Томаса Манна "Иосиф и его братья"

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Томаса Манна "Иосиф и его братья", 4683.93kb.
• Размышления по книге Т. Манна "Иосиф и его братья", 326.82kb.
• Контрапункт в историко-теоретических воззрениях генриха манна и томаса манна, 314.18kb.
• Андрей тарковский и томас манн, 1693kb.
• Иосиф и его братья, 1766.45kb.
• [Происхождение и юные годы, 60.87kb.
• Творчество Томаса Манна, Эриха Марии Ремарка, Германа Гессе. 15. литература, 49.04kb.
• Имя Томаса Джефферсона одно из самых почитаемых среди американского народа, оно стоит, 784.58kb.
• Братья Грим Аэроплан Братья Грим Кустурица Братья Грим Барабан Браво Весенний день, 129.19kb.
• Курс, 2 семестр (ЗО) Список литературы для чтения по курсу: Иосиф Бродский, 25.62kb.

Вряд ли кто-нибудь из ученых сможет с уверенностью сказать, когда он совершит то или иное открытие, двинув тем самым вперед нашу цветущую цивилизацию. Озарение, как и любовь, «нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь». Оно всегда подстерегает ученого, как приятная неожиданность, разумеется, предварительно тщательно подготовленной напряженной работой сознания.

Неудивительно, что после появления кролика-элемента, мы легко можем проследить за всеми его связями. Существование нового элемента или новой ассоциации абсолютно прозрачно для нашего сознания, он включается в существующие картины. Ни Ньютон, ни Менделеев, ни Кекуле, ничуть не удивились необычным сновидениям или ассоциациям. Для этих ученых элемент, произведенный мозгом в такой неожиданный момент, был важным и вполне естественным звеном в длинной цепи размышлений, входя в существовавшие в их головах картины.

Ровно таким же образом обстоит дело и с самыми «обыкновенными» озарениями. Любой мыслитель легко включает новообразованный элемент в существующие картины, и легко прослеживает все его связи. Впрочем, то же самое можно сказать и об открытиях на бытовом уровне.

Свидетельствует ли сказанное выше об удручающей беспомощности нашего сознания? Очевидно, да, если вести речь о сознании «свободно парящем» в некой пустоте. Впрочем, также беспомощен сам по себе и мозг. И лишь вместе они представляют собой могучую творческую силу.

Любопытен в этой связи, пример великого сыщика Шерлока Холмса, пользовавшегося прославленным Артуром Конан-Дойлом дедуктивным методом. Холмс, в беседах со своим другом не раз говорит, что секрет его успехов состоит в исключительной наблюдательности, а также использовании этого самого метода, позволяющего до мелочей восстановить картину того или иного происшествия.

На самом же деле, знакомясь с текстами рассказов о сыщике, мы убеждаемся в том, что «дедуктивный метод», или метод логической дедукции лишь в малой степени помогал Холмсу распутывать загадочные преступления. Владение этим методом, который заключается в последовательном выводе из ограниченного набора логических посылок определенных выводов, демонстрирует как раз доктор Ватсон, добросовестно связывая наличие следов от клыков на трости, с наличием собаки у ее владельца. Действительно, пользуясь таким методом можно добиться успеха, однако в решении весьма несложных задач.

Сам же Холмс непрестанно задает вопросы своему мозгу, фокусируя его внимание на достаточно необычном наборе картин и элементов, связанных вместе лишь парадоксальным чутьем детектива. Мозг, в свою очередь, выдает на гора парадоксальные выводы, которые сознание затем обрамляет изящными комментариями, создавая благодаря этому звену целостную картину происходящего.

Ну а осмыслив благоприобретенный элемент, Шерлок Холмс создает у доктора Ватсона и у нас с вами полную иллюзию того, что ему действительно удалось пошагово восстановить события, приведшие к трагедии.

Мы еще вернемся к методу Шерлока Холмса, поскольку рассказы о нем являются одной из немногих в литературе демонстраций работы человеческого мышления в условиях, когда перед ним стоит определенная задача.

А пока поговорим о других особенностях наших взаимоотношений с мозгом. Прочитав настоящую главу до этого места, читатель может подумать, что затейливое общение с собственным мозгом удел ученых и мыслителей. На самом деле это совсем не так, и то, о чем мы говорили, есть проявление реакций совершенно обычных и естественных для «обыкновенного» человека. Другими словами, именно эти реакции используются нами на бытовом уровне, при решении повседневных задач.

