Доклады Центра эмпирических политических исследований спбгу издаются с 2000 года Выпуск 8

Вид материала

Доклад

Содержание Россия – новая социальная реальность. Богатые. Бедные. Средний класс / Под ред. М.К. Горшкова, Н.Е. Тихоновой. М., 2004. Ментально-смысловое поле как фактор политического конфликта Е. О. Негров Уровни трансляции официального политического дискурса Официальный политический дискурс экономико-политических Официальный политический дискурс российско-грузинского конфликта Воскресное Время. Эхо Москвы Политические институты и процессы

Подобный материал:

• Доклады Центра эмпирических политических исследований спбгу издаются с 2000 года Выпуск, 1921.36kb.
• Доклады Центра эмпирических политических исследований спбгу издаются с 2000 года Выпуск, 1901.41kb.
• Доклады Центра эмпирических политических исследований спбгу издаются с 2000 года Выпуск, 1840.02kb.
• Доклады Центра эмпирических политических исследований спбгу выпуск, 2069.2kb.
• Доклады Центра эмпирических политических исследований, 1729.69kb.
• А. И. Стребкова теория и история политических институтов учебное пособие, 6519.62kb.
• Российского Фонда Фундаментальных Исследований. Настоящий сборник тезисов доклад, 2188.41kb.
• Российского Фонда Фундаментальных Исследований. Настоящий сборник тезисов доклад, 1778.8kb.
• Выпуск 3, 4164.91kb.
• Глобализация и социальная безопасность, 222.4kb.

^

Россия – новая социальная реальность. Богатые. Бедные. Средний класс / Под ред. М.К. Горшкова, Н.Е. Тихоновой. М., 2004.

Седов Л.А. Российский электорат: десятилетняя эволюция // Общественные науки и современность. 2003. № 5.

Ситников А. С чужого голоса // Власть. 2005. № 8.

Средний класс в современном российском обществе / Под ред. М.К. Горшкова, Н.Е. Тихоновой, А.Ю. Чепуренко. М., 1999.

Страхов А.П. Изучение электорального поведения россиян: социокультурный подход // Полис. 2000. № 3.

Д.А. Щукин


^ МЕНТАЛЬНО-СМЫСЛОВОЕ ПОЛЕ КАК ФАКТОР ПОЛИТИЧЕСКОГО КОНФЛИКТА^


Можно говорить о том, что каждый автор вкладывает в понятие «конфликт» свой собственный смысл. Однако чаще всего под этим термином понимают логическое развитие конкуренции, противоречий, несовместимости позиций или действий. В трактовке известного учёного Л. Козера, которая, с нашей точки зрения, является достаточно актуальной и точной, политический конфликт представляет собой борьбу за ценности, за пре­тензии на определенный политический статус, за власть и политические ресурсы (Козер, 543–550).

В наиболее общем плане конфликт развёртывается на двух уровнях взаимодействия субъектов. Первый уровень можно условно определить как материальный, он предполагает наличие внешних явных факторов конфликтной ситуации. В большей степени этот уровень характеризуется борьбой за экономические или властные ресурсы. Однако зачастую, особенно в рамках политических конфликтов, материальные факторы оказываются лишь поводом для генерации противостояния.

Другой уровень можно определить как ментально-смысловой. На этом уровне, в свою очередь, расположено достаточное количество латентных внутренних факторов, способных оказать определяющее влияние на процессы внутриконфликтного поля. Здесь необходимо обратиться к герменевтической традиции социальной философии, а точнее, к герменевтике, «привитой феноменологией» (Рикёр, 17–53).

Абсолютно любой событийный план имеет символическое значение, может быть прочитан как текст. Любое явление обладает «полимерностью» смысловых значений, которые образуют поле смыслов явления. Субъект также обладает полем способов интерпретации явления. Интерпретация имеет своей целью понимание и рефлексию, она призвана транспонировать смыслы явления в свой контекст, преодолев культурные, лингвистические и другие различия, социокультурную дистанцию. Стремление к соединению герменевтики и онтологии способствует выявлению чёткой связи между пониманием знаков и самопониманием человека. Система внутренних и реляционных характеристик какой-либо позиции индивида, которая в социологическом плане может пониматься как «габитус», принуждает трактовать обретаемые значения в плане, смещённом по отношению к субъекту (Бурдье).

Таким образом, взаимодействие двух индивидов/групп индивидов, обладающих радикально отличающимися интерпретативными техниками, может привести к конфликту. Герменевтический конфликт был определён П. Рикёром как «конфликт интерпретаций». Можно предположить, что конфликт интерпретаций есть база ментально-смыслового поля конфликта. Самопонимание субъекта, продиктованное его социокультурными характеристиками, в рамках конфликта может скрыто, но весьма значительно, воздействовать на процессы его редукции или интенсификации (Рикёр, 35–51).

