Пусть волею судьбы смерть вторгнется в мою ожившую жизнь и эти страницы попадут в чужие руки такая мысль ничуть меня не страшит и не мучит
| Вид материала | Документы |
- Время, история входят на страницы герценовских записок не только через судьбу, мысли, 47.92kb.
- День, который перевернул всю мою жизнь, 1624.86kb.
- День, который перевернул всю мою жизнь, 1620.62kb.
- Виктор Нигагосов – Жизнь оккультиста или Десять лет спустя Москва 2005 год, 5197.48kb.
- 1. Введение, 287.04kb.
- -, 883.39kb.
- Джеймс Добсон Непослушный ребенок, 2039.76kb.
- Донские казаки и революция на примере судьбы григория мелехова (по роману М. А. Шолохова, 40.84kb.
- Волею благосклонной судьбы я оказался достойным стать поверенным на Земле Благородного, 2110.39kb.
- Лариса Александровна Леденёва подходит к нам. Для меня «классная дама» не просто учитель, 178.11kb.
Если высший уровень развития человека принять за единицу, то я — где-то на уровне 0,65.
Небо, похожее на грязный клейстер.
«Древнеиндийская медицина была <…> пряма и жестоко искренна: она имела дело только с излечимыми больными, неизлечимый не имел права лечиться; родственники отводили его на берег Ганга, забивали ему нос и рот священным илом и бросали в реку...» (В.В.Вересаев, «Записки врача».)
Многое готов повидать, но места, куда я хотел бы совершить паломничество, не существует.
Макароны 12 калибра.
Два года я изображал из себя рабочего, пока судьба не шепнула: «Беги!»
«Если требуется немало недомыслия и пьяного угара, чтобы породить бога, то, чтобы убить его, нужно только немного внимания». (Эмиль Сиоран, «Сиоран, или горькие силлогизмы на вершинах отчаяния».)
Ето вот так, ето вот так, а ето вот так.
О Саре Бернар: «Эта «верная дочь еврейского народа и католической церкви», как любила она себя называть, была особой невероятно экстравагантной, что, впрочем, людей от нее не отталкивало, напротив, и пожаловаться на недостаток к себе внимания она не могла. <…> Люди, попадавшие в дом Сары Бернар, приходили в ужас. Он весь был заставлен, завешан, завален произведениями искусства, интересными, дорогими, подобранными со вкусом. Сара ведь не только была великой актрисой — она еще очень неплохо рисовала, выставлялась как скульптор, писала стихи и временами выступала в собственных пьесах, так что могла судить и о достоинствах чужих работ. Беда лишь, что всего этого было слишком много. Непонятно было, как можно жить в этом доме. Хозяйку это, впрочем, не смущало. В одной из комнат стоял гроб, в нем она и спала». (Кагарлицкий Ю.И. Вглядываясь в будущее: Книга о Герберте Уэллсе. М., 1989. С. 288.)
«Да обратится один твой день в тысячу!» (из албанской сказки)
Может быть, хроническая верность не что иное, как эмоциональная лень, нежелание переключаться на новые объекты привязанности.
«Я готов пройти пятьдесят миль пешком (потому что не имею годной верховой лошади), чтобы поцеловать руку человека, благородное сердце которого охотно передает вожжи своего воображения в руки любимого писателя — и который наслаждается чтением, не зная отчего и не спрашивая почему». (Стерн Л. Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена. М., 2005. С. 167.)
«Гимназистке Мане, высокой девочке лет 13-14-ти, сделали операцию ноги. Операция была лёгкая, и через два дня Маня уже ходила по палате, перезнакомившись со всеми. Её очень удивляло, что я всё сижу с книгами... — Какая вы учёная! И много у вас на курсах надо учиться? И строгие профессора?» — забрасывала она меня вопросами... Мы разговорились. Девочка оказалась довольно начитанной и мечтательной. Говоря со мной о душе и Боге, она вдруг оживилась и стала уверять меня, что её душа существовала до её рождения... что она жила сначала в чудной далекой стране Берендеев. Я была озадачена. С виду — ребенок вполне нормальный, и вдруг такие речи! Бедняжка, очевидно, зачиталась книгами и в некоторых пунктах смешивала фантазию с действительностью. «Что вы говорите, Манечка?» — осторожно заметила я. — «Нет, это правда, правда! Это — чудная страна, там Бог живёт и там души живут... Я была в ней, там всё чудное, не такое, как здесь на земле... там в белом и розовом сиянии на престоле сидит Бог... там так хорошо-хорошо!» — она совсем увлеклась, её глаза сверкали странным блеском... Вдруг она схватила меня за руку. «Знаете ли, — заговорила она шёпотом, точно поверяя мне заветную тайну, — знаете ли, я бываю там и теперь... тогда меня точно уносит кто в розовую даль, и я поднимаюсь вверх всё выше, выше... Кругом всё сияет — розовое, белое, золотое... и птички райские поют... И мне там так хорошо, что не хочется уходить... и, если я не вернусь, — значит, я умру, будут плакать папа и мама... Но я знаю, что так надо... скоро, скоро я уйду туда совсем, навсегда... ах, как буду я счастлива!» Манечка сложила руки на груди и смотрела куда-то вдаль сияющими радостными глазами... Мне становилось положительно жаль бедного ребенка. «Но... позвольте, дитя моё, такой страны, кажется, нет». — «Нет?! Страны Берендеев? Она есть, есть, и всё, что вы возразите, неправда — я это знаю наперёд... вы мне и не говорите, я знаю, знаю»... Я пристально посмотрела на неё. Восторженный экстаз мало-помалу начинал исчезать, она провела рукою по лицу и, будто очнувшись, посмотрела на меня... Мне не хотелось смущать её дальнейшими вопросами, и я перевела разговор на другой предмет». (Елизавета Дьяконова, «Дневник русской женщины».)
Скоро Маяковского будут печатать так: «По морям, играя, носится с мироносцем мироносица».
Улица, которая дважды пересекает себя. (О.Генри, «Последний лист».)
Отряд не заметит потери бойца.
Из авторского предисловия к 3-му американскому изданию романа В.В.Набокова «Bend Sinister»: «Термин «bend sinister» [в переводе С.Б.Ильина «Под знаком незаконнорожденных» — А.Щ.] обозначает в геральдике полосу или черту, прочерченную слева (и по широко распространенному, но неверному убеждению обозначающую незаконность рождения)».
Навестить письмом. (н. м.)
Ну... очень длинный эклер!
«По Плеханову, вне зависимости от того, что делает или не делает личность, социализм неотвратимый финал экономического развития современного общества. Присущие ему жестокие противоречия и классовая борьба неизбежно должны окончиться диктатурой пролетариата и социализацией средств и орудий производства. А дальше что? Это Плеханова не интересовало. «В социалистическом строе, — заявил он однажды Крупской (в 1901 г.), — будет смертельная скука: в нем не будет борьбы». Бедная Крупская от слов Плеханова чуть было не упала в обморок...» (Н.Валентинов, «Встречи с Лениным». Интернет.)
Ферма для разведения жар-птиц.
«Лучшее в моей литературной деятельности — что десять человек кормились около нее». (Розанов В.В. Мысли о литературе. М., 1989. С. 400.)
Со своим старообрядческим материализмом боюсь куда-нибудь соваться.
«Распущенности Клемент [Фёдор Дмитриевич Клемент, ректор Тартуского университета — А.Щ.] терпеть не мог, но к бытовой невоспитанности молодежи относился без раздражения: «Вот был я на конференции в Новосибирске: до чего есть талантливые студенты! Но распоясанные очень: уселся на стол президиума, утащил у профессора стул и т. п. — а я смотрел и думал: может быть, отдельно не продается?» (Егоров Б.Ф. Структурализм. Русская поэзия. Воспоминания. Томск., 2001. С. 299.)
Кривоватое зеркало.
«Воздержанность героя проистекает не из одного уважения к своему человеческому достоинству; нет, он любит умеренность за ее изящность». (Ральф Уолдо Эмерсон, «Нравственная философия. Опыты».)
«Во что верите вы, пророки грядущего человечества? Почему вы думаете и очень уверены в том, что для нас большое счастье, если люди сорок пятого столетия будут по-своему счастливы?
Не насильно ли навязываете вы нам эту любовь к неведомому человеку будущего, к тому дальнему, которого ни в какой телескоп не увидишь?
Что нам до того, что когда-то какой-то блаженный Иван Иванович будет ходить в голубых одеждах и обмахиваться пальмовой веткой всеобщего благополучия?.. Ему будет хорошо?.. Ему — да, а нам?..
Конечно, если поверим, что оттого, что ему хорошо — хорошо и нам, задыхающимся, скорбящим и униженным жизнью, то и будет хорошо. Но почему мы должны верить?..
Ему будет хорошо!.. А нам-то плохо. Нам очень плохо жить! И не справедливее ли перед самим собою будет, если мы поменьше будем думать о грядущем счастливом Иване Ивановиче и больше о себе». (М.П.Арцыбашев, «Записки писателя».)
Прийти, чтобы остаться.
