Geum.ru

Томаса Манна "Иосиф и его братья"

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 5. Реализация органических принципов в работе мышления.
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   13
^

Глава 5. Реализация органических принципов в работе мышления.




Предыдущую главу мы закончили рассуждениями о том, что в сознании человека используются те же механизмы, что и в органических построениях Природы. Что, подобно ей, сознание пользуется системами, составленными из элементов. Правда, если в случае с Природой эти элементы были вполне материальны, то сознание пользуется элементами информационными.

Как и в природе, в сознании системы-картины составляют многоуровневую иерархию, в рамках которой картина низшего уровня входит в картину высшего на правах элемента.

Мы разбирали несколько примеров специфических картин, с которыми работает сознание, говорили о том, что принцип объединения элементов в картины используется в организации работы зрительных механизмов, а также при составлении целостной картины внешнего мира на основании данных, полученных от органов чувств.

Принципиально другой разновидностью картин являются картины, построенные из самых разнообразных информационных элементов, объединенных единой темой (что-то наподобие определенной экосистемы в определенном ландшафте). Именно такие картины преобладают в сознании, и именно благодаря их существованию мы способны думать и вспоминать.

Попробуем обратиться к литературе за примерами упомянутой разновидности картин. Скажем, без сомненья, можно назвать картиной образ Египта, существовавший у Иакова.

Этот образ был достаточно четко очерчен, и состоял из более или менее точно вычленяемых элементов, которые представляли собой картины низшего порядка. Так, в иаковлевской картине «Египет» естественным образом сплетались географические сведения, истории о происхождении тамошних жителей, египетский язык, представление о необычайной развратности египтян и т.д. При этом каждый элемент этой картины, прочно увязанный с остальными, вызывал соответствующие ассоциации. Легко можно было предсказать, что, если патриарх начнет говорить о преисподней, человеческих грехах, или непристойном поведении, то в следующую минуту он помянет жителей земли Кеме. Факт же их существования неизменно вплетал в повествование сообщение о длительном пути «вниз», и влек за собой многочисленные истории о происходивших в стародавние времена событиях, связанных с путешествиями праотцов.

Следует заметить, что картина «Египет», существующая в голове читателя этих строк, существенно отличается от иаковлевской, а его ассоциации, вряд ли покажутся ему бесспорными, и даже действительными. Конечно, это обстоятельство объясняется не столько отличием каждого из нас от патриарха, сколько разностью наших времен и культур. Однако, и во времена Иакова были люди, которые представляли себе эту картину совершенно иначе. Взять, хотя бы, его собственного сына Иосифа.

В дальнейшем, говоря о феномене различных культур, мы еще остановимся подробно на том, что культурную общность определяет именно общность ассоциаций, которая, в свою очередь, зависит от общности аналогичных картин. Ведь, несмотря на уникальность каждого человека, и своеобразие картин, возникающих в его мозгу (а такую же уникальность мы можем наблюдать и в живой природе), определенные связи между элементами оказываются универсальными для значительного количества людей. Ну а уж близость двух мыслящих индивидуумов определяется именно количеством этих самых общих картин и ассоциаций.

Вернемся же к обсуждению сути картин. Надо заметить, что картины могут быть на редкость различны. Одни из них просты и лаконичны, а иные из них сложны и воистину необъятны. Несмотря на это, их объединяет одна существенная деталь – принципы формирования.

К примеру, в моем собственном сознании существует картина, которую я условно могу назвать «мой кот». В нее, на правах элементов, входят сведения о его имени, размерах, цвете, характере, привычках, любимой и нелюбимой пище, реакции на различные запахи. Её постоянно пополняют связанные с котом происшествия. Эта, содержащая определенный стержень картина все время растет и развивается, так как я ежедневно узнаю о своем коте нечто новое. При этом в эту картину вовсе не попадает другая информация, которую я получаю. В ней вряд ли окажутся сведения о перипетиях последнего футбольного матча, или информация о перестановках в правительстве, даже в том случае, если по времени поступления он совпадут с демонстрацией моим котом какого-нибудь нового акробатического этюда.

