На трассе северного полюса эаписки полярника

Вид материала

Документы

Содержание Единственный выход На мысе шалаурова

Подобный материал:

• Записки полярного летчика, 4968.09kb.
• Содержание: 2 Территориальное положение Канады, 683.59kb.
• Александр Попов: «Человек на Луне? Какие доказательства?», 4025.52kb.
• Организация и проведение городских (районных соревнований по спортивному ориентированию, 545.21kb.
• Информация о проведении Первенства России по автомоделизму в классах радиоуправляемых, 34.87kb.
• Итоги II окружного Фестиваля Северного административного округа города Москвы, 66.99kb.
• Выборгского района Санкт-Петербурга Освоение Северного морского пути. Вклад М. В. Ломоносова, 258.89kb.
• Альта самый крупный город в губернии Финнмарк. Это город северного сияния и белых ночей,, 43.94kb.
• Приказ №537 «10» ноября 2011 г о районном конкурсе «Лучшая организация Дня географии, 42.6kb.
• Правозащитный Центр «Мемориал», 418.72kb.

ЕДИНСТВЕННЫЙ ВЫХОД

Время шло, а работа наша все еще не налаживалась. Только Иван Павлович смог с первого ноября начать свои гидрометеорологические наблюдения в соответст­вии с установленной программой. А мы с Федорычем и Николаем Некшиным с утра до поздней ночи возились с двигателем, динамиками, радиоаппаратурой. Все это надо было разобрать, вычистить, очень тщательно про­сушить и вновь собрать.

За работой не заметили, как наступила полярная ночь, а вместе с ней перед нами встала новая пробле­ма — освещение.

В Тикси предусмотрительный Федорыч захватил сколько мог свечей, но их там было маловато. Взял он и лампу «молния», отлично служившую нам, но мы про­сто боялись ее зажигать, так как располагали всего дву­мя стеклами к ней. Были стекла к фонарю «летучая мышь», но мы их берегли еще пуще, — ведь без «лету­чей мыши» вести полярной ночью метеорологические на­блюдения почти немыслимо.

И все-таки пришлось зажигать лампу: свечи у нас

числились в неприкосновенном запасе. Но, как и следо­вало ожидать, продолжалось это счастье недолго: вско­ре, несмотря на всю нашу осторожность, мы остались вовсе без стекол.

Попробовали делать их из бутылок, однако черное стекло поглощало слишком много света, да и хватало такого стекла лишь на два-три часа.

Приспособили к лампе стекла «летучей мыши», но они оказались тоже нестойкими, а рисковать последни­ми стеклами мы не могли.

В конце концов, после всех рационализаторских ухищрений, пришлось перейти на «освещение Нансе­на» — на коптилки. Для них материала у нас было боль­ше чем достаточно.

Нас с Федорычем все больше и больше беспокоили радиомачты. Как я уже говорил, бревна для них мы по­добрали сносные, вырубили для их скрепления пазы, вы­долбили под основания мачт ямы, даже врыли в землю якоря для оттяжек... Однако скреплять столбы нужно железными обручами, а мы не только обручей, но и же­леза для их изготовления не имели.

В который раз, бывало, спрашиваю Федорыча:

— Что же делать со столбами?
А он только плечами пожимает:

— Не знаю, браток. Веревками бревна не свяжешь.
Обязательно нужны обручи.

Вновь и вновь осматриваем все наше имущество, но, кроме забытого на берегу якоря, никакого железа не находим.

Так в постоянных заботах и хлопотах дождались мы семнадцатой годовщины Великого Октября. В канун праздника прекратили все свои работы, натопили по­жарче плиту, вымылись, прибрали избушку.

Федорыч забрал в свою будку вино, спирт, поставил на плиту кастрюльки с изюмом, с клюквой и занялся «химией». Иван-царевич достал из неприкосновенного запаса куропаток и все, что смог найти там вкусного. Его обязанностью был праздничный стол. А Николай за­нялся «иллюминацией» — принялся приводить в поря­док «молнию», долго бывшую не у дел.

Но вот наступил и праздник. Иван Павлович расста­вил на столе всю свою кулинарию, а Федорыч — бутыл­ки с раскрашенными этикетками и даже бантиками у горлышек. Впервые мы сидели за столом, чисто побри­тые и в лучших своих костюмах. Свет лампы после коп­тилки казался необыкновенно ярким. Над столом тор­жественно алел флаг нашей Родины.

