Geum.ru

Олег Слободчиков – Заморская Русь

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   10   11   12   13   14   15   16   17   ...   51

- Я давненько уже ничего крепче чая не пью. Стар стал, - вздохнул старик.

- Табаком себя никогда не травил, водки годами на островах не нюхал, поди здоров еще как старый сивуч? - недоверчиво глянул на него капитан и поскреб пятерней непокрытую лысину.

- Какое уже здоровье? - сморщился старик. - Теперь могила только поправит!

Бочаров ухмыльнулся, обернувшись к Сысою:

- Не шибко-то верь ему, хитрей этого пердуна свет не видывал... Двадцать лет назад ваш тобольский купец Осокин снарядил "Святой Павел" за море. Я - штурманом, Никола - передовщиком были в том вояже. Возле Кадьяка неделю со штормами боролись, чуть сменился ветер - вошли в залив, бросили якорь. Кадьяки тогда злющие были, из-за камней уже поглядывали на нас, темноты ждали, чтобы пограбить. Я возле якорного троса вахту поставил, гляжу, а Никола караул и не собирается выставлять: сам, говорит, подежурю. Ладно, думаю, передовщику видней! Среди ночи слышу - храпит Никола, а дикие уже по канату на бак лезут. Я - за пистоль. А наверху как завопят. У меня еще волос был на голове - дыбом встал. Глаза продрал, выскакиваю: луна светит. На палубе десятка полтора кадьяков с луками и копьями вопят и скачут выше мачт. Промышленные ружья похватали - что за чертовщина? Тут толмач-алеут, босой, как и все кадьяки, на палубу вышел и, тоже, ну скакать... То Никола на ночь мелких гвоздей по палубе насыпал и спит себе без караула.

Старик, качнув белой головой, улыбнулся воспоминаниям.

- Ты бы чая заварил да сахара принес?! - спохватился Бочаров, оборачиваясь к Сысою.

Тоболяк побежал на камбуз, растопил печь, поставил на огонь котел и вернулся к старикам. Между ними шел уже неторопливый разговор о былом.

- Что в Иркутск не возвращаешься, или хоть в Охотск? - спрашивал Бочаров. - С лихвой уже свой срок выслужил.

- Что мне там? - вздыхал старик. - Ни родных, ни близких - все забыли... На островах, считай, полвека уже.

- С кем живешь-то?

- Один, при фактории... Управляющий не обижает - пайковый харч мне в первую очередь. Дрова дает иногда. Живу, слава Богу, при деле.

- У тебя, вроде, дети на Уналашке были. Сейчас уже внуки, поди?

- Да какие же это дети? - опять вздохнул старик. - Настрогал полукровок. Слава Богу, все алеутами стали, в креолы никто не записался, родства со мной стыдятся... Не плюют мне, псу блудливому, в бороду, и за то спасибо.

- Это нашу кровь испоганить легко, - засопел Бочаров, - им-то что сделается? Только красивше становятся...

- Природные алеуты куда как выносливей нас и креолов, глаза у них лучше и душа чище, - добродушно сказал старик: - Да я не в обиде. Оно и лучше... Пусть живут по-своему... Англичане как-то здесь были, удивлялись, что мы открыто сожительствуем с туземками. У них, в колониях, за порчу крови среди природных белых граждан - казнят смертью, - старики помолчали. Чупров снова вздохнул: - Да, пожито... Сидишь у каменки, глядишь на огонь, думаешь: все старовояжные перемерли, и мне пора. Чую, стоят за спиной, ждут!

- Ну, завел стариковскую волынку, - проворчал Бочаров. - Расскажи лучше, отчего ты у морехода Ивана Коровина простым промышленным служил в артели, когда я с Соловьевым на Уналашку пришел?

- В каком году Трапезников и Толстых вернулись с Алеутских островов с большим богатством? - спросил Чупров. - После еще Никифор ходил на "Николае" и Атху открыл?

- В пятьдесят шестом или в пятьдесят седьмом, - поскоблил лысину Бочаров.

