Geum.ru

Принципы и методы описания языковой картины мира

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   17

Эмотивно-оценочные концепты в русской языковой картине мира

Вербализация эмоций – это процесс, объединяющий механизмы сознания и акты бессознательного, инстинктивного выражения эмоциональных переживаний. Эмоции детерминированы способами восприятия мира, связанными со спецификой этноса: комплексом норм поведения, культуры, коммуникации. На наш взгляд, процесс концептуализации эмоциональных состояний включает и индивидуальный опыт личности, и жизненный контекст в его интерпретации коллективным сознанием. Эмоции познаются человеком через жизненный опыт, который позволяет установить логическую связь между событиями. Наш субъективный опыт – это часть оценочной системы, которая непосредственно связана с представлением о ценности, ориентированным на позитивный поведенческий стереотип. Духовная жизнь общества всегда находит отражение в сознании человека, затрагивая его глубинный, когнитивный уровень.

С лингвистической точки зрения целесообразен анализ языкового представления лишь тех эмоций, которые интерпретируются как таковые в обыденном (наивно-языковом) сознании. Данный подход можно считать правомерным еще и в силу того, что, по мнению ряда психологов, донаучные представления об эмоциях обладают большей степенью достоверности и верифицируемости, чем научные. Статус концепта слово приобретает именно тогда, когда оно является национально-культурно специфичным. В исследовании концепта мы принимаем мнение Д.С. Лихачева о том, что материальным его воплощением следует считать слово в одном из его основных значений, а не во всей их совокупности [Лихачев, 1993, с. 3–10]. Говоря о ядерных компонентах эмотивно-оценочных концептов, мы имеем в виду лексемы, значения которых составляют содержание национального языкового сознания и формируют наивную картину мира носителей языка. Этнокультурный статус рассматриваемых концептов находит отражение в системе разноуровневых языковых средств и отношений между ними.

Представляется интересным семантический и лингвокогнитивный анализ концептов, языковые проекции которых включают эмоциональную оценку ситуации и ее компонентов. К числу таких концептов в русской языковой картине мира относится концепт страх, изучению которого посвящены работы отечественных и зарубежных лингвистов А. Вежбицкой, С. Крипке, О.Г. Кравченко, Е.А. Покровской и др.

По мнению Ю.С. Степанова, внутренняя форма концепта страх в русском языке восстанавливается лишь гипотетически, так как предложено много разных этимологий, противоречащих одна другой. Ученый ссылается на исследования французского слависта А. Вайана, который утверждает, что русское слово, а также старославянское и древнеславянское страх содержит тот же корень, что и страдать, страсть, таким образом представляя «в концептуальном плане по происхождению единство двух концептов – “Страх” и “Страдание”» [Степанов, с. 895]. В рамках христианской релизиозной традиции, согласно которой события человеческой жизни есть результат личных отношений между человеком и Богом, страдание осмыслялось как искупление, как свидетельство брошенности человека, от которого отвернулся Бог, но по Новому завету искупительная жертва Христа придает страданию значение залога спасения. Радость, с точки зрения христианства, есть состояние внутренней и внешней, физической, собранности и гармонии. Именно отсутствие душевной гармонии характеризует смысловую доминанту эмотивно-оценочного концепта страдание, этимологически близкого лексеме страх. Нельзя не согласиться с автором работы «Константы: словарь русской культуры» в том, что в русском языковом сознании рассматриваемый концепт представлен двумя линиями. Одна из них – это страх, соединенный с ненавистью, страх перед насилием и террором, другая – это «страх перед самим бытием», «страх перед существованием вообще», «тоска, страх, тревога», боязнь греха, страх перед смертью [Степанов, с. 892–898].

Лексикографическое описание концепта строится на синонимических отношениях ядерного компонента: страх – ‘очень сильный испуг, сильная боязнь’. Отсутствие антонимических отношений компенсируется объемным списком синонимов: ужас, трепет, жуть (разг.), страсть (прост.), испуг, паника; перепуг (разг.) / перед чем-либо, что угрожает в будущем: боязнь, опасение, опаска (разг.). Синонимические отношения между лексемами определяются интегральной семой ‘бояться’, дифференциальные семы отражают степень проявления интенсивности эмоционального состояния, лексикографические пометы устанавливают прагматические характеристики членов синонимического ряда.