И настроение у всех было торжественное. Только по выражению лиц своих товарищей я понимал, что мысли их, как и мои, в эти минуты бесконечно далеки и от это­го стола, и от этой избушки. В такие большие для каж­дого советского человека дни люди в нашем положении особенно остро чувствуют свою оторванность от Роди­ны. А для нас обстановка осложнялась еще и тем, что мы даже не знали, чем живет сейчас Большая земля.

Ни газет, ни писем, ни телеграмм, ни последних из­вестий по радио!

Единственной информацией, которой мы изредка пользовались, были коротенькие сообщения Ергилея Бочкарева. Старик навещал нашу зимовку каждый раз, когда обходил свои пасти. Но его новости ограничива­лись промыслом да большими и мелкими событиями в жизни двух-трех десятков охотников, разбросанных по островам Новосибирского архипелага. Так мы узнали от него, что в крохотном поселке Дымном, неподалеку от мыса Шалаурова, тяжело заболел цингой приехавший

на остров вместе с нами отец охотоведа старик кореец Ча. Мы послали через Ергилея старику все, что нашли противоцинготного, несколько банок сгущенного молока, но опоздали, старик вскоре умер.

Знали мы также, что о нас давно уже беспокоятся все, кто был осведомлен о нашей экспедиции.

Я поднял тост за Родину, за всех, кто сейчас вспоми­нает нас, за то, чтобы как можно скорее связаться с Большой землей.

— Вспомните, — говорил я, — какими трудностями
нас стращали в дороге, в бухте Тикси, на теплоходе!
Кое-кто даже назвал нашу экспедицию авантюрой... А
мы, как видите, живем! Живем и работаем! Начали гид­
рометеорологические наблюдения, а на днях наверняка
выйдем в эфир!

По совести говоря, твердой уверенности в этом у ме­ня не было. Но не мог же я в такой вечер высказывать свои сомнения!

После меня взял слово Федорыч. Его коротенькое выступление и взволновало нас всех, и порадовало.

— Я бывал на многих зимовках, — начал он, — и
прямо скажу, что эта зимовка обеспечена хуже, чем
другие. А для меня она самая радостная. Во-первых,
все, что у нас есть, сделано нашими руками; во-вторых,
я ни на одной из своих прежних зимовок не встречал та­
ких дружных ребят, как здесь. Живем, что называется,
в тесноте, да не в обиде. Значит, и работу нашу доведем
до конца!

Было далеко за полночь, когда кто-то из нас пред­ложил выйти на улицу. Я рассмеялся: до чего у нас жи­вучи привычные представления. Нашей «улицей» была неоглядная и совершенно пустынная тундра без дорог и тропинок.

Но в эту ночь и тундра встретила нас по-празднично­му—великолепным полярным сиянием. На севере, вы­соко над горизонтом, висел гигантский световой занавес. Легкие складки его непрерывно колыхались и дрожали, и мириады голубоватых искр то вспыхивали, то угаса­ли в глубоких снегах.

И, пожалуй, самое удивительное было в неожидан­ной, торжественной тишине. На островах Ледовитого океана часы полного затишья выдаются чрезвычайно редко. Летом здесь неумолчно шумит океан, зимой — ветер. Лежишь в бессонную ночь и слушаешь до утра то пронзительный свист, то исступленный рев, то моно­тонное тоскливое завывание. Но на этот раз капризная северная природа, кажется, решила ничем не омрачать наш светлый праздник.

После завтрака мы устроили шумную лыжную вы­лазку. Кстати, и мороз упал до 34 градусов.

Солнце давно уже не поднималось, но все же в пол­день, если не висели над землей тучи, его лучи как-то пробивались в наше холодное темное небо, и оно вдруг начинало переливаться удивительно мягкими и нежны­ми красками. На материке такого никогда не увидишь! Так было и в этот праздничный день...

«На улице» нас ждал еще один замечательный сюр­приз. Увлеченный стремительным бегом по чуть при-порощенному льду моря, я оторвался от своих това­рищей и ушел далеко вперед. Пора было уже воз­вращаться, когда я вдруг заметил на берегу шест, на верхушке которого развевалось что-то вроде флага. Не отметка ли это над каким-нибудь старым, давно забро­шенным сюда складом?

Стремглав бросаюсь вперед и в самом деле наталки­ваюсь на склад — четыре бочки бензина и банку касто-

рового масла. Можете представить себе мое состоя­ние? Обрадовался я, конечно, не бензину, — нет, а ши­роким железным обручам, набитым на металлические бочки. Впоследствии я узнал, что бензин этот предназ­начался для перелета по трассе Северного морского пути, который так и не состоялся.

