Geum.ru

Министерство образования и науки Российской Федерации

Вид материалаМонография

Содержание


Глава 1. Становление концепции русского царя в XV веке. 1.1. Зарождение идеи русского царя.
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   15
^

Глава 1. Становление концепции русского царя в XV веке.

1.1. Зарождение идеи русского царя.


Титул «царь» употреблялся в Киевской Руси по отношению к византийскому василевсу, а также по отношению к Христу и ветхозаветным правителям50, что придавало титулу сакральное значение, несравнимое с другими. В отдельных случаях «царями» называли русских князей (первый прецедент – надпись на стене Софийского собора в адрес Ярослава Мудрого в 1054 г.) за причастность к укреплению веры51. Слово «царь» по отношению к русским князьям в литературе Киевской Руси употреблялось, как писал А.А. Горский, «…для подчеркивания политического престижа умершего князя, в связи с главенством князя в церковных делах и с культом князя-святого»52. В политическом же отношении Киевская Русь была лишена «царских амбиций»53. Сравнения с Христом и ветхозаветными царями, со святыми киевскими князьями очень интересны для зарождения идеи русского царя. Но эти аналогии (а они в течение XV в. были) менее важны. Здесь речь шла об употреблении термина «царь», а не о четко обозначенных царских полномочиях. Заимствовать первое христианскому средневековому государству, идеология которого «пропитана» сюжетами Библии, гораздо легче (в виде простого риторического приема, например), чем второе. Потому вернемся к византийским корням царской идеи.

Роль василевса в православном мире была особенной. Князь Д. Оболенский писал, что «…отношения между империей и другими странами – особенно теми, чьи правители приняли восточную православную форму христианства, – не были и не могли быть отношениями равных»54. Василевс – «космократ», его власть простиралась на всю православную ойкумену. Византийская «Книга церемоний» X в. отражала представления об иерархии подчиненных государств и их правителей. Статус Руси соответствовал статусу «союзных народов Рима», которые по договору охраняли его границы. Н.В. Синицына отмечала, что, в соответствии с византийскими представлениями, «ромейский» (то есть римский) василевс считался отцом семьи государей и народов, «…правители сопредельных стран именовались или титуловались как императорские «сыновья», «братья», «друзья» и т.д., занимая соответствующее место на иерархической лестнице»55. Константинопольский патриарх Антоний вообще полагал, что другие православные цари – дело противоестественное. «Святой император, – писал патриарх великому князю Василию I, – непохож на других правителей и владык других земель… он есть освященный базилевс и автократ всех римлян, то есть всех христиан»56. Среди наименований византийского василевса встречалось и такое, как «самодержец всех христиан»57.

Конечно, это мнение византийцев. Они могли считать все, что угодно. Польские короли XV-XVII вв. тоже могли сколько угодно раз объявлять себя государями России. Важнее, что было в реальности, и как к этому относились на Руси. Ни о каком вмешательстве Византии во внутренние дела Руси история нам не говорит. Тот же Д. Оболенский переводит титул58, которым называли русского князя при византийском дворе на рубеже XIII-XIV вв. как «стольник», но несоответствием в титуле вся зависимость князей от василевсов и ограничивалась. Подчинение Руси Византии было, по словам И.П. Медведева, «фиктивным», а, по словам Г.А. Острогорского, «идеальным»59. Первый из названных авторов справедливо разделял культурную и великодержавную экспансию Византии. С последней столкнулись соседние с Византией православные страны Сербия и Болгария. И невозможность византийской великодержавной экспансии на Русь позволяла последней более доброжелательно воспринимать византийскую культуру.

Независимость Русской церкви от местной власти оборачивалась тем, что русские князья вынуждены были принимать тех митрополитов, которых им присылали византийцы. Но это же исключало и заметное влияние церкви на политику. До поставления своих митрополитов в Киевской Руси дело не дошло. Поставления Иллариона в 1051 г. и Климента Смолятича в 1147 г. остались исключениями60. После разгрома Константинополя «европейскими варварами» в 1204 г. русские митрополиты временно поставлялись в православной Никее61. Нередки были и годы «вдовства», когда русская митрополия оставалась незанятой. Выдвижение Даниилом Галицким на митрополию Кирилла в XIII в., которое Д.М. Шаховской62 ставит в один ряд с поставлениями Иллариона и Климента, не вошло в систему. После Батыева нашествия русские великие князья добились того, что к их ставленникам стали в Константинополе относиться с большим вниманием. Это увеличило число русских по национальности иерархов. Такими были, как известно, Кирилл, Петр, Алексий, могли стать Митяй и Сергий Радонежский. А первый по-настоящему политический прецедент поставления митрополита без участия Константинополя, к тому же с явной претензией на продолжение в том же духе, создал в Литве в 1415 г. при содействии западнорусских епископов Витовт, когда был поставлен Григорий Цамблак63.