В отличие от близких по физиологической природе негативных эмоциональных состояний горя и печали, которые тяготят, подавляют, то есть характеризуются известной степенью длительности переживания, деструктивная эмоция страха поражает, берет, а высшая степень проявления этого чувства – ужас – сковывает, охватывает, приковывает к земле. Метафоры и фразеологические единицы со значением ‘страх’, составляющие ядро концепта, основываются преимущественно на номинациях частей тела человека, подвергающихся воздействию чувства страха: мороз по коже пробегает, кровь леденеет, стынет в жилах, со страху поджилки дрожат, под страхом ноги хрупки, волосы встают дыбом и т.п. В большинстве русских паремий страх субъективируется, ассоциируясь в сознании с одушевленным «нечто во мне».

Концепт эмоциональной оценки, актуализирующийся в речи, непосредственно связан с интерпретацией негативной ситуации, нежелательной для говорящего, не соответствующей его ожиданиям. Языковой проекцией концепта страх могут служить эмотивные предложения-высказывания, включающие лексему страх и синонимичные ей: Страх как испугался! Страх какой сердитый!

В коллективном сознании говорящих на русском языке концепт страх вызывает ассоциации с темнотой, ночью, черным цветом, неопределенностью. Например: Вот солнце село, кругом темнеть стало – боится Маруся одна оставаться («Упырь», русская народная сказка); Перед образом горела лампада, и в комнате не видно было ничего необыкновенного, но сердце в ней трепетало от страха: она внятно слышала, что кто-то ходит по комнате и тяжело вздыхает (А. Погорельский. «Лафертовская маковница»). Страх в русском языковом сознании представлен как нечто враждебное человеку, не зависящее от его воли и желания. Страх субъективируется, опредмечивается, «очеловечивается» и «действует» автономно, хотя и целенаправленно: единственным «объектом», то вмещающим, то отторгающим чувство страха, является человек: …когда поутру взошло красно солнышко и яркими лучами украсило комнату, то и страх исчез, как будто его никогда не бывало (Там же). Такое национально-культур­ное представление о концепте отражается в синтагматических связях ядерной лексемы: страх обуяет, и растеряешься; нагнать страху; держать в страхе кого-либо; навести страх на кого-либо; обмереть от страху; онеметь от страха; привести в страх; застыть от страха; у страха глаза велики; от страха душа в пятки уходит. Эмотивно-оценочные фразеологизмы в этом ряду подчеркивают специфику восприятия русского человека в эмоциональном состоянии страха: оно гиперболизируется, искажается, часто не соответствует объективному положению дел. В то же время языковые проекции концепта имплицируют в сознании представление о том, что человек должен преодолеть свой страх, что на самом деле это чувство не обладает приписываемой ему силой воздействия и интенсивностью.

Концепт эмоциональной оценки, соотносимый с понятием «страх», не дублирует семантические отношения ядерной лексемы, но привносит дополнительные эмотивно-оценочные компоненты значения, а в некоторых случаях (например, когда оценка имеет ситуативный характер) может происходить десемантизация лексемы страх и синонимичных ей лексических единиц: Страх как пить хочется! Жуть как устал! Ужас как спать хочу! Вероятно, появление в речи ненормативных (с точки зрения синтагматических связей лексем) сочетаний типа страшно красиво, жутко вкусно есть результат влияния эмотивного высказывания, построенного по схеме: Страх (страшно, ужас, ужасно, жуть, жутко) как хочется (хочу) + Inf. Причем ядерная лексема или ее ближайшие понятийные синонимы играют роль интенсификатора действия, соотносимого с наречием меры и степени очень, только в сочетании с частицей как.

