С. П. Поцелуев политические

Вид материала

Монография

Содержание Л. Кэрролл. Приключения Алисы в стране чудес Лотман Ю. М., Успенский Б. А.

Подобный материал:

• Политическая социализация: социально-политические основы исследования, 734.6kb.
• Лекция Политические партии и общественно-политические движения. Группы интересов, 315.64kb.
• Политические аспекты этнических конфликтов в современной европе, 294.84kb.
• Роль политического дискурса в политических изменениях: глобальный, региональный и национальный, 297.69kb.
• Германские политические партии в процессе и после объединения германии: механизмы конкуренции, 2473.69kb.
• Политические технологии в региональных избирательных процессах 23. 00. 02 Политические, 324.34kb.
• Политические технологии информационно-коммуникационного взаимодействия россии и США, 294.13kb.
• Шифр специальности, 29.75kb.
• Институциональные уровни и практики интеграции инокультурных сообществ (на примере, 439.79kb.
• Опыт Республики Казахстан в решении проблем международной безопасности и миротворчества, 715.86kb.

200

¹ Басинский П. Последний солдат декаданса // Литературная Газета. 2004. 6-12 октября. № 40. С. 11.

201

2.4.2. «Дарование смысла» в парадиалоге

- Как же так? - с упреком сказала Мышь,

- Ты тоже должна получить приз!

— Сейчас уладим! — внушительным тоном

произнес Дронт и, обернувшись к Алисе, спросил:

- У тебя еще что-нибудь осталось в кармане?

- Ничего. Только наперсток, - грустно ответила Алиса.

- Превосходно! Передай его мне, - потребовал Дронт.

И опять все присутствующие столпились вокруг Алисы,

а Дронт протянул ей наперсток и торжественно произнес:

- Я счастлив, сударыня, что имею честь от имени

всех участников просить вас принять

заслуженную награду - этот почетный наперсток!

^ Л. Кэрролл. Приключения Алисы в стране чудес

Если смотреть на происходящее глазами делезовской «Ло­гики смысла», то статус «судей» в соловьевской программе в чем-то сходен со статусом нонсенса, который «дарует смысл»¹. Разумеется, при этом подразумеваются именно делезовские ка­чества смысла, отмеченные нами выше. Это значит, что смысл, который дарует нонсенс, совершенно безразличен ко всем логи­ческим оппозициям и стерилен в отношении всех ценностей.

Судьи тоже «даруют смысл»: посреди вербально-мыслитель-ного пепелища окончившейся «дуэли» они должны предложить одуревшему телезрителю какое-то осмысленное суждение об увиденном и услышанном. Но их положение - как зрителей парадиалога - оказывается весьма незавидным: они видят аб­сурдистское шоу, а их приглашают оценить «диалог политиче­ских деятелей». Именно эта изначальная парадоксальность по­ложения судей и делает их похожими на делезовский нонсенс: на слово, которое одновременно и говорит о чем-то, и выска­зывает смысл того, о чем оно говорит². Это - тот сценический смысл, который соответствует их парадоксальному статусу в со­ловьевской программе. Поэтому нечего удивляться абсурдным противоречиям, которые «даруют» нам судьи в своих коммента­риях. Эти противоречия рождены немалым смущением людей, оказавшихся в центре конфронтации между серьезностью об­суждаемых тем и солидностью общественного статуса «дуэлян­тов», с одной стороны, а с другой - несерьезностью всего спек-

¹ Делез Ж. Логика смысла... С. 93.

² Там же. С. 90.


202

такля, сопряженного с несуразными и неприличными речами и жестами его героев.

Оценки четырех судей четко разделяются на две группы. К одной относятся те, которые не понимают (или смутно понима­ют) парадоксальность коммуникативной рамки «дуэли», и вы­текающую отсюда двойственность коммуникативного поведения дуэлянтов: как предметно мыслящих экспертов и одновременно как исполняющих роль артистов. Вторая группа судей понима­ет это хорошо и дает соответствующую (двойственную) оценку. Любопытно, что в первой группе оказались представители художественного ремесла: музыкант А. Маршалл и писательни­ца А. Холина. А. Маршалл, с одной стороны, отмечает сумбур­ность речей дуэлянтов, их стремление переходить на личности и отвлекаться от сути разговора; признает, что «такой гвалт стоит в ушах, что трудно что-либо вообще понять». Но, с другой сто­роны, все же отдает предпочтение Жириновскому, находя убе­дительными его экскурсы в историю, соглашаясь «со многими» (!) его оценками («по поводу и сталинского режима, и фашизма, и так далее и тому подобное»).

