«особого»

Вид материала

Документы

Содержание Глава 7. флигель на малой лубянке

Подобный материал:

• А. Горяшко Биостанция особого назначения, 171.9kb.
• Nterface. Впрочем, если для Вас это открытие, то дальше читать особого смысла нет, 140.5kb.
• 1. Наклоняйте голову вправо, влево, вперед и назад выполняйте наклоны без особого напряжения, 183.22kb.
• Самбурская А. Птица особого полета : [об истории создания «Чайки» рассказывает, 83.47kb.
• I место и роль психодиагностики в системе научного знания, 518.62kb.
• Вопросы к экзаменационному зачету по дисциплине: «Политология», 34.64kb.
• -, 362.51kb.
• Законотворчество, 255.33kb.
• Владимира Путина "Быть сильными: гарантия национальной безопасности", 43.91kb.
• Законодательное собрание красноярского края, 90.4kb.

^

ГЛАВА 7. ФЛИГЕЛЬ НА МАЛОЙ ЛУБЯНКЕ

При всей своей желчности ко мне лично относился Гуков с симпатией. Он меня и с Ситниковым-то познакомил. Сидели мы как обычно в „Русском чае“. В окна лупил дождь. От его нудной, мелкой дроби по стеклам сводило скулы, страстно хотелось тепла, уюта, легкой, не отягчающей душу беседы. Добродушный мордатый офицер-сибиряк, случайно забредший „на огонек“, щедро угощал и, пользуясь столь удачным случаем, радостно, почти взахлеб делился с явно странноватой для него публикой удивительными секретами утиной охоты:

— Весною разрешается бить только селезней, а при стрельбе по стаям подбиваешь больше уток, нежели самцов.

И тут, часу в восьмом, заходит Делоне, мокрый, раскрасневшийся и, естественно, не в духе. Напросился за наш столик, заказал себе коньяку и начал сходу про Эренбурга рассказывать — что-то весьма критическое.

Офицер, которого беспардонно перебили на самом интересном месте, покорно замолчал, и Делоне беспрепятственно распустил свою пьяную беседу.

Илья Эренбург повсеместно считался в те годы личностью весьма почтенной. Первый официальный диссидент! Сам Никита Сергеевич на него серчал и товарищ Шолохов „дружески“ корил. Твердокаменные патриоты за него горой стояли, потому что покойный тов. Сталин приказал в известные годы: „Эрэнбурга нэ трогать“. Скептики и диссиденты тоже относились к нему с уважением: когда по указке партии и правительства ошельмовывали Бориса Пастернака, Эренбург вел себя достойно, без излишней подлости. Ко всему прочему он явно сочувствовал неофициальному искусству, а его секретарша — Наталья Ивановна Столярова, долгие годы проведшая в концлагерях, всегда помогала различного рода молодым „гениям“.


Посему слушали Делоне неохотно, „без огонька“. Он все никак не мог нужную ниточку зацепить, чтобы разговор пошел. От этого еще больше краснел и злился. Тупое отчаяние, над которым глухо закипало бессильное бешенство, овладело его душой.

— Этот самый ваш Эренбург, „лохматый“, как его „дорогой Ильич“ ласково величал, в самый разгар жидоморской компании¹ письмецо оригинальное своему старому товарищу по партии — Иосифу Людоедовичу Сталину накатал.² Мол, простите, дорогой товарищ Сталин, еврейский народ за его предательство по отношению к великому русскому народу, отведите от него священный русский гнев. Ничего себе, да? Это еще надо посмотреть: кто кого предал. Тот еще просвещенный коммунистический либерал! А сколько он наивных людей на „Советскую Родину“ заманил, скормил, так сказать, родному большевистскому дракону — не сосчитать. Недаром же у самых истоков стоял, откуда реки крови текли! Товарищи „по борьбе“ такое или не прощают, или не забывают.

