На трассе северного полюса эаписки полярника

Вид материала

Документы

Содержание Тундра в цвету Навигация началась

Подобный материал:

• Записки полярного летчика, 4968.09kb.
• Содержание: 2 Территориальное положение Канады, 683.59kb.
• Александр Попов: «Человек на Луне? Какие доказательства?», 4025.52kb.
• Организация и проведение городских (районных соревнований по спортивному ориентированию, 545.21kb.
• Информация о проведении Первенства России по автомоделизму в классах радиоуправляемых, 34.87kb.
• Итоги II окружного Фестиваля Северного административного округа города Москвы, 66.99kb.
• Выборгского района Санкт-Петербурга Освоение Северного морского пути. Вклад М. В. Ломоносова, 258.89kb.
• Альта самый крупный город в губернии Финнмарк. Это город северного сияния и белых ночей,, 43.94kb.
• Приказ №537 «10» ноября 2011 г о районном конкурсе «Лучшая организация Дня географии, 42.6kb.
• Правозащитный Центр «Мемориал», 418.72kb.

ТУНДРА В ЦВЕТУ

Время и солнце брали свое. Снег постепенно оседал, темнел, наливался талой водой. На солнечных склонах один за другим обнажались рыжие бугорки...

Куропатки, словно понимая, что снег уходит, начина­ли менять зимнюю окраску и разбились на пары.

Курочки, которых теперь трудно было отличить от бу-рсго мха, устраивались на гнездах, петухи выбирали не­подалеку от них «дозорные вышки». Если приблизиться к гнезду, дозорный мгновенно взмоет в воздух, но не скроется из виду, как бывало совсем недавно, а, чуть от­летев в сторону, опустится на землю, стараясь увести непрошеного гостя подальше от курочки.

Точно так же поступает и курочка, если петуху не удастся отвести врага. Как-то Некшин принес нам изму­ченную куропатку.

— Иду, понимаешь, по тундре, — рассказывал он,— и вдруг прямо из-под ног сорвалась. А лететь не может, падает, кувыркается... то ли больная, то ли раненая. Ну, я и поймал ее.

Николай отыскал решетчатый ящик и посадил куро­патку в него.

— И воздух свежий, и солнышко попадает.

Через некоторое время я заглянул в ящик и увидел на земле только что снесенное яйцо. Теперь все было ясно: отводя от гнезда неожиданную опасность, птица не рассчитала сил и сама стала жертвой собственной хитро­сти. Я поднял ящик, и через две-три минуты куропатка уже летела далеко-далеко от нашей избушки.

Интересно, что каждая пара птиц занимает обяза­тельно свой участок тундры.

Еще труднее подойти весной к гнезду полярной со­вы. Эти птицы, в отличие от наших лесных сов, неплохо видят и при дневном свете. Поэтому они, заметив чело­века, заблаговременно покидают гнездо. Затем самец поднимается в воздух и, сердито щелкая клювом, смело пикирует на противника, стараясь ударить его крылом или клюнуть в голову.

Не менее отважно защищают свои гнезда и чайки. Вспомнив однажды про птичий базар, мы решили пола­комиться яичницей-глазуньей. Но оказалось, что яичница здесь достается не так-то просто: гнезда чаек, а тем бо­лее чистиков, лепятся по узким каменным карнизам поч­ти отвесных скал. Как только мы начали взбираться на­верх, с оглушительными криками налетели сотни чаек. Храбрые птицы чуть не клевали нас. А это не очень при-

ятно: полярные чайки крупнее обыкновенных и сильнее их. Брем недаром подметил, что у северных чаек мало врагов: вредят им только люди, отбирая яйца, но и те избегают трогать самих птиц.

Наконец, чайки выплевывали на наши головы так на­зываемые погадки (непереваренные остатки пищи). То­же удовольствие!

Ведро яиц мы все же с трудом набрали, однако боль­ше на птичий базар не заглядывали.

Окончательно ожила тундра в первых числах июня, когда по всему острову стоял уже неумолчный звон под­снежных ручейков. Неприметные глазу, они сбегали в океан, в речные долины, в овражки, заливали неглубо­кие низинки, образуя на дне их блюдца-озерки с удиви­тельно прозрачной водой.

А как только появились озерки, с юга потянулись к нам утки, гагары, кулики... В тундре, куда ни пойдешь, увидишь то веселых пуночек, то шустрых чечеток.