Сходную с музыкантом позицию занимает и писательни­ца Холина. С одной стороны, она квалифицирует увиденное как «балаган с размахиванием руками», где вместо обсужде­ния «действительно важной проблемы» постоянно переходят на личности. С другой стороны, более убедительным ей все же представляется Жириновский, «потому что он хоть приводит какие-то факты, вообще известные, но факты в свою поддерж­ку, а Проханов гонит такую волну коммунистическую». Правда, «Владимир Вольфович все равно не очень, к сожалению, убеди­телен», зато Проханов вообще социально опасен: «это какая-то коммунистическая паранойя в духе Сталина и мне кажется, что нужно насторожиться после таких вот выражений».

Хотя дискурс Жириновский-Проханов довольно точно ха­рактеризуется словами Делеза о «гротескном триединстве ре­бенка, поэта и безумца»¹, это, как видим, не мешает судьям с серьезным видом рассуждать о нем как о чем-то взрослом, нефиктивном и нормальном.

Во второй группе судей мы видим представителей профес­сий, где востребованы, так сказать, здравый смысл и трезвый расчет: пресс-секретарь Российского союза туриндустрии (РСТ)

¹ Там же. С. 107.

203

Ирина Тюрина и политолог Ф. Лукьянов. И. Тюрина дает четкое резюме увиденного: «Все это конечно очень зрелищно, но дуэли, если оценивать их с точки зрения политики, не получилось. Противостоять Владимиру Вольфовичу очень трудно, и Алек­сандру Андреевичу этого не удалось. Владимир Вольфович, с одной стороны, вроде бы тверд в своих убеждениях, но противо­речив, не логичен, не последователен... Моя позиция такова: я против Александра Андреевича, но и не за Владимира Вольфо­вича, я воздерживаюсь».

Политолог Ф. Лукьянов тоже с самого начала фиксирует, что «в такой вот театрализованной дискуссии Жириновский ярче, потому что он как актер сильнее». Но это означает для Лукья­нова ситуацию quid pro quo, когда предметная сторона дискус­сии подменяется театральными жестами. Отсюда его конечное критическое суждение: «В этом поединке нет победителей, зато есть побежденные, проигравшие. Проигравшие - это мы все, это российское общество. Потому что до тех пор, пока столь фундаментальные вопросы нашей жизни, как отношение к про­шлому, ...пока поиск этого ответа будет подменяться театрализо­ванными эффектами и личными выпадами, и идеологическими штампами, мы будем топтаться на месте».

Как видим, никто из судей не может дать внятной предмет­ной оценки выступлений любого участника словесной «дуэли». Все их оценки прежде всего относятся не к содержанию, а к форме, коммуникативному обрамлению инсценированного диа­лога. Мы указали в начале нашего анализа общую причину та­кой реакции стороннего наблюдателя на парадиалог: дефицит в нем предметной логики, вообще логики дуэлянтов делает невоз­можным ни предметную оценку парадиалога, ни осмысленное к нему приобщение.

Но высший «фокус» коммуникативной рамки парадиалога состоит в том, что даже приведенные выше трезвые и критич­ные оценки коммуникативной ситуации, в конечном счете, ра­ботают не на прояснение, а на профанацию «фундаментальных вопросов нашей жизни». Даже финально-трагическое «прозре­ние» политолога Лукьянова («проигравшие — это мы все, это российское общество») воспринимается как театральный жест, как домашняя заготовка для концовки пьесы, где он как бы играет роль «умника-политолога». Если же предположить (хотя это и нелегко), что судьи не подыгрывают ведущему, а высказы­вают все, что думают, тогда они попадают в очень глупую для

204

себя ситуацию. Они ведут себя так, будто участвуют в серьез­ном обсуждении исторических и политических проблем, тогда как на самом деле выступают персонажами комического теле­шоу. И чем больше они возмущаются шутовскими выходками Жириновского и Проханова, и чем более умные вещи они при этом высказывают, тем больше отвечают они своему амплуа, своей глуповатой (сценической) роли «умников». Почему? - Да потому что невозможно вести себя логично и последовательно в противоречивом или нелогичном пространстве; потому что трудно оставаться умным в дурацкой ситуации, зато оказаться там «дурацким умником» — легко.

