На трассе северного полюса эаписки полярника

Вид материала

Документы

Содержание Тикси — москва

Подобный материал:

• Записки полярного летчика, 4968.09kb.
• Содержание: 2 Территориальное положение Канады, 683.59kb.
• Александр Попов: «Человек на Луне? Какие доказательства?», 4025.52kb.
• Организация и проведение городских (районных соревнований по спортивному ориентированию, 545.21kb.
• Информация о проведении Первенства России по автомоделизму в классах радиоуправляемых, 34.87kb.
• Итоги II окружного Фестиваля Северного административного округа города Москвы, 66.99kb.
• Выборгского района Санкт-Петербурга Освоение Северного морского пути. Вклад М. В. Ломоносова, 258.89kb.
• Альта самый крупный город в губернии Финнмарк. Это город северного сияния и белых ночей,, 43.94kb.
• Приказ №537 «10» ноября 2011 г о районном конкурсе «Лучшая организация Дня географии, 42.6kb.
• Правозащитный Центр «Мемориал», 418.72kb.

ТИКСИ — МОСКВА

В полночь меня разбудили. Если бы не бурная качка, я, наверное, долго не смог бы понять, где нахожусь и по­чему около моей койки стоит незнакомец с характерным кавказским лицом.

— Кучерава, старший штурман, — отрекомендовал­
ся он. — Прошу извинить за беспокойство. У меня к вам
большая просьба. Дело в том, что мы уже целую неделю
штормуем, и команда окончательно измоталась. А се­
годня в довершение всего судно дало течь. Помпа у нас
не работает, значит, надо кого-то ставить на ручной на­
сос... Вот я и хочу попросить...

— Зачем просить? Это наш долг.
Иван-царевич с Некшиным спали. Я разбудил их, и

они без всяких возражений отправились вместе со мной и Кучеравой в машинное отделение. «А Федорыч, долж­но быть, уже работает», — подумал я, спускаясь по уз­кой чугунной лесенке.

В машинном отделении стояла невыносимая духота, горько пахло перегоревшим маслом. Под потолком еле мерцала запыленная электрическая лампочка. Двига­тель шумно пыхтел и стучал так, что разговаривать бы­ло немыслимо. Штурман показал мне на ручку насоса.

Но Федорыча в машинном отделении не было. Неу­жели спит где-то? Впрочем, нет, отлынивать от работы совсем не в характере «старого морского волка», как он любил называть себя. В чем же дело? А шторм, видимо, разыгрывался не на шутку — качка с каждой минутой становилась сильнее. Через каких-нибудь полчаса ко мне, пошатываясь, подошел Иван-царевич с позеленев­шим лицом и с трудом проговорил:

— Больше не могу, Никита Никифорович! — И он
поспешно выбежал на палубу.

А скоро и я выглядел, кажется, не лучше. Во всяком случае Николай посоветовал мне тоже поскорее вы­браться наверх.

— Лучше будет! По себе знаю. Страдал когда-то.

Я послушался и поднялся на палубу. Воздух над мо­рем был больше чем свежий. И ветер в непроглядной темени казался особенно колючим. А волны то и дело перекатывались через палубу.

Кое-как придя в себя и приглядевшись к темноте, я различил у борта знакомую фигуру нашего радиста.

— Федорыч, что ж ты отстаешь? Идем-ка вместе...

Но Федорыч глянул на меня такими мутными глаза­ми, что я сразу замолчал. Оказывается, и старые мор­ские волки не застрахованы от морской болезни. Причем он страдал, видимо, больше нас. Мы с Иваном-цареви­чем хоть время от времени и выбегали на палубу, но все же работали, а Федорыч лежал пластом. Зато сов­сем не замечал качки наш второй морской волк — Нек-шин.

Однако все усилия небольшой команды бота и его пассажиров оказались почти напрасными. Когда утром штурман сориентировался в координатах, то выясни­лось, что мы не только не приблизились к месту назначе-

ния, но оказались дальше от него. Нас отбросило к юго-востоку, и мы находились у берегов материка против мыса Святой Нос, неподалеку от знаменитой Меркуши-ной стрелки, где два столетия назад трагически по­гиб казак Меркурий Вагин со своим сыном.

