Geum.ru

Пусть волею судьбы смерть вторгнется в мою ожившую жизнь и эти страницы попадут в чужие руки такая мысль ничуть меня не страшит и не мучит

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   12


К понятию «историческая параллель». Вся история из параллелей.


Poena damni — мука утраты.


«Тишина — это какое-то особое состояние мира и человеческой души. <…> Вне тишины нельзя понять красоту. <…> Тишина — это жизнь, все великое совершается в тишине». (Евгений Леонов, «Письма сыну».)


Забыл — в какой половинке мозга ум, в какой чувства?


Сигареты «Гамлет». Не помню, чтобы принц курил.


Академические способности О.М. я принял за ум.


Сохранять тишину в себе.


А.Блок всю жизнь вел записные книжки. Начиная с 1901 г. он сохранял их в своем архиве, нумеруя в хронологической последовательности. За двадцать с лишним лет накопилось 62 таких книжки — краткая летопись жизни поэта, но до наших дней дошли 47: Примерно за месяц до смерти, в июне 1921 г., Блок пересмотрел записные книжки, из многих вырезал отдельные листы, а пятнадцать книжек уничтожил:

«За корректурой я пришел утром. Блока я застал свободно сидящим в постели, он даже не прислонялся к подушкам, как прежде. Он казался бодрым, весело улыбнулся и, передавая корректуру, сделал какое-то указание. Я обратил внимание, что вокруг, на одеяле, были аккуратно разложены записные книжечки. Их было много. Я спросил Александра Александровича, чем это он занимается. Блок ответил, что просматривает свои записные книжки и дневники, а когда я заметил несколько книжек, разорванных надвое, а в другой стопке — отдельно выдранные странички, я спросил о них. Блок совершенно спокойно объяснил, что некоторые книжки он уничтожает, чтобы облегчить труд будущих литературоведов, и, улыбнувшись, добавил, что незачем им здесь копаться.

Не знаю, был ли это у Блока приступ болезни или, наоборот, это был разумный акт поэта, уходящего навсегда и заглянувшего в будущее. В тот момент, несмотря на спокойное, улыбающееся лицо, Блок показался мне безумцем. Встревоженный, я вышел из комнаты и рассказал все, что увидел, Любови Дмитриевне, попросив ее немедленно отнять эти книжки, спасти их.

Любовь Дмитриевна испуганно сказала: — Что вы, разве это возможно? Второй день он занимается дневниками и записными книжками, все просматривает, — какие-то рвет на мелкие части целиком, а из некоторых вырывает отдельные листки и требует, чтобы тут же, при нем, я сжигала все, что он приготовил к уничтожению, в печке, возле которой стояла кровать.

Если бы я мог предположить, что Блок уничтожает дневники и записные книжки в припадке раздражения, тогда факт уничтожения меня не удивил бы. Но это происходило на моих глазах, внешне Блок оставался совершенно спокоен и даже весел, И этот «безумный» акт в спокойном состоянии особенно потряс меня». (Алянский С.М. Встречи с Александром Блоком. М., 1972. С. 149-150.)


Медицинское образование Конан Дойля.


06 декабря 2010 года. Такое впечатление, что стою в очереди, которая не движется.


Не надо знать всё. Не надо знать главное. Надо знать характерное.


Лёгкость — это то, что нельзя предавать.


«От дяди Карла пахнет пуншем. Пу знает, что это запах пунша, потому что мать каждый раз встречает дядю Карла одной и той же репликой: «Не понимаю, почему это от тебя, Калле, постоянно пахнет пуншем». На что дядя Карл ответствует: «Наверное, потому, что я постоянно пью пунш». (Ингмар Бергман, «Воскресный ребенок».)


Жанр замечания в дневнике.


Дети — это гарнир.


На одно слово «времяпрепровождение» сколько уходит времени.


Сила первого впечатления.


Высокохудожественная художественная литература.


«Архив Фёдора Сологуба представлял собою нечто исключительное не только по богатству материала, но и по величайшему порядку, в котором весь этот материал содержался. Стихи и рассказы были собраны и в хронологическом, и в алфавитном порядке, датированы, разложены по алфавитным ящикам; письма разобраны по фамилиям, фотографии надписаны.

Тремя годами позднее, когда мне пришлось столь же близко ознакомиться с архивом А.А.Блока, находившемся у меня на дому (при редактировании мною собрания его сочинений), я убедился, что не один Федор Кузьмич умел содержать свои бумаги и тетради в образцовом порядке, но всё же пальму первенства приходилось отдать Ф.Сологубу». (Разумник Иванов-Разумник, «Писательские судьбы».)


Твой мёд, мой дёготь.


Столько свечек мне не задуть.


Глас вопиющего в лесу под Зеленогорском.


Л.Я.Гинзбург — Б.Я.Бухштабу, Одесса. Баранова 6.6. 13 июня 1926 г.: «Как говорит старая, добрая русская пословица: omnia mea mecum porto...»


Полнометражная очередь. (н. м.)


Танец со стингерами.


Письмо в четыре руки.


Вся моя жизнь — впечатления и вербализация впечатлений.


Два дня не брился и ощетинился.


«Если бы удалось спасти от сомнений хотя бы один фрагмент религиозной системы, то и все целое чрезвычайно выиграло бы в достоверности. Чем-то в этом роде занимаются спириты, которые уверены в продолжении за гробом жизни индивидуальной души и хотят недвусмысленно доказать нам это отдельно взятое положение религиозного учения. Им, к сожалению, не удается опровергнуть ту гипотезу, что явления и высказывания вызываемых ими духов — лишь продукт их собственной психической деятельности. Они приводили слова духов величайших людей, известнейших мыслителей, но все добытые от них высказывания и сообщения были настолько тупыми, столь неутешительными в своей пустоте, что из всего этого с полной достоверностью можно вывести только заключение об умении духов приспосабливаться к кругу людей, которые их вызывают». (З.Фрейд, «Будущее одной иллюзии. В кн.: Сумерки богов. Ф.Ницше, З.Фрейд, Э.Фромм, А.Камю, Ж.П.Сартр. М., 1990. С. 116.)


Давление повышенное, настроение пониженное.


В.Г.Белинский — А.А., В.А., Н.А. и Т.А. Бакуниным (22-23 февраля 1843 г.) «Я знаю, что многие женщины, читая мои статьи, воображают меня героем, — и это иногда смешит меня без всякой горечи. А между тем тяжело, право тяжело. С горя, чтобы любить хоть что-нибудь, завел себе котенка и иногда развлекаю себя удовольствием кротких и невинных душ — играю с ним».


В исторической последовательности (вместо «по порядку»).


Презентация бюста.


Чужой адреналин (ноотропил, фезам и пр.)


Депрессия — когда ничего не хочется делать, а если и делается, то через силу.


Сперва методом проб, потом ошибок.


Мы всегда идём навстречу времени, и оно невидимо обтекает нас.


Удовольствия для.


Опыт мой... несколько даже великоват.

Это даже не письма — срезы настроений.


«Странно было мое состояние. Я даже не мог точно сказать, сутки минули или семь лет. Одно было безусловно: я мог наблюдать, как люди отправляются на службу, а сам нежился в роскошной постели; мог выходить на улицу в любое время суток; мог просиживать допоздна с полной уверенностью, что утро не принесет мне новых трудов. Я узнал, с каким чувством заключенный, отбывший срок, оглядывается на тюрьму, которую только что покинул... То есть я постиг переживания, прежде мне недоступные, а кроме того, понял, насколько глубок эгоизм безответственного человека». (Р.Киплинг, «От моря до моря. Дальние странствия Маленького Пилигрима».)


Самый неправильный человек в мире.


В 1990 г. В.В.Налимов, по оценкам американского Института научной информации, был удостоен почётного звания «Классик цитирования».


Гравитационное поле женщины.


Здоровый дух в нездоровом теле.


Слегка трезв.


Пройти и не заметить первый подснежник. (н. м.)


«Ромео и Джульетта», американский фильм 1936 года. Джульетте лет тридцать, Ромео постарше. Подивился, выключил.


В формате «встреча без трусов».


Я — за языческое отношение к вещам.


«...Если вы хотите прославить свое имя, пусть его упоминают в связи с какой-нибудь Церковью, а не империей. Тогда у вас будут неофиты, всецело преданные вашей судьбе или вашим прихотям, приверженцы, которых вы сможете по своему усмотрению спасать или истязать.