Таким образом, мы видим, что картине свойственно расти, увеличиваясь за счет присоединения новых элементов, однако расти не бестолково, а избирательно. Естественно, что эта избирательность во многом обязана своим существованием самому владельцу сознания, однако вытекает она непосредственно из свойств картин.

Что же лежит в основе этой избирательности? Помните, когда мы говорили о социальных системах, в частности о тех, в которых довелось побывать Иосифу и Иозефу, я позволил себе ввести понятие «поверхность абсорбции» системы. Сделал я это, имея в виду прежде всего картины сознания, которые, во многом аналогичны социальным системам. Итак, резонно предположить, что каждая картина обладает собственной «поверхностью абсорбции». При этом обычно она бывает равна всей совокупности элементов этой системы. Однако это вовсе не означает, что каждый элемент может произвольно, подобно магниту, притянуть к себе все, что так или иначе ему комплементарно. Если бы такая свобода существовала, то любая самая стройная система вскоре, потеряв свой стержень, превратилась бы в беспорядочное нагромождение элементов. Последние, без сомненья, были бы связаны между собой, однако связь эта походила бы на связь молекул воды в луже, или сотен тысяч болельщиков на стадионе. Между ними можно было бы протянуть цепочки, однако для того, чтобы охватить все множество элементов, цепочки приходилось бы протягивать неимоверной длины, без всякой надежды на оптимизацию процесса. Элементы лишены были бы преимуществ «быстрой» связи, которая существует в системах с высоким уровнем организации.

Чтобы избежать подобной угрозы, при «тестировании» нового элемента на пригодность, старожилы объединяют свои усилия, предлагая уже не минимальный, а достаточно солидный набор требований, которые в совокупности формируют своеобразное «место», которое уже дожидается потенциального претендента. Если же элемент не соответствует группе критериев, и не попадает на «приготовленное место», то его пребывание в картине становится эфемерно кратковременным.

Говоря иными словами, для того, чтобы закрепиться в картине, элементу необходимо создать как можно больше связей с уже существующими элементами, и в том случае, если количество этих связей превысит существующую в данном случае критическую величину, элемент останется в нашем сознании, на правах полноправного члена. Впрочем, это конечно, не гарантирует его от последующего вымывания, в ходе дальнейшего развития картины, однако, об этом аспекте мы поговорим далее.

В современный науке процесс включения или невключения элементов в картины описывается обычно, с помощью терминов краткосрочной и долгосрочной памяти.

К примеру, случайный телефон, запомненный нами для однократной надобности, название лекарства, приобретенного по чьей-то просьбе, или чуждая строчка из незнакомого стихотворения легко забываются, не оставляя следов в памяти. И напротив, телефон фирмы, с которой ведешь длительные переговоры; лекарство, рекомендованное в качестве панацеи; строфа или музыкальная фраза, как нельзя более соответствовавшая настроению или обстановке – все это останется в памяти надолго, ибо попадет в качестве элементов в существующие картины.

Таким образом, вопрос о включении или невключении элемента в картину решается широкой группой элементов, которые либо заключают в себе суть картины, либо имеют комплементарные связи с «новичком».

Такой комбинированный принцип отбора, не позволит, к примеру, попасть в картину «мой кот» Казимиру Малевичу, хотя он широко известен как автор «Черного квадрата», а мой кот абсолютно черен. Эта ассоциация признается всей совокупностью «поверхности абсорбции» некорректной, и Малевич вполне заслуженно отправляется в совершенно другую картину.

Вместе с тем, мясо, несомненно, удовлетворяет всем требованиям разбираемой мною картины, ибо любовь к нему является одной из важнейших сущностей домашнего любимца, а следовательно, оно находится с ним в непосредственной связи. Кстати, вспоминая о социальных системах, необходимо заметить, что мясо в этом случае представлено одной из своих ипостасей, как предстает человек в различных ипостасях в разных системах. Данная производная от «мяса вообще» коренным образом отличается от того мяса, которое мы могли бы наблюдать, если бы (не дай бог) препарировали самого кота. При этом, думаю, ни у кого не вызывает сомнений тот факт, что оба «мясных» элемента входят в указанную картину.