Особенно интересно было наблюдать за куличками. На Крайнем Севере они — совершенно непуганая пти­ца. Сидишь, бывало, где-нибудь на берегу чаши-озерка, а у твоих ног доверчиво шныряют взад-вперед хлопотли­вые голенастые пичуги. Иной раз с улыбкой подумаешь: «И как только вы нашли дорогу на наш далекий остров? Кто обучал вас географии?»

На пригретых солнышком пригорках появились токо­вища турухтанов. Десятками собирались нарядные токо-вики на моховых «пятачках» и, напыжившись, забавно прохаживались и танцевали перед невзрачными, серень­кими самочками. Присутствие человека их мало беспо­коило.

Спасаясь от вешней воды, торопливо выбирались из своих норок и подснежных ходов лемминги.

Наконец, можно было увидеть и небольшие стада оленей, только что перебравшихся с материка на бога­тые островные пастбища.

Но изредка давала себя знать и зима. Нет-нет да и налетит порывистый ветер, нагонит тяжелую, темную тучу. И заметет метелица, закружатся снежные хлопья...

Однако внезапная пурга так же быстро и прекраща­лась. Свежий снег, блеснув на солнце изумрудной рос­сыпью, сейчас же начинал темнеть и таять.

Нет, уже ничто теперь не задержит стремительного наступления солнечного лета.

А в конце июня по всей тундре затеплились скромные полярные подснежники.

И тогда же мы получили официальное извещение: из Владивостока вышли первые суда на Колыму; следом отправляется караван морских транспортов, идущих сквозным рейсом на Мурманск.

Вечером у нас как-то само собой состоялось экстрен­ное совещание, без всякой повестки дня, без регламента и без доклада. Просто поговорили о том, как мы будем теперь работать.

Отчет мой к тому времени был почти готов, Иван-ца­ревич заканчивал свою внеочередную работу — съемку мыса и нанесение на карту точного расположения нашей станции на мысе. Можно было подумать и о подготовке к смене.

Кто прибудет на Кигилях, каким путем и с чем — мы не знали. Может быть, новые зимовщики привезут с со­бой разборный домик, может быть, приедут, как и мы, совсем налегке. На всякий случай было решено сделать все так, чтобы наша смена не столкнулась с трудностя­ми, выпавшими на нашу долю.

Прежде всего условились привести в порядок радио­аппаратуру и силовое хозяйство. Федорыч и Николай взялись разобрать и, насколько это было возможно в на­шей обстановке, отремонтировать всю свою технику. Иван-царевич тоже обещал привести в порядок свое имущество. А мне предусмотрительно поручили пригото­вить две приемосдаточные ведомости, на тот случай, ес­ли наши сменщики будут высаживаться примерно так же, как высаживались мы.

Помимо всего было принято обязательство — обеспе­чить будущих зимовщиков сухими дровами.

И на другой же день на Кигиляхе наступила страд­ная пора. Я например, превращался то в слесаря, то в монтажника, то в подсобного рабочего, если не сидел за своими ведомостями или не выпекал хлеб. К вечеру Фе­дорыч вылезал из своей радиорубки и со вздохом при­глашал:

— А теперь пойдем разомнемся!

И мы спускались к бухте. Там подбирали подходящий плавник, выносили его наверх и таборили. В таборах он за лето проветрится, просохнет... Останется только пи­лить и колоть. А главное — не нужно будет выкапывать дрова из-под снега.

Охотиться приходилось только урывками и лишь на селезней, которые довольно большими стайками держа­лись на озерушках и по разливам ключей. Гуси на Киги­ляхе не задержались, они расселились на островах архи­пелага. Только один раз Ивану-царевичу удалось под­стрелить случайно отставшего гусака. Можно было бы попытать счастья в охоте на оленей, но на это требова­лось время, а его-то нам как раз не хватало.

Не забывалось, разумеется, и наше хозяйство. В эти дни Федорыч обзавелся «домашней птицей». Как-то в

свободное время он отправился на охоту. Проходил дол­го, но единственным его трофеем оказался еще покры­тый пухом живой совенок. Птенец жалобно пищал, ши­роко раскрывая хищный клюв.

Сердобольный Федорыч немедленно соорудил для не­го что-то вроде гнезда и с этого дня стал ухаживать за своим пучеглазым воспитанником как за ребенком. Благо, недостатка в корме не было — лемминги попада­лись на каждом шагу. Совенок с жадностью хватал мя­со и глотал его прямо со шкуркой. Насытившись, закры­вал глаза и через минуту засыпал. Иногда спокойно сидел, нахохлившись. И вообще воспитанник Федорыча вел себя на редкость тихо, пока был сыт, зато голодный поднимал неистовый писк.