Смыслы конфликта, попадая в поле интерпретаций индивида, субъективизируются на основе его бессознательной самоидентификации и определяют его позицию, степень погружённости и другие характеристики принадлежности субъекта к конфликтному полю (Там же, 13–40).

Основополагающим понятием здесь являются не столько ценности, сколько самопонимание индивида. Ментально-смысловое поле конфликта – не только противостояние различных систем ценностей, лежащих на достаточно глубоком ментальном уровне, но систем самопонимания субъектов. Именно процесс самопонимания определяет те базовые сферы ментально-смыслового поля конфликта, которые в свою очередь синтезируют его социокультурные факторы. Любая из сторон конфликтов существует в рамках самостоятельной культуры самоопределения. Введенное понятие «культура самоопределения» можно рассматривать как поле самоидентификации субъекта конфликта, включающее в себя весь спектр его социокультурных характеристик.

Индивид формируется под влиянием ряда социальных макроинститутов: государства, церкви, нации и класса. Таким образом, самоопределение субъекта проходит по нескольким направлениям: социально-экономическому (класс), политико-культурному, идеологическому (государство), религиозному (церковь), этнонациональному (нация). При этом другие социальные институты, такие как, например, семья, не задают собственные направления социализации, а лишь обобщают и ретранслируют воздействие макроинститутов на уровень отдельного индивида.

При изучении социокультурных факторов политического конфликта и характеристик его ментально-смыслового поля одним из наиболее адекватных и эффективных методов сбора данных можно считать метод фокус-групп, позволяющий обнаружить весьма широкий спектр факторов, а также ранжировать их в соответствии с интенсивностью влияния.

Фокус-группа направлена на определение отношения участников к поставленной проблеме или причин восприятия того или иного объекта и в полной мере отражает концептуальную основу интерпретационного подхода. Участник фокус-группы, обладающий широким полем интерпретативных механизмов, сформированным опытом конфликтных столкновений разного рода, «прочитывает» предлагаемую модератором гипотетическую ситуацию и идентифицирует себя с субъектами ситуационного действия.

В рамках исследования нами была проведена серия из трёх фокус-групп, имевшая целью анализ значения ментально-смыслового поля в процессах зарождения и протекания конфликта и идентификации его субъектов.

Сценарий фокус-группы состоял из 6 смысловых блоков, охватывающих полуторачасовой период времени. Каждая из групп формировалась из 4-5 участников. Основным принципом подбора участников группы явилась однородность их социально-демографических характеристик. Основными параметрами рекрутинга были следующие характеристики: пол, возраст, уровень образования.

Следует отметить, что редуцированное количество наблюдений в серии, а также состав участников связаны с тем, что подробный анализ взаимозависимостей конфликтогенных факторов и социального положения не входил в число задач данного исследования. Принципиальным было выделение самих механизмов интерпретации и самопонимания индивида, а также роли конфликтных факторов, что возможно и в условиях редуцированного характера метода фокус-групп. Все участники фокус-групп обладали высшим или незаконченным высшим образованием и социально-экономическим статусом, определяемым условно как принадлежность к среднему классу. Подобный выбор участников позволяет выявить весь набор конфликтогенных факторов, анализируя поля интерпретаций наиболее стабильной, не склонной к радикализму социальной группы.

Наиболее приемлемым методом анализа полученных данных, с учётом обозначенной проблематики, можно считать метод дискурс-анализа. Дискурс в данном исследовании можно определить как коммуникативное событие, заключающееся в передаче смысла говорящим и интерпретации этого смысла слушающим в процессе межличностного или межгруппового взаимодействия в определенном временном, пространственном и ином контексте. Данное определение представляет собой синтез одного из концептуальных определений, сформулированных Т. Ван Дейком, и определений, характерных для феноменологической традиции (Dijk Teun Van).

Здесь принципиально важным является тот факт, что дискурс-анализ как метод анализа данных, а также определённая философская парадигма имеют свои ближайшие истоки именно в работах исследователей, принадлежащих к феноменологической традиции (Бергер; Гофман; Гуссерль).

Сама техника дискурс-анализа с этой точки зрения представляет собой систематизацию структур дискурса в соответствии с выделенными в сценарии исследования блоками. При этом основой дискурса является лингвистическая структура, подразумевающая наличие ярко выраженной фактической либо самоидентификационной составляющей и обладающая самостоятельным значением в каждом отдельном контексте.

На первом этапе исследования необходимо проанализировать трактовки понятия «конфликт» участниками проведенных фокус-групп. Конфликтная ситуация определяется респондентами как несовпадение и столкновение взглядов или интересов.⁹ Значительная часть участников акцентируют внимание на том, что конфликтная ситуация должна носить выраженный и «проговоренный» характер.¹⁰ То есть конфликт возникает в момент самоидентификации субъектов конфликта в качестве его участников. В этом случае неизбежно происходит процесс усиления влияния тех социокультурных переменных, которые непосредственно взаимосвязаны с объектом конфликта.

