстречу транспорту в узких байдарках гребли алеуты. На широких кадьякских байдарках, стоя на коленях и перебрасывая однолопастное весло с борта на борт, гребли кадьяки. "Феникс" еще не бросил якорь, а на шканцах уже отплясывали туземцы. Кадьяки, проворней и стройней алеутов, одеты были в короткие парки, через дыры в ноздрях у них были продеты прутки, как удила у лошадей, а на нижней губе прорези казались вторым ртом, черные волосы стрижены в кружок или распущены по плечам, у иных смазаны жиром и посыпаны красной краской, лица - размалеваны сажей.

Посреди бухты стоял на рейде галиот "Три Святителя".

- Опередил-таки, Гераська, - чертыхнулся Бочаров, смущенно поглядывая по сторонам.

Был прилив. Капитан поднял подзорную трубу, разглядывая метки на сваях причала. Лихо развернувшись, "Феникс" сбросил все паруса и ткнулся бортом в стенку так, что не хрустнула бы и яичная скорлупа. "Знай наших", - повеселел Бочаров. Толпа на причале приняла швартовы.

- Ну, вот! - сняв шапку, перекрестился капитан. - Слава Богу, добрались!

- Слава Богу, Дмитрий Иванович! Слава Богу! - улыбался на причале невысокий коренастый мужчина с богатыми усами, в сюртуке и треуголке. Увидев монахов на борту, он сорвал с головы шляпу. Обнажив глубокие залысины, низко поклонился. Русские бородачи тоже поскидали шапки и стали кланяться. Дикие удивленно вертели головами, разглядывая толпящихся на шкафуте пассажиров.

- Это кто в сюртуке? - спросил Сысой матроса.

- Управляющий Баранов. Он здесь за главного.

- Что за человек? - Сысой с любопытством разглядывал островитян и поселенцев.

Чернявый матрос, с изрядной долей камчадальской крови в лице, поморщился, будто хлебнул кислого:

- Купец - он и есть купец! Нам с дядькой Митрием все потроха проест за казенную водку: флягу-то выпили.

- Митрий, хлеба привез? - кричали с причала.

- Привез и хлеба, и сахар, и круп, - кланяясь толпе, улыбался в бороду капитан. - Коров с быком - и тех доставил в целости.

Баранов протиснулся сквозь толпу, властно раздвигая промышленных. Склонившись перед архимандритом, спускавшимся по трапу, принял благословение, поймал его руку и приложился к ней усами, замигал растроганно:

- Глазам поверить не могу! Дошли молитвы наши!

Один за другим, восемь миссионеров в мантиях, спустились на причал. Вид целой миссии потряс промышленных. Диких и вовсе поразило отношение русских к монахам: смотрели, думая, что приплывший на судне седобородый и есть Русский царь.

Тесня друг друга, русские старались коснуться хотя бы одежды преподобных. И те, растроганные вниманием, благословляли всех. Прямо на причале начали молебен о благополучном прибытии. Отвыкшие от служб и литургий, огрубевшие вдали от России дородные мужики плакали, вспоминая свою прежнюю безгрешную жизнь.

- Ах, какой народ! - растроганно вздыхал архимандрит, возлагая руки направо и налево на склоненные головы. - Ради такого народа стоило и дольше плыть...

Управляющий вызвался сам проводить миссию осмотреть крепость, склады и магазины возле нее.

- Сначала в храм! - тихо, но настойчиво заявил седобородый архимандрит.

- Так не построили еще! - развел руками Баранов. - Две недели всего как казарму драньем накрыли. В Крестовой бухте есть часовенка, Шелиховым оставленная, здесь пока нет!

- Ничего, - с пониманием кивнул отец Иоасаф. - Дело наживное, будет и храм. Ведите в домную церковь!

- Так нет ее... Пока! - смутился управляющий.

- Наслышаны, Александр Андреевич, что вы здесь уже пятый годок. Как же до сих пор без церкви?

Чуткий Баранов был так растроган встречей, что не заметил ноток раздражения в голосе архимандрита.

- Истинно говорите - четыре года как один день, - кивнул. - Все работаем, все строим... Нынче приходил бостонский корабль. Так не поверили, что при нашем малолюдье можно было выстроить Павловскую крепость. Все допытывались. не было ли помощи со стороны. Двужильный у нас народ, батюшка. А храм построим. К весне уже готов будет. Честно сказать, не ждали вас в этом году... А вот и мой дворец, - указал на полуземлянку, крытую дерном. - При первой возможности прошу освятить. Пригласил бы, да не разместимся все. Проходите в казарму. Скоро банька будет готова, попаритесь, отдохнете и к столу...