- В тот год я выхлопотал себе в собственность басовский шитик "Капитон"...

- А что, тебе его отдали? - удивленно поднял косматые брови Бочаров. - Тогда купец Серебрянников был еще жив?

- Так я же на Емельяна Басова дочке женат был, вот и взял грех на душу, отсудил судно. Ушел к островам судовладельцем. Передовщиком у меня был казак Игнатий Студенцов и еще тридцать семь промышленных: двадцать русских, остальные камчадалы. На Беринговом острове котов в тот год не было, мы и зимовать не стали - пошли встречь солнцу и попали в шторм. За Унимаком только землю увидели...

Сысой вспомнил про котел на огне. Быстро сбегал на камбуз, заварил чай, принес сахар и кружки, поставил их и сел в стороне, чтобы не мешать старикам. Темнело. Лиц говоривших уже не видно было. Шумела вдали волна прибоя. С берега доносились песни и хохот разгулявшихся пассажиров, бой бубна и звон струн. То и дело заводил удалую песню рожок... Старики неторопливо вспоминали былую жизнь. И вдруг представилось Сысою в полутьме, как высокая волна, ударившись о скалистый берег неизвестного острова, покатилась обратно в море, навстречу течению. Гребень ее клокотал, сворачиваясь огромной трубой.

... - Сула! - закричали, крестясь, на "Капитоне". Молодой еще Никола Чупров, побледнев, положил румпель на борт. Шитик зарылся носом в нахлынувшую волну, но не перевернулся. В двадцати саженях за кормой идущие встречь друг друга волны сошлись с ревом, пеной и брызгами, взлетели под самое небо и обрушились, заливая судно. Промышленные, стоя на коленях, шапками отчерпывали воду. Торопливо крестились - пронесло! Одного камчадала смыло за борт. Никто не пытался вытащить его из воды. Да и сам он даже не пробовал барахтаться - сложил руки и ушел на дно.

Остров обошли и встали с подветренной стороны, бросив каменный якорь. Спустили за борт большую байдару и долго не могли сесть в нее: лодка то подскакивала на волне выше мачты, то улетала под днище. При посадке один промышленный сломал ногу, подвывая, корчился под беседками. Другие торопливо разобрали весла и проскочили меж рифов к песчаному берегу. Волна подняла байдару на гребень, шестеро прыгнули в воду и вытянули легкую лодку на мокрый песок.

Оставив раненого, все пошли вглубь острова разведать, можно ли здесь остановиться. Но через четверть часа, осыпаемые стрелами, они бегом вернулись к байдаре. С шитика дали залп, отогнав нападавших.

- Высаживаться надо! - стал убеждать морехода казак-передовщик... Две недели ветром носит. Оторвемся от острова - пропадем!

- Кончится же когда-то шторм, - упорствовал Никола Чупров. - Выброситься на берег, как кит, никогда не поздно. - Он боязливо поглядывал в сторону острова. Каждая набегавшая волна обнажала впереди черные, как гнилые зубы, каменья рифов.

Промышленные стали ругать его, мол, мореходу свое судно дороже товарищей. Купец, он и есть купец! Когда байдара подошла к борту шитика, ясно стало, что стрелкам из нее целыми на борт не подняться при такой волне, раненого и вовсе живым не вытащить. Пришлось побросать в лодку ружья, порох, пули, и она опять пошла к берегу. Якорь выбрать не смогли и обрубили трос. Помолясь, Чупров направил свой шитик к песчаному берегу.

Удара о рифы ждали. Но когда половина промышленных вылетела за борт, а судно переломилось и опрокинулось, обжигаемый студеной сентябрьской водой мореход подумал с удивлением, что только сам черт мог так ударить о прибрежные скалы: теперь и груз, и припас - все на дне.

По пояс мокрые байдарщики выволокли лодку и залегли за камнями, поджидая остальных. Первым на берег выбрался передовщик Студенцов. Без шапки, но при сабле, он схватил из байдары свою пищаль и патронную сумку, лег за камнем, хрипло дыша, скинул кафтан и стал отжимать его. На студеном ветру было еще холодней, чем в воде.

