Современные проблемы российской ментальности
| Вид материала | Документы |
- Статья представляет обзор исследований, связанных с проблемами менталитета и ментальности,, 77.08kb.
- Темы курсовых работ по дисциплине "Современные проблемы менеджмента" Современные проблемы, 46.67kb.
- Программа дисциплины «Современные тенденции развития медиасистемы» Специальность: Журналистика, 281.97kb.
- «Современные проблемы управления риском», 61.76kb.
- «Современные проблемы управления риском», 177.9kb.
- «Современные проблемы управления риском», 85.95kb.
- Программа дисциплины "современные проблемы науки", 33.09kb.
- Учебное пособие по курсу «Современные проблемы науки и образования», 564.67kb.
- Министерство образования Российской Федерации Казанский государственный технологический, 574.04kb.
- Программа, 261.73kb.
Чедия К.О., ЦНИИТ РАМН, Москва
В условиях полиментальной специфики России, сочетающей в себе, с одной стороны, православно-российскую и коллективистско-социалистическую, с другой – капиталистическую и криминально-мафиозную направленность (В.Е.Семенов, 1997), позитивную роль, интегрирующую перспективные тенденции, может оказать теоретический подход, вскрывающий непрямолинейную, но вполне очевидную динамику историко-эволюционного процесса. Накопленные в палеонтологии и истории факты показывают, что эта динамика характеризуется вектором поэтапной гуманизации (как роста потенциала сотрудничества) взаимодействия живых организмов, а также индивидуальных, интерперсональных и общественных отношений людей. Проследим эту закономерность.
Весь историко-эволюционный процесс распадается на 3 фундаментальных периода:
I. Эволюция одноклеточных организмов;
II. Эволюция многоклеточных животных;
III. Социально-исторический процесс.
Каждый новый период, как мы увидим далее, характеризуется не только усложнением процесса развития, но и дополнительным распадением на 3 этапа (в логике закона отрицания отрицания), а в социально-историческом процессе соответственно на 9 стадий.
I. Эволюция одноклеточных организмов длительностью в 3 млрд. лет привела после острейшей конкурентной борьбы в условиях геометрической прогрессии размножения к первой, самой примитивной, форме сотрудничества живых организмов – сотрудничества клеток в рамках многоклеточного организма.
II. Эволюция психически организованных многоклеточных организмов (животных от кишечнополостных до человека, за 1,5 млрд. лет) распадается на 3 этапа, вектор направления эволюционного развития которых зависел от достигнутого качества биосферы:
1) В условиях статичной биосферы господствующими видами оказались животные с тупиковой соматической организацией (внешний скелет) и перспективным развитием (сетевидной и ганглиозной) нервной системы, обеспечившей сложнейшие врожденные программы поведения вплоть до форм коллективного сотрудничества. Эти формы (насекомые, в частности, муравьи и пчелы) сохранены природой и процветают до сегодняшнего дня.
2) В условиях двигательной биосферы произошла смена вектора эволюции («кембрийский взрыв»). Господствующими видами стали животные с перспективной соматической организацией (внутренний скелет) и тупиковой нервной системой (индивидуальное защитное или агрессивное поведение). В условиях «битвы плотоядных тел» выживали самые специализированные, соматически сильные и крупные виды. Процесс неминуемо привел к экологической катастрофе, жертвами которой оказались бывшие «господа» – динозавры. Они безвозвратно вымерли, обеспечив своей эволюцией принципиально новое качество биосферы.
3) В условиях высокого уровня соматической организации высших животных вкупе с дистанционными органами чувств приоритет вновь получает развитие нервной системы. Происходит беспрецедентная цефализация высших животных, характеризующаяся развитием приспособительного, прежде всего семейного и стадного, поведения. Вид, наиболее последовательно идущий по этому пути – Homo Sapiens – выходит на основе производства орудий труда и высокого уровня коллективной морали из зоны действия факторов эволюции.
III. Из 40 тыс. лет социально-исторического процесса 30 тыс. лет люди, занимаясь собирательством и охотой жили (на грани выживания в борьбе с испытаниями, даруемыми природой) в устойчивом равновесии коллективной морали. Это неоспоримый этнографический факт. Однако эта устойчивость была разрушена действием нарастающих социально-экономических закономерностей, обусловивших три этапа в развитии общества:
1) Доантагонистический; 2) Антагонистический; 3) Постантагонистический.
Каждый этап подразделяется на 3 стадии, смена которых является, со стороны общественных закономерностей, революционным чередованием общинной (на основе морали) и рыночной (на основе экономики) организации, со стороны общественного сознания, чередованием рациональности и индивидуализма с эмоциональностью и коллективизмом. Вне идеологизированного подхода хорошо видно, что каждая крайность ведет к тупику: рынок – к общественной поляризации, общинность (вне системы нравственно здорового общественного воспитания) – к авторитаризму или даже тоталитаризму; индивидуализм – к эгоцентризму, коллективизм (вне системы нравственного воспитания) – к администрированию и бюрократии.
1) Доантагонистический этап истории включает в себя:
а) первобытное общество, которое в условиях собирательства и охоты было построено на общинности, миролюбии, реальном равноправии, эмоциональности и коллективности;
б) первобытнообщинное общество, которое в условиях земледелия и скотоводства было построено на рыночной (еще внеклассовой) конкуренции, обусловившей рационализм и индивидуализм общественного сознания;
в) древние тоталитарно-общинные общества, которые в условиях крупных земледельческих хозяйств и масштабных оросительных систем вновь были построены на общинности, но уже с классовым авторитарно-тоталитарным коллективизмом и моральной демагогией.
2) Антагонистический этап включает в себя:
а) классовые античные рыночные общества, которые в условиях бронзовых довольно примитивных орудий труда было построено на товарно-денежных отношениях и внутриклассовой конкуренции, приведшей к моральному разложению поздней Римской империи;
б) феодальное общество, которое в условиях железных и непримитивных орудий труда было основано на классовой общинности и (религиозной, общинной и рыцарской) морали;
в) капиталистическое общество, которое в условиях развития техники было построено на классовом рынке, индивидуализме и рационализме.
3) Постантагонистический этап включает в себя:
а) борьбу между обществами авторитарного социализма с государственно регулируемыми рыночными странами в условиях стремительной научно-технической революции.
б) планетарное (хотя и не абсолютное) господство государственно регулируемой рыночной экономики с индивидуалистической культурой, все более обнаруживающей растущий экологический, социально-экономический и нравственно-культурный кризис.
