Geum.ru

Доклады Центра эмпирических политических исследований спбгу издаются с 2000 года Выпуск 8

Вид материалаДоклад

Содержание


А.В. Макарин
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10
^

А.В. Макарин



БЮРОКРАТИЯ КАК ОСНОВА ФОРМИРОВАНИЯ

ПРАВЯЩЕЙ ЭЛИТЫ СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ


В настоящее время отечественная политическая наука активно пользуется понятием «политическая элита», хотя по отношению к начальному периоду «радикальных» преобразований конца 80-х – начала 90-х годов ХХ века сущность правящего слоя наиболее адекватно определялась такими терминами, как «номенклатура», «политбюрократия», «новый класс», «правящий класс» или «господствующий класс». В 90-е годы ХХ века, когда произошло видоизменение правящего слоя, на это отреагировала и политическая наука – в результате прежние наименования партбюрократии и номенклатуры стали постепенно замещаться понятием «элита». Ныне понятие «элита» применяется в отечественной политической науке в очень широком историческом диапазоне. Например, О.В. Гаман-Голутвина рассматривает правящий класс России: от боярства до советской номенклатуры и современного образа этого класса – через призму элиты. Она определяет политическую элиту как «внутренне сплоченную социальную общность, являющуюся субъектом принятия важнейших стратегических решений и обладающую необходимым для этого ресурсным потенциалом» (Гаман-Голутвина 2006, 10).

В социально-политической системе СССР существовали только две общественные группы – управляющие и управляемые. Основную властную роль в политической жизни играла, разумеется, первая группа. Политическая бюрократия представляла собой движущую силу советского общества. Кризис политической бюрократии свидетельствовал и о кризисе всего советского чиновничества, не сумевшего доказать обоснованность своих претензий на построение новой, более прогрессивной по сравнению с буржуазной, социально-экономической системы. Вследствие поиска выхода из кризиса советская бюрократия позволила выйти на политическое поле новой социальной силе – интеллигенции, слою людей, который сформировался в недрах советского общества, но державшемуся несколько автономно от привычной дихотомии «управляющие – управляемые».

Интеллигенция и составила социальную основу многопартийности образца 1989–1991 гг., сводившуюся главным образом к совокупности «партий» и движений демократической ориентации (в различных модификациях – от социал-демократических до либерально-кон-сервативных). До начала постперестройки (1991 г.) интеллигенция пользовалась заметным кредитом доверия со стороны общества и по степени воздействия на общественное сознание почти на равных конкурировала с бюрократией. Однако организационно-политический потенциал интеллигенции был не таким значительным, чтобы созданные на ее базе политические партии и движения могли принять серьезное участие в борьбе за власть. Интеллигентский характер новообразованных партийных структур обусловил их низкий уровень организованности и отсутствие кадров, которые обладали бы достаточным опытом государственного управления. Соответственно новорожденная многопартийность была слаба, чтобы оказывать влияние на формирование государственной политики.

Естественным следствием такого положения стало то, что в постперестроечный период соотношение между интеллигенцией и бюрократией изменилось не в пользу первой. Российская многопартийность перестала носить сугубо интеллигентский характер. Более того, она все больше становилась местом приложения сил различных групп чиновничества. В самом общем виде эти группы можно обозначить такими понятиями, как «старые чиновники» и «новые чиновники». В этой сфере у бюрократии в начале 90-х годов почти не было конкурентов, которые могли реально влиять на государственную политику. Борьба за власть в это время проходила между названными основными группами чиновничества (Бойков, Ожиганов).

Все изменения в организации власти, происходившие при либерализации коммунистической политической системы и после ее преобразования, не являлись результатом осуществления продуманной стратегической программы, а были ответом на ситуативные потребности, конъюнктуру политической борьбы. Этот процесс происходил, по преимуществу, стихийно, под давлением текущих обстоятельств, когда властные структуры принимали решения, опираясь на имеющиеся законы и расстановку социально-политических сил. При этом во всех изменениях прослеживается определенная логика, в соответствии с которой трансформирование институтов государства подчинялось ряду важных факторов, среди которых можно выделить, во-первых, эволюцию политических настроений и предпочтений в обществе; во-вторых, функциональную способность или неспособность властных структур «по-советски» решать недостаточно исследованные новые задачи. Наконец, третий фактор – это интересы отдельных элитных групп и лидеров, а также унаследованная ими политическая культура (Клямкин, 63–64).

