Рецензии. Отзывы 29 Рецензия на книгу Т. В

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 12 13 14 15 16 17 18 19 ... 29

© 2007 г. Т.В. Жеребило

Анализ текста

Лингвостилистическая абстракция и адекватные ей модели стилей, текстов применялись в процессе анализа текстов.

Использование информационных моделей в процессе стилистического анализа дает возможность осуществить комплексный анализ текста с учетом особенностей ситуации общения, стилевой структуры текста, набора языковых средств, обусловленного ситуацией общения и совокупностью стилевых черт.

Для примера возьмем несколько текстов, относящихся к разным функциональным стилям.
^

Научный стиль

Серый журавль

Статус. Гнездящийся перелетный вид.

Общая характеристика и полевые признаки. Наиболее обычный среднего размера журавль с размахом крыльев около 2200-2450 и высотой 1100-1250. Самец несколько крупнее самки. Окраска в основном серая; голова и шея темные, с белым пятном, идущим от глаза к затылку...

Голос громкий, пронзительный трубный звук ("курлыканье"). Особенно звучен унисональный дуэт, который чаще можно слышать весной на вечерних и утренних зорях. Крик тревоги и перекличка в стае значительно тише. В скоплениях журавлей на местах кормежки можно наблюдать "танцы", когда одна или несколько птиц демонстрируют своеобразные движения (прыжки, повороты на месте, поклоны и т.д.).

На земле с близкого расстояния серый журавль легко отличается окраской от других журавлей нашей фауны. Однако в полете на большой высоте отличить его от красавки не так легко: у последней более темная шея, мелкие размеры и более скрипучий голос. (ПТИЦЫ СССР. – Л.: Наука, 1987. – С. 266-267).

В тексте реализуется прежде всего информативная функция. (В научном описании "Серый журавль" даются сведения о размере птицы, размахе ее крыльев, о высоте, окраске. Характеризуется голос, описываются повадки журавля и пр. Таким образом, в сжатой форме выражена разнообразная информация об одном из перелетных видов птиц - сером журавле.

Поскольку текст выполняет информативную функцию, то основной задачей описания является в данном случае сообщение существенных признаков предмета. Это в целом сообразуется с характером научного описания.

Наиболее употребительны в анализируемом отрывке средства, выражающие обобщенно-отвлеченное значение: а) отглагольные существительные (скопление, движение; прыжок, поворот, поклон); б) глаголы в форме 3-го лица настоящего времени со значением постоянного (вневременного) действия (демонстрируют, отличается); в) конкретная лексика, выступающая для обозначения общих понятий (журавль, голова, шея, глаз, затылок). Языковые средства здесь группируются вокруг стилевой черты "обобщенности-отвлеченности", связанной с задачей сообщения существенных признаков предмета.

Слово "журавль" используется автором отрывка в значении "вообще любой журавль", "представитель" вида. Характерно, что при этом он вводит слова как бы типизирующие понятие "журавль": "наиболее обычный среднего размера журавль...".

Другие конкретные существительные также используются автором в отвлеченном значении. "Окраска в основном серая". Имеется в виду вообще окраска, окраска любого журавля. "Голова", "шея", "глаза", "затылок" выступают как биологические термины, используемые для описания морфологических признаков серого журавля. Примечательно то, что даже музыкальный термин "дуэт", подчиняясь речевой системности научного стиля, приобретает свойства биологического термина.

Глаголы "демонстрируют", "отличается" выполняют функцию описания, п.ч, приобретая в научной речи вневременной характер, они перестают обозначать реально настоящее время. Они характеризуют как бы состояние предмета, его признак. Таким образом, в научном тексте глаголы становятся одним из основных средств описания.

Текст описательного характера, поэтому для характеристики полевых признаков серого журавля используются прилагательные в роли сказуемых: Самец крупнее самки. Окраска... серая; голова и шея темные; Голос громкий. Подобное употребление прилагательных соответствует также именному характеру научной речи.

Художественная речь

Инна Кашежева
^

Толкование пословицы

Лучше синица в руке,

чем журавль в небе

Утоли мои печали, утоли!

Снова снятся мне ночами журавли:

Раньше снились мне синицы - и не зря! -

Как забытые страницы букваря.

Были многие из них в моей руке...

Этих ласковых синиц что рыб в реке.

Но летели как-то птицы на заре,

Журавли, а не синицы в ноябре.

И отстал один печальный журавель,

плача крыльями,

как нотами Равель.