Главари сект не отступают ни перед чем, ибо даже сомнения являются составной частью их тактики. Но даже если не брать такую крайность, как секты, простое желание учредить религиозный орден в смысле амбициозности значит больше, чем править городом или что-то завоевать силой оружия. Прокрадываться в души, становиться хозяином их тайн, в каком-то смысле отбирать их у самих себя, лишать их целостности, похищать у них все, вплоть до их права на собственную совесть, исключительного права, почитающегося неприкосновенным, — какой тиран, какой завоеватель метил так высоко? В любом случае религиозная стратегия всегда будет более хитрой и подозрительной, нежели политическая». (Эмиль Сиоран, «Сиоран, или горькие силлогизмы на вершинах отчаяния».)


Два разнонаправленных человека.


Увлекает и вовлекает.


Единство непосредственного и опосредованного знания жизни.


Перевернуть всё, что переворачивается.


«...Я прекрасно могу писать, но вот только не знаю, о чём. Что пишут в письмах?» (Астрид Линдгрен. Пеппи Длинныйчулок. М., 1992. С. 105.)


Размежевание без драк на меже. (н. м.)


Не соборный я человек. Совсем не соборный.


«...Мир стал настолько взыскательным, что сегодня недостаточно просто высечь свое имя на каком-нибудь балеарском утесе. Сегодняшняя аудитория ждет от меня подробного повествования или, по меньшей мере, достаточно художественного описания моего путешествия, которое было бы способно вызвать в читателе желание отправиться по моим следам». (Жорж Санд, «Зима на Майорке».)


Жизнь — это утраты. (н. м.)


Слова, продлевающие жизнь.


«Немногословие — сущность искусства». (Сергей Дягилев)


«Никогда не попросил он у меня мою вербену, и никогда не заблудились мы в цветущих кустах...» («Любовь Дмитриевна Блок и быль и небылицы о Блоке и о себе. Воспоминания». Оригинал хранится в ЦГАЛИ.)


Освежить перо.


Приписывать себе чужую жизнь — даже если она была твоей собственной.


В.Г.Белинский — В.П.Боткину (28 февраля 1847 г.): «После получения письма от Боткина, пострадавшего от наехавших на него саней: «Вот уже с другим из близких мне людей в Москве случилось нынешнею зимою это несчастие. У нас в Питере случаются подобные несчастия, но редко, и то не с пешеходами, а с теми, кто едет в санях, да сзади наедет экипаж с дышлом. Это случается очень редко, и то при разъезде из театров, в страшной тесноте. У нас на это славный порядок: если экипаж на кого наехал, кучер в солдаты, а лошади в пожарное депо, чьи бы они ни были. Оттого и редки эти случаи. Я нахожу эту меру мудрою и в высшей степени справедливою — с русским человеком иначе не справиться — иной нарочно наедет для потехи».


Невозможное невозможно, возможное... тоже невозможно.


Пресный поцелуй.


Увидеть, остановиться и не подобрать.


Была ли у меня биография? События — были.


Киплинг о Японии: «В этой деликатной стране человек может начертать своё имя на пыли, пребывая в уверенности, что, если надпись эта исполнена с большим искусством, его внуки будут с благоговением сохранять её». (Р.Киплинг, «От моря до моря. Дальние странствия Маленького Пилигрима».)


Я не играю на флейте, зато мой кузен играет на скрипке. (н. м.)


Та добродетель, что нуждается в постоянном стороже, не стоит того, чтоб её сторожили. (н. м.)


Перепасовка письмами.


«Смокинг». В первоначальном значении: мужская домашняя куртка или халат из мягкой шерстяной ткани; надевалась курящими для защиты одежды от табачного запаха.


Двоюродная медсестра.


Джонатан Свифт, который ненавидел глупость.


«Так как о неприятном вспоминают обычно больше, чем о приятном, то зашла речь и о маленьком недоразумении, смутившем Оттилию в тот вечер, когда архитектор не пожелал показать своей коллекции, хотя она дружески просила его об этом. Его отказ все еще был памятен ей — почему, она сама не понимала. Чувства ее, впрочем, были вполне естественны, ибо на просьбу девушки, подобной Оттилии, молодой человек, подобный архитектору, не должен был отвечать отказом. Однако, когда она при случае мягко упрекнула его, он привел достаточно веские оправдания.

— Если бы вы знали, — сказал он, — как грубо обращаются с драгоценнейшими произведениями искусства даже просвещенные люди, вы бы простили мне, что я не люблю показывать их публике. Никто не берет медаль за края: все ощупывают рукой тончайшую чеканку или чистейший фон, сжимают самые дивные экземпляры большим и указательным пальцами, словно так можно оценить художественную форму. Не подумав о том, что большой лист нужно брать обеими руками, они одной рукой хватают бесценную гравюру, незаменимый рисунок, как какой-нибудь политикан хватает газету и, смяв ее, заранее даёт свое суждение о мировых событиях. Никто не думает о том, что если двадцать человек будут так обращаться с произведением искусства, то двадцать первому уже мало что останется на долю». (И.В.Гёте, «Избирательное сродство».)


Собрать всю эту пыль, спрессовать в брикеты и топить ими печку.


Скорей сердито, чем сердечно.


Финский залив с видом на меня.


Заспать обиду.


Врач-кардиолог с тридцатилетним стажем. Сердечных тайн для неё не существует.


Свою переписку с Шопеном Жорж Санд сожгла.


Почётная обязанность мыть посуду.


Если человеку не приходят в голову глупости, значит он глуп.


Мне нечего сказать, но я хочу, чтобы об этом узнали все. (н. м.)


В Комитете по молодёжной политике меня могут не понять.


Под знаком купюры.


Умер отец. Старшему сыну досталась квартира, среднему машина, младшему кот.


Знание жизни не такое завидное знание.


Силиконовая долина: впадина между женскими грудями, увеличенными посредством силиконовых имплантатов.


Душа похожа на пар: не тот, что вырывается из носика чайника, а на пар, змеящийся над чашкой горячего чая.


Человек без прошлого и без будущего.


Похоже, лозунг «Миру мир!» — недоговорённое «Миру мир, войне война!». Это напоминает усечённое «Пьяному море по колено, а лужа по уши».


Мусульманка, замотанная с ног до головы. Ни дать ни взять селёдка, завёрнутая в газету.


Святыми я называю людей простодушных, без задней мысли.


Многочадие. (н. м.)


«Мы проникли в лавку древностей, держа шляпы в руках, прошли короткой аллеей с резными каменными фонариками и деревянными фигурами дьяволов (невыразимо отвратительных) и были встречены улыбающимся существом, поседевшим среди этих подвесок и изделий из лака. Хозяин показал нам знамена и эмблемы давным-давно умерших даймё, и наши невежественные челюсти отвисли от изумления, затем — священную черепаху размером с мамонта, вырезанную из дерева в мельчайших подробностях. Он вел нас из комнаты в комнату (по мере того как мы продвигались вперед, становилось темнее), пока мы не очутились в садике под деревянной аркадой. Рыцарские доспехи глазели на нас из полумрака; отвечая на звуки шагов, позвякивали древние мечи; странные мешочки для табака, такие же дряхлые, как и мечи, раскачивались на невидимых подвесках; покалеченные Будды, красные драконы, джайнские святые и бирманские идолы всматривались в нас десятками глаз поверх ворохов тряпья, которое некогда было парадным облачением.

Глаза полнились радостью обладания. Старик показывал свои сокровища: от хрустальных сфер, установленных на подставках из дерева, обкатанного морем, до шкатулок, заполненных безделушками из слоновой кости и громоздящихся одна на другой, а мы чувствовали себя так, будто все это принадлежало нам. К несчастью, единственным ключом к разгадке имени художника всякий раз служил примитивный росчерк японского иероглифа, и я не могу сказать, кто задумал и выполнил из слоновой кости: фигурку старика, до смерти перепуганного каракатицей; жреца, который заставил солдата добыть для него оленя и смеялся при мысли о том, что грудинка достанется ему, а тяжесть ноши — спутнику; высохшую, тощую змею, насмешливо свернувшуюся кольцом на человеческом черепе, тронутом разложением; похотливого барсука в духе Рабле, стоящего на голове и вызывающего краску смущения, несмотря на то что был всего лишь в полдюйма ростом; крохотного пухлого мальчугана, который колотил меньшого братца: кролика, который только что отпустил шутку; или... Там были десятки символов, рожденных всевозможными нюансами радости, презрения, житейского опыта, управляющих человеческим сердцем. Рукой, подержавшей на ладони с полдюжины этих безделушек, я словно послал привет тени умершего резчика! Он ушел на покой, передав слоновой кости три-четыре настроения, за которыми я тщетно охочусь с помощью холодного слова.