Очевидно предположение, что в относительно недалеком будущем нас ожидает в) планетарное обращение к государственно-плановой экономике, предполагающей возможность преодоления глобального кризиса и заменяющей межличностный, групповой и межгосударственный индивидуализм единством людей, народов и стран.
А чтобы не повторить печальный опыт авторитаризма и тоталитаризма, люди уже сегодня должны серьезно задуматься о сохранении и развитии мирового нравственно-культурного потенциала, позволяющего организовать эффективную систему нравственно здорового общественного (семейного, учебного, профессионального) воспитания. Она призвана формировать гуманистически-созидательную ориентацию и нравственно-гражданскую мотивацию к радостному и творческому труду, обеспечивающему устойчивое равновесие системе нравственно здоровых общественных отношений. Достижение этой цели означает выход человечества из зоны действия законов истории подобно тому, как 40 тыс. лет назад люди на основе коллективизма вышли из зоны действия факторов эволюции.
Таким образом, анализ фактов палеонтологии и истории позволяет сделать следующие выводы:
1) все историко-эволюционные достижения, основанные на агрессии и деструктивности взаимодействий, совершив свою этапную роль в развитии, должны уйти в прошлое;
2) все историко-эволюционные достижения, основанные на сотрудничестве и взаимопомощи, сохраняются и накапливаются в качестве потенциала будущего.
Особенности российского менталитета позволяют предположить, что место России в развитии и осуществлении созидательно-гуманистических ориентаций далеко не последнее.
^ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ: ДИАЛЕКТИКА СОВМЕСТИМОСТИ И КОНФЛИКТА*
Чойропов Ц.Ц., ВСГТУ, Улан-Удэ
Проблема социального конфликта и совместимости в политических и научных кругах стала в годы реформ особенно актуальной. Одновременно с этим проявилась поразительная растерянность и, кажется, неспособность длительное время культивировавшейся у нас диалектической теории развития справиться сколько-нибудь удовлетворительным образом с этой проблемой. Буква, возобладав над духом одного из основных законов диалектики – закона противоречия, стала тормозом на пути его разумного теоретического и практического применения.
Существовавшие ранее концепции противоречивого характера развития общества утверждали конфронтационный подход, ориентировали на конфронтационный механизм разрешения противоречий, на отсечение «дурной» противоположности. И сегодня наблюдается конфронтационный плюрализм многообразных элит в сфере политики, экономики, культуры, религии, этнонациональных отношений, каждая из которых стремится расширить свое влияние на конструирование социального пространства. Концепции консенсуса, солидарного будущего не только противоречивы и двусмысленны, но, можно сказать, «приватизируются» различными общественно-политическими группировками, партиями, движениями.
Современное российское общество в состоянии трансформации и, возможно, рецидивирующей с угрозой возврата назад. Мы наблюдаем две модели самоидентификации: одна прямо тяготеет к прошлому нашей истории, другая – к обществу рыночной экономики. Впрочем, существует и третья модель – модель общества солидарного, гражданского, социального (если хотите, социализированного).
Как проявляет себя эта триада, например, в экономической сфере общества? Существуют три тенденции в развитии отношений собственности в обществе переходного периода: 1) приватизация собственности в абсолютную пользу частных предпринимателей; 2) ребюрократизация (восстановление) государственной собственности, когда имуществом страны в основном распоряжаются от имени государства назначаемые «сверху» директора предприятий; 3) социализация в отношениях собственности, доминирование в экономике роли гражданских собственников.
Существующие в обществе экономические и социальные интересы также условно можно разделить на три группы: людей наемного труда низкой квалификации; людей, занимающихся крупным бизнесом и смыкающихся с политико-управленческой элитой и, наконец, интересы тех, кто относится к среднему слою общества. Соответственно существует деление предпочтений людей, их политических пристрастий и взглядов на левые, правые и центристские. Левыми в современном обществе считаются те, кто выступает за полное социальное равенство, экономической основой которого является общественная, государственная собственность; правыми – те, кто настаивает на сохранении общественного неравенства, обеспечивающего неограниченную индивидуальную свободу, в том числе свободу частного предпринимательства и частной собственности. С учетом этого, центристами следует считать тех, кто выступает за баланс того и другого, социальную справедливость, сочетающую, согласно Аристотелю, равенство и неравенство в определенных соотношениях: равенство для равных и неравенство для неравных и обеспечивающую пропорциональность распределения собственности, благ и власти. Центристский подход предполагает, например, что экономика, совмещающая механизм саморегулирования с комплексом корректирующих его средств общегосударственного воздействия, более продуктивна и социальна.
Думается, что у зарождающегося центристского движения в нашей стране будет много сторонников; в среде народонаселения преобладает люди умеренных взглядов, руководствующиеся собственным здравым смыслом, а не лозунгами тех или иных политизированных партий и движений.
Чтобы преодолеть характерные для нашего времени шарахания из одной крайности в другую, не осуществлять экономические и социальные преобразования в крайне правом или крайне левом исполнении в ущерб интересам подавляющего большинства людей, всем нам важно осознать такую безусловную ценность, которая именуется центризмом. Сегодняшняя ситуация требует внимательнее присмотреться к философии и практике центризма.
Его Святейшество Далай-лама XIV, лауреат Нобелевской премии, в своей работе «Буддизм на пути с Востока на Запад» высказывался: «Не следует впадать в одну из крайностей – нехорошо быть слишком консервативным, также, как и слишком радикальным, – надо идти средним путем. И вообще в любом отношении очень важно выбрать умеренную середину…» (Тензин Жамцо. Буддизм на пути с Востока на Запад (Из произведений Далай-ламы XIV) // Гаруда. 1992. №1. С. 22). Тип развития, характеризующийся борьбой антагонистических сил, сегодня должен замениться новым типом, сердцевину которого составляет движение через согласие, совместимость, соразвитие. Соответствует такой установке концепция превращения диалектики сопротивления в диалектику сотрудничества.
Как возможно сосуществование (тождество) противоположностей, как возможна их «борьба» и их слияние в новую категорию, – вопросы не из легких и, кажется, неразрешенных в диалектической логике и философии. Сам диалектический принцип, очевидно, таков, что в известной формуле «единство и борьба противоположностей» обожествление второго варианта («непримиримой» борьбы) ничуть не лучше и не разумнее, нежели обожествление первого варианта («примирения» и «опосредования»).
