Зарубежная литература ХХ века

Вид материала

Литература

Содержание Ф. Кафка (1883-1924)

Подобный материал:

• Зарубежная литература первой половины XX века, 41.17kb.
• Программа Международной конференции 5 8 апреля 2011 «Зарубежная литература XIX века, 265.79kb.
• Программа Международной конференции 5 8 апреля 2011 «Зарубежная литература XIX века, 264.67kb.
• Зарубежная литература XX века, 33.02kb.
• Учебно-методический комплекс дисциплины Бийск бпгу имени В. М. Шукшина, 1468.65kb.
• Iii курс Зарубежная литература 19-нач. 20 века, 34.48kb.
• Тема Кол-во страниц, 18.45kb.
• Почасовой учебно-методический план весеннего семестра Лекции, 82.29kb.
• Рабочей программы учебной дисциплины зарубежная литература и культура (античность XVIII, 126.1kb.
• Студенческая Библиотека Онлайн, 169.06kb.

Литература

1. М. Пруст. В сторону Свана.

2. История французской литературы, т. IV, 1917 - 1966. М., 1969.

3. К. Мориак. М. Пруст. М., 1999.

4. Л. Андреев. М. Пруст. М., 1968.

^ Ф. Кафка (1883-1924)

Ф. Кафка вошел в немецкоязычную литературу в начале 20-х годов XX столетия. Творческое наследие писателя невелико – всего три романа, (два из которых не окончены), рассказы, дневники, афоризмы. При жизни был опубликован всего один том рассказов, остальное Кафка не хотел публиковать и просил своего друга, писателя Макса Брода сжечь оставшиеся рукописи. Позиция Кафки была необычна для того времени многочисленных литературных школ, авангардных направлений, шумно заявляющих о себе в литературе.

Мировоззрение Кафки, формировавшееся в период первой мировой войны, проникнуто ощущением негативизма мира, его враждебности. Философско-эстетические взгляды Кафки наиболее четко сформулированы в Афоризмах – «Размышления о грехе, страдании, надежде и пути истинном». Афоризмы проникнуты глубокой религиозностью, влиянием философии С. Киркегора. В творчестве писатель искал защиты от враж­дебности мира, называя писательство формой молитвы, средством воз­высить мир. Человек, в концепции Кафки, раздираем антитезой духа и плоти, небесного и земного: «Если человек стремится к земле, его не пускает небесный ошейник, если к небесам, – то земной». Двуполюсность мировосприятия проявлялась, с одной стороны, в вере в неразрушимое в человеке («окликнутость Богом»), с другой, – в осознании природы зла свойственной как человеку.

Граница этих сфер, по мысли писателя, непроницаема – «мостик от человека к животному, от человека к Богу», – но именно через него проходит истинный путь. Кафка считает человеческую природу несовершенной: «Греховное состояние независимо от вины. Человек без вины виноват в своем несовершенстве. Человек должен делать вид, что от него зависит ход событий». Спасение Кафка видит внутри человека: правдивость, мужество, терпение.

Писатель стремится прозреть за видимостью вещей (мир объективной реальности) типологию явлений. Озабоченность «поисками кон­струкций бытия обусловила символизацию действительности, многозначность смысла, что определило внешнее сходство прозы Кафки с экспрессионизмом. Но, в отличие от экспрессионистов, Кафку интересует типология повседневности, в которой он видел черты фантасмагории, чудовищности, абсурдности. «Ни о чем, кроме увиденного, я говорить не могу. А видишь лишь крохотные мелочи, и, между прочим, именно они мне кажутся характерными. Это – свидетельство достоверности, проти­востоящее крайним глупостям. Там, где речь идет о правде, невооружен­ный глаз увидит лишь мелочи, не больше» (Ф. Кафка)

Немыслимый, невозможный мир, с которым сталкиваются герои Кафки, проявляется как извращение этических начал жизни, как власть Закона, складывающегося из стереотипов ограничений и запретов. В качестве средства раскрытия «ужасного» в повседневном Кафка использовал гротеск, придающий обыденным событиям фантастические, неверо­ятные черты: превращение коммивояжера Г. Замзы в гигантского жука, появление зеленого дракона в обычной комнате, обычного дома или же превращение дамского угодника в нечто сросшееся с барьером. В резуль­тате возникает образ мира парадоксальных смещений, фантастических превращений, воплощающих в своей необъяснимости смутную угрозу и враждебность: «Кафка не любил теорий. Он изъяснялся образами» /М. Брод/.