В этом, кстати, заключен специфически современный тип реализации бессознательно-апологетической функции так на­зываемой «экспертной культуры» гуманитариев. Апологетика носит ведь не только сознательный и открытый содержатель­ный характер (по принципу «спасибо партии родной...»); она мо­жет быть закодирована в коммуникативном обрамлении самого дискурса. В нашем случае, что бы ни говорил умный политолог о феноменах вроде парадиалога, он не может высказать его ис­тинный фиктивный статус, потому что он сам остается частью этой фикции, а значит, в объятиях всех ее логических и комму­никативных парадоксов.

2.4.3. Клиника и этика парадиалога

Перестаньте смеяться - приборы показывают,

что вы мертвы!

Популярное изречение

Чтобы анализировать современный политический дискурс, причем не только в России, надо для начала пройти врачебную практику в какой-нибудь психлечебнице или, по крайней мере, немного уяснить себе специфику психических расстройств. Соз­нание российского постсоветского общества особенно разорва­но, оно обнаруживает явные признаки психоза. Возможно, один из секретов бешеного коммуникативного успеха Жириновско­го (помимо очевидного риторического и артистического дара) состоит как раз в продуцируемой им модели массовой шизо­френии. В дискурсе Жириновского общественность узнает свой собственный бред, который она носит в себе как нечто сугубо интимное, а потом вдруг видит его на экране. Вот такой «случа-

205

ется бред», как выражался М. Е. Салтыков-Щедрин в «Истории одного города». И созерцая этот бред, публика переживает пси­хотический катарсис, получает очищение-облегчение и - почти интимную душевную связь с главным политическим клоуном и психотерапевтом страны.

Психотическая разорванность российского массового сознания выражается в неспособности людей различать в массовой полити­ческой коммуникации уровни абстракции, ступени политическо­го языка, коммуникативные обрамления политических событий. Им не понятно: где в политике фикция - где реальность, где в шутку - где всерьез, где смех, а где горе. Можно согласиться, что эти различия выглядят проблематичными не только в российской политике, что границы между актерством и политикой всегда и везде были текучими. Вопрос, однако, не в том, насколько диф­фузными являются эти границы (а разве граница между игровым и неигровым поведением даже у высших животных не является условной и подвижной? - С. П.), а в том, сохраняет ли обществен­ность способность и потребность такие границы проводить.

Накануне отъезда на упомянутую сессию ПАСЕ Российский фонд защиты мира вручил Жириновскому как лидеру крупной политической партии (и вице-спикеру национального парламен­та) премию и медаль. Вручавший награду заместитель предсе­дателя комитета Госдумы по международным делам Л. Слуцкий сказал при этом: «Все, что делается Владимиром Вольфовичем как лидером политической партии, говорит о миротворчестве». Если совместить это событие с публичной речевой продукцией Жириновского (в том числе и во время теледуэли с Прохано­вым), то можно сделать вывод о полной «невменяемости» рос­сийского политического дискурса.

Мы не станем здесь задаваться вопросом, насколько жизнеспо­собна политическая культура, в которой такого рода «невменяе­мость» становится важным элементом. Сомнительно, что перед нами тут «трагедия (политической) культуры». Скорее, нечто до­вольно рутинное и гораздо более распространенное, чем кажется на первый взгляд (этот момент мы подробнее обсудим в третьей части нашего исследования). Э. Фромм писал в свое время, ана­лизируя паранойяльное массовое сознание времен холодной вой­ны, что «существуют вялотекущие хронические формы психозов, которые могут охватывать миллионы людей и которые <...> не мешают этим людям функционировать в обществе»¹.

¹ Фромм Э. Революция надежды (о гуманизации технологического общества). М.: Айрис Пресс, 2005. С. 63.

206

И было бы наивно метать моральные громы и молнии по поводу обессмысливания политических проблем в парадиалоге Жириновский-Проханов. Наивно, потому что у этого квазипо­литического диалога есть эстетическое алиби: коммуникативно он обрамлен как шоу, как игра в дуэль, и никто не обещал зри­телям трезвого анализа. Да и ведущий В. Соловьев - это ведь не столько политический обозреватель, сколько талантливый шоумэн. И само по себе это было бы ни хорошо, ни плохо, если бы такие политические шоу не подменяли собой серьезного раз­говора о политике на нашем ТВ; если бы в реальном контексте нашего телевещания эти шоу не были бы забавной пародией и симуляцией аналитических политических программ; наконец, если бы главным героем телевизионного разговора о политике был бы у нас не политический артист Жириновский, а многоли­кий и дельный Эксперт. Одним словом, если бы такие телеспек­такли сами по себе не были какой-то квазиполитикой.