При перечислении значимых видов конфликтов участники строили свои рассуждения по восходящей. Ранжирование происходило от наиболее актуальных бытовых и внутриличностных конфликтов до религиозных и политических, которые очевидно в меньшей степени затрагивают на сознательном уровне интересы участников, либо не осознаются ими.¹¹ Самоидентификация индивидов со своей религиозной и этнокультурной группой, пока они не вовлечены в конфликт, достаточно слаба. Анализ причин конфликтов производился участниками на основе примеров из бытового и трудового опыта.¹² Принципиально значимыми здесь являются и темы «потенциала агрессии» индивида, а также тема «провокационности».¹³ В качестве ещё одного принципиального момента отмечен конфликт интерпретаций.¹⁴ Здесь признаётся важным именно момент несогласованности механизмов интерпретации различных индивидов, когда социокультурные характеристики блокируют и изменяют смысловые мессаджи, искажая их.

Конфликт – это актуальное событие смыслового поля, которое оценивается как неизбежное в большинстве случаев и в определённой степени конструктивное.¹⁵ При этом разрешение конфликтной ситуации играет роль перехода на новый уровень отношений субъектов конфликта.¹⁶ Накопление конфликтного потенциала внутри отдельных индивидов или социальных групп может привести к его мощному выплеску, отдельные конфликты оказываются своего рода синергетическими регуляторами общего состояния социальной системы, позволяющей ей регулировать свой уровень напряжённости и насильственности. Возможность избежать конфликта связана с необходимостью смены интерпретативных механизмов. Надо заметить, что подобное толерантное отношение к конфликтам связано, вероятно, с высоким уровнем образования участников группы, который в некоторых случаях позволяет им воспринимать конфликт как абстрактный концепт, не связанный напрямую со стереотипами, характеризующими конкретные масштабные конфликты высокой степени насильственности.

При невозможности предотвращения конфликта наиболее конструктивным признаётся механизм скорейшего его завершения и пресечения до достижения им апогея напряженности.¹⁷ Влияние третьей стороны в процессе разрешения конфликта должно быть ограниченным.¹⁸ Особенно опасно внедрение третьей стороны в поле конфликта, когда она является заинтересованным субъектом, а не независимым модератором. Очевидно, подобная позиция участников связана с убеждённостью в естественном происхождении конфликта, а также с последовательным проецированием на себя роли как участников конфликта, так и третьей стороны. В качестве активного субъекта конфликта индивид предпочитает конструктивный компромисс, который может нарушить третья сила, которая в любой ситуации оказывается заинтересованной структурой. Вступление в конфликт ещё одного интерпретативного механизма может сузить области пересечения поля смыслов явления и полей интерпретаций всех трёх субъектов.

Непосредственный анализ влияния социокультурных факторов на конфликт необходимо начать с социально-экономической составляющей. В процессе восприятия себя в качестве непосредственного субъекта латентного конфликта участники, являющиеся по своим социально-демографическим характеристикам представителями среднего класса, идентифицируют себя и с одним, и с другим субъектом конфликта «богатые–бедные».¹⁹ Однако стереотипная карта сознания вырабатывает устойчивое восприятие как бедных, так и богатых в качестве «иных». Устранение конфликтов связано с включением механизмов социального уравнения. Подобные конфликты должны сглаживаться государством, должен создаваться твёрдый средний класс.²⁰ Можно предположить, что участники групп проявляют стремление к воспроизведению собственной модели поведения, устранения конфликта путём выработки общего поля интерпретаций. Здесь также очевидны связи социально-экономических факторов с политико-культурными и этнополитическими. Зависимость социально-экономических характеристик от институциональных норм связана с отсутствием развитой гражданской культуры, в то же время статусная позиция, национальная и этническая принадлежность в сознании участников чётко коррелируют между собой.

Политико-культурные характеристики почти всех участников относительно неопределённы. Сегмент рациональной политической культуры развит сравнительно слабо. Участники не обладают какой-либо чёткой идеологической позицией.²¹ Однако есть ряд основных ценностей, покушение на которые является радикальным проявлением агрессии. Эти ценности в полной мере соответствуют естественным правам человека: право на жизнь, на свободу, на частную собственность. Пока радикальные убеждения каких-либо индивидов, групп или политика государства не затрагивают данные права, какое-либо протестное поведение представляется бессмысленным.²² Необходимо также отметить, что зачастую проявляется дуализм представленной ситуации, «демократия для себя» входит в противоречие с «авторитаризмом для других». Устойчивость позиции, принадлежность к определённой политико-культурной группе на бессознательном уровне представляется вполне стабильной и статической, однако на сознательном уровне подвергается сомнению.²³ Изменение политического контекста означает неминуемую адаптивную реакцию механизмов самоидентификации и интерпретативных структур.