Но шторм заметно притих, и к полудню волнение на море улеглось совсем. В такую погоду можно было идти полным ходом, и ровно через сутки «Прончищев» вошел в бухту Тикси.

Здесь нам все было знакомо. И как будто незнако­мо. В глубине бухты по-прежнему, словно вечный па­мятник героическим русским землепроходцам, высились над водой мачты «Зари»; на рейде, как и прошлой осе­нью, стоял приписанный к порту бот «Темп», а рядом с ним бросил якорь наш «Прончищев»; у берега стояли три-четыре старые баржи... Но зато не узнать было бе­рега! Вместо прежних двух-трех портовых построек вы­тянулась довольно длинная улица. Среди небольших рубленых домиков заметно выделялось высокое светлое здание столовой. Неподалеку стояло новое здание ра­диоцентра. Несколько новых домов окружало и поляр­ную станцию.

Большим праздником для нас были новенькие крова­ти, чистые простыни, пододеяльники, наволочки и, ко­нечно, баня. Мы не только как следует вымылись, но и с наслаждением попарились.

С работниками полярной станции мы познакомились в тот же день в столовой. Здесь же я, кстати сказать, впервые увидел научных работников-якутов.

С этими людьми нам предстояло не просто прожить некоторое время бок о бок, но и вместе поработать. На­вигация, как мы уже знали, закончилась, и закончилась успешно; нам же предстояло ждать санного пути по Ле-

не, чтобы добраться на собаках до районного центра Булуна, а оттуда на почтовых оленях до Якутска. Сколь­ко времени придется ждать — неизвестно. Не могли же мы сидеть, бездельничая!

А дела на станции было много, даже не считая боль­шой программы научных работ. Надо было поставить столбы и повесить линию электропередачи, вырыть кот­лованы под парники: укрыть многочисленные грузы так, чтобы зимой не пришлось откапывать их из-под снега... Кому-то надо ухаживать и за свиньями, впервые приве­зенными сюда для столовой. Наконец, в районе станции не было источника пресной воды, и специальная бригада выкалывала в ближайших озерах лед, затем на трак­торных санях отправляла его в поселок.

Словом, работы хватало всем.

Лишь Федорыча ничто не трогало. Ходил он какой-то понурый, опущенный. Несколько раз я пробовал за­говорить с ним, но он отмалчивался.

Наконец как-то под вечер Федорыч сам пришел ко мне. Долго, ни слова не говоря, курил. И вдруг попро­сил:

• Разреши мне перебраться в порт.
  
• А чем тебе здесь не нравится?
  
• Да видишь ли... капитан порта просит... Им надо
  отремонтировать радиоаппаратуру с зимующих ботов,
  а специалистов нет.
  

Истинную причину неожиданной просьбы я разгадал несколько позже, когда посетил Федорыча в порту. Уст­роился он не ахти комфортабельно: в тесном кубрике баржи, вмерзшей в береговой припай. Жил вместе с во­доливами, здесь же и работал. Но увидел я его веселым, деятельным, жизнерадостным. Оказывается, его соблаз­нила не столько работа, сколько спирт, шедро отпускав-

шийся для промывки деталей, причем контроль за его расходованием был возложен на самого Федорыча.

Тогда я этого не знал и, конечно, охотно дал раз­решение перейти на злополучную баржу. И этим раз­решением едва не потерял нашего радиста навсегда.

Случилось все в тот день, когда над Тикси разрази­лась особенно свирепая пурга. Ураганный ветер гнал с гор такие густые тучи снега, что даже у себя под нога­ми мы ничего не могли увидеть. А в порту был как раз банный день. Кто же в такую погоду рискнет выйти на улицу! Не рискнули, понятно, и водоливы с баржи. По этому случаю Федорыч достал спирт. Засели.

И вот один из водоливов, выглянув на минутку на палубу, объявил:

— Ужас что творится! Ведьмы шабаш справляют.
Пропала баня!

Этого оказалось достаточно, чтобы «завести» Федо­рыча, любившего побахвалиться.