Англичанин — удивительное животное. Он покупает дюжину подобных вещиц, ставит в своем кабинете куда-нибудь повыше, а через неделю забывает о них. Японец же прячет безделушки в красивый парчовый мешочек или лакированный ларец и держит там до тех пор, пока к нему не заглянут на чашку чая трое близких по духу приятелей. Тогда он не спеша извлекает сокровище. Вещицы рассматривают под понимающее пощелкивание языков и осторожное позвякивание чашек. Затем они отправляются обратно в мешочек и остаются там, пока хозяина снова не посетит желание полюбоваться ими». (Р.Киплинг, «От моря до моря. Дальние странствия Маленького Пилигрима».)


Это ещё вопрос — читал ли Луцилий Сенеку. (н. м.)


Жизнь подходит к концу. Я не был успешен, но, кажется, и не особенно нуждался в этом.


«...И в искусстве, и в жизни все прекрасное принадлежит тому, кто способен видеть и чувствовать». (Евгений Леонов, «Письма сыну».)


Вот уж чего я точно не хотел бы, так это пасть смертью храбрых.


«До чего жалко выглядит Жизнь, которая не может выкинуть новенького коленца». (Р.Киплинг, «От моря до моря. Дальние странствия Маленького Пилигрима».)


«Судьба умеет, когда она милостива, подсунуть тебе напоследок жуликоватого красавчика или не то педераста, не то эфиромана, что благословишь тот день, когда стряхнешь дурман унизительной влюбленности и уж на всю жизнь почувствуешь себя вылеченной». («Любовь Дмитриевна Блок и быль и небылицы о Блоке и о себе. Воспоминания». Оригинал хранится в ЦГАЛИ.)


К.Чуковский о Ю.Тынянове: «В первые годы моего с ним знакомства, когда он был еще так моложав, что все принимали его за студента, зайдет, бывало, ко мне на минуту — по пути в библиотеку или в Пушкинский дом — и засидится до самого вечера, толкуя о Державине, о Якове Гроте, о Николае Филиппыче Павлове (он так и называл его Николаем Филиппычем), о Диккенсе, о Мицкевиче или о какой-нибудь мелкой литературной букашке, которую, кажется, ни в какой микроскоп не увидишь. И, помню, меня тогда же поражало, что из каждой прочитанной книги к нему так и выпирал ее автор, живой человек с такими-то глазами, бровями, привычками, жестами, и что о каждом из них он говорил как о старом приятеле, словно только что расстался с ним у Летнего сада или в Госиздате на Невском.

И если бы во время таких разговоров ко мне в комнату вошел, например, Бенедиктов, или, скажем, Языков, или Дружинин, или Некрасов с Иваном Панаевым, я нисколько не удивился бы, потому что и сам под гипнозом тыняновской речи начинал чувствовать себя их современником. Никто из них не умирал, они тут, в моей комнате, сидят на подоконниках, на стульях, и я вижу каждую пуговку бархатной куртки Николая Щербины, вижу его желчное, оливкового цвета лицо, вижу, как насупившись глядит на него своими добрыми армянскими глазами Панаев, вижу Полонского (Якова Петровича!), длинноволосого, с двумя костылями, вижу всякую складку на его сюртуке, и хотя Тынянов как историк очень остро ощущал каждую отдельную эпоху, с тем неповторимым, единственным запахом, который был присущ только ей, — люди каждой из этих эпох, по его ощущению, не истлели на кладбище, а чудесным образом остались в живых, и старик Державин был для него такой же давнишний знакомец и друг, как, скажем, Всеволод Иванов или Шкловский.

Все писатели были для него Николаи Филиппычи, Василии Степанычи, Алексеи Феофилактычи, Кондратии Федоровичи. Они-то и составляли то обширное общество, в котором он постоянно вращался. Ему не нужно было напрягать воображение, чтобы воскресить, например, баснописца Измайлова, — тот и так стоял перед ним во весь рост — талантливый, нетрезвый забулдыга, — и Тынянову были ясно видны даже синие жилки у него на носу». (Чуковский К.И. Из воспоминаний. М., 1959. С. 420-421.)


Кривая аппетита.


Чистая метафора — это всегда чудо: чудо превращения. Метафорическое пространство — волшебное пространство, волшебная страна, где не ступить шагу, чтоб не случилось чудо. Впрочем, не одна чистая метафора; любое сопоставление — приближение к чуду.


В наши дни, когда тайна женщины упразднена, а сама женщина вывернута наизнанку, остаётся одно — красота, тайна красоты. Больше брать нечем.


Врать разучился, а правду говорить не научился.


«Когда выяснилось, что опухоль моя не злокачественная, Лена сказала: «Рак пятится назад...» (Сергей Довлатов, «Соло на ундервуде».)


И всё целуются, целуются, целуются на эскалаторе... Кто вверх — к ангелам возносится, кто вниз — падает в преисподнюю.


«Когда два соперничающих союза обосновываются в каком-нибудь городе, им редко удается сохранить между собой мир. Малейшее нарушение молчаливого соглашения о перемирии приводит к бурным столкновениям. Каждая из сторон пользуется любым поводом (или же выдумывает его), чтобы оспорить право конкурирующих подмастерьев жить и работать в данном городе; раздоры эти иной раз длятся годами, сопровождаясь кровавыми побоищами. В конце концов, если стороны оказываются равными по силе, упорству и неуступчивости и все словесные прения и драки ни к чему не приводят, остается последнее средство — разыграть город, точнее монополию подмастерьев данного союза селиться и работать в нем. Так сто десять лет тому назад (это факт исторический) город Лион разыгрывался между каменотесами Общества Соломона, прозванными чужими подмастерьями, иначе — волками, и каменотесами Общества мастера Жака, иначе — прохожими подмастерьями, или оборотнями, причем выиграли чужаки. В течение столетия соглашение свято соблюдалось: ни один прохожий подмастерье не появлялся за это время в их «владениях». Но по прошествии ста лет изгнанные вновь стали селиться в Лионе, считая, что имеют на это полное право ввиду истечения срока соглашения. Дети Соломоновы придерживались другого мнения; их существующее положение весьма устраивало, и они утверждали, что, поскольку уже целое столетие владеют городом, имеют бесспорное право владеть им и в дальнейшем. Последовали переговоры, которые ни к чему не привели, начались кровавые столкновения, в дело вмешались власти, участники боев были разогнаны. Некоторые из них проявили чудеса храбрости, за что попали в тюрьму и даже на каторгу. <…>

Нам остается теперь добавить лишь несколько слов о том, каким образом еще и в наши дни решаются подобные споры. Решаются они не жеребьевкой или бросанием костей, а соревнованием в мастерстве. Каждая сторона изготовляет какую-нибудь пробную вещь, наподобие тех, которые в старинных цехах назывались шедевром. Общеизвестно, что в старину, в пору братства или корпораций, звание мастера можно было получить, только представив такую пробную работу на суд старейшин и знатоков, призванных установить право соискателя на это звание. Гофман в своей новелле «Мартин-бочар» (которую сам с полным на то основанием мог бы назвать своим шедевром) воспел этот прекрасный период в жизни ученика, поэтически изобразив все этапы его — представление к званию мастера, работу над шедевром, церемонию принятия в мастера и прочее. В наши дни, когда звание это уже не завоевывается путем соревнования, а легко может быть получено каждым, к подобному соревнованию прибегают только в тех случаях, когда нет другой возможности разрешить спор двух соперничающих обществ и дело доходит до разыгрывания города. В таком случае объявляют конкурс. Каждая сторона выбирает среди наиболее искусных своих подмастерьев одного или нескольких наилучших, которые с рвением принимаются за дело, готовясь сокрушить своих соперников высоким совершенством того изделия, которое решено сделать предметом соревнования. В жюри избираются лучшие мастера как с той, так и с другой стороны, а то и вовсе ни в каком союзе не состоящие, или подмастерья, уже вышедшие из товарищества, но пользующиеся репутацией неподкупных и чаще всего особенно искусные в данном ремесле. Приговор жюри обжалованию не подлежит. Какое бы он ни вызывал недовольство, каким бы тайным ропотом ни был встречен, побежденный союз обязан подчиниться и все члены его должны покинуть город на более или менее долгий и заранее обусловленный срок». (Жорж Санд, «Странствующий подмастерье». В кн.: Жорж Санд. Собрание сочинений в 10 томах. Т. IV. СПб, 1992. С. 75-77.)


Исторический провинциализм как привычка принимать сиюминутное за вечное. (Сергей Аверинцев, «Попытки объясниться. Беседы о культуре».)*

* Концепт «исторический провинциализм» предложен неким английским исследователем; С.Аверинцев разъясняет термин, но автора не указывает.


Как говорили когда-то: «иметь говядину во щах».