Однако для любой беседы, чтобы она шла легко и доставляла удовольствие, нужна очень тщательная подготовка и целеустремленность. У Делоне же с подготовкой дело обстояло неважно: коньяк он свой пил сам, а слушатели, чувствуя себя в долгу перед офицером, проблематику его обличительную развивать не хотели. Даже Гуков на этот раз не встрял, хотя его любимую тему полоскали. Делоне еще немного покувыркался, сказал мне и Севе Лессигу что-то вроде комплимента: „По всему видно, вы, ребята, Босха любите“, затем, окончательно обидевшись на всех и вся, допил свой коньяк и, не прощаясь, ушел.

Потерявший жизнерадостность в атмосфере чужеродной ему стихии офицер-сибиряк тоже откланялся, за ним и другие потянулись.

Под конец остались мы с Гуковым вдвоем. Дело было к вечеру, делать было нечего. Интересного народу вокруг не наблюдалось, денег тоже, а домой идти не хотелось. Вот тогда Гуков и предложил:

— Пошли к Васе Ситникову, я тебя с ним познакомлю. Он тут совсем рядом живет, на Малой Лубянке. Стоит только двором пройти, и мы — там. Если желание будет, можешь ему при случае свои рисунки показать, у него глаз острый, он тебе мигом мозги вправит.

— У меня есть, кому мозги вправлять, в художественной школе таких слесарей, сколько хочешь, осточертели все. Ну его к черту, твоего Ситникова!

— Да брось ты кочевряжиться, это я так, в шутку, сказал насчет рисунков, не хочешь, и не показывай.

И мы пошли. Как сейчас помню этот двухэтажный неказистый флигель, подобострастно притулившийся под сенью конструктивистской громады — комплекса зданий КГБ. Вход в него из-под арки. Посетители должны заранее в звонок потыкать, к Ситникову — три раза. Однако это чистой воды формальность — дверь в подъезде всегда открыта. В подъезде полумрак: лампочка, слабенькая и грязная, едва освещает широкую деревянную лестницу с большой площадкой наверху.

На этой вот самой верхней площадке — ну, вылитая тебе трибуна! — по обыкновению своему стоит сам Василий Яковлевич Ситников и зорко, как орел степной, всматривается в полумрак — что это за личности к нему пожаловали?

По обстоятельствам и реагировал. Ежели участковый или некая безличностная рожа в штатском идет — простой прием, обывательский, а если, скажем, гость пыхтит солидный — профессор-меценат, иностранец какой-нибудь, или дамочка в шляпе, или же целая группа по-добных особей — тут уж смекает, надо себя в наилучшей форме представлять. Что и делалось с не-изменным вдохновением и сопутствующим ему успехом.

Пока гости, робея, впотьмах по лестнице ползут, забежит он быстренько к себе, как бы прибраться, но назад выплывает уже с форсом: в заляпанной краской фуфайке или же в дырявой, словно в нее палили из ружей дробью, красной майке и разбитых кирзовых сапогах. Длинные черные волосы по-пиратски собраны в „хвост“, на голове — умопомрачительная шляпа, у пояса тренировочных трикотажных штанов подвязана каким-то хитрым образом связка ключей, на груди болтается здоровенный крест.

Станет наискосок от двери, зажмет в зубах кисть, одной рукой небрежно на дверной косяк обопрется, в позе этой скульптурно застынет — благо, как бывший натурщик, торс имел изумительный, каждый мускул играл, — и гостей своих молча изучает, наслаждается робостью их интеллигентской.

Потом, когда почувствует, что степень обалделости до нужного градуса доведена, распахнет дверь и рукой величаво взмахнет: заходите, мол, на огонек! А сам в дверях торчит, чтобы народ гуськом проходил, на него натыкался и от этого еще больше конфузился. Артист он был пре-восходный, и свое видение художнической „простоты“ представлял подробно и со вкусом.


сволочь ты


что ты простой человек


этот номер вряд ли проскочит


постой чуточку


во всяком случае


уж если ты простой человек-то


я уже человек проще простого