На другой же день мы с Николаем, захватив с со­бой кучу инструментов, отправились к бочкам. Обручи были сбиты без особого труда, и мы сейчас же попыта­лись приступить к кузнечным работам. Вместо наковаль­ни использовали толстое бревно, специально для этого поставленное «на попа» у входа в избушку, а вместо мо­лота — обыкновенный топор. Разогрев в плите металл, я стремительно выбегал из своей избушки и начинал ко­вать. Но, к моему большому огорчению, раскаленное железо очень быстро прожигало бревно, и удары топо­ра приходились по дереву.

Тогда я изменил конструкцию «наковальни» — укре­пил на двух чурбаках якорь. И снова неудача: на морозе металл легко остывал и становился хрупким.

Пришлось все громоздкое сооружение переносить в избушку. Здесь дело пошло значительно лучше, только густые клубы едкого дыма сразу заполнили всю нашу жилплощадь. Я было пытался затянуть «Во кузнице», но, наглотавшись дыма, немедленно раскашлялся.

Три дня чадила моя «кузница» и надоела всем нам изрядно, но шесть прочных обручей все же были выко­ваны.

Вот где мне пригодилась специальность слесаря-сан­техника, полученная на Таганрогском кожевенном за­воде!

Выбрав сравнительно тихий день, мы всем коллекти­вом с помощью ручной лебедки установили, наконец,

обе наши радиомачты. Федорыч выполнил свое обеща­ние: на одну из мачт с помощью специального тросика поднял наш красный флаг.

Теперь остановка была только за Николаем Некши-ным, за его двигателем.

Федорыч в своей рубке давно уже навел порядок: стены ее были опутаны проводами самых разнообразных сечений, на столике чинно стояли готовые к работе при­емник и передатчик.

Я тем временем кончил возню с динамками. Они обе уже сушились, подвешенные на проволоке над плитой. Можно было бы заряжать аккумуляторы, но у Николая что-то еще не ладилось. Уже несколько раз он разбирал и собирал то весь двигатель, то отдельные узлы, но ни­каких признаков жизни машина не проявляла. «Поря­док», — доносилось до нас из-за фанерной перегородки. Это было любимое словцо нашего механика даже в тех случаях, когда никакого порядка не было. Не раз Нико­лай менял свечи, прокаливал их, не раз пускал в ход па­яльную лампу и отчаянно крутил заводную ручку — ни­что не помогало.

Позвали на помощь Федорыча. Он тоже долго ос­матривал и выслушивал упрямую машину и под конец пожал плечами:

• Все в порядке. Должен работать!
  
• Может, бензин у нас плохой, — высказал я пред­
  положение.
  

Решили использовать авиабензин, найденный нами на берегу под шестом. И вновь мы с Николаем отправи­лись к бочкам. С трудом откупорили одну из них, на­лили большую банку и привезли ее на салазках домой.

И как только Николай заменил горючее, а затем кру­танул заводную ручку, появилась вспышка. Двигатель

заработал сначала неуверенно, потом все быстрее, быст­рее...

Так как выхлопной трубы у нас еще не было, отрабо­танный газ скоро забил всю избушку. Но на это никто не обращал внимания. Все вчетвером мы окружили двигатель и слушали его рокот, как самую нежную му­зыку.

Простояв так минуту-другую, Николай обвел нас по­бедным взглядом и крикнул: — Вот чего он боялся! И выключил мотор.

На радостях я достал бутылку вина. Да и как было не радоваться: завтра мы начнем зарядку аккумулято­ров, и через несколько дней в строй действующих поляр­ных станций вступит и станция мыса Кигилях!

Однако радость наша оказалась преждевременной. Когда утром Николай установил выхлопную трубу, за­лил радиатор и крутанул ручку, двигатель по-прежнему не подал никаких признаков жизни.

И снова наш механик заходил вокруг своей машины, снова подвинчивал гайки, прощупывал провода, менял свечи, пускал в ход паяльную лампу...

День проходил за днем. Мы уже закончили все рабо­ты. А двигатель по-прежнему был мертв.

Настроение, конечно, быстро падало. За столом все сидели молча, без обычных шуток. Николай, чувствуя себя виновным, наскоро глотал обед и уходил в машин­ное отделение.