Этнополитические факторы оказываются весьма значимыми в процессе выбора индивидом стороны конфликта. Совершенно определённым образом действует дихотомия «Восток–Запад».²⁴ При этом так же, как и в случае с социально-экономическим статусом, индивиды склонны поочередно занимать обе позиции, в зависимости от контекста. На подсознательном уровне стереотипы, хотя и признаются в большей степени деструктивным явлением, продолжают влиять на позицию индивидов.²⁵ Тем не менее значимость стереотипов, на взгляд участников, связана в первую очередь именно с недостатком рациональных механизмов восприятия статусности «иного».

То же можно сказать и о религиозной составляющей ряда изучаемых факторов. Однако принадлежность к религиозной группе оказывается не столь значимой детерминантой. Большинством участников признаётся абсолютная неправомерность стереотипов.²⁶

Очевидно, что религиозная, как и этнонациональная, идентификация играет ощутимую роль в случае повышения интенсивности конфликта, как средство повышения сплочённости группы. Так же как и в рамках этнонациональной составляющей постоянно возникает деление «большинство–меньшинство». Происходит вычленение из российской действительности отдельных индивидов и групп «не таких, как мы».

Весьма интересна реакция участников на стимульный материал в виде демонстрируемых кадров с прошедшего 11 марта 2007 года в Санкт-Петербурге «Марша Несогласных».

Марш стал формой протеста политических объединений, в основном правого толка, и был связан с недовольством политическим курсом правительства Санкт-Петербурга. В нем участвовали представители «Яблока», НБП, «Другой России» и других партий и объединений. Участники фокус-групп восприняли «Марш» в большей степени как средство реализации интересов различных элитных групп, а не как средство изменения политической ситуации в городе и стране. Более того, респонденты подчёркивали символический характер конфликта.

Участники постоянно включали механизмы объективизации, пытаясь снизить степень влияния проецируемой конфликтной ситуации на себя.²⁷ Это в основном связано с тем, что их статусные характеристики радикально отличались от характеристик непосредственных субъектов конфликта.²⁸

Реакция участников на силовые методы разрешения конфликта, которые были использованы властями, оказалась неоднозначной. Рациональные аргументы строились на основе таких категорий, как личная безопасность и защита своей собственности. В целом, угроза, которая исходила от «несогласных» как от неформализованной силы, приводила к относительно позитивной оценке действий властей.²⁹

Тем не менее механизмы самопозиционирования в качестве латентных субъектов конфликта весьма заметно влияли на процедуру «чтения» и интерпретации.

Очевидно, что реакция участников по каждому из наборов факторов представляет собой в той или иной степени проявившееся проецирование своей ментальной карты на поле конфликта. Интерпретация смыслов происходила как на сознательном, так и на подсознательном уровнях. Как показывают результаты проведенных нами фокус-групп, конфликт воспринимается участниками как некое афишируемое или невысказанное столкновение интересов и механизмов понимания, носящее достаточно конструктивный и неизбежный характер.

Наиболее значимыми составляющими культуры самоопределения в рамках ментально-смысловых полей индивидов являются социально-экономический и этнонациональный аспекты. Условно являясь представителями среднего класса, участники выступают за решение подобных конфликтов с помощью механизмов приведения общества в кондицию социального равенства. Как бы то ни было, самоидентификация индивидов, так или иначе, является, хотя и противоречивой, но весьма явной.

Этнонациональная составляющая предполагает наличие сильных латентных характеристик индивидов и механизмов их самопонимания в качестве представителей этнонациональной группы. Механизмы «мы–они» скрыты, но возможна их быстрая мобилизация. Схожая ситуация имеет место в сфере религии. Однако здесь самоидентификационные механизмы достаточно слабы.

Политико-культурные факторы весьма неочевидны. Принципиальная невозможность однозначно сформулировать свою политическую позицию тем не менее не мешает выявить конфликт между демократической и авторитарной традициями, конфликт между подданнической и гражданской тенденциями развития политической культуры.

Влияние идеологического фактора в значительной степени связано с социально-экономическим основанием. Респонденты строят свои суждения на основе рациональных аргументов, элементы эмоциональной составляющей нивелированы. Идеологическая самоидентификация сводится к постулированию отсутствия идеологической дифференциации в России в целом.

Очевидно, что культура понимания, определяющая механизмы интерпретации смыслов и самоидентификации индивида, должна учитываться при анализе любого конфликтного противостояния в качестве основного катализатора. Материальная сфера конфликта может быть источником саморазвертывания конфликта, но характер его генезиса, так или иначе, определяется именно ментально-смысловым полем. Особенное влияние оно оказывает в рамках политических конфликтов, часто представляющих масштабные столкновения высокой степени насильственности и интенсивности.

Литература


Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М., 1995.