Несогласуемость, несочетаемость обыденного и фантастического в прозе Кафки происходит по законам «сюжетики сна»: разрушаются временные, пространственные, причинно-следственные связи, Этот «сновидческий» принцип, разрушая художественные представления и структуры, создает новый, уникальный язык сочетания традиционного повествования с алогичностью, бессвязностью содержания. О страшном, необычном в обыденном Кафка рассказывает сухим, аскетичным языком протокольной прозы, что предельно сгущает знаменитый кафкианский эффект – все ясно, ничего непонятно. Для символического воплощения столкновения «несовершенного», уязвимого Человека с «чудовищностью» обыденного Кафка выбирает жанр притчи, подразумевающий многозначность прочтений. Мир произведений Кафки, в котором материализуются в символической форме все страхи «несчастного» сознания, захлопнут и отгорожен (герметичен) от социально-исторического кон­текста.

Первая же фраза одной из самых известных новелл писателя «Превращение» (1915) погружает в мир фантасмагории: «Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Зазма обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое». Фантастический образ гигантского насекомого кажется вызывающим в силу своей демонстративной «неэстетичности». Но кроме этого невероятного «превраще­ния», в новелле Кафки нет ничего необычного, исключительного. Писатель повествует сухим протокольным языком о житейских неудобствах, связанных с этим событием. Но в сдержанном лаконичном тоне повествования, лишенном естественного в таком сюжете возмущения, ужаса Грегора Замзы и его семьи, содержит­ся «обыденность» кошмара, алогизм повседневности, создающий знаменитый кафкианский эффект фантасмагории. Грегор Замза не ужасается своему превращению, а просто старается приспособиться к новой форме существования, как и его близкие: сестра сначала ухаживает за Грегором - кормит его, убирает в комнате, - другие члены семьи с трудом одолевают отвращение и при этом стараются скрыть от окружающих эту «до­машнюю неприятность». Но, в конце концов, всей семье очень скоро на­доедает этот дополнительный груз забот, и смерть сына и брата-жука они встречают с явным облегчением.

В соответствии с жанром притчи новелла содержит многозначность толкований.

На первом плане – безрадостная аллегория полного, абсолютно­го одиночества, вызванного осознанием своей непохожести на других. Эта обреченность героя передается Кафкой через невероятную, отвратительную метаморфозу его внешности. В подтексте новеллы ощущается связь с биографическими обстоятельствами писателя: легкоранимость, беззащитность перед жизнью. Об этом особом складе характера лучше всего написала Милена Есенская, женщина, которую Кафка любил, но на которой так и не отважился жениться: «Для него (Ф. Кафка – В.Ш), жизнь вообще – нечто решительно иное, чем для других людей: деньги, биржа, валютный банк, пишущая машинка, для него совершенно мистические вещи ...для него служба – в том числе и его собственная – нечто столь же загадочное и удивительное, как локомотив для ребенка. Конеч­но, мы все как будто приспособлены к жизни, но это лишь потому, что нам однажды удалось найти спасение во лжи, в оптимизме – в непоколе­бимости убеждений – в чем угодно. А он никогда не искал спасительного убежища ни в чем. Франц не умеет жить. Франц не способен жить».

Эти качества порождали в сознании Кафки неискоренимое чув­ство вины. Он страдал от необходимости ежедневно служить в конторе и еще больше страдал от чувства вины перед отцом, т. к. не смог оправдать его надежд стать преуспевающим юристом. В этом плане «Превращение» – метафора комплекса вины. Грегор – жалкое, беспомощное насекомое, позор и мука семьи, которая не знает, что с ним делать.

Есть и еще один очевидный план прочтения: превращение героя новеллы является материализацией его человеческого и обшественного самосознания. Единственная мысль, которая угнетает Грегора Замзу в «новом качестве», – это недовольство патрона по поводу его отсутствия. Грегор Замза – гигантское насекомое, беспомощен и абсолютно зависим от своих близких. Созданная писателем фантасмагория является аллегорией зависимости человека как одного из основных законов бытия.