В довершение всего разыгралась непогода. Беда бы­ла не в том, что морозы доходили до пятидесяти граду­сов, — с ними еще можно как-то мириться, — а в штор­мовых ветрах. Наш флюгер, отмечавший силу ветра до сорока метров в секунду, временами выходил за эту гра-

ницу, и мы тогда теряли всякое представление о силе разыгравшегося урагана. Выглянешь из дома и начи­наешь хватать воздух ртом, как рыба, выброшенная из воды. О том, чтобы выйти в тундру, нечего было и ду­мать.

Только в декабре я смог кое-как выбраться на про­гулку. В тундре было, кажется, еще пустыннее, чем до ураганов. И лишь в двух местах мне попались свежие медвежьи следы. Белый медведь в ту пору был для нас чуть ли не мечтой — так не хватало нам свежего мяса. Но мишки почему-то избегали появляться вблизи зи­мовки. Впрочем, в этом была и хорошая сторона: если бы медведи начали навещать нас как следует, то от продуктовых запасов, сложенных на берегу бухты, оста­лось бы немного.

Я уже подходил к дому, когда до моего слуха доле­тел странный ритмичный шум. Остановился, прислушал­ся... Да ведь это же работает наш двигатель!

На пороге, расплывшись в улыбке, меня встретил Николай, а Федорыч озабоченно возился у аккумулято­ров: двигатель работал на зарядку.

Но прошло часа два, и динамка стала перегревать­ся. Чтобы поставить другую, остановили двигатель. Од­нако вторая стала быстро «теплеть»: сказалось дли­тельное пребывание в морской воде.

Тогда, чтобы уберечь динамки, решили заряжать ак­кумуляторы без всякой спешки.

Словом, дело пошло, и настроение у всех резко под­нялось. Зазвучали, как бывало, шутки, смех. Мы уже фантазировали, как удивим наших соседей в Тикси и на мысе Шалаурова.

— Подождите радоваться, — умерял пыл Федо­рыч. — Был у меня при спуске станции на Вайгаче та-

кой случай: вылез в эфир, послушал — как будто все в порядке, станции работают... А даю позывные — ник­то не отвечает. Вмешиваюсь в работу станций — ника­кого впечатления. Почти две недели стучал ключом, пока не связался с народом.

А мне вспомнились записки Пинегина, в которых он рассказал, как радиостанция мыса Шалаурова тоже около двух недель не могла установить связь со своими соседями. Те жалуются, что им мешает какая-то рация, а слышать ее — не слышат. Наконец как-то глухой но­чью шалауровцев услыхали в Якутске, и только после этого удалось установить связь и с соседями.

Так удалось же! И нечего в таком случае бояться. Важно, что организационный период у нас наконец-то завершался.

И вдруг в один далеко не прекрасный декабрьский день наш двигатель без всяких предварительных пере­боев сразу прекратил работу. Как ни крутил Николай заводную ручку, машина молчала. Оказалось, что вы­шло из строя магнето. От сохранившейся в обмотках сырости произошло короткое замыкание.

• Что будем делать, Федорыч?
  
• Ничего! — мрачно отрезал наш радиотехник. —
  Надо перематывать обмотку, а у нас для этого ни чер­
  та нет.
  
• Значит, ждать весны, а весной идти к шалауров-
  цам и просить у них магнето?
  
• Что у них есть запасное магнето — я тоже знаю.
  Но до весны незаряженные аккумуляторы выйдут из
  строя, и тогда все пойдет прахом.
  

Что же все-таки делать?

Стояла глухая полярная ночь, термометр упорно по­казывал ниже сорока градусов.

Нельзя же допустить, чтобы из-за магнето все наши усилия действительно пошли прахом!

Я выбирался в тундру и там наедине так и этак об­думывал создавшееся положение. Но другого выхода, кроме как идти на мыс Шалаурова, не было. В конце концов сто километров, которые отделяли нас от шала-уровцев, за два-три дня пройти можно... Делали же мы во время наших лыжных прогулок без всякого напря­жения по пятнадцать-двадцать километров! Словом, на оба конца шести-семи дней хватит!

Однажды вечером я собрал товарищей, подробно из­ложил свой план. И сразу разгорелся спор.

• Вы собираетесь ночевать в урасах, — доказывал
  Терехов, — а знаете их только по карте. Да и как найти
  урасу, если ее занесло снегом? А если в пути захватит
  пурга?
  
• Все это так, — возражал я. — Но ведь другого-то
  выхода никто из вас не предлагает! А риск, я думаю, не
  так уж велик, как нам кажется.
  