На берег выползли только девять камчадалов из шестнадцати. Из русских - двое пропали, тело третьего, с раскинутыми руками, болталось на гребне. Волна забавлялась с ним как кошка с мышкой, то и дело ударяя о скалу. Другие, наглотавшись горькой воды, хрипели, кашляли, вращали дурными глазами. Только пятнадцать стрелков были готовы к обороне.

Алеуты, боясь подойти с берега, раз-другой метнули стрелы и ушли вглубь острова. Вскоре на воде показалась байдара с двадцатью гребцами. С удивительной ловкостью они держались на волне и заходили с моря, готовясь метнуть стрелы. В полуверсте к северу из-за острова выходила другая байдара. Чупров, знавший по-алеутски, стал кричать, убеждая нападавших не проливать кровь. Но те не желали его слушать и, выждав, когда лодка поднимется на гребне, уже замахнулись бросить стрелы. Пришлось дать залп по ним. Трое свалились за борт, несколько островитян попадало в лодку. Другие развернули байдару и стали уходить от берега. Вторая байдара тоже повернула к видневшемуся вдали острову.

Промышленные, убедившись, что поблизости нет врагов, стали таскать сухой плавник и разводить костры. Вскоре вернулись посланные байдарщики и сказали, что людей на острове нет. Они принесли полтора десятка набитых гусей и двух нерп.

На другой день промышленные вырыли яму, накрыли ее плавником и сложили каменку. Предстояло зимовать без соли и хлеба. На берег выкинуло часть борта с "Капитона" и кожаный парус. Из тех досок сделали нары, парусом накрыли землянку. К весне кожу съели.

23 апреля в живых было шестнадцать русских и двое камчадалов. С утра лежали все не в силах развести огонь - не люди уже, а живые мощи. Переговаривались с трудом, поминая святого великомученика Георгия Победоносца - был день поминовения предводителя небесного воинства. Говорили о тридцатилетней жизни его и мученической кончине.

- Вот уж правда, любит нас святой, - пошутил казак Игнатий, - встречаем Егория-голодного не сытыми, постом истинным. Схожу-ка на берег, вдруг тухлой нерпой порадует нас казачий покровитель. - Он выполз, опираясь на пищаль, и скоро вернулся в слезах: - Братцы! Кита выбросило на том месте, где мы разбились.

Запировали промышленные. Камчадалы, те и вовсе растолстели, залоснились от китового жира. Вскоре появились бобры. Из всех промышленных лакомств бобровое мясо - самое вкусное.

В июне из досок шитика и из плавника вояжные построили судно: ни лодку, ни плот. Поставили парус из лавтаков, вытесали весла и, как на галере, пошли на запад от острова к острову, пережидая бури и туманы. Возле Уналашки увидели бот и узнали в нем "Петра и Павла". Крепчал противный ветер. Капитоновцы стреляли в воздух, кричали, махали шапками, но не были замечены на своем острове. По приготовлениям на чуть видневшемся судне они поняли, что бот собирается сниматься с якоря. При волне и встречном ветре чупровские товарищи решили идти к нему, чтобы быть замеченными. И отошли уже от камней и бурунов, думали дальше, в море, легче будет. Но набежала высокая волна и перевернула утлое суденышко. Пошли ко дну оружие и двести тридцать бобровых шкур. Люди, выбираясь из воды, сбросили с себя зипуны и кафтаны. На берег вышли все восемнадцать. Смотрели печально, как бот поднял парус и ушел на запад.

- А знаешь, кто этот год мореходом на "Петре и Павле"? - кривясь, спросил Чупрова передовщик Студенцов. - Андрей Серебрянников! Не оттого ли Бог нас наказывает, что ты московского этого купца объегорил? И тесть твой, хозяин "Капитона", по слухам с чертом знался и с покойным командором контракт имел...