Квазиполитическим этот опыт является потому, что он опе­рирует не объективной, а симулированной картиной полити­ческой реальности. Симуляция¹, как бы хорошо мы к ней ни относились, есть в том смысле регрессивный опыт, что она от­ходит от реальной логики предмета, который она симулирует. Симуляция есть именно мнимый, притворный образ предмета, рожденный через подражание его внешним свойствам. Но рег­рессивность заключена не столько в самом отходе от логики к эстетике (в широком смысле), сколько в подмене предметно-ло­гических характеристик эстетическими.

На социальные функции такого рода опыта указывали Лот-ман и Успенский в упомянутой выше статье. Они отмечали, что в определенных социальных ситуациях симуляции мифа вне мифического сознания рассматриваются как альтернатива знаковому мышлению, аккумулирующему социальные отноше­ния, их предметную логику. В этом случае симуляция мифа выступает формой регрессивного опыта; неслучайно, - замеча­ют Лотман и Успенский, - она часто дополняется обращением к детскому мышлению².

¹ Парадиалог можно назвать и политическим «симулякром», дабы подчерк­
нуть спонтанность, массовость, бессознательность такого рода симуляций
политических форм общения. Но ввиду крайне разноречивого и спекулятив­
ного истолкования этого термина, мы предпочли ограничиться привычным
термином «симуляция», имея в виду, что оно объединяет в себе ряд значе­
ний, первоначально связанных как с simulatio, так и с simulacrum.

² ^ Лотман Ю. М., Успенский Б. А. Миф - Имя - Культура... С. 69.

207

Сколь бы ни было забавным театрализованное представле­ние Жириновского и Проханова, с точки зрения предметной логики затронутых в нем проблем оно есть в точном смысле регрессивный опыт. И это - даже не негативная оценка, а ком­муникативный диагноз. Сам по себе регрессивный опыт не яв­ляется непременно злокачественным. Секта православных ком­мунистов, тихо молящихся перед иконами Христа и Ленина, не является социальным злом, как не опасна сама по себе община хиппи, нашедшая антикапиталистическую альтернативу в объ­ятиях природы и марихуаны. Однако и то, и другое есть регрес­сивный опыт с точки зрения предметной логики политических отношений.

Политическая регрессивность рассматриваемого парадиало-га станет очевидной, если мы примем во внимание, к приме­ру, такой реально-политический аспект, как оппозиционность. Оба участника парадиалога считаются представителями совре­менной политической оппозиции в России. Во всяком случае, к «партии власти» формально они не относятся. Как раз сам повод для дуэли - участие Жириновского в сессии ПАСЕ - по­дается «первым демократом страны» в оппозиционном ключе. Жириновский считает себя единственным свободным от ком­мунистического наследия российским политиком, в том числе, по сравнению с нынешней партией власти. Но с учетом под­робно проанализированной выше речевой продукции «дуэлян­тов» создается совершенно комичный, инфантильно-идиотский образ этих «оппозиционных сил». Оппозиция, ориентированная на все возможные позиции и ни на какую из них конкретно, оппозиция, первейший принцип которой - поддерживать любое существующее правительство, оппозиция, выступающая поли­тической версией «любовной связи антиномий», - такая симуля­ция оппозиции желанна для любого правительства.

Симуляция идейно-политической оппозиционности при ее фактическом отсутствии, т. е. фикция идеологического фунда­ментализма является общим приемом символической полити­ки¹. В политическом парадиалоге она присутствует практи­чески всегда. В передаче «К барьеру!» мы видим это уже по преамбулам, где представляются ее участники, а также из­лагается суть их взаимных обвинений. Возьмем в качестве

¹ См. об этом: Поцелуев С. П. Символическая политика. Констелляция поня­тий для подхода к проблеме // Полис. 1999. № 5. С. 68.