За работой мы не заметили, как растаяли последние сугробы. Уже не подснежные ручейки, а самые настоящие ручьи бежали по склонам гор и холмов; овраги превра­тились в бурные речушки, а небольшие островные речуш­ки в широкие реки. Они шумно скатывались в океан, и скоро весь лед на море, насколько хватал глаз, был по­крыт водой. Кое-где виднелись лишь гряды торосов.

С наступлением июля температура поднималась уже до шести-семи градусов выше нуля. Неоглядная тундра от края до края покрылась толстым, пушистым ковром серебристо-серых, темно-бурых, светло-зеленых мхов, в которых по щиколотку тонула нога. И весь этот пышный ковер был богато расшит яркими северными цветами. Снежные звездочки «куропачьей травы» переплетались с голубыми звездочками незабудок, из густых моховых за­рослей выбивались розовые примулы, золотистые люти­ки, одуванчики, тянулись к небу фиолетовые венчики по­лярных маков. В каменистых россыпях упрямо пробива­лись вверх пестрые камнеломки...

Растительность Большого Ляховского острова для Арктики изумительно богата. Среди лишайников и мхов здесь можно встретить пучки щавеля, листья полярной ивы, причем ни деревца, ни веток не видно — над землей приподнимаются только листья. Но больше всего радо­вали глаз цветы.

С высоты птичьего полета наша тундра в эту раннюю летнюю пору, наверное, казалась гигантской палитрой, беспорядочно залитой самыми причудливыми красками. Каких только цветов не нашла природа, чтобы хоть не­надолго оживить суровый северный ландшафт!

Особенно громко восхищался Федорыч:

— Подумать только, какие цветы! А мох! А зелень!
На Новой Земле, кроме камня да щебня, почти ничего не
увидишь. Одни камнеломки кое-как держатся да маки...
А тут даже одуванчики растут!

Но, боясь показаться сентиментальным, сейчас же вносил поправку:

— Зато на Новой Земле тюлени на льду прямо ста­
дами лежат, а тут на льду ни души!

...Настало время навести порядок и около нашей из­бушки. За зиму под снегом скопилось столько всякой щепы, битого стекла, консервных банок и прочего мусо­ра, что пришлось устраивать воскресник. Было неловко перед такой чистенькой и нарядной тундрой.

Уборка уже подходила к концу, когда Некшин пре­рвал ее взволнованным криком:

— Смотрите-ка, смотрите! Олени!

Оленей он, собственно, не видел — за бугром вырисо­вывались одни ветвистые рога, но скоро показались и сами животные, затем люди. Присмотревшись, я узнал Ергилея и его старших ребят — Ивана и Марию.

— Вот тебе и на! — удивился Федорыч. — Девушка!

Потом мельком взглянул на свою порванную рубаху, перепачканные брюки и, переваливаясь, поспешил в из­бушку.

— Хоть немного приодеться! Неудобно все-таки.

Гостей мы встретили со всем возможным в наших ус­ловиях радушием. Пока готовился обед, заводили пате­фон, включали репродуктор. Федорыч зажег электриче­скую лампочку... Не покидавшим острова ребятам все это казалось едва ли не чудом.

Старик привез лыжи, брошенные мной по дороге к мысу Шалаурова. Их обнаружил на льду один из мест­ных промышленников и, подивившись находке, принес к урасе на реке Ипсы. А Бочкарев узнал мои лыжи и до­ставил их хозяину.

• Почему же, — поинтересовался я, — промышлен­
  ник не оставил их себе? Разве лыжи ему не нужны?
  
• Зачем не нужны? Лыжи всегда нужны. Однако,
  взять нельзя. Взять надо хозяину.
  

Попутно Бочкарев рассказал и еще об одной наход­ке. Недавно его друзья приметили на берегу моря вы­сокий шест, а под ним нашли укрытый плавником тюк.

— А что было в нем?

• Не знай. Никто не смотрел, что там есть.
  
• Почему никто не смотрел? Интересно же!
  
• Зачем интересно? Тюк чужой. Хозяин есть.
  

Я высказал предположение, что тюк оставила для нас экспедиция профессора Чирихина, и попросил Ерги-лея при первой возможности привезти его на станцию.

— А где ты взял оленей? — спросил Федорыч.
Оказывается, олени были совсем недавно доставлены

с материка, и пригнал их не кто иной, как сам Ергилей.

Вышло это так. По распоряжению из Якутска для

островных промышленников была закуплена на матери-

ке партия оленей. Но с закупкой, по-видимому, запозда­ли, и когда олени прибыли на берег пролива, по льду уже шла вода. Береговые якуты отказались сопрово­ждать животных дальше. Тогда промысловая станция вызвала Бочкарева и поручила переправу оленей через пролив ему.