• Ну, если уж идти, — заявил наконец Федорыч, —
  то пойду я. В Арктике я разбираюсь лучше вас всех,
  да и магнето проверю, чтобы нам какого-нибудь лома
  не подсунули.
  

Решающее слово я оставил за собой:

— Нет, Федорыч, пойду я. Я моложе тебя, а путь все-
таки дальний. А главное, если в дороге что-нибудь слу­
чится со мной, то никто из вас отвечать за меня не бу­
дет, а вот мне придется отвечать за любого из вас.

Против такого довода возражать было трудно, и мы сейчас же стали решать вопрос по существу: что мне взять с собой и как идти.

В конце концов договорились на том, что я беру за­мороженные пельмени с начинкой из консервов, cry-

щенное молоко, сахар и хлеб, затем небольшую карту острова, спички, компас и наган, Наметили и маршрут и время выхода. Мне теперь оставалось только ждать, когда над горизонтом поднимется незаходящая луна.

НА МЫСЕ ШАЛАУРОВА

Настал, наконец, и день, когда я должен был отпра­виться в путь. Термометр показывал 43 градуса ниже нуля, зато ветра почти не было. А это главное. Я уже знал, что значит пурга в Заполярье.

Товарищи вышли проводить меня. Последние настав­ления, рукопожатия...

• Ты там расспроси про новости... Новостей по­
  больше!
  

• Узнай, как хлеб печь!
  
• Счастливого пути!..
  

Выходил я поздно. По маршруту первая ночевка предполагалась в урасе нашего Пятницы — Ергилея Бочкарева, до которой от нашей избушки было около двадцати километров, и я рассчитывал пройти их часа за три. Но дорога оказалась гораздо труднее, чем мож­но было думать. Особенно тяжело было спускаться в глубокие распадки, казалось, что с головой уходишь в ледяную воду. А встречались распадки то и дело. Ды­хание становилось все учащеннее, и скоро кожа над мо­ей верхней губой порядком «пригорела». Вот когда я по­нял, почему северяне прикрывают нос и рот шарфом.

Но это еще не все. Недавние ветры так отшлифовали снег, что он легко выдерживал тяжесть человека, и лы-

жи разъезжались в стороны. Особенно трудно было под­ниматься в гору, Нет-нет да и возьмешь лыжи в руки.

Я шел уже пять часов. Где же ураса? Неверный свет луны причудливо искажал очертания предметов, н я принимал за урасу то ропак, то выступивший из-под сне­га камень.

Пошел вдоль берега, но и это не помогло. Оконча­тельно выбившись из сил, я уже подумывал: не зано­чевать ли здесь, на берегу, разведя костер из плавника? Но разжечь плавник зимой не так-то просто, да и спать в снегу при морозе свыше сорока градусов — удоволь­ствие сомнительное.

К счастью, скоро меня учуяли собаки Ергилея и под­няли отчаянный лай. А через несколько минут я заме­тил вылетавшие из трубы искры.

Ергилей нисколько не удивился, увидев меня: для промысловиков такие визиты дело самое обычное. Он снял с меня отяжелевший овчинный полушубок, пимы, шапку, рукавицы и все это развесил на веревках для просушки. Тем временем его жена приготовила ужин, а детишки, забившись в уголок, с интересом рассматри­вали гостя.

Первый переход меня многому научил. Я сделал у Ергилея дневку, и мы с ним прежде всего уточнили на карте расположение каждой урасы, лежавшей на моем пути. В следующий переход я вышел уже не днем, а глубокой ночью, тщательно укутав шарфом лицо. Для того чтобы ориентироваться, обманчивого света луны было вполне достаточно, а вот для того, чтобы обнару­жить в устье малозаметной речушки необитаемую ура-су, надо подойти к ней в самое светлое время.

Теперь я шел морем, вдоль береговой черты. Но и этот путь оказался ничуть не легче — лыжи по-преж-

нему скользили и разъезжались. В конце концов я окон­чательно убедился, что мои надежды на лыжи не оправ­дались, и тогда, без всякого сожаления, привязав их вместе с палками к высокому ропаку, двинулся пешком.

В этот вечер, как и в праздничные дни, в тундре сто­яла какая-то особенная тишина. А луна так уверенно катилась по небу, что можно было подумать, будто солн­це погасло навсегда, и она теперь многие миллионы лет будет заменять его и ночью и днем. Все вокруг, каза­лось, оледенело, умерло. И только я один все еще шагал по застывшей планете.