Разумеется, как уже наверное предположил читатель, картина «мой кот» входит на правах элемента в картины более высокого порядка, такие например, как «коты вообще», или «мой дом» (еще раз подчеркну, что названия картин весьма условны, так как сами картины не имеют адекватного вербального отражения, которое может возникнуть лишь в результате сознательной рефлексии).

Картины «коты вообще», «мой дом», наряду с многими другими входят в картины уже более высокого порядка, и так далее, до тех пор пока не будет достигнут уровень, который условно можно назвать «биосферой сознания», и который заключает в себе одну картину, объединяющую в себе все богатство нашей мыслительной деятельности, подобно тому, как земная биосфера объединяет в себе все системы органической жизни.

И подобно тому, как причудливо переплетаются порой на нашей планете судьбы самых разных живых существ, обитающих в самых разных ее уголках, в нашем сознании причудливо бывают переплетены самые разнообразные картины и элементы. Они не связаны между собой напрямую в их «повседневной» жизни, но их может неожиданно связать и переплести наше творческое сознание, которое врывается в этот мир строгой упорядоченности и целесообразности этаким смерчем, подхватывающем и уносящем все на своем пути. Именно в его хаотическом вращении рождаются уникальные комбинации картин и элементов, которые мы обычно называем открытиями или прозрениями.

Таким образом, повторение в нашем сознании принципов, позволяющих процветать великому царству Природы, дает нам возможность не запутаться в гигантских потоках информации, обрушивающихся на нас со всех сторон.

Благодаря использованию в системе этих принципов, мы имеем возможность дифференцировать, сортировать, упорядочивать и хранить нажитые знания, не опасаясь того, что наш мыслительный аппарат когда-нибудь станет в тупик, будучи не в состоянии обработать все многообразие информации.

При этом, мы без особого удивления, поистине по-царски распоряжаемся богатствами, которые открыты нам ежечасно и ежесекундно. Что же до возможностей, которыми мы можем распоряжаться, то их нет, по всей видимости, даже у Господа Бога, ведь наше творческое сознание способно создавать на основе уже известной информации, нечто принципиально новое. Напомню, что большинство религий мира наделяют Бога абсолютным знанием, а значит, отказывают ему в способности творить. Он может только вспоминать, претворяя в жизнь свои собственные воспоминания.

Да, человек далеко зашел в своем тщеславии, низведя даже Бога на ступеньку ниже себя.

Ну а мы своими способностями, очевидно, все-таки обязаны той системе, которую мудрая Природа, прежде чем подарить нам, опробовала на себе самой.

Попробуем поподробнее уяснить для себя сущность механизмов, с помощью которых работает наше сознания, проводя как можно более корректные аналогии с механизмами Природы, и механизмами социума.

В частности, необходимо вернуться к вопросу, который я предпочел оставить без ответа, говоря об органических системах. Речь идет о самом понятии «элемента». Тогда мы достаточно четко определились с тем, что не вызывало особых затруднений. Системы и картины – образования, созданные на основании определенных законов из меньших структурных единиц. Мы говорили о том, что система, как и картина, сама может выступать в качестве элемента, и большинство картин состоят из картин низшего порядка. Однако, все же, при создании подобных систем, должны существовать некие «первоэлементы». И тут возникает определенная сложность, подобная той, с которой столкнулась философия, при определении «первоэлементов» всего сущего. Где провести ту грань, которая отделяет разлагаемые на составные части системы от действительно элементарных частиц, и существует ли она вообще.

Эту проблема волновала и философов древности и ученых современности. Любопытный подход к этой теме был предложен выдающимся физиком Вернером Гейзенбергом. Он подчеркивал, что решение лежит не в совсем традиционной, «умозрительной» плоскости:

«…понятия «делится» и «состоит из» имеют ограниченную область применения. Как в теории относительности понятие «одновременно» или в квантовой механике понятия «положение» и «скорость» применяются лишь с характерными ограничениями, утрачивая свой смысл при некритическом употреблении не в том контексте, точно так же и понятия «деление» и «состав» имеют корректный смысл лишь в строго определенных ситуациях. Лишь когда элементарная частица распадается вследствие воздействия на нее малых энергий на две и более части, масса покоя которых в сравнении с этими малыми энергиями очень велика, мы имеем право говорить, что данная элементарная частица состоит из этих частей, может распадаться на них. Во всех прочих случаях слова «делится» и «состоит из» не имеют четкого смысла. При столкновении двух частиц высоких энергий происходит, по сути дела, создание новых частиц из кинетической энергии. Энергия становится материей, принимая форму элементарной частицы. Впрочем, различение между элементарной частицей и составленной из частиц системой опять-таки лишено четкого смысла. Частицы суть стационарные состояния физической системы «материя».19

