Geum.ru

Министерство образования и науки Российской Федерации

Вид материалаМонография

Содержание


1.3. Царский титул в официальных церемониях и дипломатических документах второй половины XV века.
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   15
^

1.3. Царский титул в официальных церемониях и дипломатических документах второй половины XV века.


Церемонии – неизменный атрибут государственности вообще и монархии в частности. Можно вспомнить, что обычно великие князья Владимирские возводились на престол в присутствии ордынского посла249, да и в самой Орде определенного церемониала при выдаче ярлыка не могло не быть. Можно назвать торжественную встречу русских войск после Куликовской битвы и установление празднования Дмитриевской родительской субботы в память погибших в битве, а также торжества в Москве по поводу крещения трех татар, перешедших в 1393 г. на русскую службу (в Троицкой летописи говорилось о собрании «всего града»250). Можно назвать сретение иконы Владимирской Богоматери при нашествии Тамерлана, ставшее позже церковным праздником, или уже упоминавшуюся встречу московского войска после похода на Новгород, или освящение Успенского собора в Кремле в 1479 г., когда Ивану III было доверено переносить мощи покровителя Москвы святого митрополита Петра для торжественного захоронения251. Однако описание всех перечисленных церемоний, кроме разового события – сретения иконы Владимирской Богоматери, не занимает много места. Очень скупо описано и бракосочетание Ивана III с Софьей Палеолог. И лишь в конце XV в. состоялись две церемонии, которые, хоть и не получили сразу постоянного статуса, но были подробно описаны. Это церемония поставления нового митрополита Симона в 1495 г. и церемония венчания в 1498 г. сына Ивана Молодого Димитрия наследником престола. У нас нет сведений о повторении подобных церемоний при поставлении ближайших следующих митрополитов Варлаама и Даниила, при вокняжении Василия III. Но прецедент был создан, а описания событий 1495 и 1498 гг. можно рассматривать как прообраз официального протокола. Рассмотрим, какое отношение эти церемонии имеют к идее русского царя.

Итак, игумен Троице-Сергиева монастыря Симон (Чиж) был шестым митрополитом, поставленным на Москве, и пятым, поставленным без всяких оговорок. Церемония состояла из двух этапов, что, кажется, было следствием реальной ситуации предшествовавшего периода: перед поездкой в Константинополь русский кандидат проходил утверждение на родине. Первый этап – «наречение», когда великий князь совместно с детьми и внуком, святителями, боярами и дьяками проводил Симона в Успенский собор. Там великий князь вручил ему посох, что присутствовало и в Византии при поставлении патриарха252. Состоялось богослужение, после которого Иван Васильевич обратился к Симону со словами, сходными, как отмечает Б.А. Успенский253, со словами василевса при поставлении патриарха: «Всемогущая и животворящая святая Троица, дарующая нам всеа Русии государьство, подает тебе сии святии великии престол архиерейства, митрополью всеа Русии, руковозложением и священием святых отец архиепископов и епископов нашего Русийского царства. Отче, восприими и на седалищи стареиншества святителского во име Господа Иисуса Христа и пречистыя его Матери взыде и моли Бога и пречистую его Матерь о нас и наших детех и о всем православии»254. В ответном слове митрополит сказал: «Всемогущая и вседержащая десница Вышняго да сохранит богопоставленное твое царъство, самодержавный владыко Государю, мирно да будет и многолетно твое государъство и победително со всеми повинующимися тебе христолюбивымии воинствы и со протчими народы, да пребывает во векии во вся дни живота твоего. Здрав буди, добро творя, благочестивыи владыко и самодержче, великии государю, на многа лета»255. Затем великий князь проводил Симона на митрополичий двор. Через две недели состоялось собственно «поставление» уже архиерейским собором. При том под митрополитом Михайло Русалка «осля водил»256. Последний эпизод был заимствован из Византии, но по-своему интерпретирован. Как пишет Б.А. Успенский257, у византийцев был ритуал шествия архиерея на коне. У нас же этот ритуал применялся только по отношению к главе церкви, причем позже «осля» или коня «в роли осля» (то есть налицо уподобление Входу Господню в Иерусалим) будет водить царь.