Эмоциональное состояние страха может быть вербализовано в декларативных речевых актах, когда речевой действие совпадает с физическим и эмоциональным, например: – Мамочка сказала, что человек умирает… и все. Ничего не остается. Совсем ничего. Только дети и профессиональные достижения. Вот вам хорошо, а от меня, от меня ничего не останется. Мне же страшно!.. (У. Тулина. «Дура»). Концепт страх в русском языковом сознании близок концепту смерть: издавна черный цвет на Руси символизирует печаль и траур, сопровождающие уход человека из жизни. Ассоциативные связи отразились в устойчивом сочетании страх смерти (при невозможности трансформации в сочетание с согласованием компонентов – смертельный страх, выражающее отношение уподобления и интенсифицирующее семантику ядерной лексемы), под страхом смерти. Негативная оценка концепта смерть вызвана прежде всего неопределенностью понятийной составляющей, о чем писал Ж. Деррида, заключая выражение моя смерть в кавычки из-за полной иллюзорности его значения. Интерпретируя это понимание концепта, известный лингвист, философ Е. Гурко пишет: «Смерть как феномен не имеет в качестве прототипа то, что она предположительно должна обозначать, – никто не видел смерть (если припомнить древнее изречение, приписываемое Эпикуру, но, видимо, намного более давнее, о бессмысленности страха смерти, ибо, пока есть человек, смерти нет, а когда есть смерть, человек больше не существует)» [Гурко, Деррида, 1994, с. 166]. Концептуальное представление о страхе смерти воплощается и в русском паремиологическом фонде: Смерти бояться – на свете не жить; смелый умирает один раз, а трус – каждый день; страх хуже смерти.

В православии, которое господствовало в России не только в качестве общегосударственного, но и общенародного круга идей, понятие о страхе смерти тесно связано с концептом греха как намеренного нарушения божественных заповедей, приводящего к смерти духовной. Фразеологизм страх Божий отражает состояние боязни греха, которое относительно стабильно, длительно и не связано с «эффектом обманутого ожидания», ср.: Начало премудрости страх Божий. Скорее, это эмоциональная реакция на происшедшее с другим, чем вербализация оценки собственных действий.

Репрезентация концепта страх в речи связана прежде всего с уровнем эмотивного синтаксиса: междометные предложения, обращения, фразеосхемы, коммуникемы реализуют функцию выражения чувства и не предназначены для воздействия на собеседника. Появление коммуниканта и восприятие его в качестве объекта целенаправленного речевого действия нейтрализует эмоции говорящего и переводит эмотив в разряд перформатива. При этом высказывание может передавать и императивное значение, например: Но девушка сказала следующее: – Жутко хочу что-нибудь съесть. Я сегодня еще не завтракала. (А.Г. Битов. «Пенелопа»).

Эмоциональное отношение человека к окружающему миру, его состояние и поведение может измениться под воздействием слова. Психологами установлено, что преднамеренное обращение к эмотивам в речи может вызвать в сознании говорящего то эмоциональное состояние, знаками которого являются использованные единицы. К таким эмотивам, входящим в семантическое поле концепта страх, можно отнести следующие фразеосхемы и коммуникемы, то есть нечленимые предложения, экспрессивность которых «заложена не только в их коннотативном аспекте, но и в ядре значения» [Меликян, с. 22]: «Страсть!; <Просто> страсть <какая(-то) [да и только]>! Прост. Выражение страха, ужаса, негат. оц., отнош.; Страх! <Просто> страх <какой(-то) [да и только, какой-то да и только]>! Выражение страха, ужаса, негат. оц., отнош.» [Там же, с. 180].

Таким образом, исследуя динамику понятийных составляющих эмотивно-оценочного концепта, можно обнаружить тенденцию развития эмоциональной оценки, изначально связанной с ядерным компонентом, но в современной живой речи выполняющей роль интенсификатора в эмотивном высказывании, отражающем ситуацию, не связанную с концептом страх. Типичное событие, в котором реализуется концепт страх – это событие смерти, которое всегда вызывает негативную эмоциональную оценку ситуации. Представление о страхе смерти в русском языковом сознании определяется философским пониманием неизбежности этого события, его интерпретацией в языковой картине мира как события будущего, о котором незачем думать в настоящем, см.: Не умри раньше смерти; Умереть сегодня – страшно, а когда-нибудь – ничего.