Роман «Процесс», над которым Кафка работал в 1914-1915 годах (опубликован посмертно в 1925) также, как и новелла «Превращение», с первых же фраз погружает читателя в атмосферу алогизма и абсурдности происходящего. Роман тоже начинается с эпизода пробуждения главного героя, служащего одного из банков, Йозефа К.: «Кто-то, по-видимому, оклеветал Йозефа К., потому, что не сделав ничего дурного, он попал под арест». Вместо служанки с завтраком, на звонок героя в его комнату входят двое в черном и заявляют, что он арестован. В первый момент Йозеф задает естественный вопрос: «А за что?» – и получает ответ: «Мы не уполномочены давать объяснения». Иозеф К. не возмущается, не ищет защиты от возможной судебной ошибки. Он, как и Грегор Замза, тут же смиряется с обстоятельствами. Он обивает пороги судебных инстанций не для того, чтобы доказать свою невиновность, а чтобы облегчить себе приговор. Он заискивает, ищет протекции, действует через знакомых и их родственников, т. е. ведет себя как виновный, и, в конце концов Йозеф К. начинает приспосабливаться к новому своему положению. Судебные инстанции поражают странностью и необычностью, возникающих от несогласуемости между вполне рациональным институтом суда и аб­сурдностью размещения судебных присутствий на чердаках жилых до­мов, среди пыли и запустения, в духоте узких коридоров. Бесконечная сеть судебных инстанций, разбросанных по всему городу, является алле­горией сложной, предельно бюрократизированной формы социальных запретов и ограничений. Возникающий гротескный образ, источающий смутную угрозу, символически воплощает власть внешнего мира над индивидуальной судьбой, обрекающая человека на изначальное осозна­ние собственной виновности, «Мысль о процессе уже не покидала его (Йозефа К.).»

Принцип несочетаемости, гротескной деформации мира привычных представлений определяет и дельнейшую логику событий в романе: Йозефа К. допрашивают в комнате фрейлейн Бюстнер, затем в какой-то бедняцкой квартире; в финале его казнят не в тюремном подвале, а на каменоломне. Приговор суда, который свершился без обвиняемого, при­водится в исполнение безликими, анонимными фигурами в черном при помощи огромного кухонного ножа. Фантасмагоричность, гротескность ситуаций является символическим воплощением безликой, анонимной, вездесущей власти, налагающей на человека цепи несвободы. Неумоли­мая логика абсурда, отражающая в романе «ужасное» в повседневном, обусловлена ущербностью сознания Йозефа К., воспринимающего собст­венные оковы как нечто вполне естественное. Недаром, и последнем эпизоде подробно фиксируются предсмертные мысли и откровения героя, постоянное повторение фразы – « вдруг осознал!» В «пограничной» си­туации, перед смертью, Йозеф К. осознал, что ему следовало бы самому прервать жизнь, проявив хотя бы в этом достоинство и мужество. Герой уходит с осознанием позора: «Как собака, – сказал он так, как будто это­му позору суждено было пережить его». Позор в том, что он позволил другим прервать свою жизнь, а не выхватил нож и не вонзил его в себя. Но в этом осознании есть и другая грань – счет «высшему судье», кото­рый «отказал ему в последней капле нужной для этого силы».

Притча о человеке, пришедшем к вратам Закона, рассказанная священником Йозефу, является развернутой метафорой конфликта индивида и высшей инстанции. Человек хочет видеть Закон. Но привратник, стоящий у ворот, говорит, что сейчас он его впустить не может, когда-нибудь позже, возможно. Врата открыты, человек пытается туда заглянуть. Привратник смеется и говорит, что есть и другие привратники, один могущественнее и страшнее другого. Человек, испугавшись, садится у ворот и ждет. Ждет месяцы, годы. Иногда он пытается подкупить привратника, а тот берет взятки: «Беру, чтоб ты ни подумал, что что-то упустил». И снова все идет по-прежнему: один стоит у открытых ворот, другой, томясь в ожидании, сидит. Так человек прождал всю жизнь. В свой смертный час человек задает привратнику вопрос: «Ведь все люди стремятся к Закону, почему же все эти годы никто другой не пришел?» Привратник отвечает, что «никому сюда входа нет», ведь эти ворота бы­ли предназначены только для него. Эта притча, поражающая внешней алогичностью, содержит многозначность прочтений, важных для пони­мания философской структуры романа.