Врач, но не доктор.
«Воздержанность героя проистекает не из одного уважения к своему человеческому достоинству; нет, он любит умеренность за ее изящность». (Ральф Уолдо Эмерсон, «Нравственная философия. Опыты».)
Это не мудрость, это опыт.
Исцеление красотой.
На общепринятом языке это «уход в себя».
Практична до неприличия.
Нельзя знать о жизни всё, но можно знать главное. Мне кажется, что это главное я знаю, только определить не могу. А может, оно по природе своей неопределимо.
Из предисловия к 3-му американскому изданию романа В.В.Набокова: «Bend Sinister» был первым романом, написанным мной в Америке, и произошло это спустя полдюжины лет после того, как она и я приняли друг дружку. Большая часть книги написана зимой и весной 1945-46 годов, в особенно безоблачную и полную ощущения силы пору моей жизни. Здоровье мое было отменным. Ежедневное потребление сигарет достигло отметки четырех пачек. Я спал по меньшей мере четыре-пять часов, а остаток ночи расхаживал с карандашом в руке по тусклой квартирке на Крейги-Секл...»
Умный человек, и вот, пожалуйста, — сигареты. Как-то грустно даже стало.
Высшая математика начинается с трёхзначных чисел.
Такую кашу заварил... ни в одной кулинарной книге не встретишь.
История любви. Часть вторая.
« — Что за неслыханная красавица ваша младшая дочь!
Мы все, человек десять за столом, изумленно обернулись на Лику. Никогда ни одному из нас это в голову не приходило; вероятно, и родным ее тоже. Лика была едва ли не просто неряха, волосы скручивала редькой на макушке, и то редька всегда сползала на бок; она грызла ногти, и чулки у нее, плохо натянутые, морщились гармоникой из-под не совсем еще длинной юбки. Главное — вся повадка ее, чужая и резкая, не вязалась с представлением о привлекательности, — не взбредет же на ум человеку присмотреться, длинные ли ресницы у городового. <…>
А прав был художник, я теперь увидел. Странно: простая миловидность сразу бросается в глаза, но настоящую большую красоту надо «открыть». Черные волосы Лики, там, где не были растрепаны, отливали темной синевой, точь-в-точь оттенка морской воды в тени между скалами в очень яркий день. Синие были и глаза, в эту минуту с огромными злыми зрачками, и от ресниц падала тень на полщеки. Лоб и нос составляли одну прямую черту, греческую, почти без впадины; верхняя губа по рисунку напоминала геральдический лук, нижняя чуть-чуть выдавалась в презрительном вызове навстречу обидчику. От обиды она бросила ложку, и я увидел ее пальцы, как карандашики, длинные, тонкие, прямые, на узкой длинной кисти; и даже обкусанные края не нарушали овальной формы ногтей. Прежде, чем вскочить, она возмущенно подняла плечи, и когда опустила их, я в первый раз увидал, что они, хоть и очень еще детские, срисованы Богом с капитолийской Венеры — наклонные, два бедра высокого треугольника, без подушек у перехода в предплечья... Но ложка упала так, что брызги борща со сметаной разлетелись по всем окрестным лицам; стул повалился, когда она вскочила; и, не сказав ни слова, она ушла из столовой». (Владимир Жаботинский, «Пятеро».)
Тираж — большая часть которого на шкафу и грузом на моём сердце. Редко кому из пишущих знакомых удавалось, не говорю продать, — хотя бы раздарить плоды своих забав — не всегда небрежных.
Орнаментальность жизни.
Арабелла.
«Ничто так не помогает справиться с меланхолией, как грамматика. Грамматика — лучшее средство от хандры. Заниматься иностранным языком, рыться в словарях, сладострастно доискиваться до мелочей, сравнивать разные учебники, выписывать в столбик слова и обороты, не имеющие ничего общего с вашим настроением, — сколько способов одолеть хандру! Во время немецкой оккупации я носил с собой списки английских слов, которые учил на память в метро и в очередях за табаком или бакалеей». (Эмиль Чоран, «Записные книжки 1957-1972 гг.»)
Суп из рыбьих костей.
«Я не представляла себе, как велика популярность Анатоля Франса.
Прихожу утром, к открытию, в знакомую маленькую парикмахерскую. Хозяйка начала извиняться, что запоздали с уборкой.
— Сейчас Мари кончит уборку, и я буду к вашим услугам.
Мари, подоткнув юбку, доканчивает мыть линолеум, и я замечаю, что она нет-нет да и вздохнет и всхлипнет. Я спросила, что случилось.
— Но, мадам, неужели вы не знаете, что умер Анатоль Франс, наш великий Анатоль! Вам, мадам, легче — вы иностранка, а мы осиротели! — И она уже откровенно расплакалась. — Вы уж извините! <…>
...Мы стоим на Елисейских Полях и ждем процессию. Появляется траурный кортеж. Кони, кучер, огромный катафалк (пышности XVIII века) с плюмажами из страусовых перьев. В руках сопровождающих факельщиков факелы, гроб покрыт необычайной пышности вышитым покрывалом — все черное с золотом. В толпе, стоящей на тротуарах, полная тишина, утирают слезы. Оркестры играют похоронные марши и реквием — душераздирающе.
По мере удаления катафалка толпа втекает в поток процессии, и кажется, что какая-то волшебная сила опустошает тротуары.
Париж устроил достойные проводы любимому писателю и гражданину». (Ходасевич В.М. Портреты словами. М., 1987. С. 171-172.)
В воздухе слишком много вопросов.
В России до 1905 г. сочинения Герцена были запрещены.
«...После войны в Ленинграде были поразительно дешевые цены на книги. Можно было приобрести любые собрания сочинений за бесценок, любые редкие издания XIX века купить тоже по вполне умеренной цене. И Юрий Михайлович, как и многие из нас, покупал, покупал, покупал, а потом, так как он уже явно связал себя с Тартуским университетом, перевозил в Тарту эти книги чемоданами. Однажды я прямо ахнул. Юрий Михайлович все-таки не отличался богатырским здоровьем. Как-то раз я пришел к нему, он только что с поезда — и стоят три больших чемодана, неподъемные чемоданы, полные книг. Я ахнул, потому что тогда автобуса еще не было, а мы ехали поездом, из Ленинграда до Тапа и потом таллиннским поездом до Тарту. А в Тапа никаких носильщиков нет. Я прямо вытаращил глаза: «Юрий Михайлович, а как же Вы три чемодана несли?» — «Очень просто, вот так, вот так и вот так». Наверное, переносил постепенно эти чемоданы, и в конце концов собрал эту уникальную библиотеку, которая помогла создавать его работы». (Егоров Б.Ф. Структурализм. Русская поэзия. Воспоминания. Томск., 2001. С. 330.)
В первой половине жизни учился говорить, во второй — молчать.
«Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена». Ум — в каждом предложении, слове, букве — не говоря о знаках. Не читал — полз и наслаждался.
«Повесть о настоящем человеке...» Толя рассказывал: недалеко от Шанёво, в болоте, до сих пор лежат остатки маресьевского самолёта.
Ещё одна загубленная человеческая жизнь.
«Всякий раз, когда вам придется приниматься за дело, спросите себя: служите ли вы цивилизации — в точном и строгом смысле слова, — проводите ли одну из ее идей, имеет ли вашим труд тот педагогический, европейский характер, который единственно полезен и плодотворен в наше время, у нас? Если так — идите смело вперед, вы на хорошем пути, и дело ваше — благое!» (И.С.Тургенев, «Дым».)
Навстречу боли.
Argumentum ad hominem — довод, рассчитанный на невежество.
Безмозглый день.
Это так, с ветру сказано. (н. м.)
«Сэр. Никогда еще бедняга-писатель не возлагал меньше надежд на свое посвящение, чем возлагаю я; ведь оно написано в глухом углу нашего королевства, в уединенном доме под соломенной крышей, где я живу в постоянных усилиях веселостью оградить себя от недомоганий, причиняемых плохим здоровьем, и других жизненных зол, будучи твердо убежден, что каждый раз, когда мы улыбаемся, а тем более когда смеемся, — улыбка наша и смех кое-что прибавляют к недолгой нашей жизни». (Стерн. Л. Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена. М., 2005. С. 5.)
Иблис рядом со мной мальчик из воскресной школы.
Слабое слабительное.
Из воспоминаний Ольги Борисовны Эйхенбаум, дочери Б.М.:
«1958 год. Усть-Нарва, дивное море, чудный пляж. Папа решил, что в другое место он никогда в жизни больше не поедет. Так и получилось, осенью следующего года он умер. А тогда мы перед отъездом, накануне вечером, пошли на море — папа, Мравинский и я. Был страшный шторм, волны смыли все столики, ларечки, магазинчики, какие были на пляже. Мы стояли на высоком берегу, но брызги долетали до нас. Соленые, настоящие морские. Шум, грохот такой, что разговаривать можно было только руками — ничего не слышно.