208

типичного примера выпуск передачи от 6.11.2003 с участием А. Проханова и Д. Рогозина. Здесь Проханов «вызывает на дуэль» Рогозина со словами: «Я вызываю к барьеру господина Рогозина, ибо полагаю, что он сознательно вошел в сфабри­кованный Волошиным (в то время - руководителем Админи­страции президента РФ. - С. П.) блок «Родина», имеющим целью отнять у коммунистов на предстоящих выборах как можно больше голосов и ослабить компартию в ее схватке с партией власти». Ответ Рогозина звучит как встречное обвине­ние (хорошо знакомый нам прием по анализу теледуэли Жи­риновский-Проханов): «Я принимаю вызов господина Жири­новского, потому что считаю, что после той борьбы, которая сейчас началась против олигархических структур, верхушка коммунистической партии предала интересы своих избирате­лей, предала интересы патриотов России и стала на одну сто­рону баррикады вместе с Чубайсом и Явлинским».

Заметим, что в обоих обвинениях тема симуляции оппозици­онности (по отношению к существующей власти) играет ключе­вую роль. Присутствует она и в представлении участников шоу. В указанном выпуске соловьевской передачи Проханов реко­мендуется публике как «защитник КПРФ, но не член партии» (срав. советские идиомы: «коммунист в душе», «беспартийный партиец» и т. п. - С. П.), как «один из лидеров оппозиции и су­ровый обличитель власти», который свой «бойцовский характер закалил на идеологическом фронте». Д. Рогозин тоже «жестко отстаивает свои принципы» в политике, а еще он «мастер спорта СССР по гандболу». Наконец, и за ведущим Соловьевым можно заподозрить оппозиционность, ведь он — «убежденный марксист, хорошо знаком с трудами основоположников учения». И к тому же принципиальный человек: «став кандидатом в члены КПСС в 1989 г., в Российскую компартию не вступил из-за концепту­альных разногласий».

Одним словом, собралась вести диалог могучая кучка «рево­люционеров-оппозиционеров» - хорошо образованных и идейно закаленных, но на выходе получилось хорошее пародийное шоу с парадиалогами политических шутов и клоунов. Соловьев та­кой же «марксист», как Жириновский - «либерал-демократ», а Зюганов — «коммунист». И Соловьев такой же политически «нейтральный» рефери, как Проханов или Жириновский - «оп­позиционеры». Такого рода суждения и оценки суть не более чем эфемерный сценический эффект, который улетучивается

209

даже в контексте телевизионной сценической памяти, не говоря уже о памяти исторической.

На последних парламентских выборах (декабрь 2007 г.) Со­ловьев объявил себя сторонником партии «Единая Россия». А некогда радикальный критик правительства Д. Рогозин, собрав вокруг себя 10 % избирателей, неожиданно снялся в откровен­но-шовинистическом предвыборном ролике, тем самым созна­тельно совершив политическое самоубийство - но только не в отношении себя, а своей излишне раскрученной оппозиционной партии. И спустя некоторое время мы уже видим нашего раз­жалованного «радикала» официальным представителем России в НАТО - поистине «теплое местечко» для парня, хорошо сде­лавшего свою работу. Проханов был совсем не далек от истины, когда уже в 2003 г., во время упомянутой теледуэли, заявил Ро­гозину: «Ваша проблема — это проблема карьерного дипломата, который выстраивает свою судьбу на патриотической риторике». Общее содержание передач двух государственных россий­ских телеканалов можно считать нормальным только вне вся­кого сравнения с работой государственных (общественных) ка­налов других стран. На отечественном ТВ очевиден дефицит серьезных политических ток-шоу, таких, например, как на об­щественных каналах многих европейских стран.

К примеру, на немецком ТВ примером такого рода публич­ных политических разговоров могут служить ток-шоу «Кристи-анзен» на АРД и «Берлин Митте» на ЦДФ. Как бы ни критико­вались эти передачи в Германии, они дают публичную площад­ку всем основным политическим партиям, в том числе оппози­ционным и даже не представленным в парламенте. Обсуждение политических проблем ведется в серьезной и подчас неудобной для правящей коалиции форме - в отличие от развлекатель­но-инфантильного образца каких-то дуэлей, состязаний, гейм-шоу и пр. На европейских телеканалах политические ток-шоу транслируются, как правило, в наиболее удобное для зрителей время, сразу после выпуска вечерних новостей, т. е. в прайм-тайм. У нас же, как точно заметил А. Пушков, «как ни посмот­ришь госканалы в прайм-тайм, там почему-то все смеются. А смешат одни и те же люди. Появилась корпорация, веселящая страну»¹.