Заметим, что темой исследования является не византийская концепция православного царства. Здравый смысл подсказывает, что при ближайшем рассмотрении можно обнаружить различия между византийской теорией и византийской практикой, противоречивые положения и различные интерпретации. В данной главе хотелось бы лишь рассмотреть характер употребления слова «царь» по отношению к русским правителям XV в. и новые «царские» полномочия последних. А насколько это соответствовало мнениям византийских теоретиков царства, вроде Агапита или Вальсамона, наверное, не столь важно64. Идея русского царя в XV в. проходила становление, и искать в ней какую-то стройность и непротиворечивость было бы наивно. Но перед рассмотрением идеи русского царя надо постараться сформулировать основные отличия царя Византии от русских князей. Во-первых, византийские цари рассматривались как законные преемники римских императоров. Долгота исторической перспективы выражалась в преемстве от правителей Древнего Рима и от православных императоров, сыгравших исключительную в мировой истории роль в деле укрепления и распространения христианства. Условно говоря, это было преемство от Ромула и Константина Великого. Во-вторых, византийские цари занимали исключительное положение относительно других правителей. Единственность их положения в мире выражалась в титуле «вселенский», который носили василевсы и носят по сей день Константинопольские патриархи. В-третьих, византийские цари имели существенное сакральное значение. Оно выражалось и в официальном титуле василевсов «святой»65, и в особом почитании их, и в особой роли василевсов в структуре Православной церкви66. Тот же патриарх Антоний писал, что «…царство и церковь находятся в тесном союзе и общении между собою, и невозможно отделить их друг от друга»67. В византийской традиции имело место, конечно, и оставшееся в наследство от языческих времен поклонение императору в Древнем Риме. А роль василевса в церкви иногда называлась неофициальным титулом «внешнего епископа». IV Халкидонский Вселенский собор назвал василевса архиереем, иереем и учителем веры68. Не вдаваясь в различные трактовки этой роли византийскими публицистами, заметим, что василевс в церкви, понимаемой и как организация, и как мистический союз, имел статус, отличный от простого мирянина и приближающийся к статусу духовного лица (вплоть до особого причащения или права благословлять народ, знаменовать дикирием и трикирием, заходить в алтарь69). Статус этот издавна считался «выше дьякона», но начало названной выше статьи Б.А. Успенского («Литургический статус царя…») лучше всего показывает насколько «выше»: у царей помимо литургического статуса было много иных полномочий. Да и решения Халкидонского собора нельзя забывать. Сакральный статус василевса предполагал не только права, но и обязанности, главной из которых была обязанность защищать веру и церковь. М.А. Дьяконов убедительно показывал70, что византийские василевсы имели юридическое отношение и к поставлению русских митрополитов, к решению вопросов о пределах митрополии. Решения эти подтверждались специальными правовыми актами – «хрисовулами». Пример этого – письмо василевса Иоанна Кантакузина на Русь с осуждением создания Галицкой митрополии и императорский указ71. Не случайно некоторым могло показаться, что василевсы излишне злоупотребляют своей властью над церковью. Епископы Литовской Руси в 1415 г., оправдываясь за поставление автокефального митрополита, ссылались именно на это72. Патриарх Антоний так объяснял Василию I разницу между василевсом и другими православными правителями: «Святой царь занимает высокое место в церкви: он не то, что другие, поместные князья и государи. Цари в начале упрочили и утвердили благочестие во всей вселенной; цари собирали вселенские соборы, они же подтвердили своими законами соблюдение того, что говорят божественные и священные каноны о правых догматах и о благоустройстве христианской жизни, и много подвизались против ересей; наконец, цари, вместе с соборами, своими постановлениями определили порядок архиерейских кафедр и установили границы митрополичьих округов и епископских епархий»73. Он же писал, что византийский правитель «…поставляется царем и самодержцем ромеев, то есть всех христиан», и далее: «…один только царь во вселенной»74. Таким образом, «царь» качественно отличался от «князя», во-первых, своим сакральным статусом и, во-вторых, вселенским характером власти. И.П. Медведев выделял75 такие элементы политической символики Византии: 1) церемониал, 2) особая одежда василевса, 3) иконография его, 4) оформление соответствующим образом монет 5) и преамбулы государственных документов. Это, так сказать, материальные отличия царя от русских князей. Приближение русского князя к царю должно было состоять в заимствовании титула и схожих функций.

Теперь посмотрим, как же изменилась ситуация на Руси после Батыева нашествия. Основным представляется факт, проистекающий из особенности монархии Киевской Руси. Была сохранена династия, старая легитимная династия, которая и только которая управляла землями единой и затем раздробленной Руси. Монголы не уничтожили полностью, если таковое вообще было возможно, правящий род Рюриковичей. Они лишь как бы «срезали» его верхний слой, тех, кто непосредственно вступил с ними в бой. Позже они использовали русских князей в своих интересах. Но важнее этого было то, что в идейном отношении само существование легитимной династии (пусть и местной в каждом княжестве) несло в себе залог будущего освобождения. Любое обращение к домонгольскому прошлому, ко временам независимости и славы, объективно заставляло связывать свои надежды с представителями рода Рюриковичей. А поскольку города северо-восточной Руси были во время нашествия разрушены и некоторое время должны были находиться в упадке, поскольку вече в северо-восточной Руси было, как доказал в своей книге «Монголы и Русь (История татарской политики на Руси)» А.Н. Насонов76, подавлено монголами как очаг потенциального сопротивления, то в названном регионе князья могли быть важнейшей силой политического возрождения.