Хотя мы рассуждаем о вещах принципиально иных, однако сама идея о некорректности во всех случаях жесткой постановки вопроса о «элементарности» некоторых частиц, и в частности элементов органического мира и сознания вполне может быть использована и нами. Уж слишком она хороша и соблазнительна.

Надо сказать, что в некоторых случаях задача об элементарности может решаться сама собой. Так, например, происходит в социальных системах, первоэлементом которых является человек, который в социальном смысле действительно неделим.

Однако такая удача редко достается на долю исследователей. В остальных случаях все выглядит куда запутаннее. Пытаясь решить эту проблему «от противного», мы говорили о том, что на определенном уровне, например химических соединений, зависимость от вышестоящих систем сводится к минимуму. Действительно, молекулы воды, в неизменном виде кочуют по планете, временно пребывая в самых разнообразных живых организмах-системах, а смерть «патрона» в таком случае, становится лишь окончанием очередного периода в «существовании» элементов-молекул.

Впрочем, этот порог может являться лишь тем порогом, который отделяет мир органических систем от мира неживой природы, живущего по совершенно другим законам.

Ведь в каком-то смысле, существование органического мира на основании определенных принципов, означает лишь существование определенных законов, которым подчиняются входящие в него системы. Если же система этим законам не подчиняется, то, очевидно, она принадлежит к другому миру.

Вместе с тем, этот обтекаемый теоретический постулат мало пригоден для практического разделения «зерен и плевел». Разные химические соединения могут проявлять как явное пренебрежения к органическим законам, при этом оставаясь основой жизни (уже упоминавшаяся вода наиболее яркий пример), так и подчинятся этим законам вплоть до невозможности отдельного существования (аминокислоты, ДНК и так далее).

При этом сложность соединения не является достаточным критерием, равно как и его молярная масса (вспомним хотя бы сложнейшие полимеры, которые совместимы с жизнью лишь косвенным образом).

И даже такое приблизительное толкование мало пригодно для экстраполяции на механизмы работы сознания, ведь, в самом деле, трудно предположить, что в нашей голове может надолго задержаться информация, совершенно не подчиняющаяся внутренним законам построения мыслительных картин.

В связи с этих хотелось бы привести ряд соображений, связанных исключительно с физиологией сознания, которая в данном случае позволяет пролить свет и на более тонкие механизмы.

Если бы мы находились на месте нашего мозга, и перед нами стояла задача упорядочить огромные массивы информации, выстроив для этого изящные картины, из чего бы мы стали их строить? Возможно, мы воспользовались бы готовыми стройматериалами – информацией, полученной из внешних источников. Но, в этом случае мы столкнулись бы с тем, что в связи с крайней несогласованностью поставщиков, и отсутствием у них единого стандарта, мы должны очень долго подстраивать один элемент к другому, заставляя их пребывать в минимальном равновесии. Наши ухищрения в этом случае, можно было бы уподобить попыткам соорудить красивый и прочный шкаф из нескольких свежеспиленных деревьев. Мы бы мучались с непослушными, растущими во все стороны сучьями, круглыми стволами, морщинистой корой. Дело пошло бы совсем по-другому, если бы мы заранее позаботились о приобретении хорошего деревообрабатывающего станка, с помощью которого нам бы удалось превратить стволы разной толщины в ровные, стандартные доски, сучья в прямые, отшлифованные брусья, а кору в элементы декора. Уже из этих стандартных деталей, мы бы без труда составили бы красивый и прочный шкаф.

Очевидно, что и столкнувшись с необходимостью хранить информацию в легких складных конструкциях, мы также в первую очередь позаботились бы о том, чтобы представить ее в том виде, который отвечал бы принятым стандартам. Для этого, нам тоже пришлось бы обзавестись специфическим оборудованием, которое могло бы преобразовывать все многообразие внешнего мира в более или менее стандартные информационные пакеты, или элементы, пригодные для включения в разнообразные картины.