Речь Симона интересна очередным употреблением слова «царство» и мыслью об избранности этого царства Богом. Слова и роль великого князя в поставлении добавляют ряд символических моментов. Вручение посоха уподобляло Ивана Васильевича византийскому василевсу, а Симона – Константинопольскому патриарху. Далее, великий князь, если следовать тексту, выступал в церемонии лишь как посредник. Он, как и митрополит, избранник Святой Троицы. В этом сходство и различие «внешнего» и «внутреннего» епископов. Так же и в самих действиях – митрополичий двор стал пределом, где великий князь Симона оставил для обеда со старцами Троице-Сергиева монастыря. Русский государь действовал в данном случае как царь; примерно так же, сколь ни рискованно подобное сравнение, как конь в роли осла, поскольку царем не был. Участие великокняжеских родственников и бояр с дьяками придавало церемонии смешанный церковно-государственный характер. Как церковь принимала участие в делах государства (в Новгородской войне, стоянии на Угре), так и государство принимало участие в делах церкви.

Вторая церемония – венчание Димитрия-внука наследником престола – была, видимо, менее многолюдной258. Великокняжеская семья присутствовала далеко не в полном составе: не было опальных Софьи Палеолог, князя Василия Ивановича и их сторонников. Сначала в Успенском соборе в присутствии святителей был отслужен молебен Богородице и митрополиту Петру. В храме было три трона – для великого князя, митрополита и наследника. Государь объяснил принцип перехода престола, митрополит, поминая Давида (вот и аналогия с ветхозаветным царем!), помазал наследника елеем. В его словах Русь вновь была названа царством, а весь освященный собор (правда, лишь в поздней редакции – в летописном своде 1518 г.259) назвал Ивана III царем. Отеческое поучение митрополита наследнику было показателем участия церкви в государственных делах. Отметим особенности церемонии.

1) Во-первых, сам факт коронации наследника заимствован из Византии. Василевса, как пишет Г.А. Острогорский260, короновал и миропомазывал патриарх, а соправителя короновал без миропомазания сам василевс. Великий князь, возлагая на внука бармы Мономаховы и шапку, уподоблялся царю.

2) Во-вторых, институт соправителя (а именно такую роль, судя по всему, играл наследник) тоже был византийским. Справедливости ради, надо отметить, что для Руси соправительство не было новым. Сам великий князь Иван фактически был соправителем своего отца Василия Темного в силу слепоты последнего. А в последние годы жизни Ивана новый наследник Василий Иванович тоже, вероятно, был соправителем, ибо его официальный титул не расходился с отцовским.

3) В-третьих, византийское влияние вряд ли можно связывать с влиянием Софьи Палеолог в силу известных причин. При отсутствии Византии к моменту церемонии, при непрочности положения при дворе византийской жены русского государя, при возраставшем национальном сознании Руси, – при всем том церемония была русской версией того, как «должно быть»: «…русские ориентировались не на реально существующую традицию, но на свое представление о теократическом государстве: идеология играла при этом куда более важную роль, чем реальные факты»261. Это был осознанный русский выбор. К. Попов и А.Е. Бурсон отмечали262 специфические особенности русской церемонии: две молитвы Богородице, в том числе одна специальная, и митрополиту Петру; речь великого князя, что было вызвано неоднозначностью в выборе наследника, знамение наследника у гробов предков и осыпание его деньгами. Исключена была из византийского варианта и демонстрация наследника на щите.

Церемония венчания Димитрия была, видимо, схожа по причине своей с поставлением Ионы в 1448 г. В обоих случаях суровая необходимость требовала волевого решения, разрубавшего Гордиев узел противоречий, требовала выбора почти что «из двух зол». Надо было наконец-то заместить пустующую митрополичью кафедру. Надо было выбрать наследника в двусмысленной ситуации, когда любой из двух претендентов мог бы считаться законным. Церемония придала вес решению великого князя. Сам же факт участия светской и духовной властей в обоих церемониях свидетельствовал о равных частях единого целого – Православного царства и о качественно новой сакральной роли великого князя. При том значение церемоний состояло в подчеркивании благочестия, а не величия, как в Византии.

Русское государство во второй половине XV в. возвращалось в международную политику как независимое. Престиж государства требовал необходимости добиться признания в том числе и титула правителей. К тому же в официальных международных договорах употребляется титул, который можно считать официальным, это как бы самоназвание правителя. Рассмотрим, когда царский титул русских государей начинает проникать в дипломатические документы XV в.