В тот же день Ергилей с двумя помощниками отпра­вился на материк. Вода к тому времени покрыла весь пролив и местами доходила путникам до пояса. Путеше­ствие осложнялось и тем, что негде было остановиться на отдых. Так, не останавливаясь, трое отважных лю­дей и прошли все семьдесят километров, отделяющих Большой Ляховский остров от материка.

Олени были очень изнурены. Но время не ждало: во льду каждую минуту могли появиться трещины, раз­водья...

И вот Ергилей и его товарищи, почти не отдохнув, связали оленей друг с другом и повели их уже знакомой дорогой через пролив. Но это легко сказать — знакомой!

Сперва животные пугались, порывались бежать об­ратно, путали веревки, и лишь когда берег скрылся из виду, немного успокоились. Но чем дальше, тем больше они, измученные необычным переходом, скользили и па­дали. Каждые пять — десять минут приходилось подни­мать то одного, то другого. А главное, опять-таки нельзя было остановиться, чтобы подкрепиться самим, покор­мить оленей и дать им хоть немного отдохнуть.

Под конец и люди, и животные совсем выбились из сил. А когда выбрались на берег, то все чуть не замерт­во повалились на сырой песок. Теперь, казалось, не встать!

К счастью, все обошлось благополучно. Не встал лишь один олень. Остальные быстро поправились и, как

мы сами видели, уже ходили в упряжке, волоча за собой легкие нарты.

По существу, этот переход был настоящим подвигом, но Ергилей рассказал о нем так же спокойно, как рас­сказал бы о поездке в поселок Дымный или в соседнюю урасу.

Для охотника-северянина и это было буднями.

...Гости провели у нас весь вечер, переночевали, а когда утром собрались уезжать, я протянул Ергилею привезенные им лыжи.

— На, дагор!¹ Возьми, памяти ради.

Старик расцвел от удовольствия. Лыж у него не бы­ло и сделать их на острове не из чего.

А я тем временем достал малицу из собачьих шкур, привезенную из Якутска.

— А это возьми своей дектар ², памяти ради.
Теперь наступила очередь Ергилея оторопеть от по­
дарка. Однако делать нечего — обижать хозяина нельзя.

Словом, мы поквитались.

НАВИГАЦИЯ НАЧАЛАСЬ

Распоряжение было коротким: вместе с метеорологи­ческими сводками дважды в сутки сообщать ледовую об­становку в море и проливе Лаптева.

— А что я буду сообщать, когда у нас и там и тут
чистая вода? — вздыхал Иван-царевич.

Действительно, пролив и море на всем видимом про­странстве были покрыты водой. Скрылись даже гряды

¹ Дагор — друг.

² Дектар — жена.

торосов, и только кое-где угрюмо высились одинокие ропаки.

Между тем в восточном секторе Арктики, как переда­вали с мыса Шалаурова, море очистилось ото льдов пол­ностью и караван прошел Берингов пролив. На флагман­ском судне серьезно беспокоились за наш участок.

Неужели пролив Лаптева и в самом деле задержит навигацию?

Но в тот же день, когда мы переговаривались с мы­сом Шалаурова, на остров надвинулась громадная тем­ная туча, повалил густой снег, подул резкий юго-запад­ный ветер. И хотя снежная туча вскоре исчезла и над островом спокойно продолжало свой путь незаходящее солнце, шторм свирепствовал всю ночь.

А утром, вернувшись после очередного осмотра при­боров, Иван-царевич поднял нас с постелей радостными криками:

— Вставайте, засони! Посмотрите, что на море де­лается!

Мы, конечно, не стали ждать второго приглашения. И через две-три минуты перед нашими глазами развер­нулась величественная картина: в море и в проливе — повсюду, куда хватал глаз, ослепительно блестел на солнце иссиня-зеленый лед. По нему, словно чернильные полосы, во всех направлениях разбегались темные тре­щины. Воды на льду как будто никогда и не было.

— Теперь, — заметил Федорыч, — с часу на час ждите, как ветер и течение начнут выносить лед в от­крытое море.

Старый полярник был прав. Уже на следующий день в очередной сводке мы сообщили на материк, что в районе мыса Кигилях началась подвижка льдов. А еще через день льды двигались по проливу сплошным пото-

ком, точно гурт испуганных овец по тесной незнакомой улице.