Но к полудню на горизонте робко затеплилась по­лоска недолгой зари, и луна поблекла. Я отошел по­дальше от берега, разложил на снегу карту и стал све­рять ее с очертаниями берега. Пометки наблюдательно­го Ергилея оказались весьма кстати — я без труда разыскал устье небольшой речушки Ипсы, а затем и ста­ренькую урасу.

В тесной охотничьей избушке все было так, как рас­сказывал мне Бочкареи, — изрядно прогоревшая же­лезная печурка, поленница дров в углу, у трубы мелко наструганная щепа для растопки, на топчане несколько оленьих шкур... И хотя я ждал этого, меня, измученного долгой дорогой, глубоко тронула заботливая предусмот­рительность якутов-промышленников. Уходя из урасы, они приготовили все для того, чтобы уставший путник мог немедленно развести огонь, обогреться, вскипятить чайник. Если бы даже началась пурга, здесь, в тепле, можно было спокойно переждать ее.

Поев горячих пельменей, я подложил в печурку дров и с удовольствием растянулся на оленьих шкурах. Спал крепко, только время от времени приходилось под­ниматься, чтобы поддержать огонь.

Встал я около полуночи. Позавтракал и по примеру якутов собрал на берегу плавник, чтобы пополнить за­пас дров в урасе, настругал щепы, оставил коробок спи­чек и банку сгущенного молока.

В эту ночь мне предстояло дойти до реки Бычыгый. По карте до нее значилось километров двадцать, но Ер-гилей этому не поверил:

- Онако не двадцать, а тридцать будет.

Правда, по дороге к Бычыгыю была помечена еще ураса Ванькин стан, но Бочкарев предупредил, что она «куцаган» (плохая).

Впрочем, мне пришлось вспомнить и о Ванькином стане. Непросушенные пимы вскоре пропитались испа­рениями разгоряченного тела и, обледенев, стали слов­но каменные, скользили. Неимоверно потяжелел и ов­чинный полушубок. Все это было для меня большой неожиданностью. Я никак не думал, что полушубок и пимы такая неподходящая одежда для больших моро­зов. Словом, я начал уставать. Потому-то мне и вспом­нился Ванькин стан. Не надеясь на свои силы, я решил переночевать хотя бы и в плохой урасе.

Ванькин стан я нашел так же легко, как и урасу на Ипсы. Около нее лежали издали заметные бивни и зубы мамонтов, сложенные в одну кучу с гигантскими черепа­ми и другими костями. Сюда бы палеонтолога!

Но в урасу я попасть не смог. Она до крыши была занесена снегом. Снег, надо полагать, лежал и в самой избушке — его наносило через открытое дымовое от­верстие. Ергилей оказался прав: ураса действительно «куцаган». И я уже не пошел, а потащился дальше, на Бычыгый. Все мое внимание, все мысли были сосредо­точены на одном — только бы не упасть! Упаду — не встану.

И в самом деле, едва я ввалился в урасу и опустился на чурбак, как сразу же уснул. Правда, довольно скоро меня до костей пробрала холодная дрожь, и я поднял­ся, чтобы затопить печурку. Но выйти с котелком за снегом сил не хватило. Так, сидя у печки, я и спал, пока не отдохнул немного и не начал варить пельмени. И снова с благодарностью подумал о якутах-промышлен­никах. Что бы я стал делать, если бы в урасе не оказа­лось готовых дров и растопки!

Однако выспаться по-настоящему, как в первой ура­се, мне не удалось. Каждые час-полтора приходилось вставать и подтапливать печурку.

От Бычыгыя до охотничьего поселка Дымного всего пятнадцать километров, но я их боялся больше, чем тридцати, пройденных прошлой ночью, — полушубок и пимы промерзли, а просушить их не было никакой воз­можности. Особенно смущали меня пимы, казавшиеся прямо железными. Неслучайно жители Севера пользу­ются не только меховой одеждой, но и обувью из олень­их и собачьих шкур: она легка, тепла и не поглощает испарений.

Против ожидания, до Дымного я дошел более или менее спокойно. Может быть, потому, что всю дорогу шел медленно, с передышками.

Поселок я узнал еще издали по густым клубам ды­ма, стлавшимся по самой земле. Отсюда, очевидно, и шло его название.

Первыми меня встретили, как водится, собаки. Те, что не были привязаны, кинулись мне навстречу, а си­девшие на привязи подняли истошный лай. Немудрено, что почти сейчас же на берег высыпал весь поселок — около полутора десятка человек, главным образом, жен­щины и ребятишки.