Пользуясь аналогией с работой человеческого организма, такое оборудование можно было бы назвать своеобразными «рецепторами», работающими с информацией уже преобразованной «рецепторами основных органов чувств».

Вполне вероятно, что природа, создавая наше сознание, пошла по пути оснащения его именно такими механизмами. По крайней мере, в пользу этого говорят данные, полученные исследователями физиологии мозга.

Я уже вспоминал о механизмах, позволяющих мозгу работать со зрительными образами. Хочется вернуться к ним еще раз. Ученые выделяют в мозгу так называемые «простые» клетки, которые «отвечают» за конкретные изменения на конкретном участке сетчатки. Эти клетки достаточно жестко запрограммированы, и не могут совершать никаких иных действий, кроме тех, что заложены в них природой. Сигналы, которые эти клетки «выдают» дальше, могут быть только двух видов для каждой отдельной клетки, несмотря на то, что, производя эту информацию, они совершают достаточно сложные преобразования.

Таким образом, можно считать, что продукция «простых» клеток и является именно теми элементами, которые в конечном итоге и составляют «зрительную картину». В дальнейшем эти элементы отправляются в «сложные» клетки, которые также запрограммированы на производство определенных элементов.

Видим ли мы, в данном случае аналог принципа функционирования картин и элементов? Возможно. Однако, где провести грань между действительно элементарными «кирпичиками» и «первичными» картинами, то есть картинами наиболее низкого уровня?

Очевидно, для зрительного механизма, порогом следует считать элементы, производимые «простыми» клетками, потому что они «написаны» уже на том языке, на котором разговаривает мозг, в отличии от данных, этими клетками получаемых, однако, уже для более глобальных механизмов, например, «рецепторов рецепторов», подобные элементы не несут полезной нагрузки, оставаясь ниже уровня восприятия.

Опираясь на сказанное выше, можно сделать предположение, что некие механизмы также «производят» определенные элементы, преобразовывая при этом материалы, полученные, скажем «на другом языке».

Благодаря этому, к примеру, мир не разбит для нас на зрительные, слуховые, тактильные, и вкусовые ощущения, а представляет собой единое целое, а сны не представляются нам лишь в одном «формате» - без звуков или изображения. Некие таинственные «платы» и «провода» нашего мозга сводят воедино впечатления от разных органов чувств, формируя при этом те самые «первоэлементы» информации.

Мы уже говорили о том, что воспоминания, которыми мы пользуемся, также имеют подобный комплексный вид и могут быть расчленены лишь усилием воли, и то, это расчленение выглядит лишь рассматриванием необычной игрушки с разных сторон.

Любопытными в связи с этим представляются исследования Стивена Роуза, который анализировал механизмы памяти у цыплят. Он выяснил, что достаточно большой нейронный ансамбль IMHV ответственен за выработку навыка «обучения» цыпленка не клевать горькую бусину. Удаление этого ансамбля делало подобное обучение невозможным.

Другой ансамбль – LPO, отвечал за сохранение результатов подобного обучения в памяти. Его удаление у уже обученных цыплят вело к тому, что они забывали «горькие уроки жизни». Необходимо сказать о том, что бусины, которые предлагались цыплятам, имели различную форму, размеры и цвет, а цыплята, наученные Роузом, прекрасно запоминали все эти характеристики, не проявляя никакой отрицательной реакции в отношении бусин с нейтральным цветом или формой.

Развивая свою мысль, профессор, выяснил также, что не вся информация совершает путешествие из одного ансамбля в другой. Оказалось, что сведения о величине и форме переходят на долговременное хранение, а информация о цвете задерживается в IMHV.

Таким образом, мы видим, что достаточно примитивный мозг цыпленка создает картину «бусину», в которую на правах элемента входят сведения о ее вкусе, цвете, форме, размерах. При этом, на физическом уровне, эти сведения находятся в разных участках мозга. Мы также видим, что недоступность одного из элементов (вследствие физического уничтожения носителя) делает ущербной всю картину.