Выбор сохранившихся источников крайне мал. В начале XV в. великие князья самостоятельную внешнюю политику проводили в пределах приграничных государств (Литвы и Орды), других русских княжеств и единоверной Византии, да и то нерегулярно. Отношения великого князя Владимирского с князьями Твери и Рязани строились на принципах формального равенства и признания взаимной независимости. Хан («царь») Орды оставался для Руси «сюзереном». По-настоящему пик активности русская дипломатия начала переживать при Иване III, когда завязались отношения со всеми влиятельными государствами Восточной и Центральной Европы, а также с Турцией. Древнейшие из сохранившихся источников датируются серединой 70-х годов XV в. Символично, что в 1474 г. (до стояния на Угре!) в договоре с Крымом Иван III употребил выражение «брат» вместо употреблявшегося ранее «холопа»263. Предвестием этой активности была дипломатия правительства Василия II. В тот период ее усилия были направлены в религиозное русло, преодолевались последствия унии и начала автокефалии. Рассмотренные выше письма митрополита Ионы, цель которых – доказать незаконность поставления Исидорова ученика Григория на митрополию в Киеве, имели большое политическое значение. Религиозная самостоятельность в той ситуации была равнозначна политической. Очень важны были договоры с Рязанью и Тверью, которые вполне могли оказаться союзниками и вассалами Литвы264. Но наиболее примечательным в названный период представляется договор с королем Польши Казимиром, заключенный в 1449 г. Ведь Василий II заключил договор с правителем одного из крупнейших (если считать с Литвой) тогда государств мира. Помимо отношений равенства («братства»), что само по себе является признанием государственной независимости Руси, обращает на себя внимание титул русского князя: «…божьею милостью се яз, князь великии Василеи Васильевичь московъскии, и новгородскии, и ростовъскии, и пермъскии, и иных, и братья моя молодшая…»265. Так великий князь видел свой официальный титул. Этот договор представляется исключительно важным для формирования титула русских государей. Титул, названный в 1449 г., стал основой титула русских царей. До 1917 г. он развивался по заложенной в XV в. логике, дополняясь прибавлением подвластных земель и некоторых непостоянных в XV в. титулов («государь», «самодержец», «царь»). В правление Ивана III его основной титул имел две модификации: полный («Божьей милостью государь всея Руси и великий князь Владимирский, Московский, Новгородский, Псковский, Тверской, Югорский, Вятский, Пермский и Болгарский») и сокращенный (без перечисления земель) 266.

Для идеи русского царя существенное значение имеет название одной подвластной земли – Болгарской. Это означало зависимость от русского государя Казанского ханства, что было важнее, чем подчинение касимовских царевичей. Главной вехой в первом подчинении Казани (А.А. Горский удачно назвал его «протекторатом»267, в отличие от присоединения в 1552 г.), начавшемся с 60-х гг. XV в., было ее взятие измором в 1487 г. В летописи было сказано, что Иван III «…на Казани царя посадил из своеа рукы», а дочь государя Елена позже назвала отца «самодержцем царства Казанского»268. Весьма символичным был торжественный ввоз в Москву в 1487 г. пленных казанских царей (потомков Тохтамыша), свергнутых с престола269. Часть свергнутых казанских «коромолников» была казнена, пишет летописец, употребляя термин, который можно применить только к зависимым подданным270. Весть о взятии Казани спешно (спустя месяц по возвращении предыдущего посольства) была послана в Италию, причем в Венеции русского государя итальянцы назвали «королем России» и тогда, же, как отмечает А.Л. Хорошкевич, царский титул Ивана III был употреблен в договоре с Ганзой271. Впрочем, власть Руси над Казанью была заметна еще в 70-х гг. XV в. венецианскому послу И. Барбаро, а другой венецианец А. Контарини и вовсе назвал Волгу русской рекой272. В XVI в. владение Казанским царством рассматривалось в московских официальных кругах как одно из важных обоснований царского титула наших правителей в международной политике273, а джучидские царевичи на русской службе занимали самое высокое положение среди подвластных московскому царю князей274.