Время от времени какая-нибудь шальная льдина вдруг становилась на дыбы и тотчас либо с шумом обрушива­лась на соседнюю льдину, либо скрывалась под водой. Тогда среди ледяных полей возникало небольшое окно чистой воды. Правда, оно довольно быстро исчезало, но где-нибудь неподалеку сейчас же появлялось два-три но­вых окна. И с каждым часом их становилось больше.

Тем временем караван прошел Колыму. Нам, устано­вили дополнительные сроки связи, а значит, и дополни­тельные наблюдения за морем и проливом, за льдами и погодой. Радиограмма кончилась распоряжением: «На­чальнику станции находиться на месте безотлучно». С этого же дня воспрещалась передача неслужебных ра­диограмм.

— Шалауровцы получили такой же приказ, — сооб­щил нам Федорыч. — Но им, кроме того, придется под-держивать прямую связь с караваном. Теперь только держись! Дела будут серьезные.

Для нас серьезные дела начались с того, что мы осво­бодили Федорыча от всех хозяйственных забот, — ему предстояло теперь браться за ключ передатчика каждые два-три часа.

Льды же по-прежнему шли и шли. Они еще забивали и море, и пролив. Однако разводья между ледяными полями расширялись буквально на наших глазах. И на­конец наступил день, когда мы смогли передать в эфир, что в районе станции Кигилях море и пролив полностью освободились ото льдов.

Дорога кораблям была открыта!

...Утром этого памятного дня Федорыч особенно дол­го не выходил из своей рубки. Мы даже проголодались,

поджидая его, но начать завтрак без радиста было бы нарушением традиции. Да и как-то неинтересно садить­ся за стол, не зная последних новостей.

Впрочем, ждали мы, оказывается, не напрасно. По­явившись в кают-компании, Федорыч торжественно объ­явил:

• Сегодня ночью по нашему проливу в Тикси про­
  шел первый караван судов с востока!
  
• Почему же ты нас не разбудил? — возмутился
  Иван-царевич.— Хоть посмотрели бы!
  
• А чего ты увидишь, когда ширина здесь вон ка­
  кая, а суда у них идут по фарватеру? Я ночью несколько
  раз выскакивал, но даже дымков не видел. Для чего же
  вас-то стал бы беспокоить!
  

— А дополнительные сроки связи не отменили? — спросил я.

— Нет. На этот счет никаких указаний! Зато с флаг­
мана просили передать нашей зимовке благодарность
за четкое обслуживание.

Благодарность меня, понятно, обрадовала, но, вспом­нив непритязательную скромность своих друзей, остров­ных промышленников, я от комментариев воздержался.

А Федорыч продолжал рассказывать:

— Костя говорит, что следом к проливу идет еще
один пароход, а в восточном секторе уже сменились.
Спрашивает, когда мы собираемся на материк, а я отве­
чаю: вместе, мол, с вами. Так мы-то, говорит, скоро
уедем.

Мы посмеялись над оптимизмом шалауровцев, одна­ко и задумались. В восточном секторе зимовщики уже сменились, в западном начали сменяться, о нас же ни слуху ни духу. Даже на мой прямой запрос Полярное управление ничего не ответило. Может быть, они едут

с тем караваном, который подходит с запада? А может быть, двинутся нашим путем, по Лене, с тем чтобы за­хватить в Пеледуе готовый дом? Но тогда не застрянут ли они дорогой, как застряли мы?

Еще через несколько дней Федорыч, выйдя к завтра­ку коротко буркнул:

• Шалауровцы уже поехали. Костя станцию сдал.
  
• Как поехали? Кому сдал? А где наша смена? —
  посыпались на Федорыча вопросы.
  

Оказывается, Сысолятин просто не дождался смены. Получив из Москвы разрешение покинуть станцию раньше, он сел на проходивший транспорт и выехал в Тикси. На станции остались гидрометеоролог, служи­тель и бывший наш радист Листов, который добрался до мыса Шалаурова зимой.

Сообщение Федорыча каждый из нас воспринял по-своему. Некшин долго сидел перед двигателем, ни на кого не глядя. Потом лег на постель и отвернулся лицом к стене.

Иван-царевич тоже лег на постель, но сейчас же громко заговорил:

— Небось Сысолятин подумал о своих людях, а о
нас позаботиться некому. Так и присохнем здесь на вто­
рую смену.

Полежав еще немного, он обратился ко мне:

— Я не знаю... может, вы решили еще раз перезимо­
вать. Это дело ваше, конечно... Но я больше не могу.
Я и эту зиму чуть не помер здесь. Хватит с меня!
Дайте распоряжение, чтобы к нам подошел пароход,
и я с ним уеду. Наблюдения за меня можете делать вы с
механиком.