Социокультурный аспект исследования эмотивно-оценочных концептов, как нам представляется, открывает более широкие контексты для понимания синтагматических, парадигматических, ассоциативных и деривационных отношений между составляющими концепта. Эмотивно-оценочный концепт страх, вербализация которого возможна только в состоянии аффекта, крайнего возбуждения субъекта речи, по отношению к другому может получить негативную оценку как страх (боязнь) потери близкого человека, а в коллективном сознании – как страх потери чего-либо, представляющего ценность (работы, семьи, авторитета и т.п.), что отражается в речи разноуровневыми языковыми средствами, различающимися по интенсивности и способам выражения.

Поскольку эмоции развиваются вместе с личностью, при описании эмотивно-оценочных концептов необходимо учитывать связь языка с историей и культурой нации. По мнению Д.С. Лихачева, концепт является результатом столкновения значения слова с личным и народным опытом человека. Интерпретация действительности в сознании человека отличается динамичностью, изменяемостью, следовательно, и рамки языковых репрезентаций концептов оказываются подвижными, зависимыми от социокультурных условий, опосредованно формирующих языковую картину мира.

Библиографический список

Гурко Е., Деррида Ж. Деконструкция: тексты и интерпретация. Минск, 1994.

Лихачев Д.С. Концептосфера русского языка // Известия РАН. Сер. лит. и яз., 1993. Т. 52. № 1.

Словари

Меликян В.Ю. Словарь: Эмоционально-экспрессивные обороты живой речи. М., 2001. (В тексте – Меликян.)

Степанов Ю.С. Константы: словарь русской культуры. М., 2004. (В тексте – Степанов.)


Л.О. Трушкова8

Категориальные признаки эмоционального состояния Sadness

Понятийная категория эмоций, как и все категории эгоцентрической направленности, имеет определенный набор категориальных признаков, позволяющих очертить ее границы и противопоставить ее другим понятийным категориям. Категория эмоционального состояния Sadness рассматривается как составляющая понятийной категории эмоций и, следовательно, обладает своим набором категориальных признаков.

Большинство исследователей выделяют такие признаки эмоциональных состояний как оценочность, причинность, целостность, интенсивность [Виноградов, 1975; Вольф, 1989], статичность, временная локализованность, длительность, неконтролируемость, ненаблюдаемость, внешняя манифестация [Kenny, 1963; Булыгина, 1982; Елисеева, 1982; Вольф, 1982].

Связь эмоции и оценки является одной из основных проблем при анализе эмоциональных состояний. Оценочность является одним из признаков эмоциональных состояний. По мнению Н.Д. Арутюновой, «для того, чтобы оценить объект, человек должен “пропустить” его через себя: природа оценки отвечает природе человека. Оценке подвергается то, что духовно и физически нужно человеку, она представляет Человека как цель, на которую обращен мир. Ее принципы: мир существует для человека, а не человек – для мира» [Арутюнова, 1988, с. 58].

Е.М. Вольф утверждает, что разделение чисто рационального и эмоционального в языке является условным. В зависимости от того, «какое начало лежит в основе суждения о ценности объекта, эмоциональное или рациональное», в языке различаются способы выражения двух видов оценки [Вольф, 2002, с. 41].

Эмоциональные процессы приобретают положительный или отрицательный характер в зависимости от того, находится ли действие, которое индивид производит, и воздействие, которому он подвергается, в положительном или отрицательном отношении к его потребностям, интересам, установкам. Характером эмоции, порождаемой объектом у оценивающего, определяется ее оценочный знак. В соответствии с этим положительное эмоциональное воздействие получает положительный знак, а отрицательное – отрицательный [Богуславский, 1994, с. 165]. Так, например, радость, наслаждение, симпатия подразумевают переживания типа «удовольствие», для которых характерен оценочный знак «хорошо», а огорчение, горе, гнев, то есть переживания типа «неудовольствие», имеют оценочный знак «плохо» [Вольф, 1989, с. 60].