Непревзойденным в истории философии, как нам представляется, остается все же сам родоначальник диалектики Гераклит Эфесский. Рассматривая материальный мир в его становлении и развитии, Гераклит сосредоточивает внимание и на внутреннем механизме этого процесса, приходит к весьма важному выводу: «Враждующее соединяется, из расходящихся – прекраснейшая гармония, и все происходит через борьбу». Ни Гегель, ни Маркс при всей своей любви к античным символам и аллегориям и при глубокой симпатии к Гераклиту не увидели глубочайшего символа Лука и Лиры, в котором Гераклит показывает, как из противоположностей рождается гармония.
Взаимополагание и взаимоотрицание постоянно сталкивающихся в действительности процессов – суть сложная диалектическая проблема. Как говорится, во всем необходимо проявить чувство меры, стараться серьезно, глубоко и всесторонне предвидеть последствия принимаемых решений.
Методология центризма, которую мы проповедуем, противостоит логике «или – или». Она скорее олицетворяет тактику «и – и», «и то, и другое», пытаясь объединить то рациональное, что содержится в противоположностях, в противоположных суждениях и действиях людей. Стремление избежать крайностей, стало быть, и составляет истоки центризма, воплощающего разумную философию компромисса. Общество в идеале, к которому мы стремимся, – это целостное, управляемое и вместе с тем децентрализованное свободное, гуманистическое образование.
^ КОНТУРЫ СОЦИАЛЬНОГО ДИЗАЙНА КАК НОВОЙ РЕАЛЬНОСТИ
Шишкина-Ярмоленко Л.С., СПбГУ; Ярмоленко А.Д., СПбГХПА
Термин «социальный дизайн» на грани 80-х и 90-х годов ΧX века обозначал одно из направлений дизайна, в котором художественное проектирование среды должно было отражать конкретные интересы взаимодействующих с нею людей. В таком понимании термин оказался избыточным, так как дизайн в отличие, скажем, от живописи уже нацелен на удовлетворение массового спроса населения на эстетизацию среды обитания. Однако оказалось возможным совершенно иное прочтение этого словосочетания, с достаточной точностью фиксирующее общее состояние ментальности на грани третьего тысячелетия, усиленное с начала ΧXI века. Маркируя определение «социальный», то есть меняя доминанту в смысловом поле термина, мы получаем новый концепт: социальное творчество человека, имеющее эстетические параметры, или творение собственной жизни, сообразуясь с высокими критериями красоты и гармонии.
В таком ракурсе социальный дизайн обозначился в последние годы как теоретическое и научно-практическое направление на стыке социологии, лингвистической антропологии и дизайна: его область – социология личности, методы выкристаллизовывались внутри лингвистической антропологии; критерии заимствованы из дизайна.
Фактически при этом происходит смена объекта дизайна, которым становится человек в его внутреннем развитии, воплощающемся в активном изменении социальной среды по эстетическому критерию. Стиль жизни провозглашается одной из основных категорий социального дизайна, согласующей внутренний рост человека с проявлениями социальной среды и воплощающейся в осознанной гармонизации жизненного пространства.
Является ли такое понимание социального дизайна закономерным и актуальным?
Дизайн как направление сложился в середине ΧΧ века и стал неотъемлемым атрибутом повседневности, характерной чертой быта. Постоянное обновление дизайна, его вездесущность кажутся фантастическими при кратковременности его исторического существования. Популярность дизайна обусловила появление исследований, связанных с его социальными, философскими и методологическими основаниями.
Однако сегодня приходится констатировать, что серьёзной теоретической базы у дизайна в отличие от архитектуры нет. Более того, массовость и неумеренная востребованность грозят вырождением дизайна в упаковку. Это обусловлено, по-видимому, сложностью самой области его действия, которая концентрируется вокруг внутренней границы пространства «человек – вещь».
В традиционном обществе всякая вещь сакральна, так как через неё и благодаря ей осуществляется символическая связь человека с Целым. Сущность символизма вещи обусловлена общим представлением об устройстве мира выработанным родовым сознанием. С развитием цивилизации и разделением мира на сакральное и профанное вещь в повседневной жизни утрачивает свой сакральный смысл и становится полностью функциональной, теряя при этом свой символизм. В противовес функциональности обыденной вещи формируется вещь как предмет искусства, уникальность её подчёркивается, а в форме воплощаются индивидуальные особенности образа мира её создателя. Вещь внутри искусства вновь обретает символический смысл, который формируется автором и от автора. Здесь, как известно, главенствует прямая перспектива.
В начале ХХ века в связи с формированием новой массовой позиции субъектов познания вне дистанции с миром, в резонанс с жизнью, наиболее проницательным художникам удаётся войти в поток архетипической логики творения и прозреть его начальные формы. И здесь знаменательна безусловная дополнительность творчества Казимира Малевича, отразившего в своих супрематических элементах и композициях исходные формы, и Василия Кандинского, увидевшего в движении света и цвета динамическую сущность творческого акта.
Третьим углом этого треугольника, безусловно, является искусство Павла Филонова, сумевшего воплотить процесс формотворчества в его целостности.
Естественно, что проекция архетипических структур и процессов в план профанного делает творчество этих художников лишённым национального своеобразия. И это ещё раз подтверждает идею Вильгельма фон Гумбольдта о единстве архетипических структур внутренней формы языков. Национальные различия обеспечиваются способами использования этих структур, типом их функционировании в процессе порождения речи, что обусловлено образом жизни народов и спецификой кормящего ландшафта.
Современный дизайн унаследовал от великих деятелей авангарда именно эти общепонятные, вненациональные черты: скупость формы, прорисованность силуэта, графичность цветовых решений, обеспечив внедрение эстетики в повседневную жизнь. Однако безусловный профессионализм дизайнеров, в массовом масштабе порождающих эстетичные интерьеры и упаковки, оказывается сегодня оторванным от глубинных духовных процессов, происходящих в человеке, нуждающемся в новом символизме.
Эту насущную потребность уже не может удовлетворить даже отказ от вещи, просматривающийся в минимализме как стиле. Сегодня требуется выход за пределы бинарной логики, включающей нас в заколдованный круг повторов. Выход видится в смене объекта дизайна, в возврате к идеям философского и художественного авангарда начала ХХ века с позиций уже отработанного и понятого. Речь идёт о том, что человек сегодня способен стать дизайнером своей души. Ещё Андрей Белый писал, что единственное творчество, которое достойно человека, – это творчество собственной жизни. И только через это глубоко личностное творчество оказывается достижим уровень истинного символизма. Символизм как творчество жизни возможен!
С этих позиций и раскрывается, с нашей точки зрения, актуальный сегодня концепт социального дизайна. Эстетические критерии формирования жизненного пространства отрабатывались достаточно долго, чтобы быть готовыми к употреблению. Они не сформулированы как кодекс, но это и противопоказано. Есть область, в которой каждый ищет сам. Не это ли первая ячейка социального дизайна в необъятном поле массового творчества жизни?