Слова сыпались из немногословного обычно управляющего, как горох из куля. Давно он не чувствовал себя таким счастливым.

Казарма был пуста, каменка дышала теплом. В сенях часовой с ружьем, увидев монахов, разинул рот, скинул шапку и рухнул на колени. Обласканный миссионерами, смущенно встал, кинулся в угол, снял черную икону, стал протирать рукавом потемневший лик.

- Занимайте часть, какая вам нравится, - Баранов махнул рукой вдоль длинного ряда нар. - Будет необходимость, отгородим доской отдельную комнату.

Монахи, помолясь, отдохнули и пошли в баню. Со всех сторон им кивали и кланялись, предлагали веники: березовые, еловые, травяные. Из поварской избы с распахнутыми настежь окнами неслись аппетитные запахи. Шипела сковорода, слышалась беззлобная ругань, пересыпаемая тарабарщиной местного языка. Отец Ювеналий, проходя мимо с веником подмышкой, обернулся на этот приглушенный голос. Из двери с ведром в руке выскочила потная кадьякская девка с костью, торчащей из носа. Она была испещрена узором татуировки, и преподобный отец не сразу понял, что на девке не было даже набедренной повязки. Он отметил про себя, что ведро не пусто, шагнул дальше и вдруг остановился как вкопанный. Баранов вытянулся на цыпочках, стараясь закрыть собой девку от глаз монаха, но куда ему - едва достал головой до плеча отца Ювеналия.

- Приварки из кадьячек, - пролепетал растерянно, стараясь не привлекать внимание остальных миссионеров. А за спиной махал рукой дружкам, чтобы убрали с глаз девку. Те, поозиравшись удивленно и ничего особенного не приметиввокруг себя, поняли, что им самим надо разойтись.

- Каюрки дома ходить в одежде не приучены, - чуть не всхлипывая, пробормотал Баранов. - На кухне жарко...

Отец Ювеналий, грозно кашлянув, качнул кудлатой головой и молча пошел следом за монахами.

Напаренные, краснолицые, чувствуя чистоту тела после корабельных неудобств, миссионеры вошли в казарму. Там было многолюдно, белой скатертью накрыт стол, на нем пироги, икра, печеные и вареные яйца, китовый жир, ягода, грибы с тарелку величиной и без единой червоточины, рыба - соленая, вяленая, вареная, печеная, жареная. Прислуживали за столом те же приварки из кадьякских девок. Затянутые по приказу управляющего в русские платья и башмаки выглядели они нелепей подкованных коров, остервенело чесались, запуская свободные руки то за спину, то под подол. Как чинно ни вкушала миссия, как спокойно ни ел батюшка архимандрит, вдруг подавился и закашлял натужно, выпучивая красные глаза на дверь казармы. Из нее с парящим блюдом на подносе, виляя бедрами, шла кадьячка. Чтобы блюдо не жгло рук, она прихватила его полами юбки и задрала оную до самого пупка. Меж татуированных ляжек чернело стыдное место, бессовестно надвигаясь на миссионеров.

Едва закончился ужин, Баранов откланялся, ссылаясь на то, что духовным надо отдохнуть. Многим промышленным не хотелось уходить, но засидевшихся гостей часовые вытеснили из казармы.

- Все понять могу, одного не вразумит Господь грешному мне, - охая, жаловался братьям отец Иоасаф, когда остались они одни. - Народ темный, нравы скотские. Но почему наши не только не смущаются, не смеются даже, глядя на бесстыдство диких?

Настала нередкая для октября в этих местах тихая ночь без ветра и дождя. Светились высокие звезды. Луна на ущербе сияла, как фонарь Кулибина. Но с полночи затянуло небо облаками, погасли последние светлячки звезд и луна куда-то пропала: зашла ли за облако, спряталась ли?! Запахло в воздухе сыростью и снегом.

Поднялись монахи рано и стали готовиться к обедне. Казарма набивалась русскими и дикими, размалеванными сажей и краской, по-детски любопытными до всяких зрелищ. Алеуты начали было раскуривать трубки, на них зашикали, снимали с голов кадьяков плетеные из кореньев шляпы. Вдруг иеродьякон прошептал на ухо иеромонаху Ювеналию:

- Откуда так водкой пахнет?