Следующим категориальным признаком эмоций является причинность. Причиной положительных эмоций (радости и т.п.) является интеллектуальная оценка каких-то событий как желательных, а причиной отрицательных эмоций (тоски и т.п.) – оценка каких-то событий как нежелательных. Именно вследствие возникновения причины, которую субъект оценивает либо положительно, либо отрицательно, он испытывает различные эмоции. Как явствует из примера, персонаж (субъект эмоционального состояния) испытывает печаль из-за смерти своих детей и жены: Kito was deeply saddened by the deaths of his children and their mother (GH, р. 383). Причина эмоционального состояния может быть не обозначена непосредственно, но тем не менее ее существование обычно подразумевается. Следующее высказывание принадлежит герою, которому грустно из-за того, что в Нью-Йорке очень много бездомных детей, попрошайничающих на улицах: Sadly, I understood them (GH, р. 411).

Эмоциональные состояния характеризуются также признаком целостности. В наивной картине мира физический субъект, испытывающий эмоцию, представлен как некая целостность. Образ целостного человека складывается из образов разных по своей природе частей, параметров, ипостасей. Если болят отдельные части тела – рука, нога, голова и т.п., то эмоции охватывают человека полностью. Целостность субъекта эмоции отражается в употреблении глагола охватывать [Вольф, 1989, с. 61]. В подтверждение этому можно привести следующий пример: So overwhelming was the grief that seized me, I sank prostrate with my face to the ground (BC, р. 92).

Интенсивность является следующим, не менее важным признаком категории эмоций. Эмоции могут быть более сильными и более слабыми, и их ряды расположены на шкале, где имеются, по крайней мере, четыре зоны: слабой степени эмоции, средней степени эмоции, сильной степени эмоции, аффекта [Вольф, 1989, с. 60]. Интенсивность может достигаться двумя средствами: качеством и количеством. Качественная интенсивность заключается в выборе более сильного слова в ряду синонимов; количественная – в повторении слова, имеющего эмоциональную окраску [Гак, 1996, с. 22]. Согласно словарным дефинициям [MED; LDELC], номинации sadness, melancholy, dejection обозначают менее интенсивное эмоциональное состояние печали, чем номинации gloom, sorrow, grief, heartache, anguish. Номинации, описывающие эмоциональные проявления, также обозначают эмоциональные состояния различной интенсивности. Глаголы groan, sob, bewail вербализуют состояние печали, имеющее большую интенсивность, чем состояние, эксплицируемое номинациями groan, sob, bewail. В следующем примере можно увидеть количественную интенсивность, выраженную на синтаксическом уровне повтором: That girl, her daughter, stayed sad… sad… sadder (KT, р. 224).

Изменение интенсивности эмоциональных состояний может обозначаться различными интенсификаторами, например very much, awfully, greatly etc. Е.М. Вольф отмечает тот факт, что интенсификаторы сами по себе также расположены на шкале постепенного перехода от меньшей к большей степени признака [Вольф, 2002, с. 162], например: She said he had been very sad in the past two years, and he would be happy now with God (SD, р. 25); Poor Mr. Galloway was dreadfully upset (MWS, р. 114).

Важно обратить внимание на интенсификаторы крайней степени, в значении которых имеется представление о предельной точке: ...till her heart was so heavy that no farther sadness could be gained; and this nourishment of grief was every day applied (AJ, р. 81).

Интенсификатором эмоции может выступать сравнение, посредством которого субъект может соотнести свое эмоциональное состояние с какой-либо печальной ситуацией, тем самым подчеркивая высокую степень интенсивности своего эмоционального состояния. Сравнение содержит интенсификацию, поскольку оно устанавливает «отношение аналогии между состоянием субъекта в реальной ситуации и его же состоянием в возможной воображаемой ситуации, которая имеет экстраординарный характер» [Силин, 1988, с. 94]. То, что героиня в ниже приведенном примере испытывает высокую степень печали, становится ясным благодаря объекту сравнения. Чья-либо смерть концептуализируется как очень печальное и горестное событие: She woke up every morning feeling as though someone had died (SD, р. 281).

С.Л. Рубинштейн указывает на наличие в эмоциях противоположности напряжения и разрядки, возбуждения и подавленности, также характеризующиеся различной степенью интенсивности. Например, существует напряженная грусть, исполненная тревоги, возбужденная грусть, близкая к отчаянию, и тихая грусть – меланхолия, в которой чувствуется разрядка и успокоенность [Рубинштейн, 1984, с. 153]. Примером тому служат следующие высказывания: ...and she thought with the tenderness compassion of that violent sorrow which Marianne was in... (AJ, р. 75); His pleasantly depressing melancholy was dissipated by a puff of violent emotion... (HA, р. 125).