Другие промышленные тоже смотрели на Николу Чупрова, как на виновника всех бед - разорвать готовы были.

- Ну, удавите! - сказал тот равнодушно. - Авось вам полегчает.

Тут поднялись камчадалы и, будто сговорились ужемежду собой, сказали, что они устали жить и пойдут умирать.

- Вы же крещеные?! - сказал им казак Студенцов. - Большой грех - на себя руки накладывать.

- Русский Бог только к своим строг, а камчадалам отпустит, - сказали те и полезли на скалу. Сели, спина к спине, на самом ветру, как это у них в обычае, и стали ждать смерти.

Проводив их глазами, Студенцов смахнул слезу и сказал мореходу, потупя взор:

- Ты прости нас за злые слова, бес попутал!

- Чего там, - поднялся Чупров и стал разводить огонь.

К вечеру промышленные наловили и напекли рыбы, забили дубьем сивуча, обложили мясо салом, среди раскаленных камней стали тушить по-промышленному. Передовщик Студенцов полез с едой в руках на скалу отговаривать камчадалов умирать. Но те еды не приняли и слушать его не стали, а через день умерли. Похоронили их на берегу по обычаю православному. Закопали без отпевания, помолились и поставили крест из плавника.

На другой день крест этот замечен был с проходившего мимо судна. Оно приблизилось к берегу и бросило якорь. Это был бот "Захария и Елисавета" под началом морехода, курского купца Алексея Дружинина. Шестнадцать промышленных с "Капитона" были взяты на борт.

Бот пошел к Унимаку и там встретил шитик "Святая Троица" под началом морехода Ивана Коровина, в котором, как и в артели "Захарии и Елисаветы", имел паи Никифор Трапезников. Коровин сказал, что возле Умнака видел бот "Святой Юлиан" под началом Степана Глотова, яренского мещанина. На том острове глотовская артель собиралась зимовать и рассказала, что месяц назад видела трапезниковское судно под началом штурманского ученика Медведева. По уговору Медведев должен был соединиться с Дружининым и Коровиным возле Уналашки, но куда-то пропал.

В сентябре к двум экипажам и остаткам капитоновского вояжа присоединился третий - пакетбот "Святой Владимир", снаряженный тоже иркутским купцом Никифором Трапезниковым в паях с Семеном Красильниковым. Судно пришло на острова под началом морехода Дмитрия Пайкова, передовщика Семена Полевого и казака Силы Шавырина. Так осенью на острове близ Уналашки собралось до двухсот промышленных. Надеялись еще дождаться Медведева. Двести человек - большая сила. Теперь рассказы капитоновцев о нападении алеутов никого не беспокоили.

Как принято со времен стародавних, собрались промышленные на круг, избрали главным передовщиком артели Семена Полевого, передовщиками партий Коровина, Шавырина Силу и Дружинина. Помолясь, распределили места промыслов. Главный передовщик благословил передовщиков партий и дал наказ, где и во имя каких святых рубить зимовья, где ставить шалаши, какая добыча кому достанется, каких зверей и птиц по именам не называть, чтобы неудачи не накликать, и бабу - бабой, и хлеб - хлебом чтобы не звали, а только по-другому. Наказывал он передовщикам смотреть за промышленными, а тем - за передовщиками, во всем слушать избранных начальных, а тем против воли всех не идти и самим никому суда не творить, а только доносить обо всем ему, главному передовщику.

Николай Чупров и пятнадцать его промышленных пошли в партию Алексея Дружинина на чужой харч и с четверти пая от добытых мехов, так как своего имели лишь животы да ножи. На удивление капитоновцев, уналашкинские алеуты встретили партию мирно, выдали аманат и вели торг. На всякий случай промышленные, построив одиночку, обнесли ее частоколом из плавника. Построили зимовье и несколько шалашей. Алеуты были ласковы и гостеприимны. Промышленные стали проверять клепцы, уходя без огненного оружия, а то и в одиночку.