Бурдье П. Структура, габитус, практика // .ru/read/l1/13864.phpl

Гофман И. Первичные системы фреймов // Социологический журнал. 2000. № 1.

Гуссерль Э. Философия как строгая наука. Новочеркасск, 1994.

Козер Л. Функции социального конфликта // Американская социологическая мысль. М., 1996.

Рикёр П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М., 1995.

Dijk Teun Van. Ideology: A Multidisciplinary Approach. London, 1998.


^

Е. О. Негров

УРОВНИ ТРАНСЛЯЦИИ ОФИЦИАЛЬНОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ

Особенности официального политического дискурса и российская

специфика

В статье под официальным политическим дискурсом понимается устойчивый набор высказываний на темы важнейших общественных категорий, норм, ценностей и теорий, используемых для публичного объяснения намерений и действий элиты того или иного общества.^1

Специфика современного российского официального политического дискурса состоит из двух важных компонентов. Первый состоит в практически полной монополизации важнейшего канала ретрансляции политического дискурса – телевидения. В России телевидение достигло такого влияния, что уже не только политический дискурс транслируется в его рамках, но и оно само может изменять его или, по крайней мере, корректировать. Последствия этого факта приводят к тому, что «если тебя нет в телевизоре – тебя как бы нет вообще», причем такое положение вещей справедливо как для политических акторов, так и для политических событий, и основные ретрансляторы официального политического дискурса вполне осознали эту поистине огромную роль телевидения.^2 Второй момент логически вытекает из первого и заключается в периферийности иных средств коммуникации, в первую очередь, печатных средств массовой информации и, в то же время, в более взвешенном и выверенном подходе к самой такой трансляции. Для исследователя такое положение вещей позволяет, выявив оригинальный канал трансляции официального политического дискурса, определить основную цель адресанта – пропагандистскую, направленную на массовое сознание в первом случае, или информационную, направленную на донесение своей позиции до определенных адресатов во втором.

Официальный политический дискурс в современной России стал, по сути, «вещью в себе». Сегодняшнее политическое пространство распалось на узкий круг лиц, формирующих политическую повестку дня, и всех остальных, причем в числе последних оказались и политологи. Механизм принятия политических решений становится все более недоступным для людей, напрямую к нему не причастных, усиливая неадекватность традиционных инструментов политологических исследований, основанных на анализе публичной политики. Более того, сегодняшняя ситуация привела к такому неожиданному и крайне нуждающемуся в своем описании последствию, как проблема интерпретации официального политического дискурса, транслируемого основными политическими акторами страны. Небольшое количество адресантов такого дискурса, входящих в состав высшей политической элиты государства, сталкиваются с тем, что его адресаты, т. е., в первую очередь, те, кто по долгу службы должны реализовывать интенции этого дискурса, – среднее и низшее звенья исполнительной власти интерпретируют их, основываясь на своем представлении о тактических и стратегических задачах, стоящих за исполнением того или иного решения, что в условиях непрозрачности и непубличности описываемых процессов приводит зачастую к непрогнозируемым заранее последствиям.

^

Уровни трансляции официального политического дискурса

Наблюдаемый в современных российских условиях официальный политический дискурс можно представить в виде единой модели коммуникации с несколькими уровнями адресации, передаваемыми последовательно. В результате этой передачи и происходят всевозможные искажения, вызванные всеми вышеперечисленными причинами. В качестве эмпирического материала для подтверждения выдвинутой модели выступают политические события 2006 года.

В условиях вертикали власти, ее централизации и замыкании на единый центр принятия решений первый уровень трансляции представляет один адресант – президент Российской Федерации В. Путин. На следующем уровне присутствуют те представители высшей политической элиты страны, которые доводят интенции первого уровня до детализации или становятся основными ретрансляторами такого дискурса в случае невозможности озвучивания первым лицом государства по каким-либо причинам щекотливых для власти вопросов. На следующем, третьем, уровне количество его продуцентов уже не является постоянной величиной. К нему необходимо отнести федеральных чиновников уровня министра, от которых и зависят действия представителей их ведомств, представителей высшей региональной элиты (глав субъектов федерации), председателя Совета Федерации РФ (формально третье лицо в государстве), высокопоставленных представителей ведущей фракции нижней палаты российского парламента и партии, озвучивающей и комментирующей большинство инициатив официального политического дискурса (партия «Единая Россия»), и тому подобных адресантов. Стоит отметить, что именно на этом этапе процесса трансляции дискурса идет наиболее заметная его трансформация, существенное дополнение и/или искажение. Следующий, четвертый, этап выполняет уже функцию донесения интенций официального политического дискурса до общества, и здесь количество его адресантов не ограничено. Несомненно, к нему должны быть отнесены сами средства массовой информации, которые, в силу самих своих функций, осуществляют сразу три действия: они обязаны транслировать политический дискурс первых трех уровней, предоставлять площадку для его интерпретации адресантам четвертого уровня и выражать свою собственную позицию или позицию своих авторов (что в условиях ретиальности российского политического дискурса, означает, по сути, одно и то же). Наконец, последний, пятый уровень трансляции представляет собой низовых представителей власти и активных членов общества. Именно на этом уровне идет уже не символическая, а конкретная реализация его интенций, именно здесь, «на выходе», мы можем быть свидетелями того, как на практике реализуются замыслы власти, какие формы они принимают и какие имеют последствия для страны.