Еще одним важным для нашей темы фактом послебатыевского развития Руси стало появление в русском мировоззрении второго (не считая того, что царями называли ряд ветхозаветных правителей и Христа) «царя» – татарского. Причины этого явления вряд ли объяснимы77. «Великий хан Монголии и Китая считался сюзереном всех русских земель… В практических делах, однако, золотоордынский хан являлся высшим правителем Руси, ее «царем»», – писал Г.В. Вернадский78. До начала 60-х гг. XIII в. главным «царем» был великий каган Хубилай, и его титул употреблялся по отношению к хану Золотой Орды, ставшего после указанного срока верховным сюзереном русских князей. При этом ханы не только получили «византийский» титул, они изображались, как и василевсы, в венцах, о отличие от русских князей в высоких шапках, поминались на службе, как и василевсы, – пишет М. Чернявский, говорящий о слиянии в русском сознании образов хана и василевса79. С 1280 по 1291 гг. при фактическом двоевластии в Орде (Ногая и Теле-Буги) летописи обоих называли «царями»80. При этом те или иные княжеские группировки поддерживали «своих» «царей». Дальнейшие междоусобия в Орде привели к тому, что во второй половине XIV в. подчас невозможно было определить, кто настоящий «царь». «Короче говоря, ни борьба партий в Орде, ни быстрая смена ханов не могли заметно поколебать прочно установившихся отношений зависимости и значительно нарушить существовавшее политическое положение на русском северо-востоке. Чтобы поколебать эти отношения, потребовалась катастрофа: распадение золотоордынского государства», – писал А.Н. Насонов о времени Мамая81.

Любопытно отметить, что династические принципы монгольской монархии имели много общего (более, чем византийские) с династическими принципами Руси. Только Чингизиды, как и только Рюриковичи, имели формальное право управлять территориями монгольских государств82. Возможно, это одна из причин, по которой на Руси очень четко отличали легитимных «царей»-ханов от узурпаторов и теневых правителей Орды. В летописном списке «царей ардиньских», который начат с Батыя, мы не найдем Едигея, а о времени Мамая прочтем: «У Мамая Авдула… Азиз у Мамая же»83. Интересно сравнить отношения к Тохтамышу и Мамаю в русских летописях84. В Рогожском летописце Мамай назывался ордынским князем, а отъезд Дмитрия Донского в 1382 г. из Москвы объяснялся тем, что он «не подня рукы» против «царя» Тохтамыша85. В пространной повести о Куликовской битве в московском своде 1479 г. Мамай «мня ся яко царь», а ниже подчеркивалось принятие Василием I от Тохтамыша больших почестей86. Лишь в позднем «Сказании о Мамаевом побоище» Мамай назван «восточным царем»87. В ранней редакции «Повести о Темир-Аксаке» (Б.М. Клосс относит ее к 1412/14 гг.) этот правитель характеризовался так: «яко исперва не царь бе рождениемь, ни сын царев, ни племени царьска…»88. Да и в княжеских договорах конца XIV-первой половины XV вв. возможная война с «царем» накладывала на договаривающиеся стороны меньше обязанностей по взаимопомощи, чем просто война с татарами89.

Теперь отметим разницу между византийским «царем», который вновь вернулся в Константинополь, и татарским. Если первый пользовался лишь моральным авторитетом, то второй, татарин и иноверец, обладал реальной властью над Русью. Первый воплощал образ благочестивого правителя, ведущего народ к спасению, а второй воплощал образ державной мощи90. Играть какую-либо роль в православном миропонимании, кроме уготованной ему роли «бича Божьего», хан, конечно, не мог. Хотя остается только догадываться, как повернулась бы история, если бы татарские ханы приняли православие. Веротерпимость и дипломатия первых монгольских правителей способствовали предоставлению Русской церкви ряда льгот91, а новый епископ Сарайский был представителем церкви и всего православного населения Руси в Орде. Отношения нашей церкви с ханской властью строились по типу отношений с верховным сувереном. За него можно было не молиться, но игнорировать было невозможно. Помимо сугубо материальных вопросов, у хана можно было искать защиту от произвола многочисленных князей, а то и от самих татар: достаточно вспомнить, как потомок ордынского царевича Петра Игнат отмолил свой монастырь от прихода Ахмыловой рати92. При хане Бердибеке и митрополите Алексии хана поминали на службе, как, впрочем, всегда поминали и византийского василевса93. При «замятне» в Орде поминать церкви, видимо, стало некого. На поставление русских митрополитов до поры до времени новая ситуация существенного отпечатка не наложила. Конечно, получение ярлыков в Орде митрополитами было веским подтверждением их привилегий, но не сана. Ярлык Тохты, как считает Р.Г. Скрынников94, наверное, помог митрополиту Петру утвердиться в этом качестве, но, право же, ситуация на западе, в Литве, была куда как опаснее. Там речь шла о расколе митрополии, прологом к чему послужило создание митрополии Галицкой в начале XIV в.

Исходя из сказанного, можно сделать вывод, что идея русского царства могла зародиться при двух следующих условиях: 1) при потере татарским «царем» своей власти над Русью (де-юре или хотя бы де-факто) 2) и при гибели византийского «царя» или потере оным своего морального авторитета. Ведь величие его тоже основывалось на моральном авторитете, и дискредитации в случае отпадения от веры было бы вполне достаточно.