Среди зимы четверо стрелков и передовщик ушли в зимовье. Дмитрий Брагин остался в нем на дневку. Алексей Дружинин, Степан Корелин, Григорий Шавырин, Иван Коковин налегке пошли проверять ловушки и капканы. На обратном пути они решили зайти к знакомым алеутам, промышлявшим поблизости.

По обычаю островного народа их усадили в шалаше на лучшие места, накормили местным лакомством. Коковин вышел до ветра. Другие тоже собирались уже уходить. Тойон неторопливо достал кожаный мешочек, вынул из него щепку и бросил в огонь. Потом он вывернул мешочек, показывая всем, что пуст, и потряс им над очагом.

В тот же миг один из алеутов ударил Дружинина дубиной по голове, другие набросились и зарезали его костяными ножами. Шавырин, бывший при топоре, вскочил на ноги и отбился от нападавших. Корелин из-за его спины выскочил из-под кровли и увидел Коковина, поваленного на землю. Над ним уже были занесены ножи. Он отбил товарища. Шавырин с окровавленным топором выбежал из шалаша. Втроем промышленные побежали к зимовью, зная, что алеутам посуху их не догнать.

Возле зимовья было много следов, дверь распахнута. У порога стыла красная еще лужа крови, ручеек вел за печку, а за ней, удивленно выпучив глаза, сидел раздетый донага Митька Брагин. Он был мертв.

Трое бросились в укрепленную одиночку. С той стороны послышался залп. Горел бот "Захария и Елисавета". Впотьмах Григорий Шавырин, Иван Коковин и Степан Корелин пробрались к своим. В одиночке были большие потери. Под видом родственников, желавших навестить аманат, в укрепление прошли десять алеутов с кинжалами под парками. Со стороны моря, меча стрелы, к частоколу бросились до сотни диких. Внутри была резня, снаружи - штурм. Промышленные отбились, но по ту и другую сторону частокола осталось много тел. Семеро аманат, сидя связанными, равнодушно ждали своей участи.

На другой день осаждавших стало еще больше. Они показывали окровавленную одежду и оружие партовщиков, промышлявших в других местах.

- Похоже, только мы и живы, - слушая их, сказал понимавший по-алеутски Чупров.

Стали пытать аманат: как могло случиться, что в один день в разных местах за много верст произошли нападения?

Те, похваляясь, объяснили, что тойоны трех островов решили истребить русских. Всем жилам были даны мешочки с одинаковым количеством палочек. В день сжигали по одной. А когда они кончились, стали убивать чужаков.

Григорий Шавырин с Корелиным подстрекали перерезать аманат в отместку за гибель товарищей. Заложники с их угрозами охотно соглашались: это будет справедливо! А призывать сородичей остановить кровопролитие - отказывались.

Припас кончился. Осажденных ждала голодная смерть. Нападавшие ждали, когда они ослабнут. На четвертый день осады Корелин, Шавырин и Студенцов решили сделать вылазку. Среди капитоновцев нашелся промышленный, искусно игравший на рожке. Подобрав мотив, Чупров расставил стрелков по местам и выпустил троих бойцов - у каждого в руках по два топора, у казака Студенцова - сабли.

Изумленные алеуты повскакивали у костров. Под пение рожка и грохот бубна из укрепления выкатились три живых шара, свистящих в воздухе сапогами, топорами и саблями. Шары эти врезались в толпу, круша все на своем пути. Оставляя тела и стрелы, осаждавшие кинулись врассыпную. Из одиночки, стреляя на ходу, вырвалось два десятка осажденных. Бросив живыми заложников, они пробились к берегу, захватили большую байдару и, изрубив все остальные, вышли в море.