И в какой-то момент особенно сильного порыва ветра Мравинский выхватил из пальто палочку — она всегда была при нем, — взмахнул руками и стал дирижировать. Я на это смотрела с большим интересом, чем тогда в Филармонии, в 26-м году, — так красиво: у него было вдохновенное лицо, и казалось, что он управляет штормом, А папа стащил с головы свой берет и размахивал им, что-то кричал — вообще вошел в страшный раж. Он был человек увлекающийся, и вид Мравинского (папа на него смотрел с некоторой завистью, потому что у него не было палочки, не было такого роста) доставлял ему огромное наслаждение. А я стояла, смотрела на них и на море и была счастлива, потому что это был такой спектакль, который поставить мог не знаю кто, сам Бог, наверное. Так я попрощалась с Усть-Нарвой, я — на год, а папа — навсегда.
Мравинский потом тоже вспоминал — мы как-то встретились в Филармонии, он подошел ко мне и сказал, что запомнил тот случай: и шторм, и Бориса Михайловича». (Эйхенбаум Б.М. Мой временник. СПб., 2001. С. 619-620.)
Умер и ни одной тайны с собой не унёс.
Сара Бернар была чудовищно худа. В Париже бытовала шутка: «Подъехала пустая карета, и из нее вышла Сара Бернар». (Кагарлицкий Ю.И. Вглядываясь в будущее: Книга о Герберте Уэллсе. М., 1989. С. 288.).
Профсоюз американских домохозяек.
Лечение градусником.
«Русская литература, может быть, самое прекрасное из всех вероисповеданий». («Воспоминания о Корнее Чуковском». Лидия Либединская, «Литературу надо любить!..»)
«Шарль Фурье провозгласил, что «влечение человека соразмерно с его уделом». Это значит, другими словами, что всякое желание есть залог своего исполнения. Но ежедневный опыт доказывает совершенно противное, и недостаточность мощи повсеместно опечаливает умы молодые и пылкие. <...> Кому из нас не случалось проснуться в известное утро с таким аппетитом, что готов бы съесть солнечную систему как пирожок; дух горит деятельностью и страстью без границ; он хотел бы достать рукою утреннюю звезду, мог бы вывести заключение из всех законов тяготения и химии, но при первой попытке явить свое могущество, отказывают ему руки, отказывают ноги и все чувства: им не угодно служить ему... а между тем, сирена все поет: «влечение человека соразмерно его уделу!» В каждом доме, в сердце каждой девушки и каждого юноши, в душе святого, ставшего выше земли, вы найдете эту бездну между огромнейшим посулом идеала и скудною существенностью». (Ральф Уолдо Эмерсон, «Нравственная философия. Опыты».)
Есть вещи, в которых я разбираюсь лучше многих, и есть вещи, в которых многие разбираются лучше меня.
И сколько эта культурная ценность стоит?
«Гамлет»! В добром старом русском переводе Андрея Кронеберга 1844 года, бывшем отрадой юности Пнина, и его отца и деда! <…> ...Сколько бы раз вы не выискивали что-либо в английской версии, вам никогда не приходилось встречать той или другой благородной, прекрасной, звучной строки, которая на всю жизнь врезалась в вашу память при чтении текста Кронеберга в великолепном издании Венгерова. Печально!» (В.В.Набоков, «Пнин».)
Красиво до слёз.
Если что-то влечёт к себе: нравится или просто интересно — мы не должны спрашивать себя: почему нравится? почему интересно?
«Ёлки-палки». Предновогодняя продажа ёлок.
«К чему Ю.Г. [Юлиан Григорьевич Оксман, литературовед — А.Щ.] оказался совершенно равнодушным, это — к нашим занятиям структурализмом и семиотикой. 18 августа 1964 г. я писал ему об открытии первой летней школы по семиотике: «...завтра качу в Тарту, вернее — в южную Эстонию, где Ю.М.Лотман организует всесоюзный симпозиум по семиотике, которая сейчас бурно развивается, соревнуясь с кибернетикой (Вы не антисемиот?!)». (Егоров Б.Ф. Структурализм. Русская поэзия. Воспоминания. Томск., 2001. С. 374.)
«...Повседневные наблюдения свидетельствуют, что человека можно, как свечку, зажигать с двух концов — лишь бы фитиль достаточно выходил наружу». (Стерн Л. Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена. М., 2005. С. 499.)
Книга стихов как приложение к истории болезни.
Гейне: «Писателя Ауффенберга я не знаю, полагаю, что он вроде Арленкура, которого я тоже не знаю».
«Растворил я окно...» Любимый романс Ленина на слова великого князя Константина Романова.
Меня всегда интересовали люди с запредельным простодушием; не скажу, чтобы часто их встречал, но не раз и не два. Слушаешь и диву даёшься — как об этом можно говорить? А получается, что можно, и ничего страшного в этом нет, и, наверное, чему-то я от них научился. Все мы человеки, и переживания у всех одни и те же: что чувствую я, чувствует любой другой человек, разница в глубине и окраске чувства, а глубина и окраска зависят от наполнения души культурным опытом.
Хожу — чуть быстрей лунохода.
Приближение, но не сближение.
01.06.1993. «Теперь о делах. Насчёт «русского текста», то я или моя тень с удовольствием рады участвовать.* Представьте эффект: в редакционном списке — «тень Ю.Лотмана». Если тень самодержца могла Гришку Отрепьева усыновить**, а тень отца Гамлета проявляла разнообразную активность, то я тоже позволяю своей тени некоторую вольность (см. также О. Уайльда «Кентервильское привидение»)». (Ю.М.Лотман — Б.Ф.Егорову. Лотман Ю.М. Письма. М., 1997. С. 362.)
* Группа молодых петербургских филологов основала «российско-американский журнал» «Русский текст» (начал выходить с 1993 г.) и пригласила Ю.М. войти в редсовет и принять участие в качестве автора.
** Из «Годунова»: «Тень Грозного меня усыновила».
Быть организованным человеком и уметь организовать труд — разные вещи.
Изгибающийся от хохота. (н. м.)
Наедине с жизнью.
От мечтательного наклонения к читательному.
Прилетела бабочка — на пять минут — попозировать. Повертелась и улетела. Вспомнился Доде: «Здесь пролетела бабочка!» («Заметки о жизни»). Так и живёт во мне бабочка Доде много лет — как знак лёгкости.
Завод кончился. Или кончается.
<3 декабря 1992 г.> «У меня есть еще несколько замыслов, которые хотелось бы успеть осуществить, но трудно в конце сменить технику работы: перейти на диктовку вместо письма и на слушание вместо чтения. Но, скажу Вам откровенно, еще 2-3 написанные или ненаписанные статьи по сути дела науки не осчастливят и не обеднят. Главный смысл их — относительный: в том, чтобы сохранить внутреннюю личность до той минуты, пока живет личность биологическая. В былые годы я выражал это так: предположим, Вы оказались в море за много десятков километров от берега. Выплыть нет никакой надежды. Что делать? Барахтаться. Не для того, чтобы спастись, а чтобы сохранить личность до последнего мгновения. Вот я и барахтаюсь. Написанное звучит несколько пессимистически: не придавайте этому большого значения — это увлечение стилем». (Ю.М.Лотман — Б.Ф.Егорову. Лотман Ю.М. Письма. М., 1997. С. 359.)
По эллиптической орбите вокруг горшка.
Голос сел и продолжает сидеть.
Россия напоминает червивый гриб.
Военные награды Ю.М.Лотмана: орден Отечественной войны II степени, орден Красная Звезда и три медали — «За отвагу», «За боевые заслуги, «За оборону Кавказа».
Небытие... даже не назовёшь пространством без измерений. Понятие и только.
Известно, что сюжет «Мёртвых душ» подсказал Гоголю Пушкин. Если бы Пушкин сам написал «Мёртвые души», скорей всего, это был бы изящный анекдот, примыкающий к «Повестям Белкина».
О старообрядческих скитах в Вологодской губернии:
«Разбросаны эти скиты были за болотами на высоких местах, красной сосной поросших. Когда они появились — никто и не помнил, а старики и старухи были в них здесь родившиеся и никуда больше не ходившие... В белых рубахах, в лаптях. Волосы подстрижены спереди челкой, а на затылке круглые проплешины до кожи выстрижены — «гуменышко» — называли они это остриженное место. Бороды у них косматые, никогда их ножницы не касались — и ногти на ногах и руках черные да заскорузлые, вокруг пальцев закрюченные, отроду не стриглись.
А потому, что они веровали, что рай находится на высокой горе и после смерти надо карабкаться вверх, чтобы до него добраться, — а тут ногти-то и нужны.
Так все веровали, и никто не стриг ногтей». (Гиляровский В.А. Мои скитания. Люди театра. М., 1987. С. 22-23.)
«Ностальгия по варварству — последнее слово цивилизации». (Эмиль Сиоран, «Сиоран, или горькие силлогизмы на вершинах отчаяния».)
«Одно, что имеет смысл записывать — мелочи. Крупное запишут без нас». (З.Гиппиус, «Дневники»».)
Фристайл без лыж.