Из московских правителей впервые «царем» или «цесарем» был назван князь Иван Калита в похвале ему из Сийского Евангелия95. Отметим, что похвала, а, значит, и наименование «царем», может быть разделена на три составляющие. Во-первых, русский князь был «встроен» в христианскую историю: он уподоблялся апостолам, просветившим разные области земли, а также к Калите применялись слова пророка Иезекииля о последнем царе, который встанет за правду в последние времена. Во-вторых, Иван Калита уподоблялся византийским василевсам: Константину Великому в перечне апостолов, Юстиниану за правый суд и строительство храмов, Мануилу за праведную жизнь и защиту веры. В-третьих, косвенно Калита мог сравниваться с Владимиром святым, ибо перечень апостолов был взят из «Слова о Законе и Благодати»96. Похвала эта знаменательна по отношению к развитию царской идеи в XV в., однако князья сразу после Калиты «царями» не назывались, да и была она посмертной похвалой князю-схимнику за дела в области веры, то есть в духе традиций Киевской Руси.

Теперь перейдем к источникам XV в. В «Слове о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русского» (далее для краткости – «Слово о Дмитрии Ивановиче»), слово «царь» употребляется несколько раз. Недоброжелатели князя и Руси, некие советники Мамая, говорят: «…великый князь Дмитрей Московский себя именует Руской земли царя, и паче честнейше тебе славою, супротивно стоит твоему царству»97. Эти слова, вложенные в уста недоброжелателей, подстрекающих Мамая к войне, могут являться преувеличением с целью вызвать гнев Мамая. Затем Дмитрий Донской называется царем в плаче его вдовы Евдокии, который по выразительности ничем не уступает плачу Ярославны: «За многоценныя бо ризы и худыя и бедныя сия ризици приемлеши, за царьскыи венець худым си платом главу покрываеши, за полаты красныя трилакотныи сеи гроб приемлеши»98. Не трудно заметить, что выражение о царском венце употребляется как риторический прием, для обострения резкого перехода от жизни к смерти. Еще раз Дмитрий Донской так именуется царем: «Царьскый убо сан дръжаще, а аггельскыи живяше»99. Далее говорится, что князь сидел на престоле, а душою пребывал в пещере, носил царскую багряницу, а желал носить монашескую ризу. Тут, так же, как в плаче Евдокии, налицо риторический прием: царские атрибуты символизируют земную славу, мирские вещи, к которым князь, будучи глубоко верующим, был равнодушен. Здесь не может идти речь о каком-либо тождестве светской и духовной власти, так как, напротив, обостряется разница. Поэтому процитированные отрывки из слова о Дмитрии Донском вполне укладываются в рамки прежних традиций.

Следующим памятником, весьма интересным для вопроса о зарождении идеи русского царя, является «Повесть о Темир-Аксаке». В ней ярко показывается100 взаимодействие светской и духовной властей. Нашествие Темир-Аксака есть нашествие на веру. Очень четко митрополит Киприан и великий князь Василий I разделяют свои функции: первый собирает духовные силы (епископов, архимандритов и игуменов, накладывает пост, служит молебны), а второй – материальные (занимается укреплением города и сбором войск). Инициатива перенесения иконы Владимирской Богоматери исходит от великого князя. При том описываемое событие, как отмечается по-старому, случилось при царении Тохтамыша. В вопросе о зарождении царской идеи на Руси ранняя редакция повести интересна очень четким изображением разделения светской и духовной властей (настоящей «симфонии»). Василий I в той же повести называется «благоверным и христолюбивым самодержцем Русской земли»101. «Самодержец» обозначает, вероятно, независимость правителя и, одновременно, является заимствованием титула византийского василевса «автократор»102. Правда, Б.М. Клосс, опубликовавший недавно несколько редакций повести, считает103, что этот титул употребил Пахомий Серб в редакции конца 70-х гг. XV в.

Заметим, что правление Василия I было этапным в осмыслении Куликовской битвы: основные памятники Куликовского цикла сложились при нем104. Одно из самых продолжительных во всей русской истории и одновременно одно из самых малоизученных, правление этого князя знает и прекращение выплаты дани в Орду с последующей выплатой Едигею менее годовой суммы, и начавшееся обозначение имени русского князя на монетах105, и упоминавшееся прекращение поминания имени василевса на службах. Это правление удивительно последовательно по отношению к предыдущему – Дмитрия Донского и знаменательно по отношению к последующим правлениям московских князей. Следует согласиться с теми выводами, что сделал В. Водов106: до середины XV в. царский титул употреблялся по адресу русских князей бессистемно, вне политического контекста. Изменения были связаны с получением русскими князьями новых полномочий в церковной сфере.

Возникновение идеи русского царя было маловероятно без потери византийским василевсом своего сакрального авторитета. А потеря эта явилась реакцией на Флорентийскую унию, ведь власть василевса над Русью была духовной, и духовного падения последней было достаточно. Но вскоре последовала и физическая гибель Византии. Еще А.И. Соболевский называл107 родоначальником царской идеи на Руси Пахомия Серба. Первым же великим князем, при жизни названным «царем», был Василий II. Случилось это около 1442 г., когда Пахомием Сербом была написана третья авторская редакция «Жития Сергия Радонежского». Сам государь наравне с другими русскими князьями был назван «царем», а Русь – «царством». Случилось это при описании одного из посмертных чудес святого, в котором шла речь о Флорентийском соборе108.