Как ни засекречен был Сергей Королёв, английский разведчик его раскусил: «У Вас слишком высокий лоб для капитана артиллерии».


Обнулить отношения.


«...Пилигримы пожелали продолжить свой путь, и пастухи решили их проводить и с миром отпустить. Поднявшись на вершину горы Ясная, пастухи, посоветовавшись, решили показать им ворота Небесного Града, которые отсюда можно было разглядеть в бинокль. У бедных пилигримов от всего увиденного и услышанного дрожали руки, они с трудом держали в руках бинокль и потому толком ничего не смогли разглядеть. Однако им всё-таки показалось, что они увидели нечто вроде ворот, за которыми было что-то необычайно прекрасное». (Джон Беньян, «Путешествие пилигрима».)


Остап Тендер.


Дуэт свистящего чайника и ноющего холодильника.


Истории любви в половине случаев истории разочарования. Мы обманываем и обманываемся. Так было, есть и будет всегда.


«Травка зеленеет,

Солнышко блестит;

Ласточка с весною

В сени к нам летит». (А.Плещеев).

Солнышко блестеть не может. Блестеть может предмет, на который падают солнечные лучи. Ласточки в сени тоже не залетают. Читая такие стихи, главное не задумываться.

Многие думают, что это оригинальное плещеевское стихотворение, между тем это перевод. Какого автора, с какого языка — неизвестно. Печатается в переводах, под рубрикой «Неизвестные поэты», в цикле «Сельские песни». Школьникам читать до конца не дают. О чём это стихотворение? Дочь вышла за солдата, оставила материнский дом, живёт в городе. Родила детей — девочку и мальчика. Мать беспокоится о дочери, о внуках: не терпят ли нужду; просит ласточку, если случиться быть с тех краях, прилететь потом рассказать как и что.


Ребёнок не развивается, а свивается.


«Мне трудно понять людей, которые, находясь в окружении четырех стен, не испытывают потребности заполнить это пустое пространство чем-либо еще, кроме дров и корзинок, не испытывают желания иметь рядом с собой хоть какое-нибудь напоминание о живом мире, пусть даже в виде простенького растеньица или маленькой домашней птички. При виде пустоты и неподвижности я замираю от страха; симметрия в обстановке и абсолютный порядок вызывают у меня тоску. Насколько мне позволяет фантазия в представлении вечных мук души грешника в аду, то для меня оказаться в преисподней равносильно тому, чтобы на всю жизнь поселиться в одном из таких провинциальных домов, где все идеально убрано, где вещи не переставляются местами, не бывают в обиходе и не разбрасываются, где ничто не ломается, где никогда не содержался и не будет содержаться ни один домашний питомец только потому, что, по убеждениям хозяев, живые существа приводят в негодность неодушевленные предметы. <…> Что можно говорить о нравах и умах людей, живущих семьей в пустом и безжизненном доме; людей, даже не знающих, ради чего, собственно, должно соблюдать в доме порядок? <…> В стенах каждого из этих домов новое поколение сменяет предыдущее, не привнося никаких изменений в среду своего обитания, не оставляя никаких вещественных доказательств собственного существования даже на уровне быта, вследствие чего любое их жилище больше напоминает караван-сарай, нежели жилой дом, или табор кочевников, остановившихся на ночлег, но никак не «родовое гнездо» в нашем представлении». (Жорж Санд, «Зима на Майорке».)


История не наука, но собрание историй, рассказов о том, что было.


«Комментарии излишни...» Излишних комментариев не бывает, просто в какой-то момент всё равно приходится остановиться.


Яд сентиментальности. (н. м.)


«Когда несчастье достигает определенной ступени, любая откровенность становится неприличной». (Эмиль Сиоран, «Сиоран, или горькие силлогизмы на вершинах отчаяния».)


Средства массовой дезинформации.


Мысль нехитрая, но её надо напоминать себе время от времени.


Жанр декларации о намерениях.


«У меня был красивый мебельный гарнитур для кукольной гостиной: круглый стол, диван и кресла, обитые красным плюшем. Кукла, которой он принадлежал, никогда не была в числе моих любимиц, из нее почти полностью высыпались опилки, и она выглядела больной и безжизненной. Я предпочитала ей крошечных созданий, которых сама вырезала из бумаги и выстраивала ряд на широком подоконнике нашей детской. Амелию, свою любимицу, я считала просто шедевром. У нее была высокая стройная талия, а лицо я нарисовала ей карандашами. Из-за своей красоты она вела весьма бурную жизнь. По какой-то не вполне ясной мне причине ей пришлось бежать из дома. Часто преследователям удавалось догнать ее из-за того, что у ее экипажа ломалось колесо. Раз или два ее возвращали домой, откуда она бежала снова. Иногда ее похищали цыгане. Порой ей удавалось укрыться в монастыре. Она вечно попадала в беду, но в конце концов вышла замуж и обосновалась вместе с сестрами в гостиной с красной мебелью». (Тамара Карсавина, «Театральная улица».)


Два человека, говорящие не только на разных языках, но и о разном.


Ну вот как разговаривать со взрослым человеком, который верит в архангела Гавриила и бабу Ягу?


Целовать в кончик носа.


К.И.Чуковский о воспоминаниях А.Я.Панаевой: «Не будем придирчивы к ней. В ее мемуарах ровно столько отклонений от истины, сколько полагается во всех мемуарах. Законной нормы она не нарушила». (Чуковский К.И. Сочинения в 2 тт. Т. 2. М., 1990. С. 97.)


«Первым Богораза «сдал» его же ученик Я.Кошкин (Алькор), публично заявивший, что профессор никаких успехов на марксистском фронте так и не добился. Потом на бывшего народовольца набросились В.Б.Аптекарь, С.А.Токарев, Н.М.Маторин и другие влиятельные учёные. Кончилось это тем, что коллеги Богораза под влиянием властей принялись рьяно отрицать существование этнографии как самостоятельной науки с собственной теоретической базой, предложив учёным сосредоточиться на изучении лишь «социально-экономических формаций в их конкретных вариантах».

Но более всего Богораза доконала установочная статья в журнале «Советская этнография» Маторина. В ней весьма именитый учёный на всю страну заявил, что «рано или поздно» и «полевая этнография», разместившаяся под сенью Географического института и отдающая сильным душком старомодного народничества, должна уступить свои позиции... всюду побеждающему, действенному марксизму». Не удивительно, что сразу после такого маторинского выпада последовала команда этнографическое отделение на географическом факультете ЛГУ закрыть.

Короче, к началу 1930-х годов Богораза обложили со всех сторон. У профессора начали сдавать нервы. Последней каплей стала прокатившаяся в 1935 году в близком ему Институте антропологии и этнографии волна арестов. Не случайно Богораз тогда поспешил отправить письмо в Америку Боасу, в котором, возмущаясь сложившейся в стране ситуацией, признался, что он всерьёз подумывает об эмиграции.

Умер Богораз 10 мая 1936 года в поезде по пути из Ленинграда в Ростов-на-Дону. Похоронен он на Волковском кладбище в Петербурге». (Интернет.)


«...Настоящая дама ковыряет в носу, только когда этого никто не видит». (Астрид Линдгрен. Пеппи Длинныйчулок. М., 1992. С. 120.)


«Каждый человек — остров». (Бел Кауфман, «Вверх по лестнице, ведущей вниз».)


Есть верующие, верующие, что они верующие, и есть думающие, думающие, что они думающие.


В.Г.Белинский — В.П.Боткину (6 февраля 1843 г.): «Писать ничего и ни о чём со дня на день становится невозможнее и невозможнее. Об искусстве ври, что хочешь, а о деле, т. е. о нравах и нравственности — хоть и не трать труда и времени. Из статьи моей в 1 No «Отечественных записок» вырезан целый лист печатный — всё лучшее, а я этою статьею очень дорожил, ибо она проста и по идее и по изложению. Из статьи о Державине> (No 2) не вычеркнуто ни одного слова, а я совсем не дорожил ею. Теперь должен приниматься за 2-ю статью о Державине под влиянием вдохновительной и поощрительной мысли, что ее всю изрежут и исковеркают. Всё это и другие причины огадили мне русскую литературу и вранье о ней сделали пыткою. А между тем я должен врать ради хлеба насущного. Запущу работу, потеряю время — глядь уж и 15 число на дворе — Краевский рычит, у меня в голове ни полмысли, не знаю, как начну, что скажу, беру перо — и пошла писать. Это привычка и необходимость — два великие рычага деятельности человеческой. Будь я женат, и если бы я из другой комнаты слышал вопли её мук рождения, а статья была бы нужна — она будет готова — как — я сам не знаю, но будет готова. И вот я дней в 10 пишу горы — книжка, благодаря мне, отпечатывается наскоро, Краевский ругается, типография негодует; отработался, и два-три дня у меня болит рука — вид бумаги и пера наводит на меня тоску и апатию...»