«Не отвергайте, не презирайте случайный рассказ, физиономию, навык, происшествие, словом, то, что глубоко запало в вашу душу; вместо них не несите своего поклонения тому, что, по общему мнению, стоит хвалы и удивления. Верьте им: они имеют корень в вашем существе. Что ваше сердце почитает великим — то велико. Восторг души не обманывается никогда». (Ральф Уолдо Эмерсон, «Нравственная философия. Опыты».)
«Не скоро я поняла, что в переменах его настроения повинны тысячи причин. И в первую очередь — бессонница. Работал он много, усидчиво, яростно, не щадя себя. Вставал спозаранку и садился за стол, когда еще в доме все спали. В старых-престарых продранных коричневых брюках, в изношенном пиджачке на плечах трудился он по утрам. А то еще наденет на себя старое пальто без пуговиц, подняв воротник, чтобы прикрыть голую шею. Ему было уютно в обношенной одежде. Все домашние вставали бесшумно, чтобы не помешать Корнею Ивановичу. Шум во время работы приводил его в бешенство. — Сволочи! — орал он, выскакивая из кабинета и запахивая пальто. — Не понимаете, что я работаю? А вы шумите? И с грохотом захлопывал за собой дверь, грозя кулаком. Но отходил быстро, зла не таил и, кончив работать, не помнил о своем взрыве. Но еще тише должно было быть, когда он ложился спать. Нельзя было кашлянуть. Нельзя скрипнуть дверью. Нельзя тяжело шагнуть. Нельзя громыхнуть посудой. Нельзя разговаривать даже вполголоса, нельзя засмеяться. Нельзя... Нельзя... Жизнь в доме замирала. Двигались на цыпочках, говорили шепотом. И никому в голову не приходило ворчать. Всю жизнь Корней Иванович страдал бессонницей, и усыпить его было очень трудно. Едва выучившись читать, дети терпеливо, часами читали ему перед сном. (Коля, сколько я помню, не читал.) Пока читали, все домашние мучились, переговариваясь шепотом. Если дверь кабинета бесшумно открывалась и читавший выходил, ликуя, — значит, заснул. А если появлялся с понурым видом, все понимали: не спит, «зачитать» не удалось. И весь дом погружался в уныние». («Воспоминания о Корнее Чуковском». Марина Чуковская, «В жизни и в труде».)
Воля как способность выполнять собственные решения.
Первый пыточный день.
Восьмитысячник (о пенсии).
У китайцев в семейных храмах висели таблички, отмечающие пять поколений. Когда появлялось шестое, первое снимали, и на стенах храма всё равно оставалось пять — объём памяти.
Красота — единственное, ради чего стоит жить.
«Caлтыкoв-Щeдpин, нa вoпpoc пoклoнникoв Mycopгcкoгo, интepecoвaвшиxcя eгo мнeниeм o Mycopгcкoм и пoлaгaвшиx, чтo oн пoчyвcтвyeт близкoe cвoeй нaтype в звyкax нoвoй кoмичecкoй мyзыки, — oтвeтил eдкoй кapикaтypoй cвoeгo caтиpичecкoгo пepa*. Вecь Пeтepбypг читaл этoт пacквиль нa мoлoдoй тaлaнт, зaкиcaя oт cмexa; cмeшнo paccкaзывaлocь, кaк нeкий гpoмкий эcтeт [В.В.Стасов — А.Щ.] выcтaвил нa cyд знaтoкoв дoмopoщенный тaлaнт и кaк ceй eдвa-eдвa пpoтpeзвeвший тaлaнт пpoмычaл cвoю нoвyю apию нa гpaждaнcкyю тeмy: oб извoзчикe, пoтepявшeм кнyт». (Репин И.Е., «Далёкое близкое».)
Примечание: воспитанный на итальянской опере, Щедрин не выносил речитативов, считая их оскорблением музыки.
* Салтыков-Щедрин М.Е. СС в 20 тт. Т. 15, книга вторая. М., 1973. С. 162-172.
Маслова? Это которая под поезд бросилась?
«ЖЗЛ». О себе в 3 лице.
«...К Ленину что-то притягивало. А узнать его было совсем нелегко. Откровенность ему была чужда. Он был очень скрытный. В разговоре с Гусевым, — я был при этом, —- вспоминая жизнь в Лондоне, — Ленин как-то сказал: — Нельзя жить в доме, где все окна и двери никогда не запираются, постоянно открыты на улицу и всякий проходящий считает нужным посмотреть, что вы делаете. Я бы с ума сошел, если бы пришлось жить в коммуне, вроде той, что в 1902 г. Мартов, Засулич и Алексеев организовали в Лондоне. Это больше, чем дом с открытыми окнами, это проходной двор. Мартов весь день мог быть на людях. Этого я никак не могу. Впрочем, Мартов вообще феномен. Он может одновременно писать, курить, есть и не переставать разговаривать хотя бы с десятком людей. Чернышевский правильно заметил: у каждого есть уголок жизни, куда никто никогда не должен залезать, и каждый должен иметь «особую комнату» только для себя одного. <…>
Как мог сентиментальничать и быть откровенным такой несентиментальный человек как Ленин, отличавшийся к тому же огромной скрытностью, которую он привил и Крупской? Она не столько из боязни полиции, а из боязни, что кто-нибудь может заглянуть в тайный «уголок» Ленина, подчиняясь его требованию, немедленно по прочтении уничтожала все поступившие лично к ней его письма». (Н.Валентинов, «Встречи с Лениным».)
Отсроченные проблемы. (н. м.)
«Спать так спать!» — как говорила Наташа Ростова.
«Сколько ученых, стойко вдохновенных людей совершают преступления против самих себя, начиная вдруг рядиться и перенимать манеры светских щеголей, волочась за причудливою, красивенькою девочкою, вместо того чтобы благоговейно и возвышенно-страстно остановиться перед женщиною с душою ясною, прекрасною, многообетною». (Ральф Уолдо Эмерсон, «Нравственная философия. Опыты».)
Это какая-то уж слишком нравственная философия. Я даже покраснел, читая.
Полинялые строки.
«У меня с ивритом нет проблем, отвечаю я любопытным, проблемы есть у тех, кто хочет поговорить со мной на иврите». (Игорь Губерман, «Книга странствий».)
Левая рука не знает, что делает правая, зато правая хорошо знает, что делает левая.
«Метафизики свидетельствуют о своем роде тяготения, присущем в феноменах умственных, а приводящие в ужас статистические таблицы Франца подводят под точность цифрового исчисления каждую прихоть, каждую блажь. Если один на двадцать или тридцать тысяч человек любит есть сапоги или женится на своей бабушке, то в каждых других двадцати или тридцати тысячах найдется человек, который тоже ест сапоги или женится на своей бабушке». (Ральф Уолдо Эмерсон, «Нравственная философия. Опыты».)
Как не похожи концы на начала... даже на середины.
Дым Отечества... Больше табачный.
«...Истинной и действительной причиной обстоятельства, которое привлекло к себе всеобщее внимание и на которое Пригниц и Скродерий расточили столько учености, остроумия и таланта, — является нечто совсем иное — длина и статность носа обусловлены попросту мягкостью и дряблостью груди кормилицы — так же как приплюснутость и крохотность плюгавых носов объясняется твердостью и упругостью этого питающего органа у здоровых и полных жизни кормилиц; — такая грудь хотя и украшает женщину, однако губительна для ребенка, ибо его нос настолько ею сплющивается, нажимается, притупляется и охлаждается, что никогда не доходит ad mensuram suam legitimam [до законной своей величины — А.Щ.]; — но в случае дряблости или мягкости груди кормилицы или матери — уходя в нее, — говорит Парей, — как в масло, нос укрепляется, вскармливается, полнеет, освежается, набирается сил и приобретает способность к непрерывному росту». (Стерн Л. Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена. М., 2005. С. 214.)
Что делал Бог, когда ничего не делал? На что употреблял до начала Творения свой нескончаемый досуг? (н. м.)
«Покажите мне хотя бы что-нибудь на этой земле, что началось бы хорошо и не окончилось бы плохо!» (Эмиль Сиоран, «Сиоран, или горькие силлогизмы на вершинах отчаяния».)
Жить прямолинейно.
«Как-то весной к нам в гости в Сааров приехал из Берлина с художником Натаном Альтманом и Эльзой Триоде Шкловский. Эльзу никто из нас не знал еще. Знаменита она была тем, что была на Таити и была сестрой Лили Брик. <…> К этому времени нам уже было ясно, что Шкловский тяжело болен безответной любовью к Эльзе, которая позволяла ему «болеть», но относилась к этому с раздражением. Мы узнали, что бедненький Шкловский стеснен в деньгах, кто-то говорил, что он имеет один воротничок и, будучи очень чистоплотным, сам стирает его ежевечерне и разглаживает, прилепив мокрым к зеркалу (это строго запрещалось в напечатанных инструкциях, висевших обычно на видном месте в сдаваемых комнатах гостиниц и пансионатов). Но что поделаешь! Надо было экономить средства для ежедневной покупки цветов, преподносимых Эльзе. Цветы Шкловский покупал на рынке рано-рано утром (они там дешевле), относил их в пансион, где жила Эльза, и клал перед дверьми ее комнаты, на выставленные ее для чистки туфельки. Мы были свидетелями этого трогательного обычая в Дрездене, когда все жили в одной гостинице. Я не знаю, нужно ли жалеть Шкловского за его безответную любовь и порицать Эльзу за жестокосердие. Думаю, что нет. Счастливым следствием всего этого несчастного романа стала великолепная книга Виктора Шкловского «Цоо»*, написанная в Берлине и изданная там же в 1923 году…» (Ходасевич В.М. Портреты словами. М., 1987. С. 156-157.)