Подробнее идея русского царя развита в «Повести о Флорентийском соборе» и в близком по времени памятнике «Слово похвальное о Борисе Тверском» инока Фомы середины XV в. В первой редакции «Повести о Флорентийском соборе», которая по современной версии Н.В. Синицыной, создана в 1441 г.109, и в этом случае она старше третьей редакции «Жития Сергия Радонежского», Василий II назван «белым царем», подчеркивается, что он «ереси отсекл еси»110. Повесть эта имеет три редакции, последняя создана, видимо, в 1458-1460 гг.111 В ней в уста византийского василевса Иоанна влагается похвала Василию Темному: «…яко восточнии земли суть Рустии болшее православие и вышшее христианьство Белые Руси, в нихже есть государь великии, брат мой, Василеи Васильевичь, емуже восточнии царие прислухають, и велиции князи с землями служать ему, но смирениа ради благочестиа и величьством разума благовериа не зовется царем, но князем великим русским своих земль православиа»112. «Слово похвальное о Борисе Тверском» было написано иноком Фомой вскоре после победы Василия Темного над Шемякой, в чем существенную поддержку ему оказал тверской князь. В этом слове тоже повествуется о Флорентийском соборе. Все 22 православных митрополита, участвовавшие в соборе, говорят хвалы в адрес Бориса Тверского, слава о котором дошла до них. К общему «хору» присоединяются византийский василевс и Константинопольский патриарх. «Великий самодержавный», – сказал о Борисе Никомидийский митрополит Макарий113. Иверский митрополит Иона уподобил тверского князя Константину Великому. Уже сам автор назвал Бориса одновременно новым Иосифом, Моисеем, Давидом, Соломоном, Августом, Тиберием, Феодосием и Юстинианом. «О Христе самодержавный государь», «Богом венчанный», – говорит о своем герое автор114. Сравнение с героями христианской истории, в принципе, не ново для нашей литературы. Обращение к истории Киевской Руси тоже (Борис сравнивается с Вещим Олегом, Владимиром Святым, Ярославом Мудрым). В «Слове о Дмитрии Ивановиче» такие сравнения проводились115. А с Константином Великим, равно как с Давидом и Соломоном, сравнивался еще Владимир Святой в «Слове о Законе и Благодати» митрополита Иллариона116. Новым является лишь сравнение с римскими языческими императорами.

Проанализируем приведенные отрывки. Есть ли в рассмотренных наименованиях тверского и московского князей «царями» что-либо новое? Они называются так, как обычно, за дела в области веры, причем по пышности риторика похвалы Калите даже сильнее. Да и тверская литература XIV-начала XV вв. очень близка к этому117. Пожалуй, можно отметить, что царский титул Василия II употребляется при жизни адресата. Но мало ли какие границы переходит лесть? Однако, в данном случае вряд ли это лесть. Василий II и Борис Тверской названы царями не только из риторических соображений. Разница с предшествующими периодами состоит в изменении реальной ситуации, в получении великим князем Московским функций василевса. Единичный случай, исключение из правил со временем станут нормой. А как же другие «цари» – византийский и татарский? Два источника ясно показывают нам, что власть и того, и другого более не рассматривается по-старому. Власть татарского «царя» не признается: тверской князь – «самодержавный», в данном случае, наверное, в значении «независимый», а Василию служат «восточные цари». «Восточные цари» – это, конечно, Касым и иже с ним, к моменту написания повести уже оборонявшие Русскую землю на ее рубежах118. И сама Русь в московском летописании, и Василий II названы «белыми». Однозначной интерпретации этого слова нет, аналогия с «белыми» слободами не представляется убедительной. Как свидетельствует Г.В. Вернадский119, белый цвет символизировал на Востоке запад, и потому «белой» была Орда, более известная нам как «золотая». В таком контексте «белый царь» замещал хана этой Орды, которая в середине XV в. прекратила свое существование как единое целое. Следовательно, прилагательное «белый» может рассматриваться как аналог «западного» и является источником дальнейших неоднократных наименований русских царей «белыми» именно на Востоке. Отметим, что в народных духовных стихах, отражающих позднее мировоззрение Московской Руси, образ «белого царя» дан близко к рассмотренному:

У нас белый царь над царями царь,

Он и верует веру крещеную,

Крещеную, богомольную120.

Или иначе:

А наш белый царь над царями царь,

Ему орды все поклонилися121.

Хотя, разумеется, и это толкование нельзя считать полностью убедительным. Так, в записках венецианского посла (то есть человека с Запада) А. Контарини Иван III был назван властителем Великой Белой Руси122.