Тот потянул носом - действительно пахнет. Он внимательно оглядел лица обступивших его людей и к ужасу своему заметил, что добрая половина успела приложиться с утра к змию. О догадке иеромонах прошептал архимандриту. Тот вздохнул, перекрестился на развешанные образа:

- Придется терпеть... После бороться будем!

Со сторожевой башни дали сигнал. Пакетбот "Северный Орел" и якутатская партия, возвращаясь с промыслов, вошли в залив. Баранов, стоявший в первом ряду переполненной казармы, вынужден был откланяться и уйти. Постепенно начала редеть толпа молящихся и глазеющих диких. Последних, было уже больше чем своих. К исповеди подошли десятка два русских. Узнав, что причащают вином и хлебом, дикие стали толпиться, норовя втиснуться один вперед другого. Толмач объяснял, что к причастию святых Тайн допускаются только крещеные. Но объяснил плохо. Дикие требовали крестить их, и поскорей.

Посоветовавшись, монахи решили отложить все насущные дела и начать крещение. Сысой с Василием вышли из казармы. Тимофей Тараканов, прибывший раньше тоболяков на галиоте Измайлова, давно уже выбрался на свежий воздух без причастия и потягивался, разминая задервеневшую от долгого стояния спину.

На берегу черными рыбинами лежали байдары прибывших партовщиков. Промышленные радостно перетаскивали в пакгаузы добытые меха, струи и хвосты бобров, котлы, мешки, сдавали оружие начальнику гарнизона. Возле колониального запасного магазина весело гудела разношерстная толпа. По традиции и по уговору Баранов подносил по чарке передовщикам, тойонам и старшинам вернувшихся партий, расспрашивал о промыслах. Он сам уже был навеселе и верные его дружки - тоже.

Передовщики Егор Пуртов и Демид Куликалов сидели особо, по правую руку от управляющего. Им, обветренным и оборванным, особая честь: партия вернулась с богатой добычей, привезла подтверждение мира с якутатами и пятнадцать почетных заложников-аманат. Их тоже нельзя было обойти вниманием. Партия Демьяненкова и Кондакова следом за "Северным Орлом" доходила до Шарлотиных островов. Сам Шильц, исполняя наказ Баранова, ходил еще дальше, выясняя границы колониальных владений европейских государств на матерой Америке.

Якутаты держались отдельно, высокомерно поглядывая на всех при главной своей индейской заботе - как бы не уронить достоинства. У них большие черные глаза, продолговатые лица, горбатые или приплюснутые носы. Жесткие волосы на иных головах стояли или висели, как трава на болотной кочке, у других были заплетены в две косы по плечам, с перьями и горностаевыми шкурками. Головы у всех посыпаны пухом. Поверх сплошь татуированного или разрисованного тела у кого - одеяло, повязанное через плечо бечевой, у кого - меховая накидка, у двух - офицерские плащи английского сукна, накинутые по моде на одно плечо. Ноги у всех босы, тела открыты, несмотря на моросящий дождь и пронизывающий ветер. У некоторых стыдное место закрыто повязкой, у большинства все на виду.

У промышленных, в полуамериканской одежде, лихорадочный блеск в глазах. Услышали, что в казарме служат литургию настоящие духовные, бросились туда. Но монахам было не до них - крестили диких. Прибывшие облобызали иконы и пошли толпой в топленую баню. А в крепости и за ее стенами уж разгоралось веселье. Новокрещенные, не успев принять поздравления, неслись туда же и сходу бросались веселиться. Только часовые на стенах да в сенях казарм смотрели вокруг с тоскливым видом.

Не успела миссия убрать лампады и шандалы, новокрещенные ворвались в казарму и стали плясать для шаманов Русского царя. За ними робко потекли русские промышленные из прибывших. Штурмана Измайлов и Бочаров бродили в обнимку возле крепости и, вопреки своему обыкновению, горланили матросские песни. Бочаров был сильно обижен на Баранова, взыскивающего с него недостающую флягу водки.

