Geum.ru

Время, история входят на страницы герценовских записок не только через судьбу, мысли и чувства самого автора. Но и через многочисленные чужие судьбы

Вид материалаДокументы

Содержание


Для людей?
Подобный материал:

Время, история входят на страницы герценовских записок не только через судьбу, мысли и чувства самого автора. Но и через многочисленные чужие судьбы. Запечатлевая характерные черты биографий, Герцен воссоздает черты времени.

«Былое и думы» - густонаселенная книга. Чужих биографий тут множество. Еще до начала работы над романом Герцен писал: «Меня ужасно занимают биографии всех встречающихся лиц». А «встречающихся» было в его жизни десятки и сотни. В своих записках Герцен запечатлел встреченных с разной степенью полноты: иногда это портрет во весь рост, а порою лишь набросок, беглый очерк, профиль, силуэт, сделанный как бы мельком.

Замечательны на страницах «Былого и дум» портреты людей, опередивших время, двигавших время вперед – тех, на чьей стороне все помыслы автора, все его сочувствие. На их изображениях в качестве главной краски – поступок, деяние, действие. В 1843 году, в Дневнике, он записал, что может уважать только тех людей, которые «имеют храбрость поступка и всех последствий его». А так как в эпохи политического гнета слово – тоже поступок, необходимый, осмысленный и жестоко рискованный, то естественно, что на страницах своих записок он с великим уважением рассказал о тех, кто брал на себя смелость речи и при этом увел выговорить свое слово с такой отчетливостью и силой, что оно достигало слушателей даже сквозь толстые стены цензуры.

Чаадаев, Грановский, Белинский и другие – люди разных поколений, разных политических и философских взглядов, люди, находящиеся в сложных отношениях друг с другом и с самим Герценом, объединены в сознании автора именно тем, что имели мужество говорить, проповедовать. Их портреты на страницах «Былого и дум» - это портреты героев, осмелившихся своим словом стать поперек власти. Вот почему изображению их слова-поступка на герценовских полотнах уделено так много места.

Так, Белинский на страницах герценовских мемуаров – это сама проповедь, само противостояние, деятельное и непрерывное, мерзостям русской жизни. Причем чувствуется в каждом мазке, что кистью водила рука не только почитателя и друга великого литературного критика и политического деятеля, но и единомышленника и соратника.

Как всегда, у Герцена образ человека существует не сам по себе, – нет, сквозь него просвечивает облик эпохи, времени. Так, Белинский показан Герценом как вершина революционного протеста сороковых годов - протеста, которого сам он, автор записок, был деятельным участником.

«Я в мире боец», - сказал однажды в письме к одному из своих друзей Белинский. «Да, это был сильный боец», - подхватил в «Былом и думах» не знавший этого письма Герцен. Страницы, посвященные Белинскому в «Былом и думах», - это изображение цепи боевых эпизодов, показывающих мужество, находчивость, моральное превосходство бойца на окружающим его косным обществом. Характеристика Белинского (как и характеристика большинства героев «Былого и дум») сконцентрирована в его репликах – гневных, энергичных, каких-то словно бы взрывающихся. В речи Белинского – героя XXV главы «Былого и дум» - каждое слово и каждая интонация выражает революционную убежденность, энергию, страсть. Даже тот, кто никогда не читал ни статей Белинского, ни его писем составит себе ясное представление о них по тем коротким репликам, какие вложил ему Герцен в уста на страницах своих мемуаров. В этих репликах слышен тот же голос великого мыслителя, что и в его грозных статьях. Голос великого разночинца, обличителя монархической, помещичьей, крепостнической, ханжеской, лицемерной России.

«Он не умел проповедовать, поучать, - пишет Герцен, - ему надобен был спор. Без возражений, без раздражения он не хорошо говорил, но когда он чувствовал себя уязвленным, когда касались до его дорогих убеждений, когда у него начинали дрожать мышцы щек и голос прерываться, тут надобно было его видеть: он бросался на противника барсом, он рвал его на части, делал его смешным, делал его жалким и по дороге с необычной силой, с необычайной поэзией развивал свою мысль».