В политическом отношении правящий класс России недостаточно четко осознавал, «что из себя на практике представляет либеральная демократия, какие институциональные ограничения она несет. Бывшая партийная номенклатура, в одночасье ставшая элитообразующей группой в условиях постсоветских экономических и политических трансформаций, имела самые поверхностные представления о механизмах демократии и рынка. В ее политическом сознании спокойно уживались друг с другом и либерально-демократические, и национально-патриотические, и социал-демократические ценности и нормы. А ее политическая практика включала в себя разнообразный опыт деятельности в разных институциональных средах» (Елисеев, 72–73).

Как следствие элитные позиции в постсоветском социальном пространстве оказались замещенными индивидами, входившими прежде в номенклатуру или в число резервных кадров, сформированных соответствующими комитетами КПСС. Число тех, кто вошел в новую политическую элиту, не будучи раньше в номенклатуре или кадровом резерве, крайне незначительно (Ильин, 125; Куколев, 85–86; Слепцов, Куколев, Рысакова, 118–128; Крыштановская 2003, 5).

Освободившись в 1990 г. во время «демократизации» от контроля со стороны КПСС, бюрократия к началу радикальных преобразований наиболее полно и последовательно, в сравнении с другими социальными группами, представляла свои интересы в области политики и экономики, так как сохранила функции административного управления. Процессы федерального и регионального изменения, включая элитообразование, происходили в направлении самоорганизации и саморазвития. В 90-е годы позиции регионов и региональных элит усилились, как укрепилось и положение федеральных элитных группировок, главным образом, в решении проблемы приватизации. Причем эта элита характеризуется не только преемственностью внутри номенклатуры, но она состоит из представителей прежней политбюрократии и владельцев «новой собственности», образующих социальные группы, в значительной степени криминальные по своей сущности. Несмотря на то, что в России «богатые люди есть, класс капиталистов едва ли появился» (Уайт, 24).

Либеральная демократизация, осуществленная советской номенклатурой на российском социальном пространстве, предопределила и форму приватизации государственной собственности (Руткевич, 4). «Зарождение и становление высшего класса в России – результат совместных усилий российской бюрократии и наиболее способной, пробивной, авантюрной и удачливой части буржуазии и ее окружения» (Беленький, 15). По мнению большинства российских граждан, капитализация в нашей стране приняла «криминально-чиновничий характер» (Левашов 2004, 36; Левашов 2007, 58).

Особенностью постсоветской эволюции элит является то, что, начиная с середины 90-х годов, крупнейшие корпоративные и финансовые капиталы не просто делегировали представительство своих интересов группам давления, но и сами выступали ведущими акторами политического процесса. Наиболее заметным социальным эффектом неолиберальных рыночных реформ 90-х годов ХХ века, осуществленных «по-российски», явилась «капитализация» и, одновременно, «феодализация» (Гуторов, 67–68) номенклатурных по происхождению правящих групп, что способствовало дальнейшему развитию патримониального бюрократического капитализма. Одновременно с этим «клиентарно-олигархический» способ включения во власть представителей деловых кругов воспроизвел и закрепил патримониально-бюрократический и монополистически-олигархический характер российской экономики.