Привратник исполняет свои функции, а перед человеком свобода выбора. Но человек выбирает проторенный путь банальной логики – путь приспособленчества, социальной инерции с оглядкой на других, которые запрещают. Человеку страшно сделать свой выбор вопреки сложившимся нормам и запретам.

Поведение человека у врат Закона - это метафора «недолжного» существования, приметами которого является отсутствие свободы, недостаток достоинства и мужества. Обреченность Йосифа К. обусловлена у Кафки не только незащищенностью перед анонимной и всеподавляю­щей властью, но и несовершенством человеческой природы. Вина, кото­рую писатель вменяет своему герою, это отсутствие ответственности за свои поступки. Человек в притче, являющейся по замыслу Кафки симво­лом человечества, даже не испробовал все возможности, поэтому предъ­являть счет к «высшему судье» он не имеет права. Обвинять надо не законы бытия, считает писатель, а самого себя. Священник на прощание говорит Йозефу К.: «Суду ничего от тебя не надо. Суд принимает тебя, когда ты приходишь, и отпускает, когда ты уходишь».

Первый набросок к роману «Замок» – «Искушение в деревне» –появился в 1914 году. Над романом, оставшимся неоконченным, Кафка работал с 1921 по 1922 гг. «Замок» был опубликован посмертно, в 1926 году, душеприказчиком и другом Кафки писателем М. Бродом.

В романе «Замок», в отличие от «Процесса», в котором существовали реальные приметы времени – банк, в котором служил Йозеф К., пансион фрау Грубах, в котором он жил, – художественное пространство сведено к загадочной фигуре Замка и Деревни. Кафка создает абсолютно герметичное произведение, идеально воплощающее универсалии бытия. Конфликт романа сведен к символическому столкновению человека и жестко регламентированного существования, метафорой которого явля­ется Деревня и Замок.

В соответствии с замыслом происходит исчезновение телесной субстанции героя: вместо имени одна заглавная буква К.; образ настолько отвлечен, что даже его профессия воспринимается как фальшивка, как фиговый листок.

В отличие от «Процесса» ситуация в «Замке» видоизменяется. В «Процессе» был человек обвиняемый, здесь – не допускаемый. Неумолимая логика абсурда управляет основными событиями романа: землемер К., несмотря на формальное отсутствие препятствий, и запретов, не мо­жет попасть в замок, который никем не охраняется. Кафкианское иноска­зание, построенное на принципе несочетаемости, создает гротескный образ мира смещенных понятий и перевернутых отношений. Канцелярии замка необъятны, наполнены огромным количеством чиновников, которые предпочитают вести допросы жителей Деревни в номерах гостиницы «Господский двор», да еще по ночам, лежа в постели. Предельно бюро­кратизированная система Замка олицетворяет анонимную вездесущую, всепроникающую власть, являясь метафорическим воплощением афо­ризма Кафки: «Основы измученного человечества сделаны из канцеляр­ской бумаги».

Таинственная фигура некоего Кламма, право на свидание с которым землемер К. добивается ценой неимоверных усилий и бесконечных унижений является символом этой неограниченной власти. «Нигде еще К. не видел такого переплетения служебной и личной жизни, как тут, – они до того переплелись, что иногда могло показаться, что служба и лич­ная жизнь поменялись местами. Что значила, например, чисто формаль­ная власть, которую проявлял Кламм в отношении служебных дел К., по сравнению с той реальной властью, какой обладал Кламм в спальне К.?»

Выбирая путь банальной логики и приспособленчества в сражении за признание замком, землемер К. терпит неудачу. Он так и не дождался всемогущего Кламма, уснув под бормотание чиновника Бюргеля. Притча Кафки допускает многозначность прочтений: с одной стороны, констатация неограниченной власти обстоятельств, давящих на человека; с дру­гой, – уязвимость, несовершенство человеческой природы, проявляющей­ся в инерции привычки, в стереотипах поведения, в несвободе сознания.

Символы и иносказания Кафки явились пророческим предвидением грядущей эпохи тоталитарных режимов и тоталитарного сознания. Кафка создал гротескный мир, обнаживший сущность повседневного, обыденного, таящего в своих глубинах чудовищное, немыслимое, ужас­ное. Художественные открытия Кафки – его уникальная стилистика со­четающая традиционное повествование с алогичностью, бессвязностью содержания, принцип «сюжетики» сна» и протокольность, аскетичность прозы – оказали влияние на формирование литературного процесса XX столетия.