При эмоциональных состояниях слабой и средней интенсивности встречаются деинтенсификаторы [Вольф, 2002, с. 165]. Как правило, деинтенсификация используется с определенной прагматической целью, для снижения категоричности высказывания [Шмайлов, 1987, с. 87]. К деинтенсификаторам можно отнести сочетания a little, a sort of, etc: The smile goes off her face an’ she stands there lookin’ sorta sad (CP, р. 34).

Статичность эмоциональных состояний предполагает их неизменяемость в течение определенного временного отрезка. Исследователи отмечают, что «состояния длятся, стоят», а не протекают и не могут изменяться во времени [Селиверстова, 1982, с. 123]. Однако следует обратить внимание на высказывания, в которых передается информация о переходе в состояние. Для реализации этого значения используются глаголы-связки to become, to grow, to get, to begin: I want the dead lovers of the world to hear our laughter and grow sad (WO, р. 71).

Одним из признаков эмоциональных состояний является их временная локализованность. Анализ эмпирического материала показывает, что в высказываниях, описывающих эмоции, присутствуют временные маркеры, свидетельствующие об их отнесенности к определенному временному отрезку. В представленном примере темпоральное обстоятельство at the point указывает на точную временную локализацию эмоционального состояния: I was too upset myself at that point to question it, or be suspicious (SD, р. 401). Временной отрезок может быть задан с помощью другого события: And when he left on the first of July, they were both sad (SD, р. 311). Состояние может повторяться с определенной периодичностью: Whenever you’re sad, Daddy, you want to buy me things (KT, р. 113). Следует отметить, что эмоциональное состояние может не иметь точной локализации во времени, другими словами, оно может быть представлено во времени неопределенно: She was tired and depressed most of the time, refused to go out (SD, р. 448).

Временная локализованность тесно связана с длительностью, поскольку состояния соотносятся с отрезком на временной оси, а не с точкой [Булыгина, 1982; Селиверстова, 1982]. «Внезапно можно услышать громкий шум, ощутить сильную боль, и не важно, что этому предшествовало, и что за этим последует. Но нельзя таким же образом, на короткий период времени, вдруг почувствовать глубокое горе или страстную любовь» [Kenny, 1963, р. 58]. Известный психолог К. Изард отмечает онтологические признаки эмоциональных состояний, среди которых выделяется способность «длиться от секунд до часов и значительно меняться по интенсивности» [Изард, 2000, с. 21].

Признак длительности подтверждается наличием в высказываниях об эмоциональных состояниях темпоральных обстоятельств со значением длительности: for a moment, for many years, all the time, all day, constantly, still etc, которые предполагают ограниченную, «хотя и неопределенно, протяженность во времени» [Вольф, 1982, с. 320]. В подтверждение можно привести пример: She was constantly angry and depressed (SD, р. 448–449). Длительность эмоционального состояния может подразумеваться: She had actually been sad since he left, and she was annoyed at herself for it (SD, р. 102). Как следует из ситуации, героиня художественного произведения находилась в состоянии печали на протяжении всего времени, с тех пор как жених покинул ее.