В период президентства Б.Н. Ельцина огромное влияние бизнеса на политические процессы – как на федеральном уровне, так и в городах и регионах – было бесспорным, и многие аналитики обозначали существовавший режим как «олигархический». К концу «господства» Б.Н. Ельцина в России сформировалась асимметричная федерация, или протофедерация. Как отмечает Н.Ю. Лапина: «К ее основным характеристикам относятся: двухсторонний характер взаимодействий между главой государства и региональными лидерами; фактическое неравенство субъектов Федерации между собой и в отношении с Центром; отсутствие универсальных правил в отношениях центр – регионы. Политический компромисс, достигнутый в эти годы, позволил стабилизировать отношения между федеральной властью и элитами регионов, отчасти формализовать их. Но стабилизация была хрупкой и неустойчивой. Федерализм тех лет не был результатом политического выбора российской элиты. Он был ситуативным и стихийным и отражал слабость системы, выстроенной Б. Ельциным» (Лапина, 86).

Анализ субъектов российской политики показывает, что после избрания В.В. Путина президентом РФ в поле политики произошли значительные изменения. Так, если ведущими субъектами, которые участвовали или оказывали влияние на принятие политических решений при Б. Ельцине, являлись федеральная и региональная бюрократия и бизнес, то итоги избирательного цикла 2003–2004 гг. свидетельствуют о том, что его победителем стала центральная исполнительная власть как в отношении «правой и левой» оппозиции, так и по отношению к региональным исполнительным властям и бизнесу (Гаман-Голутвина 2006, 356). Современные главы исполнительной власти, замечает В. Гельман, немногим отличаются от первых секретарей обкомов КПСС советского периода (Гельман 2006, 102). Одновременно «усиливается провинциальный централизм… неравноправие в отношениях между губернским центром и региональной периферией возрастает, а первое лицо региона получает дополнительные возможности контроля над местным самоуправлением» (Лапина 2006, 94).

Заметной тенденцией обновления в составе элиты становится возрастание численности бывших и действующих сотрудников военных и специальных ведомств. Вхождение бывших военных в структуры государственного управления продолжается. Такая тенденция стала причиной появления в печати публикаций, авторы которых выдвинули «тезис» о формировании нового правящего слоя – «миритократии». Не все исследователи соглашаются с подобной точкой зрения. Например, Гаман-Голутвина считает, что темпы вхождения во власть представителей бизнеса заметно опережают аналогичные показатели, касающиеся военных. За первые годы правления Путина удельный вес выходцев из бизнеса вырос на 2% и достиг 20%, а доля представителей военной элиты увеличилась только на 1% и составила 12% (Крыштановская 2005, 148). Можно сделать вывод, что в составе Государственной Думы присутствие представителей деловых кругов остается достаточно заметным. Следует также отметить существенное увеличение удельного веса административной элиты (центральной и региональной) среди депутатов Государственной Думы. Доля руководителей министерств и ведомств в период с 1999 по 2003 г. возросла с 12% до 18%, а доля сотрудников региональных администраций – с 11% до 18%. В Государственной Думе четвертого созыва представители административной элиты составляли наиболее многочисленную часть депутатского корпуса в сравнении с представителями других элитных групп.

Связь между наиболее влиятельными группами – «новой бюрократией» («политбюрократией») и «новыми русскими» – имеет треугольную формулу. В социально-политическом отношении этим группам в настоящее время обеспечивается информационная и общественная поддержка. Политическая жизнь подтверждает, что треугольная форма взаимоотношений между элитными группировками, при которой каждая «вершина» выполняет свою специфическую функцию, является наиболее устойчивой. Одну «вершину» этого треугольника представляют патроны, т.е. государственные лица (политики), которые могут распределять финансы или обеспечивать политическую поддержку другим субъектам социальных отношений. Вторая «вершина» – руководители финансовых, коммерческих, производственных структур, которые представляют частные и «корпоративные» интересы. Третий структурный элемент треугольника – институты, осуществляющие функцию мобилизации и поддержки реализующейся политики, что важно в любых условиях развития общества, а тем более при смене руководства и изменении социально-политической ситуации. Вполне естественно, что наиболее мощные элитарные группы являются фактической властью. Они не только оказывают давление, но наряду с властью формальной контролируют финансы, кадры, прессу, процесс принятия решений. Вместе с политическими субъектами в традиционном понимании они являются лицами, принимающими решения, нередко представляют и озвучивают официальную власть, обсуждают, согласовывают и обеспечивают поддержку уже принятых решений. Характер деятельности субъектов как формальных, так и реальных в процессе принятия политических решений определяется традиционно такими факторами, как система распределения властных полномочий; развитость институтов представительства интересов; политическая культура общества, наличие определенных традиций и ценностей; правовая база, регулирующая процесс принятия решений.