* В действительности книга В.Шкловского называется «Zoo или Письма не о любви» (А.Щ.).
И у гениального Пушкина не всё гениально. Взять хоть балладу о короле Родриге или «Гусара».
Без божьей помощи.
«Кто не работает, тот не ест». В 20-е годы была выпущена серия декоративных тарелок с этим лозунгом.
Борьба добра и зла то же, что борьба ума и глупости.
«Вечером я [Юлиан Григорьевич Оксман, литературовед — А.Щ.] задавал Горькому вопросы (в том числе и об истории его дружбы с Буниным), а он объяснял некоторые из моих недоумений по поводу «Самгина». Утром, прощаясь со мною и А.Н.Тихоновым, A.M. неожиданно швырнул в камин какую-то солидную рукопись, что-то буркнув при этом Тихонову. Когда я спросил последнего уже в машине, что это значит — он ответил: «это воспоминания М.Ф.Андреевой о жизни на Капри». До этого эпизода я не подозревал о степени ненависти A.M. к любимой когда-то им женщине». (Егоров Б.Ф. Структурализм. Русская поэзия. Воспоминания. Томск., 2001. С. 379.)
Процесс бесконечен; последний мой выдох будет в диктофон.
С утра попозже.
Цепная реакция несчастий. (н. м.)
«Одна мысль о том, что я, как все, мог искренне быть, хотя бы одно мгновение, христианином, повергает меня в недоумение. Спаситель мне скучен. Я мечтаю о мироздании, свободном от интоксикации небесами, о вселенной без креста и веры». (Эмиль Сиоран, «Сиоран, или горькие силлогизмы на вершинах отчаяния».)
А приблизилось к В, но В к А не приблизилось. Сближение не состоялось.
Раскатывание голоса.
Джентльмены так не пахнут.
На плите: «Человек, который всё понимал буквально».
Сказать на бумаге.
Что касается смерти Ламетри и злополучного трюфельного паштета, то, что бы ни писала А.А.Акимова*, достоверно ничего не известно. Есть мнение, что слух этот пустила католическая церковь. Есть медицинское объяснение, согласно которому 42-летний ученый скончался от пищевого отравления, которое лечил 8-кратным кровопусканием (М.С.Шойфет, «Сто великих врачей»).
Казанова в «Мемуарах» описывает Ноэля, повара прусского короля: «Его Величество Фридрих Великий не прикоснулся бы к блюду, приготовленному не им. <…> Пирог, который причинил смерть Ламетри, был верхом кулинарного искусства Ноэля. Говорят, что знаменитый философ, умирая в чрезвычайных страданиях, громко хохотал. Он был обжора и, умирая, повторял: «О, невоздержанность! Я никогда не скажу, что ты — зло».
Если верить самому Ламетри, то по указаниям, оставленным в последних сочинениях, учёный был отравлен. Смерть его так и осталась загадкой.
*«Ламетри умер, объевшись паштета». — Акимова А.А. Вольтер. М. 1970. С. 226.
Путать «Мулинекс» с «Мультилексом».
В зависимости от того, как ведёт себя человек в пространстве, меняется образ пространства.
«Отец писателя Григория Кановича, портной по профессии, с осудительным сожалением сказал о соплеменниках пронзительные слова: «Мы слишком раскаляем утюг, гладя чужие брюки». И лучше об усердии еврейском не сказал, по-моему, никто». (Игорь Губерман, «Книга странствий».)
Любая из овидиевых метаморфоз блекнет перед тем, что делает время с людьми.
Все вежливы, и никому ни до кого нет дела.
«...Зовут в Аквиля на конференцию. А Аквиля — просто сказка: маленький город в горах, в 5 часах езды на машине на юго-восток от Рима. Там сейчас снег, узкие средневековые улочки, по которым гоняют на мотоциклах местные парни. Девицы серьезно ходят в церковь — собор XIV века — и выходят оттуда строго опустив глаза, а парни гоняют вокруг собора на мотоциклах, потом сажают на мотоциклы девиц, у которых сразу же меняется выражение лиц. Горная идиллия». (Ю.М.Лотман — Ф.С.Сонкиной. Лотман Ю.М. Письма. М., 1997. С. 414.)
Щедрецов без глянца.
Жена не обязательно должна быть лучшей в мире. Достаточно, чтобы одной из них.
Из трёх сестёр выбираю Надежду.
«Социализация средств производства создает новые небеса и новую землю, она настолько изменяет человеческую натуру, что бедствия, зло и пороки прежней жизни будут казаться «мифом». Из Киевских пропагандистов того времени, кажется, лучше всех эту веру излагала Катя Рерих [племянница Николая Рериха — А.Щ.]. Недаром же рабочий Иван о ней говорил: «Когда Катя рассказывает нам о социалистическом строе, глаза ее как звезды светятся, и все, о чем она говорит, так прекрасно, что я чувствую себя в раю». Если бы Кате в то время предложить вопрос — будут ли в социалистическом обществе кошки есть мышей, а петухи драться, она наверное, ответила бы — нет! Вера в рай социализма, а он всегда и прежде всего представлялся именно как социализация всех средств производства и уничтожение частной собственности, укреплялось у нас еще и верой, что рабочий класс — строитель будущего строя — обладает в отличие от других классов моральными качествами высочайшей ценности. Ему присуще чувство справедливости, самопожертвования для общего блага, отсутствие эгоизма и национализма, высокая степень солидарности со всеми угнетенными, глубокое уважение личности, жажда равенства, свободы, знания. Эти имманентные качества рабочего класса при строительстве социализма должны вспыхнуть и развиться с утроенной силой и потому опасения Семена Петровича [столяр, сектант — А.Щ.], что в строе, уничтожившем частную собственность, может быть господство каких то «злых» и «бессовестных» людей — является недоверием к прогрессу, к миссии рабочего класса». (Н.Валентинов, «Встречи с Лениным». Интернет.)
Абсолютная расхристанность и размагомеченность.
Постоянно слышишь: «История не знает сослагательного наклонения». Но каково её наклонение? Для верующего — повелительное; для таких, как я, изъявительное. Это если в терминах грамматики, а в исторической науке у истории одно наклонение — историческое.
Чем занимается первый отдел, мы знаем. А чем занимается второй?
Полулюкс для полувипов.
«В тот день, когда исчезнет последний неграмотный, нам надо будет облачиться в траур по человеку». (Эмиль Сиоран, «Сиоран, или горькие силлогизмы на вершинах отчаяния».)
В эпоху крестовых походов лук был дорог. Он считался панацеей от всех болезней. О его стоимости можно судить по тому, что в 1250 году французы выменивали своих пленных у сарацинов по цене восемь луковиц за человека.
Самый грязный участок самой грязной дороги. (н. м.)
Вся из нюансов.
«Попытка фармацевтического самоубийства» (В.В.Набоков, «Пнин».)
«Три дня прогостил у меня оригинал Вильгельм [Кюхельбекер — А.Щ.]. Проехал на житье в Курган с своей Дросидой Ивановной, двумя крикливыми детьми и с ящиком литературных произведений. Обнял я его с прежним лицейским чувством. Это свидание напомнило мне живо старину — он тот же оригинал, только с проседью в голове. Зачитал меня стихами донельзя; по правилу гостеприимства я должен был слушать и вместо критики молчать, щадя постоянно развивающееся авторское самолюбие.
Не могу сказать вам, чтоб его семейный быт убеждал в приятности супружества. По-моему, эта новая задача провидению устроить счастие существ, соединившихся без всякой данной на это земное благо. [Синтаксис нарушен в тексте письма. — А.Щ.] Признаюсь вам, я не раз задумывался, глядя на эту картину, слушая стихи, возгласы мужиковатой Дронюшки, как ее называет муженек, и беспрестанный визг детей. Выбор супружницы доказывает вкус и ловкость нашего чудака, и в Баргузине можно было найти что-нибудь хоть для глаз лучшее. Нрав ее необыкновенно тяжел, и симпатии между ними никакой. Странно то, что он в толстой своей бабе видит расстроенное здоровье и даже нервические припадки, боится ей противоречить и беспрестанно просит посредничества; а между тем баба беснуется на просторе; он же говорит:
«Ты видишь, как она раздражительна!» Все это в порядке вещей: жаль, да помочь нечем.