Говоря по совести, я еле сдержался. Но ответил как можно спокойнее и убедительнее:

— Пойми, Иван Павлович, что пароход уже прошел пролив и обратно к острову не пойдет. К тому же, никто не вправе задерживать суда, идущие сквозным рейсом. А самое главное, навигация только еще началась, и трево­житься нам рано. Я же радировал управлению, что же­лающих остаться на повторную зимовку у нас нет. Да там и сами знают, в каких условиях мы высадились. Следовательно, снимут нас отсюда во что бы то ни стало, и уедем мы все вместе.

А Федорыч, как и я, старался не подать виду, что он расстроен не меньше других. Только ночью я слы­шал, как старый радист тяжело вздыхал и ворочался.

На другой день Федорыч долго занимался своим со­венком. Тот как-то незаметно превратился из беспомощ­ного птенца в довольно крупную птицу, но покидать нас не торопился. Целыми днями сидел на крыше избушки, а проголодавшись, слетал на землю и, распростерши крылья, жалобно пищал у самой двери. Тогда Федорыч брал финку и направлялся к чурбаку, совенок же, не­складно опираясь на крылья, ковылял следом за ним и с жадностью хватал на лету куски мяса. Насытив­шись, взлетал на крышу и опять надолго устраивался на привычном месте.

К тому времени Москва отменила дополнительные наблюдения, и свободного времени у нас стало больше.

Так наступил август. Полярный день кончался, и солнце стало ненадолго прятаться за горизонт. Но тунд­ра все еще пестрела своими причудливыми красками, по-молодому зеленела обновившимся мхом. Все так же не­умолчный шум океана сливался с чуть заметным шоро­хом трав. И все так же в высоком небе почти не смол­кали тревожные крики парящих над морем чаек.

Пока я бродил по тундре, на станцию приехал Ерги-лей. Выполняя свое обещание, он привез заинтересовав­ший нас тюк. К моему возвращению Федорыч уже снял веревки и развернул парусину.

В мешке оказались ржаные сухари, несколько уве­систых связок гвоздей разных размеров, мотки тон­кой, но очень прочной бечевы. И снова мы подивились редкой честности якутов-промышленников, которых еще так недавно старая официальная Россия считала дика­рями. Одни находят продовольственный склад, остав­ленный экспедицией Чирихина, и не только не берут се­бе даже щепотки соли, но старательно оберегают чу­жое добро, закрепляют выбившиеся концы брезента, чтобы продукты не подмокли, чтобы как-нибудь не до­брались до них песцы или медведи. Другие передают из рук в руки письмо, адресованное незнакомому челове­ку. Третий подбирает брошенные на льду лыжи и несет к урасе, где их легче заметить. Четвертые обнаружива­ют неведомо кем оставленный тюк и даже не смотрят, что в нем находится.

Тщательно запакованные сухари сохранились непло­хо, и мы с аппетитом набросились на них. А гвозди, бе­чеву и парусину отдали Ергилею.

За обедом старик рассказал, что на этих днях все население промысловой станции от мала до велика вы­езжало на озера Хаастыр промышлять гусей на зимний корм собакам. За два-три дня добыли около тысячи птиц, затем выбрали в тундре подходящую площадку, расчистили ее до вечной мерзлоты, разостлали там свою добычу и прикрыли сверху дерном. В таком леднике птица может сохраняться очень долго.

Рассказал Ергилей и о самой охоте. Как известно, во время линьки гуси теряют способность летать, по-

этому они заблаговременно высматривают глухие озе­ра или тихие речные плесы, где к этому времени их собираются многие тысячи. Этим и пользуются промыш­ленники. Двое-трое из них на маленьких лодочках-вет­ках подплывают к стае и начинают стрелять. Перепу­ганные гуси устремляются на берег, где их уже поджи­дают мужчины и женщины с палками...

• Маленьких гусей тоже бьете? — спросил Федорыч.
  

• Зачем маленький бить? Там его нет совсем. Ма­
  ленький с мамкой в тундре живет. Мамку и маленький
  трогать нельзя.
  

«А что, если и нам поохотиться на гусей?» — пришла мне в голову мысль. Это сейчас было бы очень кстати. Может быть, охота отвлечет от невеселых мыслей и под­нимет настроение?

А вслух я спросил:

— Не раздобыть ли нам свежей гусятины? Щи мои,
как видно, вам осточертели.