Предваряя анализ официального политического дискурса важнейших политических тем 2006 г. на предмет соответствия построенной модели, стоит отметить, что эта пятиступенчатая цепочка не во всех случаях хронологически последовательна, т. к. некоторые события в силу тех или иных политических причин требуют предварительного комментария адресантов более низкого уровня. Однако пятый уровень, «уровень действия», т. е. реализации дискурса, неизменно завершает его интенции.

Вообще, 2006 г. был довольно беден на те события, которые принято называть судьбоносными для страны. Глобальных политических и экономических потрясений не происходило, и политическая элита страны могла осуществлять свои планы, не боясь каких-либо катастрофических происшествий, способных существенно поколебать ее намерения. Однако и в этих условиях мы были свидетелями процессов, которые стали весьма и весьма важными как в тактическом плане, определяя характер политической жизни страны в нынешнем электоральном цикле, так и в стратегическом, влияя на геополитическое положение России и ее внутренний вектор развития. Для подтверждения выстроенной модели проводится анализ официального политического дискурса одного из главных политических трендов 2006 г. – обострения отношений с республиками бывшего СССР, в первую очередь, с Грузией и Украиной. Результаты анализа позволяют говорить о трансляции официального политического дискурса по вышеописанной модели.

^ Официальный политический дискурс экономико-политических

проблем российско-украинских отношений


В условиях благоприятной мировой политической и экономической конъюнктуры в 2006 г. на первый план вышло желание правящей элиты страны утвердить Россию в качестве мировой энергетической державы и региональной сверхдержавы, способной удерживать в орбите своего влияния государства бывшего СССР. Наиболее выпукло это выразилось в отношениях с Украиной и Грузией. В первом случае такое противостояние получило название «газовой войны». В конце 2005 г. вся страна следила за эпопеей с подписанием соглашения о поставке газа в Украину на 2006 г., и договор, после серии взаимных обвинений и демаршей, был подписан лишь 4 января 2006 г. Политические и экономические последствия этого для отношений России и западных партнеров составляют предмет отдельного исследования, в нашем же случае стоит проанализировать официальный политический дискурс данных событий. На первом уровне трансляции президент РФ В. Путин заявлял по поводу скандала, связанного с незаконным отбором газа украинской стороной и снижением поставок российского голубого топлива европейским клиентам, последовавшего в первые числа нового года: «Наша ошибка заключалась в том, что мы недостаточно ясно, четко и вовремя объяснили суть происходящего. Если бы люди поняли, в чем состоит суть договоренностей между Россией и Украиной, они бы вздохнули с облегчением и были бы благодарны за принятое решение» (РИА Новости, 16.01.06). Необходимо отметить, что официальный политический дискурс, начиная с самого высокого уровня, при конфликте с каким-либо государством, будь то экономический или политический конфликт, противопоставляет народ этого государства и управляющую элиту. Эта особенность берет свое начало еще от советской традиции и имеет как внутренние (представление любого конфликта для массового сознания как результат заговора элит, а не как следствие объективных различий в векторе развития общества соседних стран), так и внешние (переложение ответственности за развязывание конфликта на противоположную сторону) причины. Так, президент России несколько раньше до первого процитированного высказывания прямо говорил: «Украина – это не абстрактное начальство, не нефтегазовые бароны, которые в любом случае обеспечат свои интересы, а в первую очередь это братский украинский народ и мы должны подумать о всей совокупности отношений России и Украины» (Вести.ру, 31.12.05). Далее официальный политический дискурс развивался именно по этому, предложенному на высшем уровне, сценарию. На четвертом уровне интерпретации, в данной конкретной ситуации самом главном (так как главным актором выступало не государство, а РАО «Газпром»), пресс-секретарь председателя правления «Газпрома» С. Куприянов говорил: «Мы были готовы пойти навстречу украинскому народу, но получили отказ, и это означает, что с самого начала украинские власти были настроены на конфликт, на то, чтобы с 1 января отбирать, а вернее, воровать газ у европейских потребителей… Точные объемы, которые были украдены на сегодняшний день Украиной, будут готовы 2 января» (Нефтегаз инфо, 09.01.06). После этого, т. е. практически после обвинения украинских властей в воровстве, ретрансляторы дискурса низших уровней позволяли себе абсолютно все: от сентенции о «…тырящих наш газ малороссах», высказанной в главной аналитической передаче Первого канала страны ее ведущим П. Толстым (Воскресное Время, 08.01.06), до появившихся во многих СМИ пренебрежительного образа как самой страны (Малороссия, на Украине) и становления ее государственности, описываемого политологами, призванными ретранслировать официальный политический дискурс (Г. Павловский, С. Марков, В. Никонов), так и ее народа, вопреки изначальным установкам официального политического дискурса первых уровней (тиражируемый многими СМИ образ хитрого и нечестного «хохла», проверка законности пребывания на территории РФ граждан Украины в свете изменившегося положения о сроках пребывания без регистрации с 30 до 3 дней и т. д.).