Признак неконтролируемости эмоционального состояния субъектом выдвигается как один из основных признаков, присущих эмоциям. Со стороны субъекта не требуется приложения усилий для возникновения и поддержания состояния. Рассматривая особенности тех или иных действий по признаку их контролируемости / неконтролируемости со стороны субъекта, Анна А. Зализняк дает следующее определение ситуации, контролируемой субъектом: в случае, когда Х (субъект) является участником Р (ситуации), сказать, что Х контролирует Р, равносильно тому, что Р есть намеренное действие Х-а [Зализняк, 1985, с. 58]. Эмоциональные состояния возникают помимо воли субъекта и провоцируются либо внутренними причинами, либо событиями, лежащими вне субъекта и также не зависящими от его воли и желания [Вольф, 1989, с. 63]. Е.М. Вольф также отмечает невозможность употребления предикатов эмоционального состояния в императиве, что дополнительно указывает на то, что внутренние эмоциональные состояния не контролируются субъектом [Там же, с. 63]. «Характер, интенсивность и протекание эмоционального состояния зависит не столько от его субъекта, сколько от внешнего источника, каузирующего данное эмоциональное состояние» [Силин, 1988, с. 4]. Субъект состояния не только не агентивен, но и представляет собой «страдательный» субъект [Елисеева, 1982, с. 123]. Данный признак эмоциональных состояний выражается в неконтролируемых физиологических реакциях тела на причину, вызывающую эмоцию, например, поднятие бровей и расширение глаз в случае удивления, сужение глаз в случае злости и гнева, бледность в случае страха, пот в случае смущения, покраснение в случае стыда и т.п. [Апресян, 1995, с. 53]. Как показывает пример, у человека, переживающего эмоцию печали, непроизвольно опускаются руки: He spread his hands, then dropped them back to his sides as though they were to heavy to hold up (CH, р. 210).

Следует отметить, что контроль над эмоциональным состоянием может выражаться в том, что испытывая определенное эмоциональное состояние, например, печаль, человек пытается что-нибудь предпринять для того, чтобы уменьшить свои страдания: Elinor sat down to her drawing table as soon as he was out of the house, busily employed herself the whole day, neither sought nor avoided the mention of his name, appeared to interest herself almost as much as ever in the general concerns of the family... (AJ, р. 101). Проявление эмоций может также рассматриваться как контролируемое, так как субъект способен в той или иной мере воздействовать на свои чувства волевыми усилиями [Вольф, 1989, с. 64]. По данным психологии, людям свойственно подавлять свои эмоции [Изард, 2000, с. 23]. Так, например, многие люди способны подавлять выражение печали. Даже испытывая сильную печаль, они пытаются улыбаться и стараются сохранить невозмутимое, спокойное выражение лица: She looked wistful despite her bright smile (SD, р. 34).

Еще одним признаком эмоциональных состояний является их ненаблюдаемость [Виноградов, 1975; Вольф, 1982; Силин, 1988]. Ненаблюдаемость свойственна эмоциональным состояниям, поскольку только чувствующий субъект способен определить наличие такого состояния, его причину, интенсивность, длительность [Kenny, 1963, р. 32]. Особенность номинаций, обозначающих психические состояния, заключается в том, что они образуют высказывания, которые не могут оспариваться. В.В. Бурлакова в этой связи замечает, что «нельзя отрицать наличие того психического состояния, которое автор речи сам себе приписывает. Можно только надеяться, что он искренен» [Бурлакова, 1985, с. 31]. Состояния субъективны по своей природе, носитель состояния – это чувствующий субъект, поэтому «следует различать состояния как таковые, представляющие собой признаки чувствующего субъекта, оцениваемые как бы изнутри, и внешние проявления состояний, поведение субъекта, оцениваемое со стороны» [Вольф, 1982, с. 324].

Собственно состояние ненаблюдаемо и может быть кажущимся, в то время как внешние признаки объективны и не допускают контекста предположения [Там же, с. 326]. О переживании человеком той или иной эмоции можно судить по сложнейшему комплексу поступков, слов и связанной с ними экспрессии: мимике, пантомимике, интонации и т.п. Среди движений человеческого тела исследователи выделяют утилитарные движения, симптоматические и коммуникативные жесты. Симптоматические жесты – это психологически значимые жесты, позы, мимические движения, производимые не только в присутствии наблюдателя, но и тогда, когда человек остается один. Симптоматические жесты выступают своего рода знаками, которые в невербальной коммуникации осмысляются наблюдателем как переживание эмоции [Мечковская, 1999; Крейдлин, 2002]. Онтологическая связь между эмоцией и ее физиологическим проявлением основывается на метонимическом принципе «Поведение – это эмоция» [Лакофф, 2004, с. 505]. Следовательно, можно говорить о таком признаке эмоциональных состояний как внешняя манифестация. Благодаря ей осуществляется невербальный контакт за счет косвенных признаков эмоционального состояния печали. В приведенном ниже примере мать с печалью вспоминает о том, как плохо относилась к своей дочери в детстве. Наклон ее головы интерпретируется как симптоматический жест, выражающий чувство печали: No, her mother said weakly. She lowered her head, her crucifix dangling like a pendulum. She began to weep (CH, р. 119).