Очевидно, что сознание человека оперирует более сложными величинами, и вполне вероятно, что картина «бусина» цыпленка, для сознания человека была бы неделимым элементом.

Важно для нас, в первую очередь то, что сознание даже цыпленка действительно преобразует информацию об окружающем мире, делая ее комплексной и «пакетной» (ведь мы помним, что в ней «сплетаются» информация о вкусовых и зрительных ощущениях).

Следует добавить, что наши умозрительные «рецепторы» не только создают элементы, но и снабжают их своеобразными «маркерами», с помощью которых последние и дают знать о своей сущности, и благодаря которым они попадают в действующие картины. Частично, эта работа поддается контролю со стороны нашей воли, однако в основном она протекает неуловимо для нас, позволяя судить о себе лишь благодаря особенностям мыслительной деятельности, в том числе тем, о которых мы говорим в этой книге.

Позволю себе обратиться за примером создания подобного элемента к любимому мною произведению.

Если мы с вами вспомним тот момент, когда Прекрасный Иосиф впервые появился во дворе прекрасного дома Потифара, момент, когда он был продан в хозяйство этого значительного царедворца, то обнаружим нечто весьма интересное для себя.

Когда суета, вызванная появлением торговцев-мидианитов, улеглась, а Иосиф остался во дворе наедине с карликом-Боголюбом, он неожиданно был принужден пасть ниц резким окликом. В этот момент в глубине двора на роскошном паланкине рабы проносили хозяйку дома – Мут-эм-энет. Склоненный Иосиф все же обратил внимание на необычную красоту этой женщины, а также успел осознать то, что она принадлежит к наиболее могущественным людям в его новом окружении.

Впоследствии, накоротко познакомившись с Мут, он не раз вспоминал эту мимолетную встречу, которая, несомненно, была в тот же момент упакована неким загадочным механизмом в элемент, который с тех пор всегда послушно появлялся перед мысленным взором Иосифа тогда, когда он этого хотел.

Естественно, этот механизм не сработал бы, не обрати Иосиф особого внимания на то, что предстало перед ним. Но, вместе с тем, механизм сделал то, о чем Иосиф даже не задумался, - создал элемент, который был включен в нарождавшуюся тогда картину «дом Потифара».

В дальнейшем этот элемент был уже неделим, хотя рефлексируя Иосиф мог останавливать свой мысленный взгляд и на подведенных глазах женщины, и на ее расслабленно опущенной руке, и на рабах-нубийцах, и на песке, в который он уткнулся. Однако все это было неразрывно, составляя элементарный пакет, элемент, который через семь лет (а может и несколько раньше) перекочевал в новую картину «Мут».

И тут мне еще раз хочется подчеркнуть, что элементы сознанию, с одной стороны являются отражением достаточно сложной информации, которая может быть комбинацией сведений поступающих из разных органов чувств, эмоциональных впечатлений; а с другой – воспринимаются сознанием, как неразрывное целое, вычленить из которого отдельные детали невозможно.

Такая логическая двойственность элементов обеспечивается именно особым механизмом обработки информации, который работает на грани сознания и того, что обычно называют бессознательным, а я, с оглядкой на дальнейшее повествование, назову мозгом. Механизм же этот, очевидно схож с теми, что применяются в мозгу для более простых операций (к примеру, зрительных).

Жизнь же уже сформированного элемента протекает непосредственно в мозге, а сознание лишь время от времени прикасаемся к нему. В мозге картины эволюционируют, изменяют свое положение и элементы. У разных людей эволюция картин и элементов протекает по-разному, что и служит одним из тех факторов, которые делают мышление и память понятиями сугубо индивидуальными и неповторимыми. Впрочем, к этому мы еще вернемся.

Принцип картин и элементов, используемый в работе сознания дает человеку еще одну привилегию. Я имею в виду способность человека к абстрактному мышлению, которой, очевидно, практически лишены животные.

Такое преимущество обусловлено реализацией принципа иерархического построения картин. Мы говорили о том, что каждая картина более высокого уровня включает в себя ряд картин более низкого уровня. На бытовом уровне отражением этого правила является включенность в каждое абстрактное понятие целого ряда конкретных.