Между тем он вздумал было мне в будущем генваре месяце прислать своего шестилетнего Мишу на воспитание и чтоб он ходил в здешнюю ланкастерскую школу. Я поблагодарил его за доверие и отказался». (И.И.Пущин — Е.А.Энгельгардту, 21 марта 1845 г. В кн.: Пущин И.И. Записки о Пушкине. Письма. М., 1988. С. 200-201.)
Мнение, составленное И.И.Пущиным о Дросиде Ивановне, не помешало после смерти Кюхельбекера зачать от вдовы ребёнка: «Сын Пущина и Д.И.Кюхельбекер Ваня родился в Ялуторовске 4 октября 1849 г. во время пребывания Пущина в Иркутске. В январе 1850 г., оставив Ваню Пущину, Д.И.Кюхельбекер вернулась к отцу в Баргузин». (Там же, с. 480.).
Из письма Я.Д.Казимирскому от 18 января 1850 г.: «Вчера проводил Дросиду Ивановну, она отправилась с Пежемским и повезла детей Знаменского в Томск. <…> Дросида Ивановна остановится в Иркутске у Марии Николаевны. Прошу принять со свойственной добротою этот обломок Кюхельбекерова корабля…» (Там же, с. 250.)
Из письма Н.Д.Фонвизиной от 4-6 июня 1855 г.: «Когда в 850-м году, по возвращении моем из отрадного путешествия, я отправлял ее с казаком Пежемским в свою сторону <...>, она вручила мне, кроме Вани, свой капитал за десять процентов в год. В продолжение пяти лет я уже процентами уплатил ей половину капитала и делал это в том убеждении, что она беззаботна насчет своей фортуны. Вдруг она просит теперь, чтоб я ей выслал все деньги. Это прекрасно, но у меня их нет». (Там же, с. 300.)
Что думать после этого о мужчинах?
Скорей символизировать мужчину в доме, чем быть им.
Обязательства перед жизнью.
«Гуманитарное» я бы перевёл как «сугубо человеческое».
Чтоб остаться в памяти потомков, надо этих потомков создать.
Дом отдыха на дому. (н. м.)
«В какой бы пустыне ни возник цвет мысли и чувства, освящающий и возрождающий меня, — он мой». (Ральф Уолдо Эмерсон, «Нравственная философия. Опыты».)
Свободное переложение мысли Стерна: Бог может всё, кроме того, что содержит в себе противоречие. (По книге «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена».)
Самое плохое в обещаниях, что их надо выполнять.
«...Два Николая Ивановича — Соколов и Тотубалин, в просторечии «Николашки». <…> Ох, как «Николашки» всполошились, проведав про разговоры о моем приглашении! <…> Думаю, что их насторожила горячая рекомендация Д.Е.Максимова, тоже подозрительного для такой братии из-за своих символистских увлечений (ведь вскоре Максимову не разрешат делать докторскую диссертацию о Блоке, и он срочно сочинит о Лермонтове). (Егоров Б.Ф. Структурализм. Русская поэзия. Воспоминания. Томск., 2001. С. 387-388.)
Кто за то, что Бог есть? Кто против? Кто воздержался? Большинством голосов: Бог есть.
Надежда, граничащая с верой.
«Люди бывают плохие, хорошие, очень плохие и очень хорошие». (Майя Плисецкая, интервью.)
Была в своё время песня: «Что у вас, ребята, в рюкзаках?» Сегодня хочется петь иначе: «Что у вас, ребята, в головах?»
Новости теодицеи: если есть божья коровка, значит бог есть.
«Широкий читатель...» Полтора метра в плечах. Квадратный.
На колготках: «Проверено. Дыр нет».
«В смерти, брат Тоби, нет ничего страшного, все свои ужасы она заимствует из стонов и судорог — из сморкания носов и утирания слез краями полога в комнате умирающего. — Удалите от нее все это, что она тогда? — Лучше умереть в бою, чем в постели, — сказал дядя Тоби. — Уберите ее дроги, ее плакальщиков, ее траур, ее перья, ее гербы и прочие вспомогательные средства — что она тогда? — Лучше в бою! — продолжал отец, улыбаясь, потому что совсем позабыл о моем брате Бобби. — В ней нет решительно ничего страшного — ну сам посуди, братец Тоби: когда существуем мы — смерти нет, — а когда есть смерть — нет нас». (Стерн Л. Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена. М., 2005. С. 320-321.)
Третья сторона медали.
Авторесса.
Черчилль сказал когда-то, что дожил до столь преклонных лет, потому что никогда не стоял, если можно было сидеть, и никогда не сидел, если можно было лежать.
В диапазоне двух бесконечностей.
«Он рассказывал, почему отважился уйти из надежного приюта, куда еще ребенком его привезли привязанным к ламе между двух большущих тюков с пожитками. В долине, говорил он, было все, чего может желать человек: пресная вода, пастбища и ровный климат, склоны тучного чернозема, заросли кустарника, дающего вкусные плоды, а большой сосновый бор на одном из склонов высоко в горах задерживал лавины». (Уэллс Г. Избранные произведения. Л., 1979. С. 629.)
Из таких глупостей и состоит в основном жизнь.
Несчастье моё в том, что я всё понимаю буквально. «Минут через десять» я понимаю как через 10 минут.
«Не знаю, как другие, но я не получаю удовольствия от курения, если не вижу дыма». (Г.Уэллс)
«...Никем еще не воспет притягательный магнетизм светила дневного; а между тем, есть в природе одно существо, которое не только имя свое и самый облик заимствовало у солнца, но и активно правит ему свое богослужение от восхода до заката, все время поворачиваясь лицом к колеснице жизнедателя Феба, и т. д. — От подсолнечника монография перешла бы к его семенам и подробно остановилась бы на значении этого института, не с точки зрения ботаники, ни даже гастрономии, но с точки зрения социальной. Символ плебейства, с презрением скажут хулители; но это не так просто. На десятой станции я видел не раз, как самые утонченные формации человеческие, модницы, директора банков, жандармские ротмистры, подписчики толстых журналов, отрясая кандалы цивилизации, брали в левую руку «фунтик» из просаленной бумаги, двумя перстами правой почерпали из него замкнутый в серо-полосатую кобуру поцелуй солнца, и изысканный разговор их, из нестройной городской прозы, превращался в мерную скандированную речь с частыми цезурами, в виде пауз для сплевывания лушпайки. Этот обряд объединял все классы, барыню и горничную, паныча и дворника; и должна же быть некая особая тайная природная доблесть в тех точках земной поверхности, где совершается такое социальное чудо, — где обнажается подоплека человеческая, вечно та же под всей пестротой классовых пиджаков и интеллектуальных плюмажей, и, на призыв дачного солнца, откликается изо всех уст единый всеобщий подкожный мещанин...» (Владимир Жаботинский, «Пятеро».)
«Все мы стали людьми лишь в той мере, в какой людей любили и имели случай любить». (Пастернак Б. Охранная грамота. Шопен. М., 1989. С. 6.)
Оздоровление без выздоровления.
«Сын одного моего приятеля нашёл точную общую формулу проведения всех еврейских праздников. Она проста. Ведущий говорит: — В таком-то и таком-то веке такой-то и такой-то деятель решил извести еврейский народ до единого человека. У него ничего не вышло. А теперь давайте покушаем». (Игорь Губерман, «Книга странствий».)
Всё, что лежит на полу и выше пола, лежит не на месте.
«Всякий честный человек есть учитель». (В.В.Розанов, очерк «Поездка в Ясную Поляну».)
Гардеробщик в еврейском театре. (н. м.)
Фигура недоговорённости.
«...У Белинского на его жизненном пути оказалось обилие случайных событий, совпадений и несовпадений; начинался этот ряд с момента его рождения: великий князь Константин Павлович, будучи военно-морским начальником, обещал Белинскому-отцу, флотскому врачу, крестить младенца, но в последний момент какой-то случай отвлек его, будущего неистового Виссариона крестил другой сослуживец отца; а ведь если бы не случайность и если бы не состоялось другое событие, если бы Константин Павлович не отказался от царствования в пользу младшего брата Николая, то какое бы создалось парадоксальное сочетание: Белинский — крестный сын императора!» (Егоров Б.Ф. Структурализм. Русская поэзия. Воспоминания. Томск., 2001. С. 416-417.)
Лодочка течёт, но не тонет. (н. м.)
Вчера тучи, позавчера тучи, сегодня тучи... И это Солнечная система?
Флегматик похож на отсыревшее полено.
«Праздные люди замечают больше явлений и видят их глубже, чем люди деловые: никакой труд не ограничивает их кругозора; рожденные в вечное воскресенье, они наблюдают, причем им удается видеть и самих себя, занятых наблюдениями. Лень — это физиологический скептицизм, сомнение плоти. В мире, ошалевшем от праздности, только они, праздные люди, не были бы убийцами. Но они не являются частью человечества и живут, поскольку пот не льется с них ручьями, не испытывая последствий Жизни и Греха». (Эмиль Сиоран, «Сиоран, или горькие силлогизмы на вершинах отчаяния».)
2009. НИИ онкологии в Песочной, диспансер на Берёзовой аллее, онкологическая на Троицком поле, онкоклиника на Ветеранов...