Отношение к византийскому «царю» тоже иное в этих повестях. Авторитет его, конечно, велик, потому что именно ему влагаются в уста важные мысли о Василии и Борисе. Но не будем забывать, что «…прелесть постиже царя греческого», – как писали афонские иноки русскому государю123. Вообще, мысль о порче православия в Константинополе заметна не только в официальных политических источниках124. Эта мысль вошла в обыденное сознание многих русских книжников. Но она, отметим, не была в XV в. строго определяющей125, почтение к византийской истории, к ее политико-церковным институтам и ритуалам тоже существовало. Наиболее важно употребление василевсом выражения «мой брат» в адрес Василия Темного. Как известно, в договорных грамотах русских князей родственные отношения «отец – сын», «брат – брат», «старший брат – младший брат» суть выражения отношений господства и подчинения. «Младший брат» – форма зависимости более слабой, чем «сын», а взаимное «братство», разумеется, формула равенства126. Почему же византийский «царь», отличительные черты достоинства которого мы перечислили выше, стал так почтителен к русским князьям? Ответ очень прост: оба произведения (первое полностью, а второе в большой мере) посвящены Ферраро-Флорентийскому собору. Отношение русского общества к уступкам греков было недвусмысленным. Именно Василию II в рассматриваемой повести приписывалась инициатива в изгнании Исидора, а Борис Тверской отнесся к митрополиту-униату не менее сурово: арестовал его127. После этого русское христианство и стало «вышшим», потому что византийские компромиссы с точки зрения средневековья были отступлением от правды.

Обратим внимание еще на один момент. В «Повести о Флорентийском соборе» говорится, что Василию II служат великие князья со своими землями. Конечно, и Тверь, и Рязань оставались в середине XV в. независимыми, сколь бы ни был условен этот политический термин в применении к средним векам. Значительную самостоятельность сохранял и Великий Новгород, взаимоотношения которого с великим князем Владимирским строились на договорной основе. Поэтому словесно титулы правителей Москвы-Руси, Твери и даже Рязани были одинаковы: великие князья и «братья»128. Но масштабы власти после утверждения Василия II на престоле были несравнимы: Московское княжество все более сливалось в сознании людей с великим княжеством Владимирским, а, значит, Русью. Московский князь был сюзереном татарских «царевичей», усиливал давление на Новгород и жил в церковной столице Руси. Как справедливо отмечал один из первых исследователей царского титула А. Лакиер129, именно с последних лет правления Василия II великий князь перестал быть первым среди равных. Может быть, именно поэтому несопоставимость реальной власти великих князей заставила обратиться к термину «царь». Это одна из множества причин. В историографии высказывались разные догадки об употреблении титула «каган» митрополитом Илларионом в адрес Владимира Святого130. А.А. Горский считал131, что термин «каган» показывал превосходство князя Киевского над племенными князьями и перестал употребляться после исчезновения последних, а М.Н. Тихомиров объяснял132 ту же загадку иначе: подчинение русскими князьями земель Хазарского каганата привело к машинальному перенесению титула. Думается, обе версии применимы и к проблеме употребления слова «царь». Версия «по-тихомировски» проста: если Василию II служат «цари восточные»133, то сам-то он должен быть царем.

Проанализируем момент с изгнанием Исидора в 1441 г. По официальной версии московского летописания основную роль в этом сыграл Василий II. Многие историки, среди которых особо отметим Я.С. Лурье134, сомневались в этом и приписывали основную роль другим политическим силам. Наиболее убедителен аргумент о невозможности такой меры, как заточение митрополита, без поддержки епископов и церкви вообще. Василий II был в 1441 г. в весьма шатком положении: только-только был заключен компромиссный договор с Шемякой, впереди были наиболее драматичные события междоусобной борьбы за великокняжеский престол. Вряд ли государь мог совершить столь серьезный поступок без согласия других влиятельных сил – Шемяки с его сторонниками, епископов, иночества. При их несогласии наверняка было бы сопротивление. Ведь и в прошлом при борьбе с неугодными митрополитами (Михаила Тверского с Петром, Дмитрия Донского с Киприаном135) князья, во-первых, обязательно обращались в Константинополь за посредничеством и, во-вторых, испытывали некоторое противодействие. Иными были и причины, по которым вышеприведенные конфликты возникали. Налицо было стремление князей выдвинуть «своих» ставленников. Был ли Иона ставленником Василия уже в 1441 г. с уверенностью сказать нельзя, последующая междоусобица скорее говорит об обратном. Причина изгнания Исидора состояла в отвержении Русью навязываемой ей унии. Великий князь поступил как защитник веры, уподобившись византийским царям, собиравших Вселенские соборы и боровшихся с еретиками. И потому этот его поступок можно в полной мере назвать царским. Конечно, и епископы сыграли свою роль, имея поддержку с Афона. Исидор был заточен в Чудов монастырь, но, право же, подобное с вышестоящим иерархом, поставленным не ими, епископы не могли совершить без поддержки светского правителя. Заточил Исидора и Борис Тверской. В конце концов, помимо произведений о Флорентийском соборе, есть и другие свидетельства (в основном, митрополита Ионы) о главной роли Василия II в истории с Исидором136. И нет убедительных доказательств по какой причине все эти свидетельства могли быть «выдуманы».