Таким образом, анализ эмпирического материала позволил выделить дифференциальные признаки категории эмоционального состояния Sadness, а именно: оценочность, причинность, целостность, интенсивность, статичность, временная локализованность, длительность, неконтролируемость, ненаблюдаемость, внешняя манифестация.

Библиографический список

Апресян Ю.Д. Избранные труды: в 2 т. Т. 2. Интегральное описание языка и системная лексикография. М., 1995.

Арутюнова Н.Д. Типы языковых значений: Оценка. Событие. Факт. М., 1988.

Богуславский В.М. Человек в зеркале русской культуры, литературы и языка. М., 1994.

Булыгина Т.В. К построению типологии предикатов в русском языке // Семантические типы предикатов. М., 1982.

Бурлакова В.В. Влияние семантики глагола на значение зависимых // Семантика и функционирование английского глагола: межвуз. сб. науч. трудов. Горький, 1985.

Виноградов В.В. О категории модальности и модальных словах в русском языке // Виноградов В.В. Избранные труды. Исследования по русской грамматике. М., 1975.

Вольф Е.М. Состояния и признаки. Оценки состояний // Семантические типы предикатов. М., 1982.

Вольф Е.М. Эмоциональные состояния и их представления в языке // Логический анализ языка. Проблемы интенсиональных и прагматических контекстов. М., 1989.

Вольф Е.М. Функциональная семантика оценки. М., 2002.

Гак В.Г. Синтаксис эмоций и оценок // Функциональная семантика. Оценка, экспрессивность, модальность. М., 1996.

Елисеева А.Г. Семантические типы предикатов в английском языке // Семантические типы предикатов. М., 1982.

Зализняк Анна А. Функциональная семантика предикатов внутреннего состояния: дис. … канд. филол. наук. М., 1985.

Изард К. Психология эмоций. СПб., 2000.

Крейдлин Г.Е. Невербальная семиотика: язык тела и естественный язык. М., 2002.

Лакофф Дж. Женщины, огонь и опасные вещи: что категории языка говорят нам о мышлении. М., 2004.

Мечковская Н.Б. На семиотическом перекрестке: мотивы движения тела в невербальной коммуникации, в языке и метаязыке // Логический анализ языка. Языки динамического мира. Дубна, 1999.

Рубинштейн С.Л. Человек и мир. М., 1984.

Селиверстова О.Н. Второй вариант классификационной сетки и описание некоторых предикативных типов русского языка // Семантические типы предикатов. М., 1982.

Силин А.А. Средства описания эмоционального состояния (на материале португальского языка): дис. … канд. филол. наук. М., 1988.

Шмайлов Д.Н. Некоторые аспекты семантики и прагматики смягченных утверждений в португальском языке // Функциональная семантика и проблемы синтаксиса. М., 1987.

Kenny A. Action, Emotion and Will. London, 1963.

Словари

Longman Dictionary of English Language and Culture. Harlow, 2005. (В тексте – LDELC.)

Macmillan English Dictionary for Advanced Learners. Oxford, 2007. (В тексте – MED.)

Источники

Austen J. Sense and Sensibility. London, 1994. (В тексте – AJ.)

Bronte C. Jane Eyre. M., 1954. (В тексте – BC.)

Cheyney P. Don’t Get Me Wrong. London, 1994. (В тексте – CP.)

Coben H. Deal Breaker. London, 2002. (В тексте – CH.)

Grisham J. The Street Lawyer. New York, 2003. (В тексте – GH.)

Huxley A. Crome Yellow. London, 1964. (В тексте – HA.)

Kral T. Being People. Washington, 1999. (В тексте – KT.)

Maugham W.S. Cakes and Ale or the Skeleton in the Cupboard. М., 2006. (В тексте – MWS.)

Steel D. Lone Eagle. Sydney, 2002. (В тексте – SD.)

Wilde O. The Picture of Dorian Gray. Новосибирск, 2007. (В тексте – WO.)


С.А. Цапенко9

Принципы описания семантики слова