Около парадной (только около моей!) растёт берёза. И дом свой я уже воспринимаю как филиал Берёзовой аллеи.
Вылечусь — начну водить экскурсии «Петербург онкологический».
Количество — в качество. Плешь — в лысину.
Смешно, но не весело. (н. м.)
Когда-то я обиделся за «нечистых трубочистов»: хорошие ребята, нужное дело делают, а Чуковский... Оказывается, не я первый. В фонотеке историка И.Д.Рожанского сохранились слова Чуковского, записанные в 1965 году:
«Среди моих сказок не было ни одной, которую не осуждала бы в те давние годы та или иная инстанция, пекущаяся о литературном просвещении детей. Сказка «Мойдодыр», например, была осуждена Главсоцвосом за то, что в ней я будто бы оскорбил трубочистов при помощи возмутительных строк: «А нечистым трубочистам — стыд и срам, стыд и срам!» С этим приговором вполне согласилась обширная группа тогдашних писателей в числе двадцати девяти человек, в том числе Агния Барто, которые выразили мне порицание в «Литературной газете» в открытом письме Горькому: как же так, у нас теперь рабочие на таком высоком пьедестале находятся, а тут вдруг вот пишут: «нечистые трубочисты»? Это же оскорбительно для трубочистов...» (Шилов Л. Голоса, зазвучавшие вновь: Записки звукоархивиста-шестидесятника. М., 2004. С. 287.)
Небытие — то, что не имеет измерений.
В молодости Анакреон был серьёзен. Каким мы его знаем, он стал после шестидесяти.
Если с усердием работать восемь часов в день, то можно выбиться в начальники и работать уже двенадцать часов в день. (н. м.)
«...Еще не рассвело. Из своей кельи я слышу голоса, одни и те же рефрены мирян, жертвоприношения банальному латинскому небу. Чуть раньше, ночью, слышались торопливые шаги идущих в церковь. Заутреня! Да окажись там Бог собственной персоной, явившийся поприсутствовать на литургии в свою честь, я ни за что не выйду из дому на такой холод! Однако, как бы там ни было, он должен существовать, потому что в противном случае жертвы этих существ из плоти и крови, преодолевающих свою лень, чтобы идти ему поклоняться, были бы настолько нелепыми, что рассудок помутился бы от одной мысли об этом. Все теологические доказательства кажутся пустяками в сравнении с этим переутомлением, которое вызывает недоумение у неверующего и заставляет придавать подобным усилиям хоть какой-то смысл и видеть в них хоть какую-то пользу. Если, конечно, не перевести все эти добровольные недосыпания в эстетическую перспективу и не постараться увидеть в суетности этих ночных бдений титаническое усилие, направленное на создание нового культа, культа Красоты абсурда и ужаса...» (Эмиль Сиоран, «Сиоран, или горькие силлогизмы на вершинах отчаяния».)
Ещё лет десять, и государство отделят от церкви.
Надежда как свойство разума интеллектуальней веры.
Закусываю, но не пью.
Понять чужое непонимание.
«Отец терпеть не может слова «настроение», — заметил однажды в разговоре сын его, Николай Корнеевич. Особенно не вдумываясь, я пожала плечами и, вероятно, сразу же забыла об этом разговоре. Но, очевидно, где-то в подсознании моем он сохранился, и я мгновенно вспомнила о нем, когда однажды на вопрос Корнея Ивановича о моей работе ответила, что мне не работается, почему-то нет настроения.
— Ах, у вас нет настроения? Вот как! — переспросил Чуковский таким елейно-вкрадчивым голосом, что я сразу почуяла недоброе. — Нет настроения, и вы не работаете? Можете себе это позволить? Богато живете! — Голос его все набирал и набирал высоту, и я вся напряглась, понимая, что самое страшное еще впереди. — А я ведь, признаться, думал, что вы уже настоящий профессионал, работающий прежде всего и независимо ни от чего. И разговаривал с вами как с истинным профессионалом, доверительно и надеясь на полное понимание даже с полуслова. Как я ошибся! Как я жестоко ошибся! Просто способная литературная дама с настроениями! Ах, я, старый дурак! — вопил Чуковский. — Ай-ай-ай! И часто это с вами бывает? Настроения! Скажите, пожалуйста! Ну ладно, тогда пошли отсюда, из моего кабинета. Нечего тут делать с настроениями. Раз уж настроения, то идемте вниз, на терраску. Пить чаек! С вареньем и с печеньем! Дамы любят варенье и печенье... Тут нас, слава богу, кто-то перебил, и Корней Иванович немного отвлекся. А когда мы снова остались вдвоем, он сказал очень просто, серьезно и спокойно:
— Я на вас тут накричал, но извиняться и не подумаю. Просто я забыл, что вы еще молодая, — очень уж всерьез вас воспринимаю.
— Не такая уж и молодая, — осмелилась возразить я.
— Однако достаточно молодая, чтобы надеяться, что это пройдет. Пройдет, пройдет, я в этом уверен. Хотите, я прочитаю вам статейку, которую накропал сегодня утром? Это было знаком к примирению, и мы провели остаток вечера интересно и дружно. И все-таки, провожая меня, Корней Иванович медовым голосом пожелал мне хорошего настроения и тем испортил мне дорогу домой. Но на другое утро я села работать. С тех пор вопрос о настроении стал для нас неким условным знаком, паролем. И когда случалось, что Корней Иванович, чаще всего в присутствии других людей, в общем разговоре, вдруг ни с того ни с сего изысканно вежливо осведомлялся о том, какое у меня настроение, я уже отлично понимала, что он в каждом случае имеет в виду, и научилась достойно отвечать на этот вопрос. И еще научилась — на всю жизнь научилась — находить в себе силы, особенные силы, бог знает откуда берущиеся, игнорировать так называемые настроения, подниматься над ними, уходить от них, любой ценой освобождаться от них для работы. И поняла, что только работа — единственное спасение наше от всех тягот, забот, обид и ранений, неизбежно наносимых нам жизнью. («Воспоминания о Корнее Чуковском». Маргарита Алигер, «Долгие прогулки».)
«В те годы (1919-1921) много говорилось и думалось о равноправии и раскрепощении женщин, моральном и физическом. А.М.Коллонтай сочинила доклад о вреде ревности и хотела, чтобы Совет Народных Комиссаров утвердил отмену ревности декретом, но до декрета дело не дошло. Горький дал мне прочитать этот труд.
Многие девушки мечтали быть оплодотворенными гениальным или, в крайнем случае, талантливым мужчиной, с тем чтобы, родив ребенка, расстаться с производителем и стать матерью-одиночкой, убежденные, что воспитание будущего гения должно быть делом только матери». (Ходасевич В.М. Портреты словами. М., 1987. С. 152)
Трогательное не тронуло.
У Набокова я мог бы научиться одному — не писать писем. Набоков писем не писал.
Тело души и душа тела.
Некоторые считают, что нормально и даже хорошо, когда женщина глуповата. Я так не думаю.
«Наутро после заключительного концерта нам случилось по какому-то делу зайти в старенький театр. На сцене царило необычное для дневных часов оживление: тут собрался весь технический, обслуживающий и административный персонал. Все были по-праздничному приодеты; нам объяснили, что ждут Л.В.Собинова, который обещал заехать ненадолго, чтобы всем вместе сфотографироваться. Леонид Витальевич не заставил себя ждать. Приветливый, веселый, жизнерадостный вошел он на сцену, радушно со всеми поздоровался и задержался подле самой старшей по возрасту билетерши.
— Вы давно работаете в театре? — спросил он, ласково пожимая ей руку.
— Тридцать первый год, — отвечала не без достоинства поседевшая в трудах и заботах женщина,
— Да мы с Вами одногодки, — весело подхватил Леонид Витальевич, — я тоже тридцать лет тружусь в театре.
Фотограф уже рассаживал на сцене большую группу рабочих и служащих, предусмотрительно резервируя для Л.В.Собинова кресло в центре. Когда неизбежная в таких случаях суета кончилась, Леонида Витальевича попросили сесть. Он взял под руку свою собеседницу — билетершу: «Мы оба — ветераны труда, вот мы и сядем рядком на почетном месте». Мягким усилием он принудил собеседницу сесть в предназначенное ему кресло, а сам непринужденно опустился на стоявший рядом стул». (Ремизов И.И. Леонид Витальевич Собинов. М., 1960. С. 6-7.)
Ни дать ни взять иллюстрация к рассказу М.Зощенко «Монтёр»:
«Конечно, если без горячности разбираться, то тенор тоже для театра — крупная ценность. Иная опера не сможет даже без него пойти. Но и без монтёра нет жизни на театральных подмостках».
Такая судьба — не петь в общем хоре.
«Есть люди, которым что-то препятствует низойти в природу; есть другие, которые лишены способности подняться над нею». (Ральф Уолдо Эмерсон, «Нравственная философия. Опыты».)