В третьей редакции «Повести о Флорентийском соборе» (протограф 1458-1460 гг., то есть уже после падения Константинополя) царское титулование Василия II облекается в более пышные формы: «Богоутвержденный же и богоразумный благоверия держатель рускых земель, боговенчанный Василей царь всея Руси зело отрицаше таковаго Исидорова ученика»137. Здесь Василий назван без отчества, как называли правителей Византии. Сравним это титулование с обращением самого великого князя к Константину Палеологу от 1451 г.: «Державнейший и Боговенчанный, и благочестия ревнителю, и непорочныя православныя веры теплый и непреклонный и истинный поборниче и правителю, и высочайший Царю и Самодръжче Греческаго скипетра, кир Константине»138. Перечисляются несколько функций, из которых сакральных четыре (Боговенчанный, ревнитель благочестия, поборник веры и правитель ее), а политических – три (державный, царь, самодержец). К тому же политические титулы даны просто существительными, а сакральные усилены прилагательными. Такая же ситуация и с титулованием Василия в третьей редакции: четыре сакральных титула (Богоутвержденный, Богоразумный, Боговенчанный и благоверия держатель). В полемическом произведении «Слово избрано от святых писаний, еже на латыню…» (далее «Слово на латыню»), созданном в 1461/62 гг. и посвященном Флорентийской унии, титулование Василия II разрастается еще более: «Богопочтенный, Богопросвещенный, Богославимый, Богошественник правому пути… Богомудрый изыскатель святых правил, благой ревнитель о Боге, споспешник благочестию истинного православия, высочайший исходатай благоверию, Богоукрашенный и великодержавный, благоверный и благочестивый, Боговенчанный царь»139. Сходная риторика («светильник благочестия», «истине поспешник», «божественному закону хранитель», «крепкий поборник по православии») будет позже употреблена к Ивану III в контексте Новгородского похода140. Все это фактически титулы василевса141.

При описании политических перипетий многотрудного (ослепление политических противников, кстати, широко практиковалось именно в Византии) княжения Василия Темного такие формулировки не употребляются. Утвержденность Богом на престоле можно рассматривать не как риторический прием. Победа в долгой междоусобице, удивительное «восстание из пепла», – все это факты, которые рассматривались бы мистически и в наши дни. Поддержка северных монастырей, авторитетных деятелей Русской Фиваиды Макария Желтоводского и Григория Пельшемского, собора епископов и митрополита Ионы, а всего не менее десяти святых142, большинство из которых, правда, были канонизованы позднее, показывала, за кем признается Богоизбранность властителя Руси. Церковь признавала за великим князем не только царские функции, но и царский титул143. Самым заметным элементом в титуле Василия представляется термин «благоверия держатель», который выражает некоторые властные полномочия великого князя в вопросах веры, а не одно только личное ее исповедание. Это заставляет нас обратиться к вопросу об обретении русской церковью автокефалии и о роли великого князя в этом.

Избрание Ионы митрополитом в 1448 г. рассматривалось современниками как беспрецедентное событие. Было много попыток объяснить происшедшее православным в Литве и Византии. Самооправдательные послания самого Ионы и великого князя показывают не столько шаткость митрополичьего положения, сколько внутренние колебания и неуверенность. Русской церкви было не привыкать оставаться без митрополита144. Ведь так уже было в 1378-1381, 1406-1408 (или даже до 1410 г., до фактического прибытия новопоставленного Фотия в Москву), в 1431-1436 и в 1441-1448 гг. В сумме наберется почти треть времени, прошедшего со дня смерти митрополита Алексия до поставления Ионы! Да и период с 1382 до 1389 гг. тоже может быть прибавлен в этот перечень, ведь обилие митрополитов (скрепя сердце признаваемый в Москве Пимен, изгнанный Киприан, претендент Дионисий) вряд ли давало Русской церкви твердого хозяина и заботливого пастыря, которому будут послушны подчиненные и с которым будут считаться светские власти. Период с 1431 по 1441 гг. мало что добавил к этой ситуации, ибо Герасим в Москве не появлялся и правил недолго, а Исидор делами митрополии занимался мало. Нелады в Русской митрополии в таком случае будут составлять уже две трети времени с 1378 г.! То, что пустующая кафедра была, наконец, занята русским иерархом, было более чем разумным шагом в условиях принятой греками унии и политических трудностей Византии. Этого не могли не понимать и архиереи, и иночество. Единственное, чего в 1448 г. никто не мог предсказать, так это того, как будет поставлен преемник Ионы. Решение этого вопроса в те времена было многовариантным. Внешнеполитические события (отношения с Литвой, закрепление турок в Царьграде и на Балканах, степень влиятельности униатов) были определяющими. Очень важным было сохранение единства митрополии до 1458 г., то есть признание Ионы в Литовской Руси. Поэтому нельзя не согласиться с рядом исследователей145, считавшими началом русской церковной автокефалии 1458-1461 гг., когда Византии уже не было, а православный патриарх пытался утвердить на Русской митрополии Исидорова ученика Григория. Под угрозой был и статус Москвы как церковной столицы. Автокефалию на Руси вынужденно сделали необратимой (в 1461 г. был поставлен преемник Ионы Феодосий Бывальцев), а для подкрепления ее обратились за поддержкой к Иерусалимскому патриарху (исторически святителю более древнему, чем Константинопольский!), который фактически нашу автокефалию признал146. К тому же именно в Иерусалиме в 1443 г. патриархи Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский осудили Флорентийскую унию147.