«При определении роли и значения первых (формальных участников) необходим точный анализ устройства политических институтов и процедур принятия решений, тогда как для идентификации второй группы (реальных участников) больше подходит анализ исторической и национальной традиции, политического, экономического и социального среза, развития конкретной политической ситуации» (Шаулова, 83). В данном случае воспользуемся двумя основными измерениями процесса демократических изменений, предложенными Р. Далем, – «конкуренция» и «участие». В соответствии с его моделью современное направление российских изменений можно условно представить в виде схемы – от «авторитаризма мобилизационного участия» к «конкурентной олигархии». По своей сути, это разновидность элитарного правления, при котором формальные институты используются в недемократических целях. Такое положение является результатом усеченной элитарной «демократизации при отсутствии механизмов гражданского контроля над действиями властей» (Мельвиль, 361).

Вне зависимости от конфигурации элитарных групп, различающихся по своим функциональным позициям: политическая, административная, экономическая, идеологическая, силовая или региональная – все они участники распределения или перераспределения функций, статусов и ролей между «элитами» и элитарной бюрократией в процессе перехода нашего общества из одного состояния в другое. Каждая из этих элитных групп выполняет определенные функции, обладает собственными рычагами влияния. Они ведут между собой постоянную борьбу за политическое влияние и распределение собственности, тесно при этом взаимодействуя. Результатом этого процесса стало преобразование советской формы «правящего класса».

Однако и при наличии названной треугольной плюралистической структуры элитных отношений, по сравнению с состоянием российского общества 90-х годов, которое можно определить по формуле «неустойчивого равновесия», сегодня взаимосвязи элитных группировок видоизменились. Конституция РФ, принятая в 1993 г., в начале XXI столетия стала стабилизирующим инструментом российского политического процесса, позволившим его ключевым акторам, не выходя за конституционно-правовое поле, в самом широком диапазоне менять правила политической игры. «Заложенные в ней возможности отчетливо проявились в 2004–2006 гг., ознаменовавшимися глубокой перестройкой российской политической системы, затронувшей основные политические институты, партийную систему, отношения между центром и регионами и др.» (Лапкин, Пантин, 107).

Современная российская действительность, как и в 90-е годы ХХ века, решает еще одну проблему, и не только на уровне функционирования политической элиты и бюрократии, но и на уровне политической системы в целом, которая соединяет две ступени определения динамики и стратегии развития нашего общества (Лепехин, 66–67; Кордонский).

Первая и высшая иерархическая структура включает в себя формальные институты – официальные партии и другие политические организации, российское Федеральное собрание, Межпарламентскую ассамблею стран СНГ, совещательные структуры при Президенте или Правительстве и т.д., иначе говоря, те институты, которые связаны или могут быть связаны с новым «демократическим дискурсом», стратегией и законом.

Вторая и «невидимая» часть российской политической системы проявляется как неформальная, теневая и нелегальная. Эта структура согласует основные интересы субъектов политики как в вопросах подготовки большинства публичных решений, так и в процессе их принятия и осуществления. В данный процесс вовлечены «группы интересов» или, точнее, «группы давления». Эти группы имеют свою структуру и иерархию, но не формализованную, которая принята в системе публичной власти, т.е. без юридического статуса, формального членства или государственной регистрации. В данном процессе участвуют и формальные институты – аппараты Президента, Правительства, министерств, губернаторов или мэров и т.д. и их руководители. Но эти структуры действуют не на формальном, определенном их юридическим статусом – представительском или правительственном, а на неформальном, личностном уровне, преследуя узкокорпоративные цели.