И частенько случается, что мозг выкидывает самые любопытные коленца, которые мы воспринимаем как должное. Ведь мы чуть ли не каждый день общаемся с мозгом по поводу тех или иных наших поступков, пользуясь его помощью взвешивая за или против какого-то предприятия, или стараясь, при его поддержке, максимально прояснить запутанную ситуацию.

При этом, занимаясь повседневными делами, мы часто предпочитаем беспристрастному анализу, эмоциональные впечатления, корректируя таким образом работу «холодного рассудка». Иногда, идя на поводу у своих эмоций, мы задаем мозгу задачи, которые были бы совершенно непосильны для него, будь он чем-то вроде искусственной машины, которая не может воспринимать нерациональные элементы. Более того, зачастую наши действия подчинены не точному расчету, а движениям души. Кажется, что наши бесконечные «хочу», «не хочу», «люблю», «ненавижу», «предпочитаю», «нравится» должны беспрерывно конфликтовать с отлаженными механизмами мозга. Так, по крайней мере должно казаться, исходя из опыта построения искусственных машин. Однако мозг, на самом деле, ведет себя в этой среде вполне естественно, его картины включают в себя наши эмоциональные переживания, а его логика с легкостью ими оперирует.

За примерами подобной гибкости мозга далеко ходить не надо, каждый может заметить их, понаблюдав за собой хотя бы полдня. Я же воспользуюсь примером из повествования об Иосифе, примером любопытным и показательным, тем более, что в разбираемом случае человек обращается к мозгу за мотивацией своего решения, «играя в строгий анализ». Речь идет о том самом моменте, который повлек за собой второе низвержение Иосифа, вторично переломив его судьбу. Речь идет о том моменте, когда его отношения с госпожой уже совершили полнейший переполох в его голове, перевернув множество картин, которые сам Иосиф еще за несколько лет до этого считал незыблемыми.

Итак, с утра Иосиф отправился на большой ежегодный праздник, еще не зная, чем завершится этот злополучный день. Слово Томасу Манну:

«Иосиф провел день, слоняясь по улицам, с любопытство задерживаясь то на храмовой ярмарке, то на жертвенном пиршестве, то среди зрителей божественного действа, - с мыслью, впрочем, что еще засветло, вернее даже в конце дня, до всех остальных домочадцев, он должен будет возвратиться домой, чтобы, исполняя обязанности главы хозяйства, ответственного за обобщающий надзор, убедиться путем осмотра длинной кладовой (где он некогда получал у писца, ведавшего питейным поставцом, угощенье для Гуия и Туий) и палаты пиров в готовности дома к новогоднему торжеству и празднованию повышения в чине.

Он собирался и считал важным произвести этот осмотр, эту проверку в одиночестве, без помех, в еще пустом доме, прежде чем подчиненная ему челядь – писцы и слуги – вернется с праздника. Так, считал Иосиф, ему положено, и для вящего обоснования своего намеренья он перебирал в уме всякие назидательные изречения, которых вообще-то не существовало на свете и которые он с этой целью сочинял сам, притворяясь, что дело идет об испытанной народной мудрости, такие, например, как: «Званье непростое – бремя золотое»; «За то и почет, что хлопот полон рот»; «Последний при счете, да первый в работе» – и тому подобные золотые правила. А придумывать их и твердить он начал с тех пор, как дорогой, во время водной процессии, узнал, что его госпожа отказалась по нездоровью участвовать в пляске Хатхор и осталась дома одна – ибо покуда он этого не знал, он и думать не думал ни о каких изречениях и не выдавал их себе за опыт народа; не было у него и того отчетливого теперь ощущенья, что, согласно этой крылатой мудрости, он должен первым, опередив других слуг, вернуться в пустой дом, чтобы последить за порядком».⁵²

Итак, мы видим, как верно служит мозг Иосифу в весьма двусмысленных обстоятельствах. Вначале он совершенно справедливо увязывает то, что Мут-эм-энет осталась одна дома, с картиной взаимного влечения ее и Иосифа. Эта задача выполняется мгновенно, но тогда Иосиф, озабоченный неудовлетворительностью такой мотивации, в тайне от самого себя, театральным шепотом, просит мозг найти более удовлетворительную мотивировку его стремлению побыстрее вернуться домой. И мозг, как верный сообщник, тут же находит достаточно весомую причину – необходимость присмотреть за запасами, выдвигая уже ее в качестве основной для того, чтобы уйти с шумных празднеств. При этом и Иосиф и его верный мозг, памятуя о первой и основной мотивировке, хранят о ней заговорщицкое молчание.