¹ А. Пушков в беседе с В. Устиновым. Столкновение экстремизмов / Литера­турная Газета от 19-25 апреля 2006. № 16. С. 3.


210

Далеко не случаен тот факт, что в последние годы такой «не­серьезный» политик как Жириновский очень серьезно востре­бован отечественным ТВ. Он стал воистину знаковой фигурой театрально-политического дискурса постсоветской России. Ме­жду тем в странах старой демократической культуры не любой публичный человек, тем более, политик, согласится дискутиро­вать в передаче с такого рода оппонентом. Ведь это примерно то же самое, что идти на деловой разговор, а оказаться в центре карнавала; или как у классика: собираться в Кремль, а попасть на Курский вокзал. Совершенно очевидно, что само присутст­вие Жириновского придает политической коммуникации фик­тивно-игровой, балаганный характер, и устроители телепередач прекрасно это понимают. Но дело не столько в них, сколько в особенностях политической культуры, формирующейся в усло­виях коммерческого диктата рейтингов.

2.4.4. Парадиалог и квазиполитика

При характеристике политической культуры современной России в литературе часто всплывают приставки псевдо- и ква-зи-, а также термины «симуляция» и «суррогат». Мы тоже часто использовали их в анализе теледуэли Жириновского и Проха­нова. Можно еще вспомнить о постмодернистком жаргоне, где у этих терминов хорошая конъюнктура. Однако в России тео­ретический спрос на квази- и псевдофеномены обусловлен не только постмодернистской модой. Н. С. Розов, критически ха­рактеризуя социологические обобщения Л. Гудкова относитель­но постсоветской России, замечает, что у того «практически все социальные и политические инновации (выборы, демократия, многопартийность) получают приставки "псевдо" и "квази", а обычно одобряемые явления (идентичность, солидарность, мо­билизация) - атрибут "негативный"»¹.

Л. Гудков характеризует в терминах «квази» и «псевдо», во-первых, сферу общественного сознания, точнее, господстую-Щую идеологию. Речь идет о «квазитрадиционных структурах и воззрениях»², а также о «квазитрадиционалистских стереоти-

¹ Розов Н. С. (Не)мыслящая Россия. Антитеоретический консенсус как фак­
тор интеллектуальной стагнации // u/filf/rozov/publ/
nonthinking.php.

² Гудков Л. Негативная идентичность... С. 676.

211

пах массовой пропаганды мобилизационного общества»¹. Этот феномен квазитрадиционализма Гудков интепретирует как «не­гатив... дезориентированного сознания, лишенного ценностных императивов и универсальных норм»². В самом деле, прежние (большевистские) ценности себя изжили, и объективно возник спрос на идеи, сообразные с потребностями модернизации Рос­сии в реалиях XXI в. Но этот спрос не реализован российской элитой. Вместо духовного обновления (т. е. выработки новых ценностей, адекватных современности, и не слепо скопирован­ных с «чужого плеча»), мы становимся свидетелями «импер­ского» ренессанса среди представителей российской интеллек­туальной и политической элиты.

Гудков характеризует данный ренессанс как систему «эпи­гонских взглядов и традиционалистских, псевдофундаментали­стских философствований, имитировавших геополитический цинизм конца XIX в., но не имевших за собой ни тогдашней убедительности, ни необходимой имперской силы»³. Другими словами, вместо кропотливой работы по осмыслению положе­ния и стратегий России (как демократической республики) в современном мире, элита просто вытащила из царских сунду­ков старые имперские идеи, позолотила их при помощи совре­менных PR-технологий и на том успокоилась. Но духовное ста­новление гражданской российской нации (коей еще не знала история) - это нечто большее, чем только восстановление разру­шенных храмов. Кстати, в оценке Л. Гудкова современная РПЦ тоже выглядит элементом упомянутого «квази-традиционалист-ского» сознания, «квазиморальной инстанцией», «ценностным суррогатом этнической общности "всех русских в качестве пра­вославных"»⁴.

С последним суждением российского социолога можно по­спорить, однако элемент идеологического суррогата в церковной политике современного российского руководства тоже присутст­вует. При этом фразы о гражданском обществе и гражданском диалоге при одновременном превращении силовых структур в центральный символ власти могут дать только имитацию демо­кратии, идеологические абсурды вроде «либеральной империи», но отнюдь не развитие демократических институтов, препола-

¹ Там же. С. 57.

² Там же. С. 668.

³ Там же. С. 503-504.

⁴ Там же. С. 482.