Сочетание формальных и неформальных, публичных и теневых, легитимных и «коридорных» институтов, форм и отношений, методов и механизмов принятия решений – естественная практика любого режима. Специфика российской политической системы заключается в том, что неформальное поле значительно сильнее формальных отношений.

По формальным составляющим наше общество можно сравнить с аналогами иных «демократий». По неформальным же составляющим слабые институты гражданского общества и государства действуют по прежней «советской», но ушедшей в «тень» форме взаимоотношений. Например, в области экономики или политики, как и прежде, многое зависит от места, занимаемого политиком, чиновником или олигархом в нелегальной иерархии.

Противоречие между двумя уровнями принятия решений также имеет немаловажное значение в жизни современного российского общества. Не только различные стратегии, позиции или идеологии находятся в основе политической борьбы, но и неформальные институты, при помощи которых реализуется «управление управлением», «руководство» или «общее управление». Поэтому и нелегальность воспроизводится в форме конфликтов интересов: исполнительной и законодательной властей, «либеральных демократов» и «левых», «компрадорской буржуазии» и «национальных капиталистов», сторонников рыночной экономики и апологетов бюрократического регулирования, «олигархов» в различных их проявлениях и «гражданских институтов».

Двухуровневая система российской власти и управления в некоторой степени производна от советского прошлого, но с определенным отличием. В СССР высшие структуры власти на различных уровнях – «советы народных депутатов», «профсоюзные органы» и иные общественные структуры являлись формальными образованиями, но не лишенными содержательной части. Их формальность проявлялась в том содержании, которое они имели в системе иерархии «советской власти». Общим, т. е. политическим, субъектом в советский период были партийные структуры. Другие политические институты выступали в качестве исполнительных органов по отношению к партийному руководству, но полностью не теряли своего содержания. Соответственно, субъектом и объектом давления со стороны «групп интересов» были преимущественно структуры КПСС. Сегодня приоритетна также не формальная, а содержательная власть бюрократии (в теневом смысле), являющейся основным институтом продвижения групповых интересов. В настоящем в России воспроизводится модель «однопартийной» русской и советской политических систем, в которых конкурировали различные группировки от «партии власти». Но это была и есть борьба учреждений. «… За борьбой партий скрывается противостояние различных фракций кремлевской бюрократии…» (Гаман-Голутвина 2004, 23).

Поэтому существование и современных политических партий в России, особенно «партии власти», «подчинено номенклатурно-бюрократическому коду, который содержит в себе не только правило создания, но закон политической смерти партии. Подлинный ультиматум, который в любой момент может выдвинуть партии власти (а, наверное, не только ей) национальная бюрократия и доминирующие клиентальные группы, заключается в самой возможности ее воспроизводства. Партия власти может быть воспроизведена в любом сочетании составляющих ее структур. Это обстоятельство делает ее послушным инструментом в руках правительства и президента, лишает ее функции контроля над их деятельностью, внося дисбаланс в принцип разделения властей» (Елисеев, 80).

Как следствие процесс модернизации постсоветской политической системы обозначил проблему минимизации названого противоречия посредством постепенного снижения второй «невидимой», неформальной части и утверждения высшей ее структуры через власть представительную, правительственную, президентскую, судебную и силовую на основе, прежде всего, формального права.

В политической науке предлагаются различные модели элитных и социальных трансформаций в России: в форме латентного периода (1985–1989 гг.), периода конверсии (1989–1991 гг.), времени конфронтации (1991–1993 гг.), стабилизационного времени (1993–1998 гг.); ввиду некоторой определенности или неопределенности прошлого и настоящего времени, а также с точки зрения структурных взаимоотношений элиты разделяются на «монолитную», «разъединенную», «консенснусно-единую», «фрагментированную», «идеологически-единую» и др. (Ашин; Гельман, 1999; Елизаров; Гельман, 2006). В российском социально-политическом пространстве не было единых для всех регионов периодов, равным образом не существует и единой характеристики правящего класса. Фактор многонациональности, территориального, экономического, социального и политического многообразия России породил и многообразие форм элитной трансформации, а также способов взаимосвязей этих новообразований в различных регионах нашего государства.