— Ха, да разве это пурга! В такую погоду я на мы­
се Желания капканы на песцов устанавливал. Не виде­
ли вы настоящей пурги! Да я сейчас куда хотите пойду!
До смерти охота дружков на полярной станции наве­
стить. К ним пошел бы, да помыться надо!

И Федорыч самым серьезным образом начал соби­рать белье.

Товарищи всячески пытались отговорить его, уверя­ли, что в такую пургу и погибнуть недолго. Приводили примеры. Но куда там! Наоборот, чем больше уговари­вали, тем непреклоннее становился упрямый радист.

— Да я могу с закрытыми глазами идти! Баня-то
вон она! Надо только держаться так, чтобы ветер бил
в правую скулу. Не меняй направления и прямо ввалишь­
ся в парную. А обратно ветер будет бить в левую скулу

и сам приведет на баржу. Зато уж попарюсь на славу! Один на всю баню! — И заливисто рассмеялся.

Но попариться Федорычу не пришлось. Едва он вы­брался по скользкому трапу на берег, как порыв ветра вырвал у него из рук сверток с бельем. Федорыч бро­сился искать его, но, понятно, не нашел. Решил вер­нуться на баржу, но берег куда-то исчез... И с той мину­ты куда бы он ни двигался — под ногами оказывались только снежные сугробы, кочки, камни...

— Тундра!—с ужасом догадался Федорыч. Хмель из головы вышел.

Он круто взял влево в надежде добраться до берега и затем, шагая вдоль бухты, — до порта. Но под ногами неизменно оказывались те же сугробы, камни, кочки. Ветер швырял в лицо злой, колючий снег...

Федорыч уже выбивался из сил. А пурга не ослабева­ла. Оставалось одно: соорудить какую-то защиту от вет­ра и за нею пережидать разбушевавшуюся погоду. Кста­ти, камней вокруг было много.

Но, увы! Камни так прочно вмерзли в грунт, что не поддавались никаким усилиям. И Федорыч снова по­брел по ветру, спотыкаясь на каждом шагу.

И вдруг, уже совсем отчаявшись, неожиданно на­ткнулся на какую-то стену. Не веря своему счастью, за­мерзающий путник обошел ее и увидел неяркий свет, еле пробивавшийся через заснеженное окно. Отчаянно застучал в раму. Оказывается, Федорыч попал на метео­центр, расположенный на мыске довольно далеко и от полярной станции и от порта.

В общем, «морской волк» отделался легко: поморо­зил лицо, пальцы рук и ног. Но стоило ему пройти на несколько шагов правее или левее метеоцентра — и, по­жалуй, было бы кончено все.

...И вот опять наступила полярная ночь, опять нача­лись бесконечные метели и бури. Санный путь по Лене давно уже наладился, а мы все еще не могли попасть в Булун.

Между тем работа на станции шла своим чередом. Здесь, в далекой Арктике, мы в те дни впервые услыха­ли имена Стаханова, Дюканова, Виноградовых и других передовиков производства. Нашлись их последователи и среди полярников. В предпраздничном соревновании у нас особенно отличилась бригада, занятая на самой тя­желой работе — заготовке льда.

Интересный подарок коллективу к великой годовщи­не сделал самодеятельный скульптор — кок столовой порта, решивший вылепить снежную фигуру Ильича. Художника-энтузиаста не пугали ни морозы, ни метели. Завершив дела на кухне, он выходил на улицу и начи­нал лепить. Материалом служили только снег и вода. Постепенно в работу втягивались сотрудники станции, портовики, ремонтные рабочие... И к празднику скульп­тура была готова.

В день 7 Ноября все население Тикси со знаменами собралось на праздничную демонстрацию. Прошла она, как и на Большой Земле, торжественно и радостно. Не­обычно было лишь то, что над головами демонстрантов мерцали яркие полярные звезды.

А вечером, когда мы, побритые и празднично одетые, собрались в просторной столовой, разразилась опять пурга. Впрочем, праздника она не испортила. После ко­роткого доклада состоялся самодеятельный концерт. За­тем все расселись за столом.