К примеру, достаточно абстрактное понятие «средства передвижения», включает в себя чуть более конкретное – «автомобили». А уж это, в свою очередь, базируется на массе конкретностей: «двигателях», «марках автомобилей», «пробках» и «авариях». Человек легко проделывает как путь вниз, так и путь вверх. Так от рассуждений на тему езды на «Таврии» по киевским дорогам, мы можем перейти как к глобальным рассуждениям о достоинствах и недостатках автомобилей вообще, так и о проблемах ремонта и запасных частях.

Этот пример иллюстрирует соответствие понятию «абстракция» понятия «картина высокого уровня».

Более удачным, наверное, следует считать пример совершенно отвлеченной картины «климат». Очевидно, что ничего подобного нельзя ни увидеть, ни пощупать руками. Вместе с тем, для каждого человека совершенно ясно, что в эту картину входит вполне конкретный комплекс понятий о температуре, облачности, влажности, осадках, давлении и т.д. Животные тоже вполне профессионально оперируют этими важными для их жизни понятиями, однако вряд ли они бы смогли пуститься в отвлеченные рассуждения о климате Земли, или хотя бы их страны, даже если бы могли говорить.

Список картин, отражающих в человеческом сознании абстрактные понятия очень велик. Для каждого человека конкретным содержанием наполнены такие массивы информации, как «родственники», «архитектура», «собаки», «насекомые», «цветы», «олимпийские игры». Животные же неспособны оперировать подобными понятиями, да они им, по сути, не очень-то и нужны. Ну а для нас конкретное наполнение этих понятий обеспечивает множество картин низшего порядка.

В сознании животных, очевидно, преобладают картины одного уровня, и этим простым картинам не слишком свойственно объединятся в более сложные.

Объяснить это можно тем, что сознание животных более всего предназначена для хранения информации, поскольку основой их жизнедеятельности является опыт, или отраженная в сознании реальность.

Их упорядоченная «картотека» содержит сведения о многочисленных явлениях и ситуациях, а также сопряженных с ними вариантами поведения. В результате, принцип картин и элементов позволяет животным исключительно быстро принимать адекватные, и зачастую наиболее удачные решения в ситуациях знакомых, или сходных с ними; а также накапливать опыт, используемый в дальнейшем.

При этом, чем меньше развит сам мозг, тем большее значение приобретает опыт «врожденный», или инстинкт, и наоборот, чем более развит мозг, тем более важны для его обладателя знания, приобретенные самостоятельно.

Однако, и в том и в другом случае, сознание оказывается не состоянии самостоятельно строить модели, выводя из имеющихся посылок принципиально новое знание. Животные могут предполагать, однако их предположения теснейшим образом связаны с опытом, и с необходимостью вытекают из имевшегося ранее опыта.

В какой-то степени, это пересекается и с неспособностью, или весьма ограниченной способностью животных к абстрактному мышлению. Очевидно, что построение картин более высокого порядка, или упорядоченная организация элементов, является процессом творческим, а абстракция есть ничто иное, как новая, не имеющая аналогов в окружающем мире, реальность.

С моей стороны весьма резонно предположить, что читатель, ознакомившись с этим разделом, обильно приправленным моими собственными догадками и предположениями, в свою очередь заметит, что описанная автором модель, если и занятна, то уж во всяком случае, не имеет ни малейшего отношения к реальной жизни.

Надо сказать, что эта мысль вполне может оказаться совершенно справедливой, но мне бы хотелось (тем более, что на высказанных в этом разделе предположениях базируется многое из того, что будет изложено далее) заручиться косвенной поддержкой признанного авторитета. Так, Д. Хьюбел в своей книге «Глаз. Мозг. Зрение», на которую я опирался, описывая некоторые механизмы формирования зрительных образов, размышляя в заключение об интеллекте вообще и о проблеме искусственного интеллекта, говорит о вещах сходных с тми, о которых пытался размышлять я. Правда, его мысли касаются больше физиологии мышления, но мы уже говорили о том, что используемые Природой модели могут быть удивительно схожи.