Поселок оказался совсем небольшим — три-четыре урасы и одна рубленая изба, в которой жил охотовед Ча, отца которого мы пытались лечить от цинги. В эту избу я и направился после того, как обменялся рукопожати­ями с каждым из встречавших меня.

Молодой охотовед помог мне раздеться и развесить на просушку верхнюю одежду и обувь, а затем напоил горячим чаем. За чаем он рассказал, что в Дымном жи­вет несколько семей промышленников, сами же про­мышленники обычно охотятся на дальних островах ар­хипелага и приезжают сюда лишь для того, чтобы сдать пушнину и взять с собой продовольствие. Как раз сей­час в поселке находились два таких охотника, которые, сдав пушнину, готовились идти на остров Котельный.

Узнав об этом, я решил, что в обратный путь мне лучше всего отправиться вместе с ними. Я надеялся, что уговорю их задержаться, пока схожу к шалауров-цам. Так оно и вышло.

Один из охотников, пожилой якут Горохов довольно сносно объяснялся по-русски. Второй же—молодой, жизнерадостный и чрезвычайно подвижной парень Ле­бедев знал только два русских слова: «конкретно» и «категорически», которые почему-то очень ему нрави­лись, хотя значения их он не понимал. Время от време­ни Лебедев громко выкрикивал одно из этих слов и так заразительно смеялся, что вслед за ним начинали сме­яться и другие.

И он, и Горохов охотно согласились подождать ме­ня. Кому из охотников-островитян не интересно побли­же познакомиться с человеком, недавно приехавшим с Большой земли! Да и ждать предстояло недолго: от Дымного до мыса Шалаурова не больше двадцати ки­лометров, и я рассчитывал через день вернуться.

В гостях у радушного охотоведа я по-настоящему почувствовал, какое это удовольствие — лечь в постель раздетым и спать, не думая о том, что нужно то и дело подниматься, чтобы подбросить поленьев в печку!

К полуночи я превосходно выспался и стал собирать­ся в последний переход. Хозяин проводил меня к мо­рю и на прощание предупредил:

— Смотри не уходи далеко от берега! Он здесь почти до самого Шалаурова низкий, сливается с морем. Оторвешься от него — в торосах можешь заблудиться, а тогда на остров не скоро выберешься.

Сначала все шло благополучно. Шагал я легко, лу­на светила ярко. Но когда, по моим расчетам, до цели путешествия осталось уже не так далеко, я стал заме­чать, что лунный диск чуть заметно тускнеет, подерги­вается мглой. А затем эта еле заметная мгла стала плотнеть и как будто опускаться ниже, к земле...

Еще несколько минут ходьбы, и меня охватило смутное беспокойство: мгла уже нависала над морем и над островом, превращаясь в густую морозную дым­ку. Берег различался все хуже и хуже, а моментами совсем исчезал из виду.

Я круто повернул к острову, но стал натыкаться на сугробы, наметенные между ропаками.

И вдруг передо мной вынырнула из тумана собака. Я остановился, остановилась и она. Двинулся к ней — закружилась, но не убежала. Пожалуй, это не собака, а песец. Я сделал несколько шагов, и песец превратился в медведя.

Я оторопел. Вынул из кобуры наган, хотя и созна­вал, что застрелить белого медведя из нагана — пред­приятие почти безнадежное. Решил стрелять только в самом крайнем случае.

Стою, жду. Ждет и медведь.

Наконец я не выдержал и сделал несколько шагов прямо к нему. Будь что будет!

Но не было ничего. Медведь моментально раство­рился в тумане. На его месте торчал невысокий ропак. И мне сейчас же вспомнились рассказы Ушакова о точ­но таких же превращениях, которые он наблюдал на Северной Земле.

Я вновь иду, зорко всматриваясь в береговую ли­нию. И скоро явственно различаю высокий холм и на его вершине дом. Поднимаюсь на холм. Поднимаюсь с с трудом, так как ноги поминутно скользят или же вяз­нут в снегу. Когда же добираюсь до вершины, то вижу не дом, а настороженную пасть.

С вершины хотел осмотреться, но решительно ниче­го не увидел. Ветер крепчал с каждой минутой, там и сям кружились снежные вихри.

Снова спускаюсь к морю. Не вернуться ли назад? Но в пургу, пожалуй, и Дымного не найти. Нет уж, лучше идти вперед! Станция где-то здесь, совсем неда­леко.

Я еще не раз карабкался на крутые береговые отко­сы, и каждый раз вместо дома находил или пасть, или торчащий из-под снега камень.

