смотрим на все происходящее только с вербальной, только с идео- логической точки зрения, совершенно упуская из вида визуальный, или иероглифический, аспект событий. Мы забываем о пестрых прутьях Иакова. А вместе с тем эти пестрые прутья, эта невербаль- ная иероглифическая сторона всего происходящего оказывает воз- действие на нас и на все, что с нами совершается не в меньшей, а может быть, даже в большей степени, чем постоянно осознаваемое нами вербальное и идеологическое воздействие окружающей сре- ды. В конечном итоге можно сказать, что наша жизнь и мы сами есть лишь арена борьбы визуального и вербального, иероглифиче- ского и идеологического. В контексте русской истории иероглифи- ческое и идеологическое конкретизируются в явлениях, которые можно определить, как иконоцентризм и литературоцентризм, и именно между этими двумя началами и раскачивается маятник рус- ской истории. Советская эпоха — это пик литературоцентризма, а постсоветское время — это тот момент, когда маятник на какой-то миг застывает в высшей точке амплитуды и вот-вот готов начать движение в противоположную сторону — в сторону некоей новой визуальности, природу которой еще трудно предугадать. Мне ка- жется, будет весьма полезно взглянуть на все с нами происходящее с такой точки зрения, тем более что, насколько мне известно, по- добных попыток еще никто не предпринимал.
***
Конечно же, когда я говорю о визуальности и иероглифично- сти, то тем самым подразумеваю всю совокупность получаемых на- ми визуальных впечатлений и ощущений. Однако во всей этой со- вокупности можно выделить моменты, обладающие повышенной иероглифической энергетикой и представляющие собой как бы мощные излучатели или источники невербальных информационных потоков. Одним из таких излучателей невербально-информаци- онных потоков является, безусловно, Московский Кремль. Москов- ский Кремль — это иероглифема русского национального сознания, и поэтому по состоянию его внешнего облика можно судить о со- стоянии нашего сознания, как по радужной оболочке глаза или по форме и состоянию ногтей можно судить о том, что происходит с нашим организмом. Каждое конкретное изменение в облике Кремля соответствует изменениям в соотношении иероглифического и идеологического в национальном сознании, и потому история видо- изменений Кремля может рассматриваться как история противо- стояния иконоцентричности и литературоцентричности.
Официальное начало эпохи литературоцентризма в России по- ложено Манифестом о вольности дворянства 1762 года. Этот мани- фест, открывший перед дворянством неведомые прежде возможно- сти досуга, создал условии для возникновения совершено особой усадебной культуры и также заложил базу для существования но- вого вида деятельности — художественной литературы, которая в России являлась дворянским предприятием по преимуществу. Такой качок маятника истории в сторону литературоцентризма не мог не сказаться на Кремле как на иероглифеме национального сознания. И действительно, посягательства на традиционный облик Кремля не заставили себя долго ждать. Именно таким посягательством яв- ляется проект постройки Большого Кремлевского дворца, предло- женный Баженовым. Согласно этому проекту стены и башни Крем- ля, выходящие на Москву-реку, должны были быть снесены, а на их месте воздвигнут грандиозный южный фасад дворца, выполненный в стиле классицизма. Этот фасад должен был доминировать над всем Замоскворечьем, перекрывая вид Соборной площади и других древних построек Кремля. Сам Баженов называл свою работу «про- ектом кремлевской перестройки», цель которой заключалась в том, чтобы «обновить вид сего древностью обветшалого и нестройного града». Образ баженовского дворца одушевлялся пафосом утвер- ждения классицизма, и если принять во внимание, что классицизм есть высшее проявление рационализма в архитектуре, то противо- стояние баженовского проекта и «древнего нестройного града», каким представлялся Кремль Баженову, есть противостояние ра- ционального и иррационального, идеологического и иероглифиче- ского. И таким образом, здесь просматривается явная попытка вы- вести национальное сознание из-под власти иероглифичности и подчинить его новому порядку вербальности и идеологичности.
Проект Баженова не был осуществлен по многим причинам, и в частности потому, что в результате прокапывания рва под фунда- мент дворца произошла осадка Архангельского собора, который пришлось укреплять специальными контрфорсами. Однако мне ка- жется, что основная причина отказа от баженовского проекта за- ключается в том, что в России того времени силы литературоцен- тризма еще недостаточно окрепли. На сей раз возобладала инерция иероглифичности, благодаря чему стены и башни вдоль Москвы- реки были восстановлены. Но литературоцентризм все же набирал силу, и этот процесс уже не мог происходить бесследно и беспо- следственно для Кремля, что обретало порою несколько причудли- вые формы. Так, в первые годы XIX века Кремль стал восприни-
маться как символ исторической славы России, однако это воспри- ятие начало обретать какие-то литературные контуры, накладыва- ясь на такие модные в то время литературные направления, как сентиментализм и романтизм, в результате чего в Кремле появи- лись псевдоготические сооружения, примерами чего могут служить шатер Никольской башни, построенный около 1806 года, и не до- шедшая до наших дней Екатерининская церковь Вознесенского мо- настыря. Примерно к этому же времени относится и снос древнего собора Николы Гостунского на Ивановской площади и надстройка архиерейского дома, превратившегося в Малый Николаевский дво- рец. В этой связи хотелось бы обратить внимание на две вещи, а именно: во-первых, на то, что мания надстраивать дома — это со- всем не советское ноу-хау, как это представляется сейчас, а во- вторых, на то, как не везет архитектору Казакову. О превращении дома московских генерал-губернаторов в здание Моссовета я уже писал, и вот снова приходится писать о сходной ситуации и снова в связи с именем Казакова. Но если дом московских генерал- губернаторов, превратившись в здание Моссовета, сумел дойти до наших дней, то архиерейскому дому не удалось уцелеть, даже пре- вратившись в Малый Николаевский дворец.
Однако наиболее кардинальные перемены в облике Кремля на- чали происходить в 30-40-е годы XIX века, и то отнюдь не случай- но, ибо это время есть время вхождения литературоцентризма в зенит своего могущества. И может быть, самое важное здесь за- ключается даже не в том, что это время есть время общенацио- нального признания Пушкина, формирования литературного рынка и связанного с ним литературного бума, а в том, что в России воз- никла возможность философской рефлексии и что сама Россия уси- лиями Чаадаева превратилась в философскую тему. Если время, непосредственно следующее за опубликованием Манифеста о вольности дворянства, было временем взрыхления почвы для про- израстания вербальности и идеологичности — почему проект Ба- женова в силу своей преждевременности так и остался проектом, — то 30-е-40-е годы — это время, когда вербальность и идеологич- ность начали приносить свои обильные плоды. Более того, именно в это время вербальность стала совершенно явно подавлять визу- альность, а идеологичность — подавлять иероглифичность. Все это проявилось не просто в том, что на территории Кремля стали воз- водиться новые и сноситься некоторые старые сооружения, но в том, что весь облик Кремля подвергся принципиальному изменению системы масштабных соотношений. Многие древние постройки на-