Омрачало вечер лишь одно обстоятельство. За не­сколько часов до этого из Тикси на небольшой островок у мыса Борхая вышла собачья упряжка с подарками для

зимовавшей там группы полярников. Вел упряжку мо­лодой каюр якут Ваня. Не успел он скрыться в глубине бухты, как поднялся резкий, холодный ветер, а затем и пурга.

Начальник станции Гонцов несколько раз справлял­ся, не вернулся ли Ваня с дороги, без конца подходил ко мне и озабоченно спрашивал:

• Как вы думаете, успел Ваня доехать? Ох, боюсь,
  что пурга захватила его в дороге! Как бы не погиб па­
  рень! Замерзнет на льду.
  
• Положение серьезное, — соглашался я. — Но яку­
  ты хорошо приспособились к местным условиям. Будем
  надеяться, что все обойдется благополучно.
  
• Будем надеяться, будем надеяться, — задумчиво
  повторял Гонцов и на некоторе время успокаивался.
  

К счастью, все обошлось и в самом деле благополуч­но.

Пурга захватила Ваню действительно в пути. Встреч­ный ветер чуть не опрокидывал собак, и они то и дело сворачивали в сторону, сбиваясь с дороги. Ваня в конце концов пошел впереди упряжки. Но снег слепил ему глаза, а собакам забивал ноздри. Тогда каюр поставил нарту поперек ветра, очистил рукавицей ноздри живот­ным, плотно уложил их одну к другой и сам лег вместе с ними.

Двое суток свирепствовала пурга. Нарту и собак не раз засыпало снегом. В таких случаях Ваня вставал, разгребал сугроб и снова укладывал собак на снег. Сам же время от времени поднимался и начинал бе­гать, чтобы согреться, а затем снова ложился к со­бакам.

Когда ветер немного стих, Ваня откопал нарту и по­гнал собак вперед. Однако твердой уверенности в том,

что упряжка не сбилась с пути, у него не было вплоть до той минуты, когда за снежной пеленой вырисовались очертания знакомого острова.

Зимовщики совсем не ждали его, и тем радостнее была встреча.

На четвертый день Ваня вернулся на станцию и спо­койно рассказал все подробности своей поездки.

• А ты очень боялся? — спросили мы с Гонцовым.
  
• Зачем бояться? — удивился Ваня. — Нет. Холод­
  но только было. Я все бегал, бегал. Уснуть боялся. Да и
  покушать еще хотелось.
  

Только в десятых числах декабря мы смогли нако­нец собраться в дорогу: в Тикси неожиданно прибыл из оленеводческого совхоза, расположенного около Булу-на, караван за грузами, доставленными сюда в навига­цию. Погонщики-якуты охотно согласились довести нас до районного центра.

Мы распростились с радушными хозяевами, и вот караван длинной цепочкой вытянулся вдоль единствен­ной улицы поселка.

Старший погонщик положил на снег перед первой упряжкой длинную палку — хорей и прошел вдоль нарт, осматривая караван и переговариваясь с другими погон­щиками. Когда он вернулся к первой упряжке, олени уже начали волноваться, однако стояли смирно. Но сто­ило убрать хорей, как они понесли нас по снежной тунд­ре.

Около часа животные мчались громадными скачка­ми и, только устав, постепенно выравняли бег.

Время от времени старший останавливал караван на отдых. Хорей снова оказывался перед первой упряжкой. Якуты собирались вместе и закуривали. А затем опять начиналась бешеная скачка.

Уже под вечер один из оленей моей упряжки вдруг рванулся в сторону, зашатался и упал. Нарта со всего размаху налетела на него. Караван остановился. Соско­чив с нарты, я бросился к оленю. Он лежал, тяжело по­водя потными боками и жадно хватая широко открытым ртом воздух.

Но происшествие почти не задержало нас. Погон­щики оттащили обессилевшее животное на несколько ша­гов, впрягли вместо него запасного оленя и поехали дальше.

Остановились в полной темноте. Сняли с животных шлейки и отпустили их на волю. Только наиболее резвым надевали на шею хомуток с привязанной к нему палкой, затруднявшей движение.