Социальный дизайн, может быть, впервые в истории способен обеспечить высокие требования социальной активности вне политики и даже вне экономики. В то же время социальный дизайн как область обеспеченной государством инициативы снизу требует проведения соответствующей политики, и более всего – развития в государственном масштабе социальной педагогики. Но не той социальной педагогики, которая сегодня занимается, в основном, только сирыми и убогими (раньше это называлось призрением), а социальной педагогики здорового общественного организма. И, прежде всего, речь должна идти о молодёжи.
Важнейший момент в воспитании молодёжи сегодня – это обеспечение её социоприродной и этнокультурной самоидентификации. Этот процесс как основа формирования личности можеть осуществиться лишь при участии молодёжи в организации социально- педагогического пространства своей малой родины, пространства, объединяющего людей в интересах места своего проживания, а значит, и в собственных интересах.
Социально-педагогическоле пространство выстраивается начиная с этапа социально-антропологической диагностики хронотопа, к проведению которой привлекаются местные жители. Опыт такой диагностики имел место в 1992 году в Старой Ладоге, включённой в программу «Малые города России», а также в период с 1998 по 2001-ый годы при проведении учебно-научного исследования в деревне Гостилицы Ломоносовского района Ленинградской области.
Организация социально-антропологической диагностики с инициацией процессов социального творчества среди местного населения может быть обеспечена социальными антропологами и социологами прошедшими специальный курс подготовки по социальному дизайну. Создание учебных программ по социальному дизайну видится сегодня делом первой необходимости.
^ В ПОИСКАХ ТЕХНОЛОГИИ СОПРИЧАСТНОСТИ
Щербаков Н.Ю., факультет социологии СПбГУ, Санкт-Петербург
Потребность в сопричастности, в духовной связи с социумом и его культурой, являясь в течение долгих веков важнейшей потребностью социального индивида, и в современном обществе, как отмечал Леви-Брюль, не потеряла своей глубины и интенсивности. На ранних этапах развития сопричастность является «материалом» для построения индивидуальной ментальности (души, идентичности, «Я»). Связанные с переживанием сопричастности культурно-психологические диспозиции зрелой личности (личностная вовлеченность) обеспечивают, по данным современных исследований (Ядов, 1993, 2003; Камерон, Куинн 2001), высокую активность и продуктивность социально-организационного поведения, производственной и научной деятельности.
В цикле исследований, проведенных нами в образовательных системах (школа, колледж, ВУЗ) получены убедительные свидетельства существенного влияния личностной вовлеченности не только на успешность учебной деятельности, но, что более существенно, на процесс прогрессивного развития личности учащихся, формирования социально-продуктивной жизненной позиции (Щербаков, 1998, 2002, 2003). Напротив, отчуждение, личностная невовлеченность в жизнь школы, как показано в ряде дипломных исследований, выполненных на кафедре социальной работы под нашим руководством, является одной из ведущих причин различных форм отклоняющегося поведения (Васильева, 2002; Докучаева, 2003; Климчук, 2003; Корнилова, 2004).
Какой должна быть стратегия и тактика социально-педагогического и психологического сопровождения, на какие принципы должна опираться организация социально-культурной среды школы, чтобы решить проблему «духовного укоренения» школьника и, что еще сложнее, содействовать эволюции форм сопричастности от инфантильной эмоциональной привязанности первоклассника к учителю до самостоятельно избираемых личностно-значимых форм продуктивного участия в школьной жизни?
В диагностической и консультативной работе мы исходим из системы социально-педагогических принципов, обеспечивающих организацию стратифицированной социально-культурной среды школы, в своей целостности создающей пространство духовного роста за счет использования специфических для каждой страты организационно-деятельностных и художественно-культурных ресурсов, отвечающих этапным задачам развития школьника и потенциалам его развивающейся личности.
При этом мы опираемся на два основных теоретико-методологических положения. Во-первых, это представление о духовной культуре как координаторе и регуляторе функционирования и развития социальной общности и ее членов (функции смысловой ориентации в окружающем мире, поддержание целостности и устойчивости жизнедеятельности общности, в т.ч. обеспечение сопричастности, сплоченности, солидарности ее членов, задание общих и индивидуальных перспектив развития и т.п.) (Д’Андраде, 1990; Коул, 1997; Камерон, Куинн, 2001). Во-вторых, это представление о единстве закономерностей исторического культурогенеза и индивидуального духовно-культурного развития (Пелипенко, Яковенко, 1998), предполагающее определенную последовательность включения и совместного скоординированного действия различных культурных программ, опирающихся на базовые (архетипические) конструкции духовной и, в частности, художественной культуры.
Эта система принципов и соответствующих культурных программ включает:
1. ^ Принцип принятия, заботы и защиты (архетип Матери, дополняемый классическим художественно-культурным героем, утверждающим ценности социальной принадлежности, преданности, верности, любви). Основная задача – формирование «коренной сопричастности», духовной укорененности в школьном социуме.
2. ^ Принцип адаптирующего напряжения (архетип Отца, дополняемый классическим культурным героем, утверждающим ценности социального служения, долга, достижения социального признания и уважения). Основная задача – формирование социально-деятельностной сопричастности, т.е. содействие развитию элементов идентичности, связанных с личностной вовлеченностью в предметные и социальные аспекты совместной учебной деятельности, умелостью и компетентностью. Средство – продуцирование системы требований и ожиданий, способной вести за собой развитие личности школьника как субъекта индивидуально- и социально-значимой деятельности.
3. ^ Принцип автономизации-индивидуализации (художественно-культурная «опорная модель» – романтический культурный герой, утверждающий ценности свободы самоопределения, своеобразия внутреннего мира, самобытности, творческой оригинальности). Основная задача – содействие образованию индивидуализированной сопричастности, создание условий для самопознания и экспериментального самоопределения в школьном социуме и подростковой субкультуре.
4. ^ Принцип свободы-ответственности (художественно-культурная «опорная модель» – реалистический культурный герой, утверждающий ценности творческой продуктивности, активного и ответственного участия в жизни общности). Основная задача – содействие формированию интегративной продуктивной сопричастности, т.е. индивидуально-своеобразного варианта «многомерного» продуктивного участия в школьной жизни, создание условий для свободного и ответственного самоопределения старшеклассника в школьном и в перспективе – более широком социально-культурном целом.