В.Г.Белинский — А.А., В.А., Н.А. и Т.А. Бакуниным (22-23 февраля 1843 г.) «...Как я отделаюсь от работы, — у меня болит рука и не держит пера, голова пуста, душа утомлена — и тогда я играю в преферанс со страстью, с опьянением...»

В.Г.Белинский — М.В.Орловой (14 сентября 1843 г.) «Я привык ложиться и вставать рано. Это полезно мне. Но сегодня досидел до 12 часов — писал статью, потом письмо, и рука крепко ноет».

В.Г.Белинский — M.В.Орловой (18-20 сентября 1843 г.) «Душа и рука моя утомлены. Скажу Вам в заключение, что я бросил гнусное табаконюхание. Из чужих табакерок еще нюхаю, но своей не имею, и когда случается два и три дня в глаза не видать табаку, то и не хочется».

В.Г.Белинский — М.В.Орловой (25-29 сентября 1843 г.) «Вчера только отделался я от 10 книжки «Отечественных записок». Мочи нет, как устал и душою и телом; правая рука одеревенела и ломит».

В.Г.Белинский — М.В.Орловой (27 октября 1843 г.) «Сию только минуту (20 минут одиннадцатого часа ночи) дописал последнюю строку для ноябрьской книжки «Отечественных записок» и тотчас же принялся за письмо к Вам. Рука ломит от держанья пера, и пишу через силу».

В.Г.Белинский — А.И.Герцену (2 января 1846 г.) «Журнальная срочная работа высасывает из меня жизненные силы, как вампир кровь. Обыкновенно я недели две в месяц работаю с страшным, лихорадочным напряжением до того, что пальцы деревенеют и отказываются держать перо; другие две недели я, словно с похмелья после двухнедельной оргии, праздно шатаюсь и считаю за труд прочесть даже роман».

В.Г.Белинский — В.П.Боткину (4-8 ноября 1847 г.): «...Немножко заболел, а тут работа приспичила, и я в шесть дней написал около трех с половиною печатных листов. Теперь одеревенелая рука отошла, дела нет, всё уложено и уставлено, и я пишу к тебе».


Выражение «чайком побаловаться» пора упразднить. Не тот чаёк.


«Как известно, японцы устраивают многочисленные празднества в честь цветов, и это, конечно, похвально, потому что цветы — наиболее приемлемые из богов». (Р.Киплинг, «От моря до моря. Дальние странствия Маленького Пилигрима».)


Тротуары наши похожи на велотреки — с уклоном к проезжей части.


Настойчиво настаивать.


Что за выражение: «мужчина нетрадиционной ориентации»? Или «традиционной»? Тяготение мужчины к женщине инстинкт, а не традиция.


Засор в голове.


Контакты, всякий раз перерастающие в конфликты. (н. м.)


В В.Н.Вигилянском есть что-то вигилянское.


«...С благодарность за созвучие. Рифма»


В.Г.Белинский — M.В.Орловой (12 октября 1843 г.) «Видите ли, Вы меня заставили же, наконец, быть вполне откровенным с Вами. Я существую только «Отечественными записками» и больше ничем. Плату получаю не задельную, а круглую, т. е. не по статьям, а в год — 4500. Теперь я сбираюсь просить его, чтоб он прибавил мне 1500, чтоб я получал в год ровно 6000, а в месяц 500 р. По его же собственному расчету, нам с Вами на стол, чай, сахар, квартиру, дрова, двоих людей, прачку и пр. никак нельзя издерживать менее 250 р. в месяц, или 3000 в год: так нельзя же, чтобы столько же не оставалось у нас на платье и разные непредвиденные издержки. Теперь сообразите сами: каким образом я буду иметь бесстыдство просить у Краевского прибавки жалованья и за это отпуска, т. е. права оставить одну книжку «Отечественных записок» в такое критическое для журнала время без моей статьи?»


Исаак Левитан, не желая делать достоянием потомков свои личные отношения с современниками, в том числе с А.Чеховым, с которым поссорился, узнав себя среди героев «Попрыгуньи», незадолго до смерти поручил своему брату сжечь все хранившиеся у него письма, что тот и исполнил на глазах умирающего. Сгорело более ста писем А.Чехова, письма В.Серова, К.Коровина.


«Лондон абсолютно подходил бы мне, если бы от него можно было пешком дойти до моего родного города и Театральной улицы». (Тамара Карсавина, «Театральная улица».)


Интересны те письма, в которых пишут о том, о чём обычно не пишут. Можно начать письмо так: «Люблю творог. Полкило спокойно съедаю за два дня. Сегодня, например...». Над таким письмом не заснут. А у нас пишут как по письмовнику: «Здравствуйте... у нас, слава богу, все живы-здоровы...» и пр.


Недавно радовался: поменяли асфальт; сегодня разрыли, прокладывают трубы. В математике есть порядок действий, в жизни порядка нет.


У них овальный кабинет, у нас завальный.


«Осенью 1907 года в сером, мрачном, окруженном железными решетками доме на Элис Айленд, в порту Нью-Йорка, собралась большая группа итальянцев. Здесь были люди со всей Италии, но подавляющее большинство прибыло с юга. Каждый новый пароход выбрасывал новые партии мужчин, женщин и детей, которые толклись здесь в постоянной сумятице и нужде. Они ждут, чтобы перед ними открылись двери в Америку. Но чтобы попасть в Америку, нужно было обладать не менее чем пятьюдесятью долларами. У большинства семей такой значительной суммы не было. И люди должны были сидеть на Элис Айленд. Эмигранты, эмигранты — на чемоданах, узлах и просто на земле. Глаза их разочарованно устремлены на контуры Манхэттэна, высокомерные небоскребы в небе Нового Света. Нужно было ждать, пока родственники, друзья или чьи-нибудь щедрые руки внесут за них установленные американскими властями пятьдесят долларов, открывающие доступ в страну». (Торторелли В. Энрико Карузо. М., 1965. С. 82.).


Культ учёности в китайских сказках.


«...Горе той душе, что зависит от плоти». (Евангелие от Фомы, 116.)


«Кто-то спросил Нижинского, трудно ли парить в воздухе во время прыжка; он сначала не понял вопроса, затем чрезвычайно вежливо ответил: «Нет, нет, совсем не трудно. Нужно только подняться в воздух и немного задержаться». (Тамара Карсавина, «Театральная улица».)


О книге: больше всего запомнились купюры.


Ветры в голове... и не только.


2010, весна. «Всю Бельгию хочется выжать, как половую тряпку». (н. м.)


Заблудился по дороге в школу. (н. м.)


«Солнце свободно проникало в комнату сквозь окна со снятыми шторами. Отец часто твердил, что предпочитает голые окна без «всех этих тряпок и занавесок». «Право, Платон, тогда тебе следовало бы жить в бараке?» — с раздражением восклицала мама. Много времени она провела, вышивая на этих занавесках узор «меандр». Каждое лето их снимали, стирали, полоскали в слабом растворе кофе и прятали до следующей зимы». (Тамара Карсавина, «Театральная улица».)

Я так понимаю — для кофейного аромата. Или для тонирования?


Взрослея, мы наследуем самих себя.


«Ужин отдай врагу...» В том и беда, что врага нет и взять его неоткуда.


«Не помню, как я очутился в чайном домике. Возможно, это случилось благодаря прелестной девушке, которая поманила меня веткой цветущей вишни, и я не смог отказаться от приглашения». (Р.Киплинг, «От моря до моря. Дальние странствия Маленького Пилигрима».)


В России «сукин сын», в Китае «черепаший».


«В утопических россказнях больше всего поражает отсутствие чутья, психологического инстинкта. Герои в них — автоматы, фикции или символы: среди них нет реальных, ни один из них не выходит за рамки своего удела марионетки, удела идеи, затерянной в мире, лишенном ориентиров. Даже дети становятся в них неузнаваемыми. В «социетарном государстве» Фурье они настолько чисты, что им неведомо искушение украсть, искушение «сорвать с дерева яблоко». Но ребенок, который не ворует, — это не ребенок. Какой толк измышлять общество марионеток? Описание Фаланстера я рекомендую как самое эффективное рвотное средство». (Эмиль Сиоран, «Сиоран, или горькие силлогизмы на вершинах отчаяния».)


Эволюция вкуса. (н. м.)