Итак, слово Хьюбелу:

«После лекции, когда наступает время отвечать на вопросы, специалиста по сенсорной физиологии или психологии часто спрашивают, каковы наиболее правдоподобные предположения относительно того, каким образом распознаются видимые объекты. Становятся ли клетки при переходе к более центральным уровням все более и более специализированными, так что на каком-то уровне могут найтись клетки, реагирующие на лицо одного-единственного конкретного человека – например, чьей-то бабушки? Такое представление, называемое теорией бабушкиной клетки, вряд ли можно принимать всерьез. Можем ли мы обнаружить отдельные клетки для бабушки улыбающейся, плачущей, или занимающейся шитьем? Или отдельные клетки, отражающие понятие или определение «бабушки» - то, что это мать матери или мать отца какого-то человека? И если бы у нас действительно имелись «бабушкины клетки», что тогда? Куда они посылали бы свои выходные сигналы?

Альтернативой служит предположение, что данный объект активирует группу клеток – «нейронный ансамбль», каждый член которого может принадлежать также и другим ансамблям. Поскольку известно, что разрушение небольшого участка мозга обычно не ведет к исчезновению определенных воспоминаний, приходится предполагать, что клетки одного ансамбля не сосредоточены в одной корковой зоне, а разбросаны по многим зонам. Таким образом, «бабушке, занимающейся шитьем» должен соответствовать более крупный ансамбль, включающий бабушку по определению, бабушкино лицо и процесс шитья».20

Я думаю, что читатель согласится с тем, что определенное сходство между чисто физиологической теорией о существовании клеточных ансамблей и моей гипотезой о принципах построения сознания через картины и элементы найти можно. Действительно, «бабушка, занимающаяся шитьем» - это уже не только зрительный, но и смысловой образ, если хотите, элемент сознания, которому, несомненно, сопутствуют и эмоции, связанные с уютом домашней обстановки, и обрывки неторопливой беседы, и вкус чая с вареньем. Несомненно также и то, что этот элемент включен в картину «бабушка вообще». Ну а переплетение элементов в картине во многом схоже, с работой клеточных ансамблей, в которых каждый нейрон несёт определенный элемент, подобный элементу сложной зрительной клетки, а весь ансамбль несет элементарную составляющую в более крупное соединение.

Естественно, что чем выше уровень картины, тем большее количество нейронных ансамблей она задействует. При этом каждый нейрон может входить в разные ансамбли, подобно тому, как каждый элемент может входить в разные картины, проявляя при этом разные свойства.

Косвенно это подтверждают и опыты, проводившиеся на крысах. Когда последним удаляли определенные части коры головного мозга, наблюдалось некое ухудшение памяти, однако не полная ее потеря, что может свидетельствовать о том, что картины, существовавшие в мозгу подопытных животных в результате механического вмешательства теряли свою завершенность, однако не переставали существовать.

Об этом же говорит и Хьюбел, продолжая свою мысль:

«…Текущий счет в пользу смутных представлений о клеточных ансамблях открыт уже давно, и на него продолжают поступать данные о наличии корковых областей, специализированных на восприятии лиц. Группа Чарльза Гросса из Принстона обнаружила в мозгу обезьяны в одной из зрительных зон височной доли клетки, как будто бы избирательно реагирующие на лица. Люди с повреждениями определенного участка в нижней области затылочной доли нередко утрачивают способность узнавать лица, в том числе даже лица близких родственников».21

На этом мне бы хотелось завершить эту главу, посвященную принципам построения работы человеческого мышления, с тем, чтобы вернуться к рассмотрению поднятых в ней проблем, и развитию выдвинутых гипотез в дальнейшем.

Пока же, мне хочется переключить внимание читателя на несколько иной аспект исследуемой проблемы. До сих пор мы часто говорили о том, что человеческое мышление во многом копирует механизмы, используемые самой Природой, и вообще неотделимо от нее по своей сущности. Кроме того, мы также подчеркиваем, что уровень задач, решаемых человеком подчас адекватен уровню задач, которые решает сама Природа.

В этой связи небезынтересным представляется вопрос о предназначении человеческого разума. И хотя поиски ответа на этот вопрос могут завести нас в философские, а то и богословские дебри, попробуем, размышляя на эту тему, придерживаться рациональных посылок, ведь понимание причин появления и развития человеческого разума поможет нам разобраться в механизмах, с помощью которых осуществляется его работа.