Затем стали устраиваться на ночлег. Сняли с одной из нарт связку легких длинных шестов, три шеста со­единили наверху кольцом так, что получилось нечто вро­де треноги, и к ней приставили остальные. Одной полот­няной полостью якуты ловко обернули шесты снизу, вто­рой прикрыли верх, закрепив все сооружение бечевой. II чум был готов. В середине его разгребли снег, поста­вили железную печурку, а землю прикрыли оленьими шкурами. Сухие дрова погонщики везли с собой, и вско­ре в чуме стало так тепло, что можно было снять мали­цы.

Я вспомнил об оставленном олене.

• Тот олень, наверно, совсем пропал?
  
• Зачем пропал? Мало-мало отдыхает, в совхоз
  пойдет. Если волк не увидит. Если волк увидит, тогда
  совсем пропал.
  
• А если диких оленей увидит?
  

— Тогда тоже не пропал, только сам дикий будет.
К утру температура в чуме ничем не отличалась от

наружной. Но спали мы хорошо — спасала теплая одеж­да. Теперь мы были одеты как и полагается на Крайнем Севере: теплое белье, костюм из барашковых шкурок и длинная, до пят, малица с капюшоном из собачьих шкур; на ногах — носки хлопчатобумажные, носки шерстяные, носки из собачьих шкур шерстью внутрь, оленьи торба­са и поверх всего этого что-то вроде галош из конской кожи; на голове — теплая шапка и шарф; на руках — шерстяные перчатки и медвежьи рукавицы до локтей, подшитые внутри песцовой шкурой. Правда, в таком костюме трудно было двигаться, зато мы легко перено­сили морозы, достигавшие пятидесяти, а затем шестиде­сяти градусов.

Из продуктов мы захватили с собой прежде всего свиной окорок, на который возлагали большие надежды. Но в пути выручали нас главным образом галеты, са­хар и чай, а от окорока пришлось отказаться, так как его с трудом брали даже острейшие ножи якутов-про­мышленников. Впоследствии мы отдали окорок хозяе­вам одного из чумов, в котором ненадолго остановились. Те долго рассматривали незнакомый продукт. Слова «свинья» и «чушка» ничего им не говорили. Наконец один из якутов догадался, о чем я хотел сказать. Он придал своему лицу свирепое выражение, приставил к ушам ладони и довольно удачно начал имитировать свиное хрюканье. К общему удовольствию, я подтвердил догадку. Тогда несколько человек отрезали... по ма­ленькому ломтику окорока и с опаской попробовали. Мясо пришлось по вкусу.

— Учугей! ¹

Но вернемся к нашему путешествию. Утро началось

¹ Учугей — хорошее.

с чаепития. Проводники затопили печурку и поставили на нее довольно внушительный котелок. А после чая не­сколько человек отправились собирать оленей, осталь­ные занялись нартами. Мы же решили немного побро­дить по тундре.

Не успел я отойти от места ночевки, как мое внима­ние привлекли кедровые ветки, кое-где выбивавшиеся из-под снега. «Откуда они здесь?» — подумал я и потя­нул к себе ближайшую ветку. Она не поддалась. Поко­павшись в снегу, я понял, что у меня под ногами рассти­лается настоящий кедровник.

С уважением посмотрел я на стелющиеся по земле искривленные деревца. И на минуту представил себе ве­личественную картину бесстрашного наступления тайги на холодный Север. Почти до самого полярного круга движутся ее мощные колонны сомкнутым строем, и лишь здесь постепенно начинают отставать бойцы из тех, что послабее. Те же, что продолжают наступление, сопро­тивляясь невиданным морозам и ураганным ветрам, все ниже и ниже прижимаются к земле, пока, наконец, са­мые отчаянные смельчаки не начинают продвигаться по-пластунски, как здесь вот, ползком. Такое упорство заслуживает уважения!

Вскоре показались олени. Проводники, оставшиеся около нарт, и мы вместе с ними пошли навстречу живот­ным, незаметно сбивая их в кучу. Затем якуты стали об­носить стадо длинным ремнем, и когда круг был замк­нут, олени покорно замерли перед этой своебразной «преградой».