К антисемитизму Белинского:

В.Г.Белинский — В.И.Боткину (2-6 декабря 1847 г.): «Недаром все нации в мире, и западные и восточные, и христианские и мусульманские, сошлись в ненависти и презрении к жидовскому племени: жид — не человек; он торгаш par excellence [по преимуществу (фр.)]».


Всё меньше хочется делиться тем, что знаю, умею, что понял о жизни. Наверное, это и есть старость.


«Для того чтобы сделать из самоотвержения свою специальность, надо иметь особо устроенный организм: не всякий может возвыситься до той идеи, что природа создала нас не столько для того, чтоб быть людьми, сколько для того, чтоб быть воинами и гражданами...» (Салтыков-Щедрин М.Е. СС в 20 тт. Т. 1. М., 1965. С. 332.)


«В мире, который мы создали, не может хватать времени на все, и когда, в очередной раз, я усиленно отыскиваю его, я представляю себя в тихом уединенном месте, где не надо писать писем, читать газет, принимать гостей, где всегда можно ходить в домашней одежде, где день длится двенадцать часов, где не надо бояться никаких социальных условностей и требований к уровню образованности, которые так высоки у нас во Франции, и где можно было бы посвятить годик-другой изучению истории и законов языка вместе со своими детьми.

Кого из нас не посещала такая же эгоистичная идея бросить в один прекрасный день все свои дела, свои привязанности, своих знакомых, даже друзей, и отправиться на какой-нибудь волшебный остров, где можно жить без забот, без хлопот, без обязательств, а, главное, без газет?» (Жорж Санд, «Зима на Майорке».)


Романтическая растрёпанность. (н. м.)


Сирень шепчет: влюбись!


Полтора килограмма медалей. (н. м.)


Эреб, покровитель двоечников.


Мысль избирательного сродства так понятна! Наши выборы прячутся глубоко внутри нас; что бы они ни готовили нам, нельзя их не слушаться.


Шлифование друг о друга. (н. м.)


Т., одно из немногих украшений моей жизни.


Сборник сублимаций.


Рай как воплощённая пошлость.


Пятый сон Веры Павловны.


Дневник, он же Книга Бытия.


«Мерихлюндия», «мерлехлюндия» — слова, встречающееся в пьесах А.П.Чехова «Иванов» и «Три сестры»; авторство этих слов традиционно приписываются Чехову. Что Чехов не был автором «мерихлюндий» явствует из его письма к А.Суворину от 24 августа 1893 г.: «...у Вас нервы подгуляли и одолела Вас психическая полуболезнь, которую семинаристы называют мерлехлюндией».

Слово «мерихлюндия», в ином варианте, было известно задолго до Чехова. В письме В.П.Боткину от 13 марта 1841 г. В.Г.Белинский писал: «Чёрт возьми твое положение — мне страшно и в фантазии увидеть себя в нем, а между тем я немного и завидую тебе: мне кажется, что всё это лучше, чем мое протяжное и меланхолическое зевание. Вообще я теперь больше, чем прежде, подвержен мехлюдии: так завидую всякому развлечению».


Глаза весёлые и лживые. (н. м.)


К графомании:

Мы писали, мы писали,

Наши пальчики устали.

Мы немного отдохнём

И опять писать начнём.


Разве мы не договорились, что любим друг друга?


Незапланированная болезнь.


В 60 нечего терять, и тут начинается такая непосредственность, какая ребёнку не снилась.


«Мне хочется» и «я избрал» — вещи разные, пожалуй, самые разные на свете... <…> Только тот, кто до глубины распознал все различие между позывом и выбором и научился следовать не первому, а второму, может защитить свою свободу; а свобода — это такое благо, которое необходимо защищать каждый день и каждый час, иначе оно будет неминуемо отобрано, и поделом отобрано». (Сергей Аверинцев, «Попытки объясниться. Беседы о культуре».)


Елизавета Дьяконова, «Дневник русской женщины»:

«...Отчего же одна мысль о том, что человек умирает всего в нескольких шагах от нас — наполняет меня всю каким-то смущением, жалостью и благоговейным чувством пред переходом последней грани жизни, отделяющей известное от полной неизвестности? А что же там? что там? Я не могу примириться с мыслью о совершенном уничтожении человека, нет, это невозможно! Что за жалкое создание представлял бы из себя гордый «царь природы», — жил, не зная, откуда идёт его существование, не зная, куда уйдёт, а главное, зачем он жил, для чего все его труды, когда наука указывает, в конце концов, на гибель всего живущего... Страшная загадка эта неразрешима на почве разума, и люди без веры, в сущности, не могут жить. Да, и я не могу жить... и не могу потому, что иначе я теряю весь смысл жизни, не понимаю её и мучаюсь невыразимо, умирая же, страдаю ещё более от мучительного сознания неизвестности и бесцельности прожитого существования. Я не могу так!!!»

Три восклицательных знака, где не нужно ни одного. Героине уже не 14 лет, а 21 год, но мысль о двойном измерении человеческого существования не приходит ей в голову. Да, перед лицом вечности и бесконечности жизнь бессмысленна, но перед собственным лицом и лицами окружающих, а в высших случаях и перед лицом потомков, эта самая жизнь самоценна и измеряется самой собой. Сколько не научившихся думать молодых людей покончило с собой «перед лицом Вечности»: зачем жить, если всё равно умрёшь? При чём тут Вечность, ей нет дела до нас. Миллионы людей веками мучаются этим детским вопросом, между тем уже к 15 годам на такие вопросы надо уметь отвечать.


Маленький вечный двигатель.


Прелюдии Шопен писал на Майорке.


«...Любимым методом восстанавливать забытые партии, который чаще всего использовали артисты балета, заключался в том, чтобы попытаться восстановить танец по памяти, пока играла музыка. «Музыка подсказывает», — говорили мы. Подсказки часто поступали с неожиданной стороны — одна из старших по возрасту танцовщиц, ранг которых мы определяли словами «танцующая у воды», вдруг восклицала:

— Нет! Нет! Я точно помню, Брианца делала здесь совсем другое па.

И она воспроизводила забытое па. Какое-нибудь озеро или родник часто служили фоном в старых декорациях, поэтому о танцовщицах, постоянно занимавших место в последнем ряду, говорили, что они танцуют «у воды». (Тамара Карсавина, «Театральная улица».)


Человек без другого человека не человек.


Образ Т. из оперативной памяти перешёл в основную, через месяц сам собой заархивируется, а там кто-нибудь забудет выключить чайник, и архив сгорит.


Блок о поэме «Двенадцать»: «Слова «Шоколад Миньон жрала» принадлежат Любови Дмитриевне, — сообщил Блок. — У меня было «Юбкой улицу мела», а юбки теперь носят короткие». (Алянский С.М. Встречи с Александром Блоком. М., 1972. С. 40.)


Сегодня пропагандируют критическое мышление, будто бы это и есть мышление, но это не так. Мышление начинается с доверия к источнику, с презумпции доверия, и только в момент сомнения включается механизм контроля.


Так хочется жить безоглядно!


Деятельно, но бесцельно.


Не то беда, что много времени прошло, а что много ушло.


Спасительное невежество.


«Эту одинокую палку, что ныне видите вы бесславно лежащей в забытом углу, я некогда знавал цветущим деревом в лесу. Была она полной соков, убрана листьями и украшена ветвями. А ныне тщетно хлопотливое искусство человека пытается соперничать с природой, привязывая пучок увядших прутьев к высохшему обломку». (Дж. Свифт, «Размышления о палке от метлы». В кн.: Свифт Джонатан. Памфлеты. М., 1955. С. 20.)


Насквозь взрослый.


Яичница с яичной скорлупой.


В.Г.Белинский — П.В.Анненкову (15 февраля 1848 г.): «Не знаю, писал ли я Вам, что Достоевский написал повесть «Хозяйка» — ерунда страшная! В ней он хотел помирить Марлинского с Гофманом, подболтавши немножко Гоголя. Он и еще кое-что написал после того, но каждое его новое произведение — новое падение. В провинции его терпеть не могут, в столице отзываются враждебно даже о «Бедных людях». Я трепещу при мысли перечитать их, так легко читаются они! Надулись же мы, друг мой, с Достоевским — гением!»


Самым-самым дарят самое-самое.


Жизнь категорически маленькая. (н. м.)


К.И.Чуковский о Некрасове: «Цельность, это качество малоодаренных натур, прельщала его до того, что он завидовал даже ограниченным людям, не догадываясь, что именно в его двойственности трагическая красота его личности. Если он так дорог и родственно близок моему поколению, то именно оттого, что он был сложный, грешный, раздираемый противоречиями, дисгармонический, двойной человек...» (Чуковский К.И. Сочинения в 2 тт. Т. 2. М., 1990. С. 55.)


Черепная коробочка.