«Раз приходит он обедать к одному литератору на страстной неделе; подают постные блюда.

- Давно ли, спрашивает он, - вы сделались так богомольны?

- Мы едим, - отвечает литератор, - постное просто-напросто для людей.

- Для людей? – спросил Белинский и побледнел. – Для людей? – повторил он и бросил свое место. – Где ваши люди? Я им скажу, что они обмануты; всякий открытый порок лучше и человечественнее этого презрения к слабому и необразованному, этого лицемерия, поддерживающего невежество. И вы думаете, что вы свободные люди? На одну вас доску со всеми царями, попами и плантаторами! Прощайте, я не ем постного для поучения, у меня нет людей!».

«Спор оканчивался очень часто кровью, - пишет Герцен, - которая у больного лилась из горла: бледный, задыхающийся, с глазами, остановленными на том, с кем говорил, он дрожащей рукой поднимал платок ко рту и останавливался, глубоко огорченный, уничтоженный своей физической слабостью. Как я любил и как жалел его в эти минуты!»

Неспроста на этом полотне внезапно проступает пятно крови: хотя льется она не из ран, а из горла больного, она введена сюда нарочно, как косвенное доказательство, что бой тут шел настоящий, нешуточный. Герцен чувствовал, что у барьера столкнулись противоположные общественные силы. Он не называл их, но по-своему, по-художнически, этим пятном крови намекнул на жестокость борьбы. Ощущение близящейся жестокой схватки усилено этим пятном, внезапно окровавившем страницу.

В коротких репликах Белинского, воспроизведенных для нас Герценом, сохранен, словно в магнитофонной записи, живой, горячий голос героя, больше того: сохранена его интонация – та страстная интонация обличителя общественных язв, предъявлявшего свои обвинения от имени России, которая превратила частное письмо Виссариона Григорьевича к Николаю Васильевичу Гоголю в «Письмо Белинского к Гоголю», размноженное десятками рук, прочитанное сотнями глаз, – в документ такой грозной политической силы, что за чтение этого документа правительство посылало людей на каторгу.

В этом письме он писал: «Нельзя молчать, когда под покровом религии и защитою кнута проповедуют ложь и безнравственность, как истину и добродетель»; «Да если бы вы обнаружили покушение на мою жизнь, и тогда бы я не более возненавидел вас, как за эти позорные строки…»

Та же обличительная тема и та же неустрашимая энергия ненависти, что в этом письме, звучит в репликах Белинского на страницах «Былого и дум»: «На одну вас доску со всеми царями, попами и плантаторами!», «у меня нет людей!».

Созданный Герценом портрет – сильнейший во всех огромной литературе о Белинском, притом по времени первый (упоминать Белинского в России должно было запрещено), наложивший свою печать на все последующие – и при этом самый жизненно верный, доведенный до физической ощутимости. Ошибаясь в мелочах и датах, Герцен на веки веков запечатлел наружность, характер и, главное, самый голос Белинского – голос, звучавший в дружеских беседах и в журнальных статьях, как боевая труда. Каждая черта характера, быта Белинского и каждое его движение – походка и застенчивость, дрожание шеи или отодвинутый стул – это штрих на портрете, властью искусства воссоздающем с необычайной законченностью облик живого человека, физически слабого и духовно могущественного. Значение же и обаяние деятельности Белинского, того боя, в который он ходил каждый день, сконцентрировано в его кратких и сокрушительных репликах.

«- Что за обидчивость такая!» - гремит Белинский со страниц «Былого и дум», защищая Чаадаева от ханжеского упрека в оскорблении народа. – «Палками бьют – не обижаемся, в Сибирь посылают – не обижаемся, а тут Чаадаев, видите, зацепил народную честь…».

Присущее Герцену умение художественно воспроизводит человеческую речь и ею характеризовать и действующих лиц, и эпоху – в репликах Белинского проявилось, быть может, с наибольшею мощью.