и в сопровождении вооруженной охраны, иначе она расхищалась. Следствием плохого питания стали вспышки различных заболева- ний. По баракам и палаткам разнеслись туберкулез, сыпной и брюшной тиф, а также оспа. По сей день никому неизвестно, сколь- ко работников умерло». Судя по этому свидетельству, быт строите- лей первых пятилеток практически ничем не отличался от быта ла- герных зэков, но самое главное заключалось в том, что эти быто- вые условия, объявляемые как временные, превращались в посто- янную и узаконенную норму жизни. В этом отношении крайне пока- зательна судьба великого архитектора-новатора Эрнста Мая, кото- рый был приглашен в Советский Союз специально для того, чтобы построить «город-сад» — Магнитогорск. Под давлением московско- го начальства, требовавшего не отставать от намеченного жесткого графика работ, проблема строительства жилья для рабочих оказа- лась оттеснена на последнее место в списке приоритетов. Двести тысяч рабочих, приехавших на Магнитострой, так и продолжали жить большей частью в бараках, палатках и землянках, грязных и лишенных элементарных удобств, если не считать таковыми улич- ные уборные. Попытка Эрнста Мая выстроить свой «социалистиче- ский город» в стороне от зоны промышленного загрязнения на- толкнулась на бюрократические препоны и в конце концов была раскритикована советской прессой. Временные жилища рабочих, вскоре ставшие постоянными, оказались непосредственно в зоне дымового шлейфа, тянувшегося от доменных печей. В 1934 году охваченный разочарованием Май покинул СССР, жалуясь на то, что в гитлеровской Германии и в сталинском Советском Союзе «чело- вечество вступило в эпоху упадка, подобную Средневековью».
Традиция барачно-земляночного быта продолжалась и в 1950-е годы на целине, и в 1960-е годы на освоении нефтяных месторож- дений Тюмени, и в 1970-е годы на БАМе. Такие задорные и искрен- не веселые кинокомедии 1960-х годов, как «Девчата» и «Карьера Димы Горина», практически воспевали этот убогий быт. То, что в этих кинокомедиях парни и девушки ходили в одних и тех же шап- ках-ушанках, телогрейках, ватных штанах и валенках, воспринима- лось как норма и не вызывало никакого протеста. Скорее наоборот, стремление к налаживанию быта, к уюту порождало разные нехо- рошие подозрения — во всяком случае, в кинофильмах 1960-х го- дов этим стремлением характеризовались, как правило, отрица- тельные герои. Наверное, именно поэтому идеальным героем 1960- х годов был геолог, абсолютно лишенный каких бы то ни было бы- товых привязок. Обычно такой экранный или песенный геолог чув-
ствовал себя хорошо только где-нибудь в пустыне или в тайге, а оказавшись в городе, в условиях налаженного быта, он начинал ис- пытывать душевный дискомфорт и мечтал только об одном — вновь оказаться «в поле». Наверное, наиболее характерным в этом отно- шении является фильм «Неотправленное письмо» — действительно выдающееся произведение, герои которого, играемые Смоктунов- ским, Урбанским, Самойловой и Ливановым, все время находятся в каких-то нечеловечески-экстремальных условиях и в конце концов все погибают. Мне кажется, что в этом фильме подмеченная Бло- ком удивительная способность большевиков к вытравливанию быта и к уничтожению людей получила некое идеальное и возвышенное воплощение, преисполненное подлинного трагизма и лишенное ложного советского пафоса.
Но конечно же, эта возвышенная, стерильная безбытность гео- логов могла быть достигнута только где-то в пустыне или в тайге, в повседневной же советской жизни речь должна была идти не о безбытности, но о редуцированном, изуродованном и обезображен- ном быте. Жалкий быт коммунальных квартир, запах общепита, со- стояние уборных — все это образовывало мощное невербальное информационное поле, в котором постоянно находился среднеста- тистический советский человек. Не меньшее подспудное воздейст- вие на сознание оказывало и качество одежды, обуви и белья, вы- пускаемых советской легкой промышленностью. Когда в 1950-е го- ды Ив Монтан и Симона Синьоре устроили в Париже выставку вы- везенного из Советского Союза нижнего белья, то там это вызвало шок, в то время как у нас это белье воспринималось вполне нор- мально. Редуцированность и загаженность быта проявляла себя и в процессе приема пищи, и в культуре застолья. Так, в середине 1950-х годов многие газеты и журналы обошел материал об одной колхознице, проглотившей вилку. Эта вилка была успешно извле- чена оперативным путем, но самое интересное заключалось в том, каким именно образом она была проглочена. Страшно проголодав- шись на работе и придя, наконец, домой, эта прославившаяся на всю страну женщина накинулась на еду с такой поспешностью, что, не разжевывая, проглотила кусок мяса, который застрял у нее в горле. Пытаясь пропихнуть его дальше, она столь энергично стала толкать его вилкой, засунув эту вилку в рот обратной стороной, что в желудке оказались разом и неразжеванный кусок мяса, и вилка. Конечно же, этот раблезианский случай представляет собой нечто экстраординарное, но все же он в достаточной степени характери- зует отношение к приему пищи, превратившемуся в сугубо утили-
