нем располагается, так и в случае Вексельберга упраздняется раз- личие между утерянным и тем, что заменяет это утерянное, причем вопрос качества как того, что занимает привилегированное место, так и того, что заменяет утерянное, становится совершенно несу- щественным. Для того же, чтобы вопрос качества того, что занима- ет привилегированное место, и того, что заменяет утерянное, не мог возникнуть, нужно впасть в некую визуальную бесчувствен- ность, и именно эта визуальная бесчувственность и является сущ- ностью того, что обозначается словом «совок».
Выше я писал уже, что «советское — это прежде всего некра- сивое» и что некрасивость есть определяющий модус советской власти. Теперь можно несколько развить это положение и сказать, что некрасивость есть неизбежное следствие визуальной бесчувст- венности и, таким образом, именно эта визуальная бесчувствен- ность есть то, что порождало формы советской действительности. Однако самое любопытное заключается в том, что кульминация этой самой бесчувственности приходится не на советское, но на постсоветское время. Может показаться парадоксальным, но даже такое убогое и ничтожное явление, как визуальная бесчувствен- ность, нуждается в свободе, для того чтобы быть реализованной. В советские времена в условиях дефицита свободы визуальная бес- чувственность не могла реализоваться полностью, что проявлялось в том, что она не дерзала претендовать на что-либо и была в пол- ном смысле слова ни на что не претендующей визуальной бесчув- ственностью. Именно эта ни на что не претендующая визуальная бесчувственность порождала визуальные формы советской дейст- вительности 1970-1980-х годов. С крушением советской власти ви- зуальная бесчувственность обрела свободу. Она стала дерзновен- ной, она стала претенциозной, она превратилась в визуальную бес- чувственность в законе. Осознать, что такое визуальная бесчувст- венность в законе в полной мере можно при соприкосновении с Мо- сквой эпохи Лужкова. То, что раньше сдерживалось советской не- свободой, общей убогостью и скудостью средств, теперь расцвело буйным цветом, в результате чего визуальная бесчувственность превратилась в визуальный беспредел, а архитектурные открове- ния лужковской Москвы стали восприниматься не иначе как паро- дия и злобный пасквиль на архитектуру советского периода. Так, вся Москва наполнилась вдруг большими и малыми двойниками сталинских высоток, которые в отличие от своих прототипов испол- нены какой-то особой мертвенностью и каким-то особым безвкуси- ем. Тему пародии продолжают странные архитектурные парафра-
зы, как бы воспроизводящие контуры то гостиницы «Москва», то Военторга, то какого-нибудь другого снесенного здания, которое должно быть представлено теперь таким странным образом. Тра- диция унылости типовой советской архитектуры иногда совершенно парадоксальным образом находит продолжение в суперэлитных зданиях, примером чего может служить застройка так называемого золотого квадрата на Остоженке. Достаточно пройтись по переулку с характерным названием Бутиковский, чтобы надолго запомнить то ощущение напыщенной безжизненности, которое становится все более и более определяющим для московских пространств вообще. И конечно же, совершенно особое место во всем этом занимают та- кие архитектурные откровения, как комплекс на Красных холмах с Домом музыки и новое здание гостиницы «Националь», почти не- правдоподобное сочетание помпезности и убожества в облике ко- торых вводит в соблазн определить этот стиль как стиль «а ля ку- теж в Куршевеле». Впрочем, сейчас я больше не буду писать об этом, ибо писать об этом значит писать о национальной катастро- фе, которая происходит на наших глазах, но которую мы не в со- стоянии увидеть и в которой не отдаем себе отчета. Мне кажется, сейчас гораздо важнее попытаться понять причины сложившейся ныне ситуации, а для этого нужно более внимательно и более осто- рожно обращаться с такими понятиями, как советская действитель- ность, советская власть и советское наследие.
Конечно же, невозможно спорить с утверждением Блока об «исключительной способности большевиков вытравлять быт и уничтожать отдельных людей», так же как невозможно оспаривать тот факт, что на протяжении всего советского времени и больше- вики, и практически все коммунистические руководители вели себя в России, как албанцы в Косово, но все же нельзя сводить все толь- ко к этой проблеме. Нельзя представлять себе большевиков и со- ветскую власть в виде черта из табакерки и объяснять все с нами происходящее катастрофическими событиями русской революции. На самом деле и эти катастрофические события, и последующие за ними времена коммунистического правления есть лишь частные эпизоды, есть лишь отдельные проявления более долгосрочных и глубинных процессов, которые приводятся в движение двумя про- тивоборствующими началами, двумя противостоящими друг другу стихиями: стихией вербального и стихией визуального; стихией идеологического и стихией иероглифического. Мне кажется, что большинство заблуждений и недоразумений, связанных с попыткой понять наше настоящее и наше прошлое, связано с тем, что мы