Необходимо заметить, что ретрансляторы официального политического дискурса, начиная с третьего уровня, не скрывали, что «газовая война» – результат не только экономических, но и политических проблем между двумя государствами. Политическая ситуация в Украине, сложившаяся в ходе событий зимы 2004–2005 гг., известных как «оранжевая революция» и приведших к управлению страной прозападную элиту, взявшую курс на тотальное выведение Украины из-под влияния России, вплоть до вступления страны в НАТО, не могла не раздражать российскую политическую элиту, которая и стала применять экономические рычаги для изменения сложившегося положения дел, тем более, что само общество в Украине по вопросу своего дальнейшего развития отнюдь не консолидировано, и реальные политические процессы могут еще не раз перевернуть ситуацию на 180 градусов. Так, на втором уровне трансляции премьер-министр РФ М. Фрадков говорил по поводу ограничения поставок мяса из Украины: «Эти ограничения введены не от хорошей жизни, а в связи с необходимостью защиты потребителей от некачественной продукции» (РИА Новости, 27.01.06), но на четвертом уровне лидер партии ЛДПР В. Жириновский прямо указывал на истинную подоплеку этой меры: «Этих мер недостаточно. Надо объявить им полную блокаду, чтобы понимали, кого слушаться» (Интерфакс, 02.02.06), а на третьем – председатель ГД РФ, лидер партии «Единая Россия» Б. Грызлов озвучивал один из главных контрапунктов официального политического дискурса, касающийся политической стабильности и недопустимости украинского или грузинского сценариев: «Пример Украины демонстрирует, что каждая страна должна выбирать такие формы демократии, которые наиболее адекватны для нее, а не следовать отвлеченным от реальной действительности шаблонам» (РИА Новости, 08.07.06).

В результате, помимо чисто экономических последствий (нарушение сроков и объемов поставок газа европейским клиентам и их попытка стать полностью независимыми от российского рынка), возникли непрогнозируемые изначально политические последствия – создание негативного образа России, ведущей себя в международных делах грубо и неуклюже, боящейся демократических перемен и к месту и не к месту использующей экономическую дубинку. Наиболее выпукло эти последствия проявились в российско-грузинском конфликте.

^

Официальный политический дискурс российско-грузинского

конфликта

Противостояние с Грузией стало, по сути, «хитом номер один» всего политического сезона. Перманентный конфликт с этим государством, начавшийся с приходом к власти в нем в результате так называемой «революции роз» молодого прозападного политика М. Саакашвили, достиг своего апогея осенью 2006 года, когда в Тбилиси были арестованы российские военнослужащие, обвиненные в шпионаже. Реакция официальной российской власти была беспрецедентно жесткой, начиная с самого высокого уровня. Президент России В. Путин охарактеризовал эти действия как «акт государственного терроризма с захватом заложников» (Интерфакс, 01.10.06), а вице-премьер правительства, министр обороны РФ С. Иванов заявил в связи с проводимой в те дни эвакуацией граждан России с территории Грузии: «Бандитизм в Грузии приобрел государственные масштабы» (РИА Новости, 28.09.06).

На третьем уровне российского официального политического дискурса было предложено поступать с Грузией, как с террористической организацией. Так, Б. Грызлов говорил: «Не все санкции еще введены. Поскольку мы характеризуем действия грузинского руководства как политику государственного терроризма, все меры, которые предполагает законодательство России в борьбе с терроризмом, применимы и к Грузии» (Эхо Москвы, 03.10.06). Далее Б. Грызлов применяет уже упоминавшийся излюбленный прием разделения власти и народа государств, в отношениях с которыми существуют проблемы: «Санкции должны быть направлены исключительно против политического режима Саакашвили, а не против грузинского народа» (Эхо Москвы, 03.10.06).