Отметим еще некоторые особенности титула русских государей. В конце XV в. при натянутых отношениях с Литвой (ее князь носил титул и «великого князя Русского») употребление слов «всея Руси» могло рассматриваться как претензии Москвы на Литовскую Русь. Термин «государь» (впервые стал употребляться Василием Темным в докончании с Шемякой 1434 г. и на монетах в западнорусской форме «господарь»275) не имеет однозначной трактовки в историографии. К тому же этот титул употреблялся не только по отношению к великим князьям276. Думается, он обозначал должность правителя государства. Названия девяти земель и княжеств в титуле показывали фактическую сферу влияния великого князя в отличие от желательного «всея Руси», в том числе и на землях нерусских. Выражение «Божьей милостью» – главный сакральный и византийский элемент титула. И.П. Медведев пишет277, что это выражение было сугубо византийским и заимствование его (болгарским ханом Омортагом, например) рассматривалось византийцами как идеологический сепаратизм. Данный титул официально был употреблен Василием II в договоре с Казимиром от 1449 г. А вообще мысль об избранности русских правителей Богом употреблялась не раз и в летописях, и в «Слове похвальном о Борисе Тверском», и в «Повести о Флорентийском соборе», и у Вассиана Рыло278.

Помимо краткого и полного титула, употребленного, кстати, и в послании Римскому папе279, существовал особый титул для турецкого султана («Божиею милостию един правой осподарь всей Руси, вотчичь и дедичь и иным многим землям от севера и до востока государь»), которого сам Иван III называл: «Межи бесерменских государей великой еси государь»280.

Кроме перечисленных элементов, титул правителя Руси включал в XV в. два непостоянных – «самодержец» и «царь». Термин «самодержец» употреблялся по отношению к правителям Руси ранее в «Повести о Темир-Аксаке», «Слове о Борисе Тверском», в соборной грамоте 1459 г. о непризнании митрополита-униата Григория, при описании церемонии освящения Успенского собора в Москве, в речи митрополита Симона при поставлении, во время венчания Димитрия наследником, в предисловии к Геннадиевской Библии281. Но в официальных дипломатических документах мы его не найдем. Происхождение этого титула, не смотря на русские корни, спорно. Как отмечалось выше, титул может рассматриваться и как дословный перевод греческого слова «автократор»; но и в значении «независимый правитель» он тоже употреблялся. М.Г. Булахов отмечал282 неотделимость термина «самодержец» от словосочетания «всея Руси», что, заметим, вовсе не мешало употреблять «всея Руси» без «самодержца». От себя добавим, что термин в XV в. употреблялся чаще при описании поступков великого князя в области веры, а потому «византийская» трактовка кажется убедительнее. Привьется «самодержец» в титуле русских царей позже.

Титул «царь» впервые был употреблен по отношению к Василию II. Но официально он стал применяться только к его сыну. Употребление этого термина в дипломатической практике имеет ряд особенностей. Внутри Руси – в летописных повестях, в посланиях представителей церкви – термин «царь» имел сакральное значение, ибо употреблялся в контексте сообщений о каких-либо действиях или обязанностях великого князя в вопросах веры. В дипломатической же практике термин имел значение политическое. Первый раз русский государь назван царем в 1474 г. в договоре с епископом Юрьева (Дерпта)283. При том договор по старой традиции (до второй Новгородской войны) был заключен от лица Великого Новгорода и Пскова.

Иван III, как уже говорилось, осознавал себя равновеликим императору Священной Римской империи. Отношения Руси с этим государством лучше всего отражают противоречивость и непоследовательность употребления титула «царь» в дипломатической практике. В переговорах с Фридрихом III официальный титул Ивана III в 1489 г. употреблялся без «царя»284. Вместе с тем, послы великого князя к кесарю получали инструкции о том, как именовать своего государя при дворах иноземных правителей, через земли которых им предстояло проезжать. И там они называли своего государя иначе. Перед Ливонским магистром, городскими властями Ругодива, Юрьева, Колывани и Любека Ивана Васильевича называли «Царь всеа Руси»285. В конце своего правления в инструкции наместнику стратегически важного Ивангорода князю Константину Федоровичу Ушатому Иван III велел тому называть себя: «Царей Руских наместник»286, а государей своих: «Иоанн, Божиею милостию Царь и Государь всеа Руси, и сын его, Государь наш Василей, Царь Государь всеа Руси»287. Выходит, что, как ранее Иван Молодой и его сын Димитрий были соправителями Ивана III с титулами великих князей, так в начале XVI в. Василий дублировал титул царя.