«Моя любовь к книгам, тяга к «окультуриванию» себя, потребность учиться, собирать, разузнавать, накапливать ерунду обо всем на свете — кто в них виноват? Удобства ради я предпочитаю приписывать эти недостатки своему происхождению: поскольку я вышел из народа поголовно безграмотных, то, может быть, моя неутолимая любознательность — своего рода реакция на это? или я расплачиваюсь за всех своих предков, для которых существовала одна-единственная книга, только и называвшаяся ими книгой как таковой, — иначе говоря, Библия? Приятно и, вместе с тем, унизительно думать, что целые поколения твоих были дикарями, местными. Юридически они были просто рабы, откуда и обязанность ничего не знать; я же чувствую себя собой, обязуясь знать все: оттого я и читаю все на свете, так что, в конце концов, времени на собственные разглагольствования у меня уже не остается». (Эмиль Чоран, «Записные книжки 1957-1972 гг.»)
Не подарок — дар.
«Ещё был жив Утёсов, и одна наша знакомая, его землячка-одесситка, пошла к нему в гости. Леонид Осипович развлекал её, показывая записки своих слушателей. Одну из них она запомнила наизусть, пересказала нам, тут зависть я и ощутил. Записка была от женщины, а содержание такое: «Я хотела бы провести с Вами ночь, и чтобы небу стало жарко, чертям — тошно, и я забыла, что я педагог». (Игорь Губерман, «Книга странствий».)
«Новейшие времена представляют замечательный пример <...> умственного переворота в лице Эммануила Сведенборга, родившегося в Стокгольме в 1688 году. Этот человек, казавшийся современникам сновидцем, экстрактом из лунных лучей, вел, без всякого сомнения, жизнь гораздо более существенную, чем кто-либо из живущих тогда на земле. И теперь, когда короли Фридрихи, Христиерны и все герцоги Брауншвейгские незаметно соскользнули в забвение, для Сведенборга настал час возникать в умах многих тысяч людей.
Его молодость и ранний образ жизни были, конечно, не совсем обыкновенны; они прошли не в посвистывании и танцах. Еще мальчиком он роется в рудниках и горах, усидчиво занимается химией, оптикой, физиологией, астрономией, математикой, чтобы найти образы, достойные, по своему размеру, поместиться в таком объемистом и многостороннем уме. Как бывает обыкновенно с великими людьми, Сведенборг, по разнообразию и количеству своих способностей, казался сочетанием многих даровитых личностей. Это было существо, сотворенное широко и обладающее всеми преимуществами величины. <...>
Сведенборг, ученый с детства, докончил свое образование в Упсале. Двадцати восьми лет он сделан был асессором Горного управления при Карле XII. В 1716 г., оставив родину, посетил университеты Англии, Голландии, Франции и Германии; издал свою книгу Doedalus Hyperboreus и с той поры, в продолжение тридцати лет, писал и издавал свои ученые сочинения. В 1718 г., при осаде Фридрихсгаля, совершил замечательный подвиг инженерного искусства, провезя сушею, по пространству четырнадцати английских миль, две галеры, пять шлюпок и небольшой корабль на подмогу королю. В 1721 г. опять путешествовал по Европе для обозрения рудников и плавильных печей.
С тою же энергией предался он и Богословию. В 1743 г., когда ему было пятьдесят четыре года, воспоследовало то, что называется его просветлением.
Металлургия, передвижение кораблей по суше и вся прочая ученость были поглощены этим состоянием восхищения. Он не издал с тех пор ни одной ученой книги, отклонился от своей практической деятельности, а посвятил себя на составление и печать своих многотомных богословских творений, издававшихся в Дрездене, Лейпциге, Лондоне, Амстердаме то за его счет, то за счет герцога Брауншвейгского или другого принца. Позднее он оставил свою должность асессора, но жалование выдавалось ему до конца жизни. В свое время эта должность поставила его в близкое знакомство с Карлом XII, который высоко его ценил и часто с ним советовался. Такое же расположение оказывал ему и наследник Карла. На Сейме 1751 г. граф Гопкен произнес, что лучшая «Записка» по финансовой части принадлежит Сведенборгу. Вся Швеция, как кажется, была проникнута отменным к нему почтением. Его необыкновенная ученость, практические сведения, присовокупившаяся к ним слава о даре второго зрения и необычайность религиозных познаний привлекали к гаваням, к которым он приставал во время своих путешествий, королев, дворян, духовных, моряков и толпы народа. Духовенство противилось изданию и распространению его религиозных творений, но он, кажется, всегда оставался в приязни с влиятельными лицами. Он никогда не был женат, вел чрезвычайно простой образ жизни, питался хлебом, молоком и овощами; в обращении был очень скромен и приветлив. Дом его стоял посреди большого сада. Он несколько раз посещал Англию, где, как кажется, ни вельможи, ни ученые не обратили на него внимания, и умер в Лондоне в 85 лет, от апоплексического удара, 29-го марта 1772 г. Видавшие его в Лондоне описывают его человеком тихим, похожим на лицо духовного звания. Он не прочь был выпить чашку кофе или чая и чрезвычайно любил детей. При парадной бархатной одежде он носил шпагу; на прогулках же — трость с золотым набалдашником. Довольно плохой портрет изображает его в старинной одежде и в парике; лицо имеет рассеянное и неопределенное выражение.
Гений, которому суждено было пролить на ученость того времени свет своего более утонченного знаний, переступить границы времени и пространства, проникнуть в таинственный мир духов и попытаться основать новую религию на земле, разобрал первоначальные письмена этих знаний в каменоломнях и кузницах, у горнов и у тигелей; на корабельных верфях и в анатомических залах. Быть может, ни один человек не в состоянии оценить всего достоинства его творений по такому множеству предметов. Но приятно знать, что его труды о рудах и металлах высоко ценятся людьми, сведущими в этом деле. Он, кажется, во многом опередил науку XIX столетия: опередил ее в астрономии, предугадав открытие седьмой планеты, — по несчастию, восьмой он не предугадал; опередил новейший взгляд этой науки касательно образования миров; по части магнетизма предугадал многие важные опыты и выводы ученых нашего времени; в химии опередил атомистическую теорию; в анатомии — открытия Шлихтинга, Монро, Уильсона; первый объяснил работу легкого». (Ральф Уолдо Эмерсон, «Нравственная философия. Опыты».)
Что лучше, чем быть собой?
Улица. Мальчик. Из сугроба торчит голова. Наверное, тот самый, дворовый.
Халиф Омар (634-644) о Коране: «Сожгите библиотеки: в этой книге всё, что есть от них ценного».
Коли б я був господарьем, то спав бы тільки на соломi и мазав би сапоги дёгтем. (н. м.)
Не мы выбираем путь познания, он выбирает нас. (н. м.)
Мужчина без намерений.
Старики не любят старух, в этом всё дело.
Поздравить картинно (открытка).
«В это время [середина 1860-х гг. — А.Щ.] Вологда была полна политическими ссыльными. Здесь были и по делу Чернышевского, и «Молодой России», и нигилисты, и народники. Всех их звали обыватели одним словом «нигилисты». Были здесь тогда П.Л.Лавров и Н.В.Шелгунов, первого, впрочем, скоро выслали из Вологды в уездный городишко Грязовец, откуда ему при помощи богатого помещика Н.А.Кудрявого был устроен благополучный побег в Швейцарию. Дом Кудрявого был как раз против окон гимназии, и во флигеле этого дома жили ссыльные, к которым очень благоволила семья Кудрявых, а жена Кудрявого, Мария Федоровна, покровительствовала им открыто, и на ее вечерах, среди губернской знати, обязательно присутствовали важнейшие из ссыльных. <…>
M.Ф.Кудрявая, по инициативе и при участии ссыльных, в своем подгородном имении завела большую молочную ферму, где ссыльные жили и работали. Выписаны были коровы-холмогорки, дело поставлено было широко, и в продаже впервые в городе появилось сливочное и сметанное масло в фунтовых формах с надписью «Кудрявая». Вскоре это масло стало поступать в большом количестве в Москву, в Ярославль и другие города. Для Вологды цена за фунт 25 копеек казалась дорогой — и масло это подавать на стол считалось особым шиком. Эта ферма была родоначальницей знаменитого и доныне вологодского масляного производства». (Гиляровский В.А. Мои скитания. Люди театра. М., 1987. С. 34-35.)
Качать авторские права.
Распространённая ошибка: описывать Небытие в категориях Бытия.
Частокол из восклицательных знаков.
Проснулся, потянулся, мысленно нырнул в прорубь, оделся и сел писать.
Перечитал раннего Бродского: перегружено информацией. Лирика должна быть прозрачна или полупрозрачна. «Поэзия, прости Господи, должна быть глуповата», — писал Пушкин Вяземскому и был прав. Глуповата — в смысле отказа от учёности и дидактичности. Ум в поэзии есть обращение к этическим и психологическим ситуациям существенно важным для человека.
«Протоптал дорожку к моему сердцу». Где она так мудрёно говорить научилась?
План провалился. И глубоко.
«Человек других слов». (Ю.М.Лотман)
Уж эти мне разделительные союзы!
Зарницы основного заболевания.
«