Понятно, что после таких заявлений были введены многочисленные санкции, которые коснулись транспортного сообщения – были отменены все возможные маршруты в Грузию; экономики – заблокированы все почтовые отправления, включая денежные переводы в обе стороны, приостановлен ввоз на территорию России сельхозпродукции из Грузии. Интересно, что даже такую, казалось бы сугубо внутреннюю, тему, как вал публикаций в СМИ об эпидемии алкогольных отравлений, связанную с желанием государства перераспределить алкогольный рынок России в свою пользу, официальный политический дискурс использовал для лишнего обострения отношений с Грузией. Главный санитарный врач РФ Г. Онищенко, выступая в программе «Вести» на телеканале «Россия», сказал буквально следующее: «Появление суррогатов в таком количестве стало ответом на внятную, совершенно четкую и эффективную политику вытеснения их из России, [т. к. они поступали] от производителей тех спиртосодержащих жидкостей, которые недавно завозились в нашу страну из известных вам стран… Я имею в виду две страны, из которых мы завозили 40% так называемого «вина» до недавнего времени» (Газета.ру, 11.11.06).

Очевидно, что власть сознательно пошла на открытый публичный международный конфликт, рассчитывая на поддержку российского общества, однако последовавшие события превзошли все возможные ожидания. Мощная пропаганда и готовность российского общества к негативной консолидации вызвали неожиданный эффект выхода ситуации из-под контроля властей. Милиция принялась проверять школы с целью выявления детей с грузинскими корнями, налоговые органы предъявили претензии к известному писателю Г. Чхартишвили, пишущему под псевдонимом Б. Акунин, и президенту Академии Художеств РФ З. Церетели. Слоган «Грузия – бандитское государство» был немедленно взят на вооружение большинством средств массовой информации и принят к сведению органами правопорядка. Первые начали старательно эксплуатировать образ «криминального грузина», вторые стали настолько рьяно проверять бизнес, образ жизни и поведение всех граждан с грузинскими фамилиями, что это вызвало огромные имиджевые потери российского государства как демократического и цивилизованного общества. Картинки с отправкой грузовыми самолетами депортированных грузин на родину, облавами рядом с грузинскими церквями в Москве и пикетами прокремлевских молодежных организаций у посольства Грузии обошли весь мир, вызвав эффект, прямо противоположный задумкам власти.

В итоге сложившаяся ситуация привела к переориентации грузинского потребляющего сектора на соседние Азербайджан и Турцию, экономики на Евросоюз и США, а Россия предстала перед мировым сообществом как страна с неуклюжей внешней политикой и ксенофобским обществом. Очевидно, что изначально власть не рассчитывала на такие последствия, делая свои заявления с целью заставить Грузию считаться с политикой России на Кавказе и не желая проглатывать обиду, связанную с рассекречиванием кадровых офицеров ГРУ. Но на низших уровнях интенций дискурса власть на местах и общество восприняли сигналы власти именно таким образом, который привел к вышеозначенным последствиям, что подтверждает предложенную модель политической коммуникации.

По итогам обоих приведенных примеров необходимо сказать о том, что нынешнее российское руководство считает потерю внешнеполитических позиций России не следствием собственных ошибок, не внутренним осознанным выбором национальных элит соседних с нашим государством стран, а результатом действий западных стран, направленных на ослабление геополитического влияния России. Наиболее выпукло эту позицию официального политического дискурса выразил вице-спикер ГД РФ, лидер партии ЛДПР В. Жириновский, призванный озвучивать наиболее одиозные его интенции: «Британские спецслужбы вместе со спецслужбами США подготовили и провели так называемые «цветные революции» в Грузии и на Украине с тем, чтобы ослабить позиции России в этих регионах, но не все у них получается. Вот, например, в Узбекистане, Белоруссии у них этого не получилось и не совсем получилось в Бишкеке – так что можно сказать, что счет 3:2 в нашу пользу» (Newsru.com, 25.04.06). Именно из-за вышеприведенных искажений официального политического дискурса, происходящих на третьем-четвертом уровнях, а также из-за нехватки публичного пространства для дискуссий, непрозрачности механизмов принимаемых решений и высокой готовности социума к негативной консолидации на выходе общество реагирует не так, как изначально хотелось бы адресантам высших уровней трансляции, ставя в неудобное положение власть и создавая образ России как отсталого и архаичного общества.

Итак, с определенной долей уверенности можно констатировать, что предложенная пятиуровневая модель трансляции официального политического дискурса работоспособна и подтверждается реальными политическими процессами, происходившими в 2006 г.

Литература

Алтунян А. Г. Анализ политических текстов. М., 2006.

Вести.ру. Электронное информационное агентство, url: ссылка скрыта

^ Воскресное Время. ТВ программа, url: ссылка скрыта

Газета.ру. Электронное информационное издание, url: ссылка скрыта

Интерфакс. Информационное агентство, url: ссылка скрыта

Новости. Информационное агентство (РИА), url: ссылка скрыта

Современные теории дискурса. Екатеринбург, 2006.

Шейгал Е. И. Семиотика политического дискурса. М., 2004.

^ Эхо Москвы. Радио, url: ссылка скрыта

Newsru.com. Электронное информационное агентство, url: ссылка скрыта

^ ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИНСТИТУТЫ И ПРОЦЕССЫ

______________________________________________________