Как показывают данные исследований Докучаевой, Климчук и Корниловой, минимизация «культурного градиента», невыраженность качественного своеобразия культурной среды в младших, средних и старших классах (в частности, отсутствие существенных изменений педагогических установок и стиля общения учителей с учениками) приводят к аккумуляции дисгармоний личностного развития. Доминирование авторитарного варианта реализации принципа адаптирующего напряжения, без его дополнения «материнским» принципом (эмоциональное принятие, обеспечение психологической безопасности, защищенности) приводит к нарушению формирования сопричастности уже на школьном старте.
Неспособность учителей-предметников к реальному использованию индивидуального подхода и активных методов обучения, содействующих формированию личностной вовлеченности в учебную деятельность (проблемное обучение, педагогическая драматургия групповых методов) наносит удар по возможности формирования индивидуально- своеобразных духовно-культурных диспозиций субъектного уровня. Наконец, отсутствие разнообразия, творческого духа и демократических начал в организационной жизни школы затрудняет формирование социальной инициативы, продуктивной направленности, готовности взять на себя ответственность, т.е. качеств социально зрелой личности старшеклассника. Хотелось бы подчеркнуть важность задачи стимуляции и организации переживаний, формирования отношений при реализации организационно-деятельностных и художественно-культурационных технологий, т.е. важность использования специфических методов педагогической и художественно-педагогической драматургии (Предтеченская, 1992). Особое значение приобретает эффективное использование символических средств художественной культуры при формировании «превентивной сопричастности» в старших классах.
Нами было проведено сравнительное исследование ценностных ориентацией старшеклассников в школах, использующих художественно-педагогические и привычные рационалистические образовательные технологии. Результаты этого исследования дают основания считать, что в школах, где старшеклассники осваивают мировую гуманитарную и художественную культуру с использованием методов стимуляции и организации переживаний, в условиях разнообразных форм индивидуального и коллективного художественного и учебно-научного творчества, характерными для значительной части школьников является более зрелые, продуктивные и вместе с тем индивидуализированные, органичные формы «врастания» в социокультурное целое (Щербаков, Васильева, 1998).
^ СЕКЦИЯ 2. НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕЯ, СПЕЦИФИКА И ДИНАМИКА РОССИЙСКОЙ МЕНТАЛЬНОСТИ
МЕНТАЛЬНЫЕ ОСНОВАНИЯ РОССИЙСКИХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ О СОЦИАЛЬНОЙ СПРАВЕДЛИВОСТИ
^ Аргунова В.Н., Иваново
Социальная справедливость представляет собою ценность, которая регулирует межгрупповое и межиндивидуальное взаимодействие. Она устанавливает исторически и культурно приемлемую для конкретного социума меру равенства и свободы индивидов в системе общественных отношений. Как и любая другая ценность, она имеет в своей структуре ментальные основания, формирующиеся в рамках социокультурного (цивилизационного) контекста того или иного сообщества. Ментальные основы обладают способностью к самовоспроизведению в общественном и индивидуальном сознании, т.к. являются институционально закрепленными.
При выявлении ментальных характеристик социальной справедливости актуализируются два признака: степень социальной активности индивида по отношению к внешнему окружению и характер отношений между «Я» и «Мы» в контексте представлений о равенстве и свободе. Они представляют собой личностную проекцию духовных основ цивилизационной общности и базовых социальных институтов, поддерживающих цивилизационный порядок.
Отношения индивида со своим внешним социальным окружением, зафиксированные в ментальных структурах, во многом формируются на базе сакральных представлений. Под влиянием религиозных догматов и культовой практики закрепляется способ мировосприятия и поведения индивидов, определяющий впоследствии характер и содержание создаваемых людьми социальных институтов.
Отношения человека с миром и познание Бога в российской цивилизации согласно восточно-христианской традиции осуществляются апофатическим путем. Он предполагает отрицание всего небожественного, тварного. Тем самым окружающий мир теряет значимость в глазах индивида. Ценность приобретает лишь мир духовный, царство истинной свободы и равенства. Порвать с внешним миром, отказаться от него, чтобы войти в совершенный мир, — вот главная задача человека. Человек в русской культуре призван не к устроению земной жизни, а к ее отрицанию. Негативность, конституирующая существо мира, предстает как положительная связь с Богом. Скрупулезная и монотонная повседневная работа по обустройству своего материального окружения не имеет значимости, поскольку «царство Божие внутри нас». Представитель российской цивилизации устремлен к некому духовному идеалу. Идеал содержит некие сверхзадачи, ради решения которых необходимо разрушить несовершенное бытие, добиться прорыва в новое идеальное состояние, мыслимое как совершенное единство материи и духа, при главенствующей роли последнего. Прорыв необходимо совершить сразу и сейчас, цена не имеет значения. По этой причине идеальная составляющая ценности носит утопический характер, не создает реальной картины бытия и часто дезориентирует индивида. Мир выглядит дискретным, разделенным на неравноценные промежутки времени. Прошлое или будущее имеет гораздо большее значение, чем настоящее.
Эта особенность ценности во многом объясняет тот факт, что в России все крупные революционные выступления проходили под лозунгами достижения социальной справедливости, а мирные реформы — без них. Народные бунты, радикальные революционные ломки представляются в качестве единственно возможных путей приближения к социальной справедливости. Российское общество безжалостно расстается со своим настоящим, устремляясь в будущее или идеализируя прошлое.
Второй пункт анализа состоит в определении отношений между «Я» и «Мы», диалектики соотношения индивидуального и коллективного, толковании социального равенства и свободы. Коллективная идентичность в российской цивилизации осуществляется посредством государства, предстающего в качестве стабильной центростремительной силы, к которой направлены экономические, политические, духовные, социальные устремления различных слоев общества. Институт государства становится не формальным средоточием общественной жизни, а подлинным, имеющим значение для каждого члена сообщества. Индивид напрямую связан с государством, поскольку именно ему принадлежит прерогатива решения различных социальных проблем индивидуальной жизни.
Этому способствовали обстоятельства хозяйственного и политического свойства, в том числе коммунальный характер материально-технологической среды общества. В российской цивилизации государство предстает в качестве носителя утилитарного начала, общего блага. Следствием этого выступает формирование на инстинктивном, генетическом уровне «этатизационных» ценностей у большинства российского населения, что означает приверженность к сильному государству, руководящему и управляющему всей хозяйственной и политической жизнью. Хотя государство в российской цивилизации является пределом соотнесенности индивидов друг с другом и обществом, отношение к нему отличается двойственностью. Наряду с благоговением и почитанием присутствует его отторжение, выливающееся порой в масштабные революционные выступления как социальных «низов», так и социальных «верхов». Объяснение этого феномена скрыто в сакральных представлениях об общественном устройстве, апофатическом восприятии земного устроения.