Работа Спинозы «Этика, доказанная в геометрическом порядке». Геометрический порядок.


В любом случае она качественная (об опухоли).


Одного месяца жизни с праведником достаточно, чтобы стать неисправимым грешником.


Два одинаковых серых камня на газоне. Один — свернувшаяся клубком серая кошка.


К.И.Чуковский о Некрасове: «Это был гений уныния. В его душе звучала великолепная заупокойная музыка, и слушать в себе эту музыку, и передавать ее людям и значило для него творить. <…> Его излюбленный стихотворный размер есть по самому существу своему панихида. Если бы этого размера не было раньше, Некрасов сам изобрел бы его, чтобы хоть как-нибудь выразить ту звериную, волчью тоску, которая всю жизнь выла в нем. Да он и вправду изобрел этот стих, эту особенную, специально-некрасовскую пульсацию стиха, в которой главное очарование его лирики. Отнимите у него этот ритм, и у него ничего не останется. Некрасов не хандрящий — не поэт. Нет уныния — нет вдохновения. Пока он не нашел в себе этого ритма, он был литературный ремесленник, но едва этот ритм открылся ему, он сделался могучий поэт». (Чуковский К.И. Сочинения в 2 тт. Т. 2. М., 1990. С. 107-108.)

Так вот пишешь для господа бога, а потом окажется, что он не умеет читать.


«По дороге заметил четырех буйволов, тащивших такое же количество плугов. Это бросалось в глаза и поражало расточительностью. Дело в том, что отдыхающий буйвол занимает своим телом половину японского поля... но, может быть, буйволов содержат выше, в горах, и сводят вниз только при необходимости. Профессор говорит, что животное, которое я называю буйволом, на самом деле вол. Самое неприятное в путешествии с приятелем, обожающим точность, — это его точность». (Р.Киплинг, «От моря до моря. Дальние странствия Маленького Пилигрима».)


Тесто одно — начинки разные.

Необитаемый человек.


Богатые сведения можно собрать, сидя у края дороги. (н. м.)


Из заключительной речи М.Горького на Первом Всесоюзном Съезде Советских Писателей 1 сентября 1934 года: «Мы вступаем в эпоху, полную величайшего трагизма, и мы должны готовиться, учиться преображать этот трагизм в тех совершенных формах, как умели изображать его древние трагики».

Под «эпохой, полной величайшего трагизма» Горький, несомненно, имел в виду внешнюю угрозу, набирающий силу фашизм, но слова эти оказались и внутренним пророчеством.


Хождение по внукам.


Хочу ли я, чтоб Т. упала в мои объятия? Смотря с какой высоты.


«Известна печальная посмертная судьба автографов Пушкина, сам поэт при жизни тщательно сберегал свои рукописи, был довольно скуп на их раздачу и не очень охотно делал записи в альбомах; основной же фонд своих тетрадей берег чрезвычайно ревниво. С момента же смерти Пушкина началось распыление его рукописей, началось и их исчезновение. И в этом распылении и исчезновении виновны, главным образом, два человека, которых судьба поставила в непосредственно близкое общение с рукописным наследием поэта и от которых, по их чувствам к ушедшему и по любви к его творениям, казалось бы, меньше всего можно было ожидать подобного отношения: это Жуковский — первый разбиратель и охранитель бумаг Пушкина и редактор посмертного издания его сочинений, и Анненков — первый его биограф и издатель полного собрания его произведений. Жуковский, как известно, после разбора всего рукописного наследия Пушкина, удержал у себя некоторое количество листков автографов (87 номеров) для раздачи почитателям поэта; Анненков же через 18 лет отнесся к любовно и умело использованным им рукописям Пушкина с прямо преступным небрежением: вернув большую часть их семье поэта (которая, однако, была далеко не способна достаточно высоко ценить и бережно хранить свое сокровище), он, в свою очередь, многое из удержанного раздарил частным лицам, многое же завез в свои имения, кое-что оставил у брата...» (Модзалевский Б.Л. Пушкин. Труды Пушкинского Дома Академии наук СССР. Л., 1929, с. 414-415).


Обнаружил, что у «выкрутасы» нет единственного числа. Pluralia tantum. Хотя «выкрутас», по-моему, неплохо.


Женщины делают маникюр, мужчины не делают, женщины знают свои пять пальцев, мужчины не знают, поэтому, когда мужчина говорит, что знает что-то как свои пять пальцев, не стоит ему доверять.


Человек без оригинальности.


Что хочешь со мной делай, красота для меня как наркотик, даже притвориться умею не всегда. А что ещё есть в мире, кроме красоты? Любовь? Но и любить я могу только красивое.


Она могла бы продавать целый день мороженое, и не надо никакого искусственного льда.


Есть лица — увидишь, и хочется жить дальше. Ради таких лиц и живу.


Человек с человеческим лицом.


Глаза страшатся, руки делают. Всё так. Мы присваиваем делам не таким уж трудным завышенный коэффициент трудности, заранее переживаем и только увеличиваем свою работу.


«На днях как-то мы сидели вдвоем и читали зандовского «Компаньйона»*. Помните ли вы там сцену признания в любви Маркизы и Амори? помните ли вы обстановку этой сцены, описание ночи, местности и всех малейших подробностей признания? не правда ли, что в нашем взаимном положении не могло быть выбора романа более пагубного, что в этой сцене есть нечто в высшей степени опьяняющее, что чувствуешь, как любовь дошла тут до nec plus ultra [крайних пределов —А.Щ.] раздражения, что она давит, тяготит, что ей нужно, непременно нужно высказаться, выразиться наружу... И я видел, как жадно прислушивалась Таня к моему чтению, как поднималась и опускалась грудь ее, как все более и более приближалась она ко мне... Я чувствовал и сознавал все это, — а все-таки читал, тогда как мне следовало бежать... Знаете ли, я был тогда очень жалок, я действовал по какому-то безотчетному инстинкту, даже не понимал более, что́ читал, и когда она положила руку свою ко мне на плечо, когда почувствовал я на щеках своих жаркое дыхание ее, вся кровь, казалось, хлынула мне в голову, слова останавливались на губах; наконец и самая книга выпала из рук»**. (М.Е.Салтыков-Щедрин, «Противоречия».)

* В русском переводе «Странствующий подмастерье».

** Ср.:

В досужий час читали мы однажды

О Ланчелоте сладостный рассказ;

Одни мы были, был беспечен каждый.


Над книгой взоры встретились не раз,

И мы бледнели с тайным содроганьем;

Но дальше повесть победила нас.


Чуть мы прочли о том, как он лобзаньем

Прильнул к улыбке дорогого рта,

Тот, с кем навек я скована терзаньем,


Поцеловал, дрожа, мои уста.

И книга стала нашим Галеотом!

Никто из нас не дочитал листа».

(Данте. «Божественная комедия», Песнь пятая. Галеот — рыцарь Круглого стола, способствовавший сближению Ланчелота с Джиневрой).


Не надо из всякого пузырька делать пузырь.


Полуполучилось.


Можно ли сделать из меня дурака? Можно. Но сколько времени на это уйдёт, какие педагогические технологии потребуются! Создание технологий оглупления — вещь реальная, я даже примерно знаю, как это сделать. Отчасти оно и делается, но стихийно, результаты пока скромные. Первое, с чего надо начать...


Если не всесторонне, то хотя бы разносторонне.


Вторичные потребности.


«В гроб краше кладут» — старая ещё поговорка. «Узнать её нельзя: краше в гроб кладут» (И.С.Тургенев, «Уездный лекарь»).


Немножко за: -мотался, -бегался, -шился.


Л.Я.Гинзбург — Б.Я.Бухштабу, Одесса, 4 сентября 1929 г.: «В Одессе гостили Эйхенбаумы и мелькали Каверины. Года два тому назад меня забавляли такие встречи, а теперь скучно. Что это, постарение? Постарение, вероятно, в том, что я стала беречь время. На теннис и купанье не жалко, а на людей, не самонужнейших, жалко».


«Всего один человек (его называют попросту плотником) спроектировал храм целиком, и имя этого архитектора помнят по сей день. Половину храма отгородили от посетителей барьером высотой два фута, на который были наброшены шелка старинной работы. Внутри отгороженной площадки находилась культовая утварь, и я не в состоянии ее описать. Запомнились сплошные ряды лакированных столиков, на каждом лежали свитки со священными письменами. Выделялся алтарь высотой с кафедральный орган, где золото соперничало с красками, краски с лаком, а лак с инкрустациями; огромные свечи, какие святая мать-церковь использует лишь по великим дням, отбрасывали желтый свет, смягчавший все окружающее. Бронзовые курильницы в форме драконов и демонов дымились под сенью шелковых стягов, а за ними, под самую крышу, вздымалась деревянная стена, покрытая ажурной резьбой, изящной, словно морозные узоры на оконном стекле. Казалось, что в храме не было крыши, потому что свет увядал, не достигая чудовищных перекрытий. Если бы не солнечный свет и голубое небо, которые заполняли порталы, где ссорились и кричали дети, мы могли бы считать, что находимся в подземной пещере на глубине ста саженей.