Что мне делать? Вся исплакана земля...

Что мне делать? Как поймать мне журавля?

У меня нет ни двора и ни кола, -

только эти журавлиные крыла.

Только тянет журавля туда, на юг...

Удержать его моих не хватит рук.

Что ему моя печальная земля?

Тянет в небо, в журавлиность журавля.

Ах, журавлик! Ах, мой стройный, погоди!

От снегов тебя я спрячу на груди.

Если хочешь, я забуду речь свою,

Если хочешь, журавлиное спою,

Буду только журавлиное шептать...

Мой журавлик! Хочешь, стану я летать?

Выше крыши, выше старых тополей,

выше неба, выше стаи журавлей.

Я забуду навсегда язык земли...

Утоли мои печали, утоли!

... Как молитвы, улетают журавли,

прямо в небо отрываясь от земли.

Мой журавль не замедляет ход

уж который день, который год.

Все кружит, все светится вдали...

Утоли мои печали, утоли!

Опираясь на информационную модель, проанализируем стихотворение Кашежевой.

Обратившись к ситуации общения, в которой могло появиться стихотворение Кашежевой, мы увидим, что оно родилось из стремления автора объять весь мир, поделиться своим сокровенным с каждым, приобщив читателя к своей тайне, и тем самым научить его глубже видеть мир, противоречия, стремиться к идеалу и страдать, рождаясь заново для счастья, может быть, снова и снова недостижимого.

В стихах Кашежевой тесно переплетаются эстетическая и коммуникативная функции. С одной стороны, мы чувствуем, насколько завораживающую картину создает автор – подлинный образец высокого искусства слова. Во-вторых, используя различные средства речевого контакта, поэтесса увлекает нас за собой, зовет откликнуться, ринуться вместе с ней, может быть, даже в пучину бед и одиночества во имя идеала, в поисках недосягаемого счастья, во имя свободы – да, именно свободы от того мещанского счастья, которым живут, каким вполне удовлетворены "синицы".

Индивидуальный стиль поэтессы в этом стихотворении достигает совершенства: автору удается нарисовать живую, образную картину, вызвать в душе читателя отклик на содержание произведения.

В стихотворении уместился целый мир чувств: от обычного детского волнения до вселенской печали, вечной, возвращающейся "на круги своя". "Утоли мои печали, утоли!" – начинает поэтесса стихи, повторяя эту же строку и в конце произведения.

Образность стихотворения захватывает: не только образ журавля, но и образный строй речи, ее эмоциональность, которая тесно переплетается с образностью.

"Что мне делать? Вся исплакана земля..." Как бы надламывается строка, автор страдает – и строка "страдает". В "надломленной" экспрессивной строке моментально предстают два образа: мятущийся автор и страдающая земля, политая слезами, принявшая на себе чужое горе.

"У меня нет ни кола и ни двора, – только эти журавлиные крыла!" Какая осязаемая конкретность! И в то же время необыкновенная обобщенность образа: "только эти журавлиные крыла" – ничего нет, и счастья тоже нет, есть только всесильный, неистребимый порыв к нему, стремление подняться над обыденностью, может быть, даже перевоплотиться. И еще многое другое.

Стержневое слово "журавль" в стихотворении предстает в различных ипостасях. Семантика его многогранна.

Вначале мы просто получаем информацию о том, что автору ночами снятся журавли. Наверное, такие, какими мы их видим в небе или в кино с их вечным "курлыканьем". И вдруг: "Раньше снились мне синицы...". В текст врывается нечто новое - и мы поневоле мысленно возвращаемся к пословице: "Лучше синица в руке, чем журавль в небе," отдавая себе ясный отчет в том, что у автора жизнь идет не по пословице: все как будто меняется местами. И вот он снова - "печальный журавль", пока еще конкретный, осязаемый, тот самый, который отстал от стаи, до боли волнующий воображение автора и такой нужный ему.

"Как поймать мне журавля?" Что это? Стремление к счастью - горю? Новая ипостась журавля? Или тот самый, отставший от стаи. Нет, уже другой журавль. "Журавль" как символ недосягаемого и таким он остается до конца стихотворения, но правда, и другим тоже: "присвоенным", "выстраданным", недаром же автор говорит: "Мой журавлик...".