Пока пришедшие в себя алеуты искали пригодные для плавания лодки, осажденные скрылись из вида. Они ушли к Амлее и Атхе, где зимовали две партии промышленных из артели и главный передовщик. Но высаживаться не пришлось. "Святой Владимир" стоял с поваленной мачтой и изрубленными бортами. Весь берег был усеян телами. Беглецы пошли к Адаку, где, по слухам, все еще промышлял Андриян Толстых с казаками Васютиным и Лазаревым, правил мудро и справедливо. Но артель Толстых уже покинула остров. На берегу лежали тела промышленных партии Силы Шавырина, голова старого казака была насажена на кол и шевелила бородой на ветру. Промышленные раз и другой выстрелили холостыми зарядами - никто не отозвался с берега.

Лишь в марте два десятка полуживых стрелков добрались до стана передовщика Ивана Коровина. Здесь от измождения умер Григорий Шавырин. Из неудачливого экипажа "Святого Капитона" выбрались двенадцать стрелков, удивляя всех своей живучестью. О вояже под началом штурманского ученика Медведева не было никаких известий. Капиталы, вложенные Трапезниковым в три партии разом, - пропали.

Осенью 1761 года шитик "Святая Троица" с остатками трех экипажей на борту под началом Ивана Коровина пытался вернуться на Камчатку, но бурей был разбит возле Атхи, где сводная артель и зазимовала по нужде с большой предосторожностью.

На другой год к этому острову подошел бот "Петр и Павел", снаряженный иркутским купцом Уледниковым, с шестьюдесятью восемью промышленными на борту под началом морехода Ивана Максимовича Соловьева. Прибывшие помогли сводной коровинской артели отремонтировать шитик и пошли к Умнаку, потом к Уналашке.

Алеуты на глаза артели не показывались и ждали, когда промышленные разойдутся по партиям. А те, зная о заговоре, были наготове и строили укрепления. Вскоре, собрав до пятисот воинов, дикие напали. Промышленные залпами уложили их до сотни, сожгли лодки и шалаши: соединившись с коровинскими стрелками, пошли вглубь острова, преследуя всех немирных алеутов. Те заперлись в большой бараборе с крепкими стенами и метали оттуда стрелы через бойницы. Промышленные стали стрелять по бойницам. Осажденные вынуждены были заделать их и запереться изнутри. Тогда стрелки Соловьева подложили под стены кишки с порохом и взорвали укрепление. С тех пор не было уже на Алеутах кровопролития ни с той, ни с другой стороны.


Была ночь. С берега доносились русские песни и алеутский напев "келе-келе"! На палубе сидели два старика, помнившие лихие времена Ваньки Соловья. Чупров поднялся:

- И здесь болит, и здесь, - покряхтел, растирая поясницу. - Помереть бы ...

- Поживи! - как-то неуверенно посоветовал Бочаров.

- Устал уж, - прошамкал, вздыхая, старик.

- Не мудрено, - серьезным голосом сказал капитан. - Мне и то надоело все. Поживи-ка с твое?!

Старик Чупров уже перекинул ногу через борт на штормтрап, но обернулся:

- Я вот сижу все один, думаю... Чудно! Кто дальше Камчатки в море хаживал, никому путней доли не досталось: перемерли хуже собак, перестрелялись, перерезались...

Сысой хотел было встрять в стариковский разговор, возразить: дед-то мой Окулов как же? Но тут добавил Бочаров:

- А кто от моря бежал, всю жизнь с тоски сохли!


Утром, помывшись в горячих источниках, промышленные и работные стали разгружать транспорт для Уналашкинской фактории. Некоторые, с припухшими лицами, собирались кучками, смеялись хрипло, вспоминая вчерашнее веселье. К вечеру задул попутный ветер. После сборов и поисков разбежавшихся каторжников "Феникс" поднял паруса. Бочаров с посиневшим носом стоял на штурвале и ворчал в седую бороду:

- Испортили алеут! Не тот уж народ, что был ранее... Бывало, только глянешь на еду - тебя накормят. Посмотришь похотливо на бабенок - тебя и пожалеют. Все не то... Скоро папистов перещеголяют: платить нечем - проходи мимо. А покойникам православным каково? Лежи и думай: неужто за одни только барыши кровь пролил, мерз и голодал? Для чего все было?