Честное слово, я действительно пытался скрупулезно описать все, что находилось передо мной, но глаза разбегались, а карандаш воспроизводил лишь отрывочные восклицания». (Р.Киплинг, «От моря до моря. Дальние странствия Маленького Пилигрима».)


Чернышевский скончался от инсульта.


Всё обнулить и начать жить заново.


Лучше дышать духами и туманами, чем табачным дымом.


Это то, с чем я буду жить, но не то чем.


Парикмахерская «Ева». Представляю, какая у Евы была причёска.


Гримироваться изнутри. (н. м.)


«Едва ли не все памятники истории, коих падение мы оплакиваем, были застенками, где на протяжении веков томились человеческие души и тела». (Жорж Санд, «Зима на Майорке».)


Шоколадные конфеты «Сафо».


Лучшие минуты в жизни верующих людей, когда они забывают, что они верующие; помнить об этом постоянно и невозможно, это можно сойти с ума, если всё время об этом помнить.


Путать Кальдерона с кордароном.


Многое забылось, осталось общее впечатление от жизни.


Человек со средней буквы.


«Для маленьких детей совершенно необходимо, чтобы жизнь шла по заведённому порядку, а главное, чтобы этот порядок завели они сами!» (Астрид Линдгрен. Пеппи Длинныйчулок. М., 1992. С. 175.)


Неужели стихотворение «Смерть пионерки» появилось оттого только, что Валентина рифмуется со скарлатиной?


Есть обязательные люди, есть необязательные. Количество обязательных людей характеризует нравственную атмосферу эпохи. Полвека назад обязательных людей было больше.


Жизнь без признаков жизни.


Люблю многоплановость, сдвиги и всё такое.


«...Пьер решился. Быстро вытащив с одной стороны гвозди, он откинул край ковра и вошел. Кабинет мадемуазель де Вильпрё помещался в небольшой полукруглой ротонде, занимавшей третий этаж одной из башенок замка. Это была прелестная комната, освещенная широким окном, откуда открывался вид на далеко простирающиеся сады, леса и поля. Все убранство комнаты говорило об изысканном вкусе ее хозяйки. Прекрасный турецкий ковер, узорчатые шелковые занавеси, старинные гравюры в роскошных рамах, мольберт, красивый ларь эпохи Возрождения, такого же стиля поставец, слепки, книги, распятие, позолоченная, раскрашенная старинная лютня, череп, китайские вазы и еще множество других примет современного вкуса — того особого ученого, изысканного и эксцентрического стиля, который требует бесцельного, беспорядочного нагромождения старинных предметов различных времен и под видом почитания, прошлого выражает непочтение к настоящему». (Жорж Санд, «Странствующий подмастерье». В кн.: Жорж Санд. СС в 10 тт. Т. 4. СПб, 1992. С. 35.)


Девиз: «Почему нет?»


Пожал плечами — насколько позволял потолок.


«Все в доме были удивлены. Такого еще не бывало, чтобы Гете переписывал им самим сочиненное. Во всяком случае последние четверть века престарелый поэт обычно диктовал, расхаживая по рабочей комнате, которую называл «своей кельей». И хотя в ней стоит письменный стол в стиле Людовика XVI и высокий старый пятиножный стул с подставкой для головы, а на столе, как положено, чернильница с пером, песочница и подушечка для локтя, — все, что родилось в этой комнате веймарского дома, все бессмертные шедевры были впервые начертаны на бумаге рукой его секретаря. Причем даже личные письма и лирические стихи записывались под диктовку, из чего иные делали вывод, что Гете трудно быть в них вполне откровенным. Эта неприязнь, или, как он сам говорил, отвращение к чернилам и бумаге, с годами возрастала, процесс писания все больше тяготил его. И, видимо, не случайно Эгмонт по воле автора признается: «всего несносней мне писанье». Когда же, едва ли не однажды, в молодости, по настоянию сестры, Гете собственноручно принялся за рукопись «Геца фон Берлихингера», страницы ее были заполнены четким, опрятным бисером слов и, что удивительно, — без единой помарки.

И вот снова, чуть ли не полвека спустя, Гете сидит за столом и сам переписывает текст недавно созданной элегии. Он пишет красивым каллиграфическим почерком, тщательно и аккуратно. Затем сшивает рукопись и самолично переплетает ее, так как считает, что переплет то же, что рама для картины: так виднее, являет ли она собою законченное целое. Никто пока еще не знает, чем был занят эти три дня поэт, ибо Гете хранит до поры написанное, «как святыню». Однако постепенно его охватывает желание обнародовать свое творение, услышать его в устах других. Чем объяснить такую перемену? Вначале нежелание, а может быть, опасение доверить стихи посторонним, потом, словно спохватившись, он решает сделать их достоянием в первую очередь близких и друзей. И тогда становится ясно, какое значение имеют эти стихи для автора, обычно столь сдержанного в своей любовной лирике. «Мариенбадская элегия» — так назовет он это свое стихотворение — горестное, нет, трагическое признание о посетившей старца последней любви к пленительной девятнадцатилетней Ульрике фон Левецов, о мелькнувшей было надежде на счастье семидесятичетырехлетнего поэта и о безжалостном крушении иллюзий». (Р.С.Белоусов, «Вецларская элегия, или страдания юного Гете».)


«Болезненная вежливость японцев ведет начало от широко распространенной и приметной привычки носить мечи». (Р.Киплинг, «От моря до моря. Дальние странствия Маленького Пилигрима».)


Домовой, заплетающий лошадям хвосты в косички, — наш человек, барочный.


Опечатка: «Круглых дураков тянет к интеллектуальности, как кошек — к огню». (Г.К.Честертон. В кн.: Самосознание европейской культуры ХХ века. М. 1991. С. 215.) «Кошек» вместо «мошек». — ?! — Пороть таких корректоров надо. Выводить на площадь и прилюдно пороть.


Купаюсь в священной книжной пыли, вроде воробья перед дождиком.


Прогрессирующее невежество.


«Маленькое чудо кажется нам несравненно более лёгким для выполнения, чем большое, и нужно действительно некоторое умственное усилие, чтобы признать обе эти просьбы совершенно однородными». (Софья Ковалевская)


Наносить на ресницы обувной крем. (н. м.)


«Для широкого круга читателей...» Нет у круга ширины. Есть радиус, диаметр, длина окружности — ширины нет.


«Учёная пыль». (о книжной пыли; н. м.)


Мальчик дёрнул девочку за косичку, девочка обернулась и сказала: «Дурак». Это и есть классика.


Красиво держать зонтик.


«Встреча с великим как с чем-то определяющим, обязывающим и связывающим — это высший момент понимания». (Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 347.)


Две трети проиграли, проиграем остаток.


То общее, что есть в страдательном залоге и безличных конструкциях. Всё, что не зависит от нас.


Вечерний привет пришёлся на утро.


У настоящего друга должно быть не меньше четырёх лап. (н. м.)


«После обеда мы отправились на прогулку по парку, туда, где били фонтаны [Петергоф — А.Щ.]. День был жаркий, и мы взяли с собой свои зонты из небеленого сурового полотна. Как объяснить, почему эта нелепая вещь стала для меня предметом особой заботы и гордости, ума не приложу. Возможно, потому, что у меня никогда прежде не было зонтика — мама считала это лишним, а может, потому, что в прочитанном мною когда-то романе героиня, «склонив голову, чертила на песке причудливые узоры острием своего зонтика» в ответ на слова: «Вы держите в своих ручках мою жизнь и мое счастье». Во всяком случае, в те дни зонтик стал для меня символом элегантности. Я держала его открытым даже в густой тени вековых дубов, посаженных еще Петром Великим, и, садясь на скамейку, чертила им замысловатые узоры». (Тамара Карсавина, «Театральная улица».)


Остановка «Коммуна». Дальше поезд не пойдёт.


Невыдающегося ума.


Красоту голоса Пресли трудно понять по вещам характерным — я имею в виду рок. Но когда исполняет вещи медленные — заслушаешься.


«В осуществлении своих принципов я даже пошёл несколько дальше самого Уистона. Так, он, потеряв жену, приказал вырезать на ее могильном камне надпись, гласящую, что под ним покоится тело