В стихах Кашежевой используется большое количество языковых средств, передающих эмоциональность автора, направленную на контакт с читателем. Во-первых, это синтаксические особенности текста. Автор использует повторяющееся вопросительное предложение "Что мне делать?" По сходной схеме построено предложение "Что ему моя печальная земля?" Сама природа этих вопросов неоднозначна. С одной стороны, это риторический вопрос, не требующий ответа, но в то же время автор обращается и к самому себе, пытаясь разгадать тайну бытия. Но ведь и читатель! Это же к нему обращается автор, будоража его чувства.

Восклицательные предложения настолько эмоциональны, как и вопросительные. Они создают особый, экспрессивный строй стихотворения. Их стилистические функции разнообразны. Вот они выражают страстное желание: "Утоли мои печали, утоли!" А может быть, просьбу. К кому? К себе? К людям? К небу? А может быть, извечную мольбу человека о счастье. А вот совсем другое: "... и не зря!" Слова звучат как взрыв, как вызов общепринятой морали, вызов "позорному благоразумию". А вот крик души: "Ах, журавлик! Ах, мой стройный, погоди!" В этих словах все: от мольбы до неистового желания удержать миг. И снова через несколько строк воспаряющее к небесам: "Утоли мои печали, утоли!" Крик человеческой души! Нечеловеческий крик! Неземная скорбь! А в конце опять извечное: "Утоли мои печали, утоли!" Но уже не просьба и не мольба, а надежда.

И почти в каждой строке обратный порядок слов и расчлененные (парцелированные) конструкции, усиливающие экспрессию, и тем самым эмоциональность каждой строки: 1) Буду только журавлиное шептать...; 2) Хочешь, стану я летать? Выше крыши, выше старых тополей, выше неба, выше стаи журавлей.

Одно из основных языковых средств, выражающих эмоциональность, - повтор. В стихотворении "Толкование пословицы" поэтесса использует разные повторы:

1) характеризующиеся отношением к языковым уровням (лексические, синтаксические); 2) связанные с композицией стихотворения (дистантные, контактные повторы).

Если хочешь, я забуду речь свою,

Если хочешь, журавлиное спою,

Буду только журавлиное шептать...

В данном случае контактный синтаксический и лексический повторы делают речь наиболее выразительной, эмоциональной. Но особой динамики достигает стих в тех случаях, когда автор использует для повтора контактные синонимы:

Но летели как-то птицы на заре,

Журавли, а не синицы в ноябре.

Подобный повтор не только делает речь разнообразней, богаче, но и привносит в текст дополнительный оттенок смысла: нет, не обычные птицы, не такие, как все, а совсем другие – журавли.

Таким образом, исследование текста с позиций функционального стиля позволяет нам не только охарактеризовать ситуацию общения, стилевую структуру текста, соответствующий им набор языковых средств, но и наиболее близко подойти к индивидуальному стилю автора.

Однако индивидуальность автора исследуется не только в процессе лингвистического анализа текста, но и с помощью психоанализа. Наиболее перспективно в этом плане рассмотрение на материале текста таких понятий, как аффект и индивидуация.

Общеизвестно, что жизнь преподносит немало сюрпризов каждый день. Порой эти "сюрпризы" можно приравнять к ударам судьбы. Соприкосновение с миром оставляет следы: заставляет претерпевать, мучиться, страдать. Человек как бы проделывает путь от радости, удовольствия, веселья, через надежду, зависть, обиду и унижение – к грусти, печали, неудовольствию и горю. Каждое из состояний – это не только воздействие внешнего мира, но его присутствие в человеке, которое может продолжаться и после исчезновения причины, породившей его. Внешний мир (причина) поселяется в человеке, и он несет непомерный груз в свернутом виде, где таится сама аффектировавшая его причина.

Каждое воздействие приводит к тому, что какая-то часть нашей телесности остается "пригвожденной", "пришпиленной" к тому пространственно-временному участку, месту, где, когда и как это произошло. Тело (или душа?) как бы "растягивается" по аффективным точкам. Каждая точка покрывается топологическим индикатором. Испытав эмоциональное потрясение, человек продолжает пребывать именно в том месте, где произошло событие.

Разброс по множеству точек осложняет работу по самоидентификации. В первой перспективе возникает мучительный вопрос: "Кто я?", во второй – "Где, как и из чего собирается Я?".

В любом случае предполагается, что чувственно-эмоциональное состояние (аффективное состояние) должно быть преодолено, т.е. человек как бы вступает с внешними объектами в отношения композиции, которая зачастую сопровождается де-композицией – разложением под внешним воздействием, как это называется в психологии, "тела".