Таким образом, ось координат, на которой выстраивается российское цивилизационное содержание социальной справедливости, образуют следующие параметры: равенство этатистского толка, жесткая социальная регламентация внутренней и внешней свободы и апофатический путь конструирования отношений с внешним миром.
Социальная справедливость как принцип миропорядка находится в становлении. Она представляет собой бесконечный процесс приближения к некоему идеалу. Однако, в отличие от Запада, вектор идеальной устремленности социальной справедливости в российской цивилизации не носит прагматического, конструктивного характера. В целом можно обозначить российский цивилизационный тип социальной справедливости как этатистский.
^ МЕНТАЛЬНОСТЬ РУССКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ КОНЦА XIX – НАЧАЛА XX ВВ. И НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕЯ (ПО МАТЕРИАЛАМ ЖУРНАЛА «РУССКАЯ МЫСЛЬ» 1880-1918)
Бакшутова Е. В., Самарский гос. пед. университет, Самара
К 80-м годам XIX века в русской культуре было сформировано представление о классической русской литературе, служившей ценностной основой интеллигенции, переносившей представления о духовных ценностях в сферу идей. К этому же времени стали считаться каноническими фигуры «учителей жизни» в общественной литературе, публицистике – Белинский, Герцен, Добролюбов, Михайловский. Всё это персонажи с ярким талантом, собственным мировоззрением и уникальными личностными качествами, входящие в пантеон русской культуры. Как показало наше исследование, в журнале «Русская мысль» наряду с авторами высоких эстетических образцов литературы, большая, наиболее активно публикуемая и читаемая часть пишущего сословия, не имела «достаточной сформированности письменного занятия» (Шкуратов, 1997). Это авторская группа, пробовавшая себя и в беллетристике, в публицистике, в научных, философских произведениях, и создаёт картину мира, присущую интеллигенции, транслируемую как основа духовной культуры российским читателям «толстых журналов».
На смену автору и читателю классического романа приходит ментальный слой интеллигенции, противопоставленный как профессиональному писателю, так и учёному – специалисту. Для этого слоя характерна беллетризация общественной жизни, превращение литературы, религии, философии, науки в квазиполитический орган интеллигенции. Личность, составляющая этот слой, имеет характеристики: совестливая, рефлексивная, индивидуальная, активная, но не стремящаяся к радикальным действиям. Главной темой либеральной интеллигенции всегда оставались размышления о народе и о себе. Данная проблематика – сквозная для всех периодов издания журнала «Русская мысль», она присутствует в большинстве публицистических статей.
Революция, война на Балканах, первая мировая война перевели обсуждение полезности интеллигенции народу в процесс концептуализации национальной идеи. Внутрижурнальная дискуссия проходит в разных направлениях. В исторических публикациях отмечается, что новые методологические приёмы позволяют по-новому осветить национальный вопрос. «Если прежде под национальностью разумелись известные прирождённые особенности народного характера, и само понятие народа принималось в смысле кровного, племенного единства, то теперь понятие нации стало конструироваться как понятие чисто историческое…Единство культуры – такова материальная основа современных наций» (Сыромятников Б. И. Основные моменты в развитии исторической мысли // Русская мысль. 1906. № 12, с. 95-96).
Вера и единение славянских народов – вот вселенская основа, на которой может строиться будущее русского народа: «Православие не может быть рассматриваемо как национальная или даже расовая вера, в многоплеменности его внешним образом выражается его вселенский характер. Не намечается ли новая культурная эпоха, эпоха нового византизма, не вливается ли новая закваска в старое бродило цивилизации? Невольно взоры всего православного мира устремляются на купол святой Софии, которая некогда его объединяла» (Булгаков С. «Три идеи» // Русская мысль. 1913. № 2, с. 144-149). На страницах этого же номера публикуется ответ В. Соколова С. Булгакову: «Можем ли мы надеяться на народный религиозный гений? Современность говорит о безмерно растущем хулиганстве деревни, о том, что и там, не только в интеллигенции и городе, выбрасывается из жизни всё святое, развивается оргия эгоизма, дикость, скотство» (1913. № 7, с. 107).
Несмотря на плачевное положение народа, и на самообвинения интеллигенции в склонности к отвлечённым построениям, воспевание народа продолжается: «Эти люди <народ> и дали ему <Толстому> элементы его будущей веры. Это и мог сделать только этот, ещё непонятый, ещё неразгаданный до конца русский народ, который то огорчает, то восхищает, то возбуждает надежды, то разочаровывает, идёт какой-то особенной дорогой, в котором сами недостатки составляют его обаяние» (Маклаков В. А. «Толстой и суд», 1914. № 3, с. 41).
В ходе этой дискуссии актуализируется такая категория как «национализм», которая и определяет всю дискурсивную социальную практику русской интеллигенции: «Лишь поднявшись до национализма, русский народ мог выйти за свои пределы и почувствовать жизнь и интересы других славянских народов, как свои собственные. Та основная ценность, во имя которой начата наша война, есть историческая роль русской народности, которая в своём росте вышла за пределы племенного своего бытия и стремится к мировой роли» (Муретов Д. «Правда нашей войны», 1915. № 6, с. 11). В любви к народу, русская интеллигенция, уже однажды потерпевшая поражение, не принятая народом, что отразилось в сборнике «Вехи» (1909-1910 гг.), обозначает национализм как Эрос в политике: «Национализм теоретический, т.е. философское учение национализма, может и должно состоять в оправдании этой любви – пристрастия, в оправдании Эроса в Политике, как силы творческой, как того состояния, в которое впадает душа народа, когда, одержимая великим гением, она хочет рождать» (Муретов Д. «Этюды о национализме», 1916. № 1, с. 67).
На страницах журнала «Русская мысль» бытовало и другое мнение. В. Соловьёв, П. Н. Милюков, Д. С. Мережковский, Е. Трубецкой выступали против идеи национализма (хотя стремление последнего к Святой Софии есть лишь одно из проявлений этой концепции). Е. Трубецкой предупреждал Струве и Бердяева о «тёмном могуществе тех сил, перед которыми они преклоняются» (1917. № 1, с. 94), однако Струве считает, что Трубецкой принижает понятие «политический эрос»: «Любовь к своему народу и государству есть стихия не «эротическая» в вульгарном смысле…В любви к народу и государству выражается бескорыстное, преодолевающее заботу о личном благополучии, религиозное отношение к сменяющему друг друга бесчисленному ряду человеческих поколений…» (Струве П. Б. «Национальный эрос и идея государства», 1917. № 1, с. 102).