Не правда ли любопытный эпизод. Впрочем, в верности собственного мозга может не сомневаться каждый из нас, ведь мозг, как никто понимает хозяина и потакает его прихотям. Если вопрос сознания позволяет мозгу создать приемлемый ответ, он несомненно будет предъявлен, даже если налицо явная абсурдность действий вопрошающего.

Коль скоро мы затронули роман Манна, хочется коснуться и еще одной особенности нашего восприятия, о которой подчеркнуто говорит автор романа. Речь идет о нашем восприятии возраста героев этой истории. Писатель то и дело ловит нас, указывая на то, что дети, подростки, юноши с течением времени взрослеют и стареют, тогда как мы продолжаем считать их возраст неизменным. Впрочем, такому же искушению поддается и сам автор Торы, ведь в его скудном повествовании герои действительно практически не меняются, а возраст Иакова упоминается лишь для того, чтобы подчеркнуть его значимость. Годы не имеют значения для автора Библии. Это, конечно, просто объяснить тем, что для него, мыслящего эпохами, человеческая жизнь сжимается в один миг, однако такое объяснение не кажется нам исчерпывающим. Писатель сам поддается обаянию собственного творения. Ему самому хочется видеть Иосифа вечно молодым и прекрасным, а его братьев все теми же юношами, правда женившимися и вырастившими детей. Ему и в голову не приходит, что у смертного одра Иакова собрались уже в большинстве своем почтенные старцы, или, во всяком случае, люди в солидном возрасте.

Та же напасть преследует и Манна, и каждый раз с усилием стряхивает наваждение, разочаровывая одновременно читателя. Однако читатель забывает о словах автора уже через пару абзацев, а сам писатель, словно забывшись опять продолжает творить обманы.

Почему так происходит. Почему мы с трудом воспринимаем взросление и старение героев романа? Возможно, в эту ловушку мы попадаем из-за беззлобных происков нашего мозга, которому мы привыкли бесконечно доверять.

Читая роман, мы как будто проживаем с персонажами их жизнь, причем эта жизнь, в реальности растянутая на годы, проходит перед нами за дни, или за недели. Читаемая книга ничуть не менее реальна для нас, нежели окружающая действительность, а последняя действительно не слишком меняется за тот короткий срок, что может понадобиться нам для прочтения художественного произведения.

Картины нашей собственной жизни, являющиеся центральными во всем мире картин, меняются крайне медленно, поскольку новые элементы поступают в них постольку, поскольку мы их проживаем. Эти картины, очевидно, и являются естественным временным эталоном для нашего мозга. Иными словами, мы воспринимаем изменения в окружающем мире, через изменения в нашей собственной жизни. Мы не замечаем этого, когда сталкиваемся с вещами, привычно нас окружающими, составляющими плоть и кровь картин нашей жизни, однако стоит нам вновь встретиться с человеком, которого мы не видели много лет, мы ощущаем определенный дискомфорт, который впрочем исчезает по мере того, как мозг дополняет картину, связанную с ним, новыми элементами, синхронизируя ее развитие с развитием наших собственных «якорных» картин.

И если окружающие реалии мы еще можем привести в соответствие с временным ощущением себя, то реалии художественного произведения упорно не хотят выстраиваться в соответствии с «нашими» схемами. С одной стороны, годы насыщенные событиями в романе сжимаются для нас в дни, глобальными событиями небогатые, что не позволяет мозгу выстраивать картины персонажей в соответствии с течением нашего собственного событийного времени. С другой, обстоятельства, сопутствующие жизни героев, редко пересекаются с обстоятельствами нашей собственной жизни, что, в свою очередь, не позволяет выстроить картины «по аналогии».

Таким образом, построив в самом начале романа достаточно полный образ Иосифа, мозг упорно не желает отказываться от него в дальнейшем, находя аргументы нашего сознания неубедительными. Он не видит достаточных оснований для того, чтобы достраивать созданные картины в соответствии с возрастными изменениями героев, да и не находит достаточного количество элементов, чтобы создать новые картины.