Названные мнения о начале автокефалии подтверждаются поздними источниками второй половины XV в. В официальном летописании поставление Ионы обосновывалось его давней поездкой в Константинополь: «Сего же Иону митрополита поставиша на Москве архиепископы по благословению патреарха Цареградского, ходил бо сей Иона в Царьград и взя благословение оу патреарха, и от сех мест начаша ставити митрополитов на Москве и к Царюграду не ходя, изобладал бо бяше Царемьградом Турскый царь»148. Окончательного разрыва с греками не произошло сразу. Их разрешение на автокефалию, которое они дали болгарам и сербам, было желательным. Основной причиной автокефалии в процитированном отрывке названа не уния, а захват турками Константинополя. Дело в том, что уния фактически была православными отвергнута, а после 1453 г. она и вовсе стала бессмысленной. Письма Василия II в Царьград патриарху и царю149 свидетельствуют о том, что на Руси четко видели разницу между греческой церковью – матерью церкви русской – с одной стороны, и отдельными ее представителями с другой.

Когда в 1458 г. распалась единая русская митрополия и был поставлен униат Григорий на «Нижнюю Россию», а в 1459 г. за ним закрепили и титул митрополита «Верхней», русский государь вынужден был сделать ситуацию необратимой. Избрание всех митрополитов (при Василии II и Иване III таких избраний было пять – в 1461, 1464, 1473, 1490 и 1495 гг.150, когда были поставлены Феодосий, Филипп I, Геронтий, Зосима и Симон соответственно) отныне производится по формуле: волей Бога, Богородицы, великих чудотворцев и великого князя с освященным собором151. Б.А. Успенский справедливо находит различия152 в степени участия великого князя в подборе кандидатур митрополитов (в начале епископов, потом архимандритов), да и в самой церемонии. Но это, похоже, уже детали, в официальной формуле место великого князя определено четко: перед епископами.

Ранее о новых митрополитах в летописях сообщалось проще, например: «Приеха из Царяграда Фотии митрополит в Роусь, родом Гречин, поставлен патриархом Матфеем при цари Маноуиле»153. Роль царя, заметим, и в этом случае учтена. А вот как обосновывал законность своего поставления митрополит Киприан в конце XIV в.: «Яз Божиим изволением и избранием великого и святаго сбора и благословением и ставлением вселеньскаго патриарха поставлен есмь митрополит на всю Рускую землю»154. В том же послании Киприан ссылался на 23-е правило Антиохийского собора, запрещавшее епископу в конце жизни оставлять наследника (а Феодосий был назван Ионой и сам, в свою очередь, назовет преемником Филиппа I), и на 30-е правило святых апостолов, анафематствовавшее епископов, поставленных при помощи мирских князей (а в формуле избрания Феодосия назван великий князь). В краткой летописной формуле отразилась вся суть русской автокефалии. Великий князь не рассматривался как мирской правитель, ему было придано сакральное значение. Формула эта была следствием реального положения дел. Значительных независимых православных правителей за пределами Руси не было, а Тверской великий князь (формально – равный) или, например, Великий Новгород не могли поставлять митрополитов. При равенстве титулов с Тверским или Рязанским князьями, Московский отличался от них сакральной своей функцией, которая делала его выше и значительнее. Как писал Василий II Константинопольскому патриарху Митрофану в 1448 г. о себе: «попечение начахом имети о своем православии, о безсмертных единородных наших душах и часех смертных»155. Когда в 1471 г. новгородцы заключат договор с Иваном III, они обязуются присылать своего архиепископа для поставления в Москву: «…у митрополита, который митрополит у вас, у великих князей, ни будет»156. Это ли не указание на особый статус Москвы и ее правителя? Московский государь переставал быть главой только светской власти. Участвуя в поставлении митрополита, он действовал в ином качестве – «внешнего епископа», при пассивности государственного аппарата и политической элиты общества. Он действовал не как глава государства, не как глава династии, а совместно с архиереями. Названный аспект был прямым следствием той политики, которую проводили московские князья с Ивана Калиты, превратившего Москву в церковную столицу. Единственность православной Руси делала великого князя, хотел он того или не хотел, заместителем царя Византии. Митрополит Иона даже сказал о прямом родстве с византийскими царями: объясняя неординарность своего поставления, он писал, что собор святителей в 1448 г. созвал Василий II «…ревнуя святыим своим прародителем, благочестивому святому первому православному, равному святым Апостолом Царю Констянтину и Великому Князю Владимеру»157. Этот же митрополит справедливо отмечал новое положение Василия II: «И сие убо створи сын нашь великый князь не кычением, ни дръзостию, но и поучение имеа о православной же христианстей вере и своего спасения ища»158.

Таким образом, временем зарождения идеи русского царя можно считать период с 1441 по 1461 гг. – от возвращения Исидора из Флоренции до поставления на Русскую митрополию Феодосия. Одного изгнания Исидора и поставления Ионы могло не хватить, если бы исходная ситуация с византийским приоритетом была восстановлена. В указанный выше промежуток времени произошло падение Византии под ударами турок, а также почти одновременное распадение Золотой Орды, а, значит, византийский и ордынский правители (по тогдашней терминологии – «цари») сошли с исторической арены, освободив место для царя всея Руси. К тому же у русских великих князей появились новые («царские») полномочия, ставшие традицией в период борьбы с митрополитом Григорием и в течение всей второй половины XV в. Об этих полномочиях и пойдет речь ниже.