Однако одновременно с такими дискуссиями росло поколение тех, кому были чужды и идеи либерализма, и рефлексирующий дискурс, и, тем более, эротизация чувства к народу.
^ О ХАРАКТЕРЕ МИГРАЦИЙ НА ВОСТОЧНО-ЕВРОПЕЙСКОЙ РАВНИНЕ
Бехтер А.В., НИИКСИ СПбГУ, Санкт-Петербург
1. Археология имеет дело с вещами и условиями их нахождения. Все они для археолога являются частью человеческой культуры, которую автор, вслед за Э.С.Маркаряном и Т.Шварцем, склонен понимать как несоматическую систему адаптации. Вместе с тем, одним из центральных понятий археологии является «археологическая культура», которая, согласно одному из самых строгих и узких определений, представляет собой устойчивое сочетание типов в комплексах (Бочкарев 1973). Соответствие археологической культуры конкретной социальной группе (этнической или государственной) дискутируется. Тем не менее, на мой взгляд, корректно было бы определить, что археологическая культура для социолога является материальным отражением устойчивого стереотипа поведения. Что же касается ценностных ориентаций, на которых этот стереотип базируется, – если возможно говорить о них применительно к бесписьменным культурам, то с большой долей осторожности – например, когда культурная доминанта явственно выражена в археологических материалах.
2. Для Русской (Восточно-Европейской) равнины характерна выраженная широтная поясность и слабая расчлененность территории, в отличие, скажем, от Западной Европы. Отсюда сходство хозяйственно-культурных типов на огромных пространствах и распространение блоков культур на большие территории. Средняя протяженность территории археологической культуры в Северной Евразии измеряется сотнями, а блока культур – тысячами километров. (В Западной Европе – на порядок меньше). При этом, до распространения производящего хозяйства на север и северо-восток (что произошло только в позднем средневековье), можно говорить о сплошном преобладании сходных хозяйственно-культурных типов в близких ландшафтных условиях. Так, на протяжении 3–2 тыс. до н. э. на всей огромной территории от Балтики до Тихого океана существовали три основных ХКТ: оседлые земледельцы и скотоводы в смешанных и широколиственных лесах и лесостепях Восточной Европы, пастушеское скотоводство в степном поясе, присваивающее хозяйство с преобладанием, в зависимости от условий, охоты или рыболовства – на остальной территории. Невысокая плотность населения не мешала «ползучей» экспансии, колонизации новых земель. Эти движения, как правило, были дальними и продолжительными. Но миграции из одного эпицентра могли носить различный характер в зависимости от направления или стадии развития. Период кратковременной инвазии, бывало, сменялся долгим поступательным расселением. За 4000 лет с 3000 г. до Р.Х.по 1000 г. по Р.Х. были следующие миграции, которые относятся, скорее, к инвазионному типу:
– 2500-2300 до н.э. – вторжение из Центральной Европы носителей культуры шнуровой керамики и боевых топоров,
– 800-600 до н.э. – скифская миграция из Центральной Азии.
Все другие крупные перемещения были длительными, многоэтапными, и занимали не одну сотню лет. Как правило, они проходили в пределах «своего» ландшафта без смены ХКТ. К таким миграциям, в частности, относятся:
- распространение на запад ямной культуры в конце 4 – начале 3 тыс. до Р.Х. Носители этой культуры одни из первых в Европе овладели колесом и продвинулись от Волго-Донского междуречья до Дуная и Венгрии. Имел место и кратковременный, но мощный выброс на восток, который привел к образованию афанасьевской культуры в Южной Сибири и распространению на восток металлообработки, колесного транспорта и производящего хозяйства.
- После вторжения в Волго-Окское междуречье носителей среднеевропейской культуры шнуровой керамики около 2500 г. до Р.Х. образовалась фатьяновская культура, наследники которой, в свою очередь, непрерывно распространялись в течение 500 лет на восток и юг по бассейну Волги. Эта миграция со времен Г. Коссинны часто рассматривается в русле расселения ранних индоевропейцев (Mallory 1989).
- После кратковременной стабилизации около 2000 г. до Р.Х. имел место новый миграционный всплеск, уже, в Волго-Уралье. С этим связано, в частности, появление памятников типа Аркаим. Распространение на запад до Днепра шло не менее 300 лет, на восток до Енисея и Тянь-Шаня – не менее 500 лет. Эти миграционные процессы связываются с расселением индоиранцев (Кузьмина 1994).
3. Особенность Восточно-Европейской равнины, да и всей Северной Евразии – именно масштабы миграций и их медленная скорость. По характеру это часто сегментация с последующей инфильтрацией в местную среду или, что чаще, ассимиляция аборигенного населения. То же самое мы наблюдаем в славянской и великорусской колонизации. Носители распространявшейся культуры стремились занять все подходящие им экологические ниши в пределах соответствующей ландшафтно-географической зоны. Бассейны крупных рек выступали здесь связующими и структурирующими сетями. Останавливалось движение, как правило, в следующих случаях:
– Движение прерывалось ландшафтом, не подходящим для данного ХКТ – тайга, тундра, степь, горы;
– Столкновение с культурной средой, не менее развитой в техническом и социальном отношении – Китай, Средняя Азия, Карпаты, Кавказ и т.д.
По мере развития технологии и производящего хозяйства, особенно, если его уровень на порядок превосходил хозяйство соседей, мигранты проникали и в другие ландшафтные зоны. Так, славянское расселение на раннем этапе (VI–IX вв.) не выходило за пределы полос лесостепи – широколиственных лесов – смешанных лесов. Проникновение в тайгу в X–XIII вв. было активным, но не сопровождалось ее заселением и земледельческим освоением. Окончательный выплеск за пределы своего ландшафтного ареала произошел у русских в XV–XVIII вв. Логического завершения этот процесс достиг с выходом великороссов к Северному Ледовитому и Тихому океанам. Причем, по данным этнологов, русские крестьяне снимались с места для переселения весьма охотно (Лурье 1997).
Можно указать различные факторы, способствовавшие расселению великороссов. Это и подъем хозяйства вкупе с увеличением населения. Это и реакция на усиление центральной власти и закрепощение крестьян. Это, в конце концов, государственная стимуляция и прямые акции переселения «сверху», например, во время опричнины или после завоевания Крыма. Вместе с тем нельзя отрицать внутреннего стимула к расширению своего этнокультурного ареала – того стимула, который заставлял предшественников славян на Восточно-Европейской равнине распространяться максимально, насколько возможно, ассимилируя или подчиняя себе местное население, создавая культурные миры, которые существовали сотни лет и были предшественниками империй более позднего времени.