Забытые всеми монахи пытались сами установить порядок. Им не грубили, не прекословили, но казарма набивалась все новыми и новыми людьми, противостоять которым было уже невозможно. Миссия завешала угол одеялами и запела, моля Господа о снисхождении к заблудшим. За одеяла то и дело заглядывали новокрещенные. Протиснувшись сквозь веселящуюся толпу, инок Герман пошел к часовому и просил его хотя бы оградить от любопытства, если невозможно очистить казарму. Часовой переместился из сеней к пологу, хмуро отталкивал тычками и пинками от одеял. При этом так сквернословил, что отец Иоасаф то и дело сбивался в молитве.

Монахи вновь послали смиренного инока к управляющему с просьбой установить порядок. Герман нашел Баранова в пакгаузе в окружении подвыпивших передовщиков. Здесь же сидели голые якутатские аманаты и полуодетые кадьякские тойоны.

Уставшие от каждодневного риска и вынужденного безделья пути, каторжники, поверстанные в работные и промышленные из новоприбывших служащих, выплясывали у костров за стенами крепости, тискали доступных дикарок. Молодая татуированная кадьячка с костями в носу и губе, увидев смущенного инока, по-собачьи завиляла задом, стала ходить вокруг него, закатывая глаза, всем своим видом показывала, что желает любви и ласки. Подхватив полы подрясника, инок бросился за спасительный полог из одеял, охраняемый злым и трезвым часовым.

Хохотали каторжанки, царской милостью венчанные с каторжниками из томских мужиков. Многие из туземцев, прибывших с партиями, впервые видели белых женщин. У русских старовояжных дух захватывало от одного только вида своих баб.

Тимофей Тараканов, не зная куда себя деть среди этого веселья и всем чужой, ходил за тоболяками. А те уже нашли земляков, без вина пьяные плясали, прыгая через голову. Плясали кадьяки: с платком в руке девка подходила к понравившемуся молодцу, передавала тряпицу и извивалась перед ним в любострастных движениях, возбуждая похоть. Тот выходил на круг, тоже дергался и извивался. Потом она ложилась на спину и мужчина склонялся над ней, делая вид, что удовлетворяет страсть. Танцы эти приводили в смущение даже каторжанок, но были привычны среди старовояжных, с удовольствием выходивших с платком в руке. Алеуты плясали свое, русские - свое.

Исстари, через всю Сибирь идя, поражала Русь дикарей не столько огненным оружием, сколько своими плясками, прыжками да присядкой, в которых носится плясун над землей легкокрылой птицей, выбрасывая ноги выше головы. Слабые на ногах алеуты и пробовать такие прыжки не пытались. Хитрый чугач или кадьяк, бывало, вдали от глаз сородичей попробует попрыгать, как "косяки".

Якутатские аманаты смотрели на русские пляски с горящими глазами и раздувающимися ноздрями да и сами начали скакать, с воплями размахивая руками. Один из них попробовал перевернуться в прыжке... И хрясть о землю. Под хохот и насмешки сородичей поднялся со свернутой набок головой, стал петь, не показывая боли. Собратья делали вид, что мечут копья и колют друг друга ножами. Показывали, как один, повалив другого, надрезает ему пупок и вытягивает кишки, срезает скальп. При этом "победитель" и "жертва" приходили в такое неистовство, что один с пеной на губах визжал, извиваясь в предсмертных судорогах, другой хохотал и вопил от восторга.

К вечеру в бухту вошел галиот "Святая Екатерина" и большие десятибеседочные байдары. На галиоте вместо мачты было странное сооружение. Старовояжный подштурман Гаврила Логинович Прибылов с таким же носом, как у Бочарова, вернулся с поисков новых земель и промысловых угодий. С ним пришла партия передовщика Афанасия Швецова.

Как пал, дойдя до сухого травостоя, вздымается пламенем к небу, гудит и воет, разбрасывая пепел - не подступиться к нему, так и веселье в крепости зашумело с новой силой. Баранов знал, что загул, как пожар, на подъеме остановить невозможно и смиренно отпустил на него три дня, запретив приказчику магазина выдавать спиртное в долг. Потом и вовсе забрал ключи от погреба.

Барановские дружки очистили от гулявших казарму, где разместилась миссия. Хоть и наполнялась она прибывающими с промыслов, в воскресенье велась в ней литургия. Явился, крестясь и кланяясь, управляющий с полутора десятками набожных промышленных. Сам архимандрит исповедал его и долго мучил расспросами, прежде чем допустить к причастию и целованию креста.