Писатель, сочиняющий книгу, находится в несколько другом положении, поскольку для него происходящие события растянуты на годы, за которые в жизни самого писателя происходят значительные события, позволяющие идти вперед внутреннему времени картин его жизни. Именно это позволяет писателю иногда спохватываться, вспоминая, что и он сам был не таким, создавая Иосифа-подростка, описывая Иосифа-мужчину…

Но ход его внутренних часов все-таки не так скор, и он тоже забывает о реальном старении героев.

Этот любопытный парадокс ощущается, когда мы читаем любое литературное произведение, в котором действие растянуто во времени. Он ощущается и тогда, когда мы слушаем рассказы о людях, давным-давно ушедших из нашего ближайшего окружения. Эти люди также взрослеют и стареют как-то ненатурально, виртуально, если, конечно, мы не находим точек соприкосновения с нашей собственной биографией.

Вернемся к Иосифу. Мы помним, что оставили его в тот момент, когда он вместе со своим мозгом создавал убедительную мотивировку для более раннего возвращения домой. Мы прекрасно знаем, что он действительно вернулся в дом Потифара пораньше, и знаем, что именно это стало причиной трагедии, которая не могла не случиться. Решение домашнего суда Иосиф был приговорен к ссылке в далекую крепость.

Путь к ней молодой еврей должен был проделать по Нилу, ибо именно великая река была основной магистралью, соединявшей различные египетские номы. Сказать по правде, в Египте вообще практически не было дорог, помимо этого водного пути, и потому любое путешествие протекало именно по реке. Иосиф, как человек, занимавший до своего второго падения должность весьма высокую, также неоднократно совершал более или менее длительные путешествия по стране, созерцая с борта своего струга прибрежную жизнь городов и сел. И новое путешествие в унизительном положение пленника могло напомнить ему о том, как он был «хозяином жизни». Однако в дороге совсем иные воспоминания обуревают Иосифа:

«Путь был далекий и долгий –Иосиф невольно вспоминал свое другое, раннее путешествие, когда он – с тех пор прошло уже семь лет и три года – вместе с купившим его стариком, а также с Мибсамом, зятем старика, Эфером, его племянником, и его сыновьями Кедаром и Кедмой впервые доверился этим волнам и за девять дней доплыл из Менфе, где жил Закутанный, в Но-Амун, город, где жил царь. Но далеко за Менфе, далеко за золотой Он и даже за Пер-Бастет, город кошачий, предстояло ему проплыть на этот раз вспять; ибо горькая цель пути, Цави-Ра, находилась глубоко в земле Сета и Красного Венца, то есть Нижнего Египта, уже в Дельте, в одном из рукавов округа Мендес, или Джедета, и то, что его везли в этот мерзкий козлиный округ, прибавляло какое-то особое чувство опасности к той общей подавленности и грусти, которая владела Иосифом, хотя и сопровождалась, с другой стороны, торжественным ощущением судьбы и задумчивой игрой мыслей».⁵³

Почему же Иосифу вспоминались не минуты его величия, а его первое путешествие по величественной реке? Почему мозг, в ответ на запрос сумрачного сознания подавленного Иосифа, разворачивает перед ним картину его первого плавания по реке. Очевидно, скажете вы, потому, что обстоятельства и того и другого плавания были сходными – и в одном и в другом случае Иосифа в конце концов ждала неизвестность, неизвестность с оттенком горечи и надежд. Это, наверное, справедливо, но только отчасти. Кроме того, воспоминание о первом путешествии было гораздо ярче всех последующих, и именно оно составило основу картины, рисующей в сознании Иосифа Нил. Именно впечатление от первой встречи с рекой оказалось незабываемым, перевесив все позднейшие впечатления от почестей, воздававшихся его лодке по обе стороны реки.

Ну а необычайное эмоциональное возбуждение заставило мозг, как губку впитать многочисленные элементы новой картины, с тем, чтобы в нужный момент воспроизвести ее, уловив непроизвольный запрос сознания.

В этом нет ничего необычного, напротив, именно с таким поведением мозга сталкиваемся каждый день мы, и дорога, которой мы каждый день идем на работу, значит для нас куда меньше, чем заветная тропинка в лесу, независимо от того, что первую мы проходим сотни раз, а вторую – считанные.