Я как-то отыскал в тундре щавель—растение, хо­рошо применившееся к условиям Арктики. В наших ши­ротах сначала появляются листья щавеля, а затем уже стебель, здесь же, наоборот, сначала появляются сте­бель и цветы, а затем листья, — иначе растение не успе­ло бы созреть. Конечно, если в такие зеленые щи поло­жить бы мяса, картофеля да сметаны, то их можно бы­ло бы есть с аппетитом! Но мы свое варево ели через силу, да и то лишь потому, что я усиленно рекламировал его как отличное противоцинготное средство.

— Да, гуська бы сейчас не вредно, — мечтательно
признался Федорыч.

А Некшин с Иваном-царевичем вызвались пойти на охоту хоть сейчас.

В конце концов было решено, что сезон охоты на

гусей открываем мы с Некшиным. Поедем завтра же рано утром на лодке. Только не на озера — на такую по­ездку у нас не хватило бы времени,— а в устье реки Сан-никова. По моим предположениям, гуси могли быть и там.

...Море нас встретило на редкость ласково — полным штилем. Над водой еще колыхался легкий утренний ту­ман. С отвесных скал то и дело срывались чистики и садились неподалеку от лодки. Но эта дичь даже в са­мые трудные дни не получала у нас признания.

Первым заметил гусей Николай.

— Не то камни, не то птицы какие-то, - сказал он,
приподнимаясь на корме и всматриваясь в обрывистый
берег. — Только большие очень!

В самом деле, на воде под крутым обрывом сидело десятка полтора гусей, которые за туманом казались несоразмерно крупными.

Птицы тоже заметили нас и быстро поплыли вдоль острова.

— Садитесь на корму! — предложил Николай. — Вы
будете стрелять, а я поднажму на весла.

Почуяв погоню, гуси резко повернули в открытое море. Тогда я направил лодку им наперерез, и птицам пришлось повернуть обратно. Наконец, прижатые к бе­регу, они бросились вверх по крутому склону. Однако для уставших птиц препятствие оказалось непосиль­ным...

Подобрав подстреленных гусей, мы с Николаем на­правились к устью реки Санникова. Но надежды мои на устье не оправдались. С речных плесов снялось толь­ко несколько стаек уток да бросилась вверх по реке вспугнутая гага, на спине которой, словно на кораблике, расположилось не меньше десятка маленьких гагачат.

Изредка встречались и гусыни с гусятами. При на­шем приближении встревоженные мамаши поднимались в воздух, делали круг и опускались на воду, с беспокой­ством следя за своим потомством. Мы хотели было пой­мать одного-двух гусят живыми, но это оказалось делом совсем не легким: малыши прекрасно ныряли, уходя на довольно большую глубину. Однако летать они еще не рисковали. И, глядя на них, мы невольно задались вопросом: успеют ли они набраться сил, чтобы через несколько недель начать фантастический перелет от су­ровых берегов Арктики до влажных тропических лесов Индокитая или Индии?

Отдохнув и пообедав, мы поплыли дальше.

Гуси попадались и за рекой Санникова — то в море, то у берега. Но стрелять их становилось все труднее. Вскоре после полудня подул резкий ветер, поднялась волна... Правда, нам удалось добыть и еще несколько крупных птиц, но под вечер пришлось повернуть домой.

Можно было бы пострелять и на обратном пути. В одном месте мы даже загнали большую стаю птиц на берег. Я полагал, что они, отрезанные от моря, бросят­ся в глубь острова, и там мы сможем больше набить их. Но пока мы закрепляли лодку, пока выбирались на бе­рег, догадливые птицы, обогнув крутой мысок, снова кинулись в море.

Мы попытались догнать их, но скоро прекратили пре­следование.

Встречный ветер и большая волна окончательно вы­мотали наши силы, ладони покрылись сплошными кро­вавыми мозолями. В свою бухту мы вошли только позд­но вечером.

— Давайте оставим гусей в лодке, — предложил Ни­колай,— а ребят разыграем... Будто ничего не убили.

Ему, видимо, крепко хотелось отплатить за чучело куропатки.

Я не стал возражать, и мы поднялись в гору совсем налегке. Николай оказался неплохим актером. Неда­ром он когда-то имел касательство к киноискусству — снимался в нескольких кинокартинах, правда далеко не в главных ролях. Но какие-то актерские данные у него, видимо, проявились. Войдя, пошатываясь, в жарко на­топленную избушку, он со злостью швырнул в угол мок­рый ватник и протянул покрытые мозолями руки.

— Вот полюбуйтесь! Никогда не был охотником, а
теперь и вовсе не буду! Семь потов сошло, чуть не уто­
нули у Столовой горы, еле выгребли... А гусей даже в
глаза не видели.