Я предполагал, что мы сейчас же тронемся в путь, но проводники пригласили нас в чум, где был уже готов новый котелок чаю. Лишь покончив с ним, хозяева в несколько минут разобрали чум, сложили на особую

нарту шесты, полости, печурку, и олени снова помчали нас по снежной тундре при слабом мерцании неяркого, еле пробивавшегося на горизонте света.

Между прочим, мы выехали из Тикси в такую пору, когда в этих широтах дни становятся все короче и ко­роче, но так как мы стремительно двигались с севера на юг, то для нас, наоборот, солнце с каждым днем подни­малось выше.

К полудню началась поземка, которая через два-три часа завершилась самой настоящей пургой. Но караван не остановился, как я думал, а спокойно продолжал свой путь, словно никакой метели не было и в помине.

Уже совсем ночью я различил рядом с караваном ка­кие-то крупные темные тени, которые внезапно раство­рились в темноте. «Пожалуй, дикие олени», — мелькнула мысль. Но тени появлялись снова и снова, а затем пока­зался чум.

Караван остановился. Оказалось, что мы подъехали к стаду оленей булунского совхоза, которых выгнали, по местному выражению, на попас.

А утром перед моими глазами развернулась одна из тех картинок «Мира в рассказах для детей», которые на всю жизнь врезались мне в память. На беспредельной снежной равнине сбились в кучу чумы, а вокруг, на­сколько можно было видеть, паслись сотни оленей. Да­же, пожалуй, не сотни, а тысячи. Животные легко раз­гребали крепкими копытами снег и, опустив головы в небольшие лунки, неторопливо щипали ягель.

В тот же день мы добрались до Булуна — первого на нашем длинном пути административного и культурного центра. В поселке было отделение Госбанка, телеграф, почта, которая принимала к перевозке не только посыл­ки, письма, но и редких в те времена пассажиров.

Однако почтовые упряжки брали за один раз только двух человек, поэтому нам пришлось разделиться. В пер­вую очередь я отправил Ивана-царевича и с ним Федо-рыча, которому наказал следовать прямо до Москвы, не дожидаясь меня.

А через день выехали и мы с Некшиным.

Много лет прошло с тех пор, но и сейчас весь этот долгий путь вспоминается, как фантастический сон. Еха­ли мы первобытно-девственной тайгой, не знавшей ни пилы, ни топора, без всяких дорог, по еле заметным тро­пам, иногда долиной какой-нибудь таежной реки, а чаще озерами, где не нужна и тропа.

Стояло самое холодное время года. Нас окружала изумительная первозданная тишина. Не шелохнулась ни одна ветка, ни одна хвоинка. И ни одного звука. Лишь от скрипа нарт в ушах стоял непрерывный серебряный звон на какой-то одной, очень высокой ноте.

В такую пору зимняя тайга сказочно красива, осо­бенно в лунные ночи. Безмятежно дремлют вековые де­ревья-великаны, низко опустив к земле как будто уста­лые, причудливо заснеженные лохматые лапы. Под ними внизу или темные, почти черные тени, или же осле­пительно яркие, вытканные серебром скатерти, в кото­рых каждая снежинка кажется драгоценным камнем-самоцветом. Словно декорация в сказочной феерии! И ни одной живой души. Только где-то впереди по притихше­му берегу мчится передовая упряжка, да и та, запоро­шенная инеем, кажется не живой, а игрушечной, только что снятой с новогодней елки.

Но вот олени вынесли нарту на перевал. Впереди крутой спуск. Нарты все быстрее скользят по твердому насту и бьют животных по ногам. Тогда олени, заки­нув рога за спины, мчатся вниз с невероятной скоростью.

И ты уже ничего больше не видишь, только плотнее об­матываешь лицо шарфом, иначе при таком беге обмо­розишься в одно мгновение.

В тальниках по берегам озер нам попадалось не­сметное количество белых куропаток, а на деревьях мы повсюду видели стаи косачей, отшельников-глухарей, не обращавших на нас никакого внимания.

Зато на всем пути мы не встретили ни одного зверя.

Ехали мы с Некшиным каждый на своих нартах и поделиться впечатлениями могли только на коротких остановках.