Можно ли утверждать, что Иван III с конца XV в. официально принял титул царя? Но в грамотах императору такого нет, как нет и в грамотах правителям Саксонии и Мекленбурга, через владения которых проезжали русские послы к кесарю288. В переписке с королем Польши, в посланиях султану Турции и в большинстве посланий своему союзнику хану Менгли-Гирею в Крым Иван Ш царский титул тоже не употреблял. Равенство по отношению к ним проявлялось в иных формах («братство», посольский церемониал, династические браки). Значит, сам Иван III царский титул употреблял только в сношениях с избранными по какой-то причине иностранными правителями. С какими именно? Пожалуй, титул «царь» употреблялся в договорах и письмах, адресованных правителям неизмеримо менее значительным, чем правитель Руси. Менее знатных, менее сильных с военной и экономической точек зрения, правящих менее крупными территориями. И не совсем суверенных, находящихся в той или иной форме зависимости289. Это юрьевский епископ, шведский регент (Швеция тогда вела борьбу за независимость с Данией), магистр Ливонии, городские власти Ругодива, Колывани, Любека, правитель Тамани290, русский наместник Ивангорода и, изредка, Менгли-Гирей291. Особняком стоит король Дании – правитель независимый, но все же не кесарь.

С чем связано избирательное употребление русским государем разных (полных и сокращенных, для султана и кесаря, для более и менее значительных партнеров) титулов? Наиболее правдоподобным аргументом будет, скорее всего, тот, что у дипломатии свои законы. Необходимо учитывать мировоззрение тех, с кем приходится иметь дело. Преемство от византийских василевсов в виде царского титула было для католического мира пустым звуком, ведь там истинным наследником и языческого, и христианского Рима считали своего императора, наследника Карла Великого. «Басурманскому» султану данный вопрос тоже был безразличен, тем более, что он Византией владел. А в отношении менее значительных правителей (бургомистров, магистров, епископов) титул «царь» имел значение более знатного государя, аналогичного императору, и, возможно, проходил «обкатку».

Не раз назывался Иван III царем и в посланиях, полученных от иноземных правителей. Б.А. Успенский приводит292 в пример варианты титула русского государя в международных договорах на иностранных языках (латинском и немецком) и на русском. Во всех русский государь назван либо «царь» (русский вариант), либо «keyser» (немецкий), либо «imperator» (латинский). Всего таких договоров девять: с епископом Дерпта 1474 г., со шведским регентом 1482, 1497 и 1504 гг., с Данией 1493 г., с Ливонией 1481, 1493гг., и с Ганзой 1487 и 1495 гг. Шведский регент в 1482 г. назвал русского государя «императором и великим князем» при «великом князе» Иване Молодом – соправителе; в 1487 г. – «великим королем, императором всея Руси»; Ливонский магистр «Божьей милостью царем», власти Ганзы – «великим государем и императором Руси». «Обращаясь таким образом к великому князю, т.е. называя его «императором», главы государств – будь то король Дании или же регент Швеции, великий магистр Ливонии и т.п. – фактически признают свое с ним неравенство (поскольку сами они императорами не являются)», – писал Б.А. Успенский293. А император Священной Римской империи Максимилиан титул «царь» употребил к русскому государю в 1492 и 1505 гг. Так, если верить русским источникам, называли великого князя послы Максимилиана Ю. Делатор (Георг фон Турн) и Е. Гартингер294. В своей грамоте 1492 г. сам Максимилиан назвал великого князя лишь «единым государем Русским», а в 1505 г. – «братом»295. Зато сын Максимилиана Филипп тогда же назвал Ивана и его сына Василия «Государями всея Руси» и «Царями»296. Так же «царем» назвал Ивана посол князя Конрада Мазовецкого в 1493 г.297, тогда как польский король не собирался этого делать и даже титул «государя» и слова «Божьей милостью» долго не хотел за русским князем признавать, не говоря уж о фразе «всея Руси».