Очевидно, наличие в новых элементах сильного эмоционального привкуса, выделяет их, заставляя мозг, обратить на них особенное внимание. Включение в картину, формируемую сознанием, чувств сразу же ставит ее в особое положение. Почему это происходит?

Очевидно, ответ на этот вопрос следует искать среди наследства, которое мы получили от наших животных предков. Понятно, что наиболее важная картина должна быстрее и легче всего вспоминаться. Следовательно, должен существовать механизм, выделяющий эти наиболее существенные, жизненно важные картины, из числа других. Справиться с этой задачей поможет, несомненно, элемент-маркер, вызывающий моментальную и безусловную реакцию.

У животных, в силу относительно слабого развития сознания вряд ли можно было бы определить «логический» элемент, который удовлетворительно выполнял бы данную функцию. А ведь от ее существования часто зависело выживание особи, а значит, и всего вида. Мы уже говорили о том, что животное не может самостоятельно делать прогнозы или конструировать элементы, используя лишь внутренние резервы. Это значит, что наибольшее значение для них приобретает опыт, или картины, сформированные из внешних элементов. Некоторые из этих картин менее значимы, но некоторые, отражающие критические ситуации в жизни особи, крайне важны.

Именно эти картины очень четко фиксируются в мозгу, и моментально всплывают в памяти, стоит только затронуть отдельные их элементы. Это позволяет зафиксировать «правильную» реакцию, «правильное» поведение в той или иной критической ситуации.

Вызвать же мгновенную «нужную» реакцию можно лишь в том случае, если в картине присутствует очень сильный маркер, в роли которого и выступают эмоциональные элементы. Мы знаем, что сильные эмоции у людей, и достаточно близких к ним животных, сопровождаются одномоментным выделением сильнодействующих химических веществ, влияющих на реакции различных систем организма. Естественно, что этот механизм применяется природой в первую очередь в качестве средства, обеспечивающего реакцию выживания в тяжелом положении (а также, в качестве поощрения в ситуации, доставляющей удовольствие).

Это, в свою очередь, позволяет с уверенностью предположить, что связанные с химическими реакциями эмоциональные элементы-маркеры, использовались для того, чтобы обеспечивать реакцию на элементы картины, которая целиком отражала угрозу жизни животного, либо удовольствие им получаемое.

Вероятно, и человеку на первых порах такой защитный механизм был необходим, и лишь со временем, когда экстремальных ситуаций в его жизни становилось все меньше и меньше, его эволюционное значение отходило на второй план.

Однако, сам механизм сохранялся, и теперь, когда в нашем сознании всплывают элементы картины, связанной с сильными ощущениями, вся она мгновенно встает перед нами, вытесняя все остальные. Нечто подобное произошло с Иосифом, когда его сознание, равнодушно отмечавшее движение лодки вдоль берегов реки, вдруг наткнулось на элементы картины первого плавания по Нилу, включавшей в себя сильнейшие эмоциональные элементы. Неудивительно, что именно эта картина была тут же восстановлена мозгом, и стала занимать его сознание.

Впрочем, каждому из нас знакомо, наверняка, то чувство воспоминания, когда казалось бы незначительная деталь заставляет навернуться на глаза слезы горя, радости, или умиления, и наверное, многие из вас, бывая в критических ситуациях, потом вспоминали их, наткнувшись на незначительный элемент, составлявшей их картины.

В заключении, я хотел бы вернуться к тому, с чего начал. А именно, к тому, что наши творческие способности напрямую зависят от умения нашего сознания грамотно задавать вопросы нашему мозгу, или, правильнее сказать, грамотно вести с ним диалог. Квалифицированное общение с мозгом позволяет нам получать от него необходимую информацию, как в том случае, если мы что-то вспоминаем, так и в том случае, если хотим приоткрыть завесу тайны над чем-то, нам пока неизвестным.

Мы согласились на том, что это общение непосредственно связано с использованием в нашем мышлении принципа картин и элементов, и наши обращения мозга достигают наибольшего эффекта тогда, когда мы этот фактор учитываем.

В связи с этим, возникает вполне практический вопрос: как же оптимизировать процесс «думания», и как сделаться умнее?

В какой-то степени, ответу на этот вопрос посвящена следующая глава, в которой речь пойдет об уровнях мышления человека.