Вместе с тем современный общественно-политический процесс (с позиции оснований и направления развития российской формы власти, прежде всего власти «номенклатурной» или новой российской «политбюрократической» и ее форм) следует разделить на три этапа: (1) до 1989 г. – «номенклатурный», «политбюрократический» этап «по-советски»; (2) 1989–1991 гг. – «либерально-демократическая» революция «по-россий-ски»; (3) после 1992 г. – элитарно-термидорианский этап (советско-российский вариант). Последний этап продолжается до настоящего времени (2007 г.). Термидор в названном измерении определяется как присвоение результатов «революции», а именно: «концентрация и консолидация» власти в руках новых или обновленных элит с элементами разделения экономической, политической и иных форм власти. Он обнаруживает как разрыв, так и преемственность с революцией конца 80-х – начала 90-х годов XX века. Термидор не отменяет полностью результатов революции, а означает, что «элиты» используют их в собственных интересах и далеко не всегда ориентируются на интересы остальных граждан (Согрин, 163–168).

Первые и последующие действия второго российского президента В. Путина и его «окружения» показали, что политический (властный) процесс изменился в сторону социально-политической стабилизации. Он пошел в противоположном направлении, начался новый этап большей упорядоченности и централизации власти и управления. Но прежние, постсоветские внутриэлитные, размежевания не исчезли, а видоизменили конфигурацию конфликтов между ними. В течение первого президентского срока наиболее заметными внутриэлитными конфликтами были противоречия между «семейными» назначенцами и выдвиженцами из Санкт-Петербурга, борьба в основном шла за доступ к эксклюзивным ресурсам. В процессе усиления власти Путина внутриэлитные отношения стали меняться. «Во-первых, тесная связь между бизнесом и властью утратила статус приоритетного основания внутриэлитной консолидации. Во-вторых, групповые противоречия были дополнены идеологическими и политическими. Наиболее значимым идеологическим основанием конфликтов стало отношение к роли государства, к экономике и политике. В этом контексте очевидна дихотомия позиций государственников, выступающих за активную государственную политику, и антиэтатистов, стремящихся снизить участие государства в экономике и политике. В свою очередь, в рамках «государственного» лагеря наблюдатели выделяют приверженцев деприватизации и неодирижистов, а в среде антиэтатистов – умеренных и радикальных противников усиления роли государства» (Гаман-Голутвина 2006, 354–355).

При всей «наличной конфликтности» в системе политических институтов, централизация в современном виде стала возможной в результате того, что президент России смог сконцентрировать в своих руках основные рычаги политической и экономической власти. Как следствие, олигархический тип «корпоративизма», который был непосредственно связан с политической и экономической деятельностью крупных финансово-промышленных групп и сочетал модель децентрализации и централизации, постепенно меняет свою направленность на централизованную модель «корпоративизма».

В связи с анализируемой проблемой обратим внимание на две формы активности государства в жизни общества – либеральной и этатистской, которые можно выделить весьма условно, поскольку функционирование обществ ХХ – начала ХХI века позволяет сделать вывод о том, что в реальности имеют место смешанные и другие виды активности. Либеральная форма активности пытается обеспечить действие принципов невмешательства государства в дела гражданского общества. «Этатистская» модель предполагает активное воздействие государства на жизнь общества, что характерно, прежде всего, для государств, которые формировались преимущественно на основе идеологии патернализма, в результате значительного влияния на общество христианской и исламской религий. При этом этатизм может иметь различные следствия.

В одном случае авторитарные режимы могут ориентироваться на усиление экономического развития и успешно использовать аппарат управления в этом процессе и, как следствие, способствовать демократическим политическим изменениям (некоторые современные южно-азиатские, латиноамериканские и др. страны).