То, что Ивана III называли царем иностранные государи и их послы, что, конечно, не одно и то же, может объясняться их пониманием титула «царь» равнозначно королю. Хотя Сенат Венеции эти титулы отличал и называл298 «царем» Казанского хана, а русского государя все же «князем». Зато Василия III «царем» назовут и Римский папа, и Сенат Венеции, и кесарь; как царю ему будут присягать жители Смоленска и Пскова299. Этот же государь начнет употреблять царский титул и в обычных правительственных грамотах300. И нельзя не добавить, что в период правления Василия III отношения «братства», наименования «императором»-«царем» к нему употребят императоры Священной Римской империи Максимилиан (1514 г.) и Карл V (1519 г., верительная грамота послу301) – правитель самых обширных владений в тогдашнем мире, в которых всегда светило солнце. Причем Карл V употребит выражение «fratri maiori», то есть «старший брат»! Московская дипломатия, как видим, умела добиваться уважения и добивалась признания царского титула задолго до 1547 г.

Таким образом, в течение второй половины XV в. зародился русский монархический церемониал, начал формироваться титул русских царей, стало закрепляться высокое (выше большинства «обыкновенных») положение русских государей среди мировых правителей. Уже при Иване III место русского государя в мировоззрении московских книжников было на вершине дипломатической иерархии наряду с римским кесарем и турецким султаном.

Подведем итоги развития царской концепции в XV в. Условно ее истоки можно разделить на три неравнозначные группы: важнейшие «византийские», а также «татарские» и «русские». Сходное деление можно встретить у ряда историков302. На наш взгляд, в источниках XV в. четче всего прослеживаются византийские традиции, которым, в основном и посвящена данная глава. Это сакрализация власти, выразившаяся в обретении русскими государями полномочий в структуре церкви-организации, и осознание ими сверхнационального (нельзя пока еще сказать имперского) статуса главного православного правителя. Пожалуй, именно с отождествления себя с Византией, у Руси появились задачи мирового масштаба.

Татарское влияние на идею русского царя заключалось в заимствовании средств осуществления власти – менее ограниченных, чем в Киевской Руси303, что удачно сочеталось с византийской идеологией, ведь иначе на русском престоле мог бы очутиться безвластный василевс. А в идеологической сфере помимо ощущения прохождения Божьего гнева (татары появились как кара небесная), важно, что сфера власти русского государя начала простираться на территории и народы Орды. Подчинение татарских царей русскому князю способствовало осознанию последним своего сюзеренитета над ними. А их старым сюзереном был «царь». Новая власть не рассматривалась инородцами как чужая: русский царь у ряда азиатских народов со временем стал именоваться так, как ранее именовался хан Золотой (по Г.В. Вернадскому – Белой) Орды – «tsagan khan»304. Отсюда начинается русское движение на Восток305, встречавшее куда меньшее сопротивление, чем на Запад, где Русь упрекали в «татарщине», «азиатчине». Прологом к этому были союз Ивана III с касимовскими царевичами, дружба с Крымским ханом, подчинение Казани.

Русские истоки царской идеи состояли в идеологическом преемстве от Киевской Руси. Еще рассказ о Батыевом нашествии завершался списком спасшихся от монголов князей и описанием радости во Владимире при встрече Ярослава Всеволодовича306. Значение династии хорошо показывает Смута, немалую роль в которой сыграло прерывание прямой ветви московских Рюриковичей. Имена киевских языческих князей в источниках XV в. привлекаются для обоснования прав Москвы на Новгород и в русле антивизантийской полемики. Подчеркивается и родство со святыми князьями. Русские князья «…того святого Владимера корене благоплодная отрасль христолюбивых великых князеи благочестивы»307. Первым русским царем принято называть Ивана Грозного. Но почти никаких новых обязанностей православного царя у него не появилось. Можно провести такую аналогию: как ордынское иго фактически пало ранее 1480 г., так и русские государи фактически стали царями до 1547 г. Уже Ивана III к концу его правления можно было с известными оговорками называть «исполняющим обязанности» царя. Со второй половины XV в. концепция русского царя развивается вплоть до 1917 г., пока не рухнула монархия. Религиозная по сути, идея эта рухнула, когда царь перестал восприниматься в сакральном значении, превратившись в «гражданина Романова», по иронии судьбы носящего экзотический титул.