— Смотри, Николай, — говорил я, — куда мы с то­
бой попали! Как господь бог создал здешнюю землю,
так она и стоит с тех пор никем не тронутая. Сколько
здесь тетеревов, а какие глухари! Какая рыба в озерах!
И никто ее не ловит! Поставить бы палатку да пожить
хоть годик.

Некшин обычно только улыбался. А когда отмалчи­ваться было невозможно, нехотя возражал:

— Нет, я уж лучше на берегу Невы поживу. С ры­
бой да глухарями куда проще знакомиться в ресторане.
И красоты никакой не вижу. Глушь! На Невском краси­
вее.

Словом, разговоры на такие темы у нас явно не кле­ились.

Совсем редко попадались нам люди. В первые дни пути мы совсем не видели селений. Их заменяли поч­товые станы, расположенные за пятьдесят — шестьдесят километров друг от друга. Да и они представляли со­бой в те годы тесные якутские юрты и эвенкийские чумы.

Как-то странно выглядело это одинокое примитивное жилье, со всех сторон стиснутое непроходимой тайгой. Войдешь в чум, а навстречу тебе с оленьих шкур подни-

маются ребята, с любопытством рассматривая приез­жих. Сахар берут робко, но, освоившись, сами протяги­вают ручонки и что-то говорят. Спрашиваю мать: что им нужно?

• Табак просят, — просто объясняет женщина.
  
• Так они же маленькие. Им нельзя.
  
• Маленько-то можно, — спокойно возражает она
  и, вынув изо рта трубку, сует ее сидящей рядом девочке.
  

...Первым городом на нашем пути был Жиганск. За ним начали изредка попадаться небольшие поселки. А между Вилюйском и Якутском стали встречаться и большие деревни. Где- то здесь мы и пересели с оленьих нарт на розвальни, запряженные лошадьми.

Слов нет, на розвальнях ехать много удобнее. И все-таки мне жаль было расставаться с неприхотливыми и быстроногими животными. На оленях за три часа мы проделывали путь, на который теперь у нас уходил весь день.

В Якутск мы попали перед самым Новым годом, причем Федорыча уже не застали: он с Иваном-цареви­чем укатил на попутной машине дальше. В то время от Якутска до золотых приисков, а от приисков до желез­ной дороги как раз прокладывалась автотрасса. Она была еще не готова, но грузовые машины по ней ходили. Однако нам не повезло: никому не хотелось встречать Новый год в пути.

Впрочем, беды в этом не было. Мы помылись, отдох­нули и даже посмотрели в театре «Платона Кречета», а Новый год встретили как гости местного Главсевмор-пути.

...Дальнейшей дороги не буду описывать. В Москву мы приехали во второй половине января. Иван-царевич и Федорыч уже поджидали нас.

В коридорах Главсевморпути в те дни стояла тиши­на. Ни толкотни, ни сутолоки, которые так обычны в дни отправки зимовщиков.

Начальник отдела кадров Полярного управления Са­вельев с удивлением посмотрел на нас.

• Да вы что это? Только с зимовки? Полярники все
  давно уж по домам разъехались, отдыхают. Мы новые
  смены комплектовать начинаем.
  
• Не беда, отдохнуть всегда успеем. Что нового?
  

— А мы тебя вспоминали. Знаешь, утвердили твою станцию.

• Какую станцию? — не понял я.
  
• Ту самую, о которой ты поднимал вопрос перед
  отъездом на совещании в кабинете Иоффе, дрейфующую.
  
• Когда отправляться?
  
• Да отдыхать уж некогда. Надо браться за подго­
  товку.
  

Савельев испытующе посмотрел на меня. Я задумал­ся. Полтора года не виделся со своими. Но и зимовка интересная.

• Ладно. Отдохнуть успею после. Назначайте!
  
• Нет уж, — рассмеялся Савельев. — Опоздал ты.
  Начальником назначили Ивана Дмитриевича Папанина.
  Так что явитесь в управление, сдавайте свои материалы,
  получайте расчет и уезжайте отдыхать. Скоро начнем
  вызывать для назначения на новую зимовку.