Но вот впереди опять что-то темнеет. Теперь уже на льду. Не веря больше глазам, подхожу вплотную и убеждаюсь, что передо мною вешка, вмороженная в лед. Немного дальше обнаруживаю еще одну. Тогда начинаю считать шаги и вижу, что вешки попадаются через каж­дые сто пять шагов, то есть через сто метров. Ясно, что сотрудники станции ведут здесь какие-то наблюдения, и что вешки приведут меня к долгожданной цели.

И хотя от усталости подгибались колени, хотя ве-

тер все больше мешал мне, я бросился бежать, опаса­ясь, что если пурга усилится, то в снежной крутоверти можно потерять и спасительные вешки.

И вдруг я заметил высоко над головой не то огонек, не то звездочку. Остановился, всмотрелся. Померещи­лось? Или это светится окошко полярной станции? А огонек все так же обнадеживающе горел вверху...

Когда я, с головы до ног запорошенный снегом, вва­лился в кают-компанию станции, зимовщики долго не могли понять, в чем дело. Они с удивлением смотрели на меня, а я молча нарочито медленно разматывал шарф.

•— Вы говорите по-русски? — услышал я женский голос.

Подняв голову, я узнал жену начальника станции Сысолятина.

Ответил по-якутски:

• Мин нючалы капсе сох¹.
  
• Странно, — удивилась Сысолятина. —• По-русски
  не говорит, а меня понимает. Странный человек.
  

Тем временем я снял шапку, шарф, и она, вглядыва­ясь в мое лицо, стала что-то припоминать.

— Позвольте, позвольте... Тут что-то не так. Вы, ка­
жется, русский? Начальник станции Кигилях?

Я рассмеялся, и недоумение зимовщиков разреши­лось.

...Пурга свирепствовала ровно сутки. За эти сутки я прежде всего договорился относительно магнето. Сы-солятин, конечно, не оставил нас в беде, и мы с меха­ником станции долго осматривали и проверяли эту, до зарезу нужную нам, деталь.

¹ Мин нючалы капсе сох. Я по-русски не говорю.

Затем я дал подробную радиограмму в Москву — ин­формировал управление Севморпути о положении на на­шей зимовке. Не забыл и своих близких.

Но здесь надо оговориться. Перед тем как отпра­виться на мыс Шалаурова, я предложил товарищам подготовить тексты радиограмм па Большую землю, но они дружно отказались:

— Радиограммы дадим со своей станции. Долго ждали, а уж немного-то как-нибудь подождут.

Ответ мне понравился. Значит, ребята верят, что наш Кигилях будет работать. Но сам, каюсь, не выдер­жал и послал радиограмму отсюда, с мыса Шалауро­ва.

Шалауровцы отобрали для нас несколько книг из своей библиотеки. Начало ей положил еще Н. В. Пине-гин, известный полярный путешественник, участник экс­педиции Г. Я. Седова к Северному полюсу. Обещали присылать книги через попутных промышленников. Это нам было более чем кстати: наша небольшая библио­течка лежала вместе с карбасом на дне Ледовитого океана. Заодно договорились и насчет обмена патефон­ными пластинками.

Газет, понятно, не было и здесь. Однако шалауровцы регулярно слушали последние известия по радио и бы­ли в курсе всех событий на Большой земле. Наиболее интересные из них я занес под диктовку в свою запис­ную книжку.

Отдохнул я у гостеприимных соседей основательно. Станция на мысе Шалаурова работала уже не первый год, и зимовщики здесь жили не по-нашему. Особенно меня порадовал настоящий ржаной хлеб. Неплохи бы­ли и щи из того самого законсервированного шпината, с которым мы не знали, что делать.

Но, как ни хорошо в гостях, а домой надо. Хозяева долго уговаривали отдохнуть подольше, но меня беспо­коили наши аккумуляторы, да и попутчики в Дымном, наверное, уже готовились в путь.

— Как бы опять не началась пурга, — предупреждал
метеоролог.

Впрочем, ветер заметно стихал.

Шалауровцы проводили меня километра за три от станции.

А отойдя еще с полкилометра, я спохватился, что за­был расспросить тамошнего повара о том, как надо вы­пекать настоящий хлеб и варить вкусные щи из невкус­ных консервов. Но возвращаться было как-то неловко, и я только сердито плюнул, выбранил себя как следует и быстрее зашагал вперед. Благо, шагалось необыкно­венно легко: пимы и полушубок были хорошо просу­шены, ветер дул попутный, а главное — в заплечном ме­шке лежало магнето.