Итак, географические особенности Русской равнины явились одним из факторов, обусловивших миграционные стереотипы поведения ее населения, которые, как представляется, сыграли свою роль в формировании имперского сознания русского народа.
^ ИСТОРИЧЕСКИЙ ГЕНЕЗИС ЭКОНОМИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ РОССИЙСКОГО ЭТНОСА
Боенко Н.И., НИИКСИ СПбГУ, Санкт-Петербург
В историческом смысле представляет интерес выявление наличия или отсутствия предрасположенности ментальности российского этноса к рыночной экономике капиталистического типа. Можно выделить ряд наиболее значимых факторов, влияющих на специфику и устойчивость национальной культуры и национального менталитета. Это, во-первых, включенность каждого общества в определенную цивилизацию; во-вторых, исторический возраст общества; в-третьих, наличие одного или нескольких центров развития; в-четвертых, степень гомогенности/фрагментарности общества и общественного сознания; в-пятых, уровень образования в обществе. «Историческим узлом» развития России можно считать создание Московского государства. Преобразовавшееся из московского княжества, оно сохранило «вотчинный» характер, чему способствовала его изолированность, вызванная географическим положением. Изолированность государства не позволила стране перенять политические образцы чуждого ей католического Запада в условиях отрыва от ее исторической «помощницы» Византии (1, С. 243). Непосредственное соседство с внешними врагами Руси и обширность государства сыграли решающую роль, определив его милитаризацию, приоритетность политических задач (подчиненность им экономических) и социальную структуру общества.
Россия не входила ни в западноевропейскую, ни в восточные цивилизации, Она имела единый центр развития и сильную централизованную власть, хотя после реформ 1860-х годов началось заметное усиление самоуправления. Социальную структуру населения можно было назвать двухполюсной: с низким удельным весом образованных слоев и преобладающей долей крестьян, уровень образования которых был ниже, чем у западноевропейских. Перепись населения 1897 г. констатировала, что лишь 21% населения (в городах – 45,3%) были грамотными (3, С. 327). Это обусловило важнейшие социальные последствия, наряду с такими факторами, как религия, способ и уровень производства, политическое устройство, система образования и воспитания. В результате Россия встала на путь капитализма много позже западноевропейских стран.
Теснота взаимосвязей социальных, хозяйственных, экономических в странах Западной Европы окупалось ускоренной динамикой их развития, более наглядным ощущением государства и его функций. Начиная со средних веков, эволюция в Европе осуществлялась на уровне наций, государства, этноса. Россия же еще не могла «освоить» эти категории и эволюционировала в рамках семьи и «вотчины», по сути, модификации общины, поскольку русское мировосприятие, формируясь обширностью географического пространства, привыкшее к экстенсивным формам хозяйствования, по мысли Р. Пайпса, искало определенной компенсации и защиты в малом общественном сознании семьи, общинной группы, а европейское мировосприятие человека, живущего в малом, находило компенсацию в национальном самосознании, в государстве (2).
Терпимость, смирение, безынициативность не всегда и не издревле были присущи русскому народу. Чаще всего в истории России политические обстоятельства, вступая во взаимодействие с географическими факторами и историческими последствиями этих взаимодействий, действительно воспитывали эти качества. Тем не менее о зачатках рыночной «состоятельности» свидетельствует расцвет Новгорода, который с середины XII в. стал политически обособляться (1, С. 82-83; 2, С. 21). Великий Новгород, освободившийся от давления княжеской власти, бывший крупным экономическим и политическим центром, вступал в торговые и культурные связи с Западом и азиатским Востоком. Здесь царил и ценился дух свободы и предприимчивости, независимое политическое самосознание (1, С. 98).
Истоки того типа государственности, который не только не создал условия для развития дореволюционной России по западному типу, но и устранил положительные моменты, свойственные «удельному» периоду, когда Россия по своей прогрессивности не отставала от западных стран, обусловлены сложным переплетением обстоятельств: монгольском господством, наложившемся на «целостность» православного сознания и сформировавшим посредством «естественного отбора» определенный «восточный» тип русских правителей; социальной структурой населения; евразийским положением России; бинарностью российской ментальности, и т. п.
Ю.М. Лотман и Б.А. Успенский отмечали такую принципиальную черту, как полярность, или бинарность ценностной структуры российского общественного сознания, выражающуюся в том, что основные культурные ценности «располагаются в двуполюсном ценностном поле, разделенном резкой чертой и лишенном нейтральной аксиологической зоны» (6, С. 220). Подобная структура предопределяет возможность резкой смены ценностей и неизбежно ведет к “взрывному”, по выражению Ю. М. Лотмана, характеру развития, «при котором полюса общественно-ценностных диполей стремительно (в историческом плане одномоментно) меняются местами» (5, С. 173). Это создает ментально-идеологическую основу кризисного, революционного, а не эволюционного типа развития общества, предполагающего возможность компромиссов за счет существования промежуточной, «нормальной», срединной, зоны общественного сознания. Основу срединного слоя создает средний класс, слишком малочисленный в России. Бинарная ментальность проявляется и в процессах институционализации общества, придавая основополагающим социальным институтам бинарный характер, что сказывается на выборе путей развития в ситуациях бифуркации.
Кризисный стиль развития общества, определяющий революционный характер выхода из ситуаций бифуркации, приводит к возвратно-поступательному движению общества, смене реформ контрреформами. В. Т. Рязанов выделяет пять волн экономических реформ и контрреформ, направленных на модернизацию рыночных отношений в России с начала XIX века по настоящее время (4, С. 30-55). Осознанно предпринимаемые с начала XIX в. усилия по включению страны в модернизационные процессы, не привели к формированию рыночных отношений по типу западноевропейских или американских. Более того, представляет интерес замечание В. Т. Рязанова, что в первую волну реформ международные экономические позиции России в большей степени улучшались в фазе усиления антирыночной тенденции. Однако, по мнению Рязанова, все пять волн экономических реформ выступают звеньями единого процесса формирования рыночной системы хозяйствования, смысл которого заключается в приспособлении «национальной специфики посредством реформ к действию рыночных принципов и механизмов, господствующих в мировом экономическом сообществе» (4, С. 132). В итоге В. Т. Рязанов делает вывод о том, что российский путь развития не следует трактовать как тупиковый, что он «со всеми его зигзагами и поворотами, кризисами и катастрофами в принципе не противоречит общим историческим закономерностям», а является альтернативным путем развития.