Другое направление (этатизм в Германии и России 20-40-х годов) способствовало формированию тоталитарной политической системы, причем роль государственной и, прежде всего, военной бюрократии и других силовых структур в обоих случаях была довольно значительна. Вместе с тем в этих странах определялись и обеспечивались существенные элементы социальной политики государства: возможность для большинства граждан получить образование, предупреждение и ликвидация безработицы, стабильная зарплата и т.д.

Однако этатизм не следует отождествлять ни с тоталитаризмом, ни с социальной политикой государства. «В отличие от тоталитаризма, где единому началу подчиняется каждый, все стороны жизни общества, этатизм выражает традицию особой ответственности за положение нации, за развитие культуры, науки, охрану нравственных устоев, сложившиеся представления о широте сферы государственной деятельности. Современное общество не обходится без элементов этатизма, но при этом предполагается существование гражданского общества, правового государства, т. е. поиск оптимального сочетания принципов социальной справедливости, этатизма и либерализма» (Беленький, 148).

Переходное общество объективно повышает роль государства, на которое ложатся функции «дирижера» процессами экономики, амортизатора межэтнических противоречий и интегратора различающихся региональных и субрегиональных интересов. Иначе говоря, в условиях реформирования государство обретает определенную свободу действий. В основе этого лежит относительная неоформленность главных социально-политических институтов, их неспособность без посторонней помощи стать генератором процесса изменений. Это вызвано также необходимостью поддержания паритета между различными «группами интересов» и учетом данных интересов при формировании общегосударственной социально-экономической политики.

Таким образом, российский правящий класс в начале нового века решил ряд задач, которые официально не декларировались: изменилось соотношение элитных групп; региональные элиты выведены из поля большой политики; началось масштабное перераспределение ресурсов в пользу федерального центра. Одновременно многие из поставленных политических целей не были достигнуты. Отношения «центр – регионы» сегодня не стали более прозрачными и предсказуемыми. «Не был осуществлен и тезис о «равноудалении» региональных элит: среди руководителей субъектов РФ остаются персоны, пользующиеся наибольшей поддержкой Кремля. Не произошло кардинального обновления губернаторского корпуса. Не были ликвидированы и региональные авторитарные режимы. Все это говорит о наличии ограничений политики централизации…» (Лапина, 88) и отсутствии единого правового поля принятия политических решений.

Несмотря на изменившуюся конфигурацию элитных групп, современный правящий слой в России, как и в конце 90-х годов ХХ века, с определенной долей условности можно назвать «постноменклатурным патронатом». Этот термин выражает существующий тип господства в его генезисе и развитии: произошла приватизация социальной силы «распавшейся» номенклатуры; осуществлено частное присвоение средств и ресурсов власти. В этих условиях трудно провести грань между политическими и экономическими составляющими этой власти. Названное понятие указывает на элементы патримониального характера российской власти в качестве социальной нормы, постоянно воспроизводимой в системе отношений управляющих и управляемых, а также во взаимодействии властвующих институтов. Кроме того, в понятии «постноменклатурный патронат» указаны наиболее действенные средства господства и обмена властными ресурсами – это патрон-клиентские отношения, частные (властные) «консенсусы» защиты и поддержки. Следует отметить, что патрон-клиентские отношения, пронизывая деятельность государственных и общественных институтов, не способствуют публичному положению этих образований, лишают их гражданского правового содержания (Афанасьев 1999, 92).

Таким образом, хотя потенциальный резерв элитарных группировок достаточно устойчив (в целом по стране), вследствие концентрации власти в руках федерального центра проявляются элементы консолидации центральной и региональных политической, бюрократической и бизнес элит. Нет равновесия между политической элитой и бюрократическими структурами власти, поскольку деятельность административных образований находится вне политического контроля. Нет режима «честной» конкуренции между финансово-промышленными группами. В целом, система власти и управления обществом далека от решения своей главной задачи – поддержания равновесия между интересами личности и общества, общества и государства, между требованиями порядка и стремлением к свободе.