Федорыч сокрушенно покачал головой.

— Конечно, хорошо бы гуська зажарить... Но я на­
перед знал, что у вас ничего не выйдет: ленный гусь
сейчас весь на озерах держится.

А Иван-царевич открыто потешался над Николаем:

— Узнал теперь, что такое охота? Попробовал горь­
кого до слез? Да это еще ничего! Бывает и почище.

Выждав несколько минут, я с самым невинным ви­дом попросил:

— Иван Павлович, будь так добр... я в лодке оста­
вил вещевой мешок... принеси, пожалуйста!

И как же был доволен Николай, когда дверь с шумом распахнулась и в кают-компанию не вошел, а ввалился Иван-царевич, весь увешанный гусями.

— Федорыч, ты только посмотри на этих казанских
сирот! Ишь, Лазаря запели: измучились, гусей в глаза
не видели... а там их пол-лодки набито.

Теперь торжествовали мы с Николаем, любуясь про­изведенным эффектом.

А я торжествовал вдвойне: гуси меня не подвели — в избушке по-прежнему частыми гостями стали шутки и смех.

Но когда через несколько дней Иван-царевич тоже запросился на охоту и я предложил ему поехать вдво­ем с Николаем, последний категорически отказался.

— Нет, с меня хватит! За гусями я больше не ездок.
...И вот наша лодка снова идет к реке Санникова. На

этот раз мы плывем с Иваном-царевичем. Легкая зыбь чуть покачивает лодку, солнце светит, словно по зака­зу, и мой спутник в отличном настроении.

«Чудак Некшин!— смеется он. — Набил мозоли и расписался. Нет, не выйдет из него настоящего охотни­ка! Не выйдет!»

Его разглагольствования прервала стая гусей, не­ожиданно выплывшая нам навстречу. Заметив лодку, птицы стали стремительно уходить в пролив. Решив пре­доставить Ивану-царевичу возможность пострелять, я посадил его на корму, а сам взялся за весла.

Вот намеченный нами гусь совсем уже близко, и Те­рехов ласково подзывает его:

— Гуль-гуль-гуль... Куда ты, дурак, торопишься? Все
равно от меня не уйдешь!

После выстрела гусь, немного покружившись, дейст­вительно остается на месте.

Мы меняемся местами и преследуем гусей дальше. Грести становится труднее — при свежем ветре подня­лась волна. С каждым новым трофеем красноречие Ива-па-царевича заметно тускнеет. А положив на дно лодки шестую птицу, он молча смотрит на свои руки и тяжело вздыхает.

Когда же мы пристали к берегу, бедный Иван Пав­лович решительно заявил:

— Вы, если хотите, плывите на лодке, а я лучше
пешком вернусь.

Однако после отдыха, когда я направился к лодке и попросил Ивана-царевича помочь мне столкнуть ее, он передумал.

— Ветер стих, и, пожалуй, лучше поплыть. Я не ду­
рак— двадцать километров пешком топать по кочкам.

Ой, как не хочется браться за весла, когда все тело ноет от усталости, а мозоли разъедает морская вода! ...Федорыч и Николай встретили нас на берегу.

— Ну как охота? Понравилась? — не без ехидства
спросил Николай Ивана-царевича.

Тот лишь рукой махнул.

Зато я результатами охоты остался вполне доволен. Она отвлекла наше внимание от неприятных мыслей, на­веянных отъездом шалауровцев. К столу у нас теперь подавались гуси и куропатки. А скоро к этому приба­вилась свежая рыба.

Возвращаясь с последней охоты, я заметил, как из-под весла выбрасывалась на поверхность моря рыба, а это могло означать ее массовый ход. На другой же день мы соединили две трехстенные речные сети, облю­бовав для них пологий, далеко в море выдвинутый мы­сок.

За ночь в сетях запутались три крупных сига и много разной мелочи — колючих бычков, камбалы... Попалась даже прозрачная арктическая медуза. Но больше всего оказалось какой-то совсем не знакомой мне темной рыбы.

• Пертуй, — определил Федорыч.
  
• А что это за штука?
  

• Вкусная штука! Молодая пикша, ближайшая род­
  ня трески.
  

Улов и в этот день, и назавтра превзошел все ожида­ния. Скоро мы стали оставлять себе только сигов да крупную пикшу, а мелочь выбрасывали обратно в море. Теперь за наш стол можно было не беспокоиться. У нас было достаточно и мяса, и рыбы.

А самое главное — в нашей избушке никто пока не вспоминал о задержавшейся смене.