На уровне любого состояния чувств заметно, что чувства, согласно Спинозе, располагаются вблизи полюса печали-горести-неудовольствия. Они снижают нашу способность заботиться об удержании себя в бытии, снижают жизненные силы человека. Напротив, чувства, близкие к полюсу радости –удовлетворения, усиливают жизненную мощь.

И все эти чувства остаются во власти объектов, вызвавших их.

Исчезают эти объекты там, где появляется аффект. По-настоящему аффективно одаренный человек "пережигает" все свои восприятия в одну доминирующую форму. Такова работа аффекта-страсти, страдательного аффекта. Если же вместо доминирующей формы появляется горизонт открытого и не прекращающегося перехода чувственных форм друг в друга, то мы имеем дело с активной работой аффекта.

Аффективно одаренный человек не вступает в ступор. Аффект перекраивает все. Он и есть потенция "тела" производить сдвиг в сторону усиления или ослабления способности вступать в отношения композиции с другими "телами" и событиями.

Как же выбраться из западни состояния? Известно несколько путей:

1) сменить состояние и воздействующий объект, но это впоследствии все равно приводит к "взрыву";

2) ассимилировать другое (например, по такому пути идут герои Достоевского: это "проклятый" мир, мир без аффектов); освободиться от состояния, исчерпав его: каждое негативное состояние служит базой для продуцирования новых – позитивных, т.е. происходит трансформация, метаморфоз состояний, (при этом вторичные состояния лишены внешних причин: мир во – вне заменяется миром в – себе, вторичные состояния используются в целях защиты от страшного мира. Происходит авто-креация, само-творение, исходное состояние стирается и с ним стирается внешний мир, внешняя причина, аффектировавшая данное "тело" и содержащаяся в свернутом виде в его состояниях. На месте внешнего мира остается дыра, в эмоционально-негативных точках пробивается брешь, осуществляется "позитивная" работа по сотворению себя, по сотворению самости как совокупности жестких защитных оболочек, предназначенных для борьбы, для столкновения с миром, для его уничтожения. Возводится "храм" личности, и возводится над бездной. Человек с бездной, хаосом, пустотой в виде основания);

3) стать другим, пребывать во многом (поиск своего места в событии, в том, что всегда приходит извне как чужое, оказываясь затем внутренним и близким. Аффект реализуется, люди обретают покой в этом самом мире, не пытаясь никуда от него убежать.

Стихи Кашежевой, пропущенные через призму психоанализа, дают неожиданный эффект.

Автор-героиня преодолевает путь от аффекта – страсти к активной форме аффекта.

Как бы вся ее жизнь проходит перед нами: вот она совсем молодая, почти девочка-подросток, которой снятся "синицы". Но подмена "журавлей" "синицами" – смена состояний, в которой переход обеспечивается наложением или совмещением состояний. Создается некий аффект "бутерброда", слоистая структура, которая "взрывается" в момент появления отставшего "печального журавля". Фраза "Что мне делать? Вся исплакана земля... Что мне делать? Как поймать мне журавля?" оправдана не только поэтически. но и психологически. Бегство в страну "букварей" и "синиц" не состоялось.

"Взрыв" вызывает новую волну страданий: "У меня нет ни двора и ни кола, - Только эти журавлиные крыла".

Казалось бы, чувства автора надолго – на много лет – располагаются вблизи полюса печали - горести - отчаяния - тоски - боли. Поэтесса отказывается от всего, связывающего ее с реальностью: "Если хочешь, я забуду речь свою, Если хочешь, журавлиное спою, Буду только журавлиное шептать... Я забуду навсегда язык земли..."

Исцеление наступает, казалось бы, неожиданно. Автор переходит от состояния жестких форм к линейно-бесконечному пространству события. Она как бы распростерта по всему пространству и по всему времени своей жизни: вся история ее присутствует в каждой точке, в каждом мгновении настоящего. И событие есть напоминание об этой распростертости, о том, что поле ее пребывания в мире есть поле множественности и пребывания во многом, когда единственной стратегией поведения в этом поле является постоянная смена собственной размерности, новый раскрой самого себя или поиск своего места в событии. Поэтому концовка, являющаяся сильной позицией текста, также не случайна: она психологически обусловлена:

Мой журавль не замедляет ход

Уж который день,

который год,

Все кружит, все светится вдали...

Утоли мои печали, утоли!

Blog