Geum.ru

Владимир Н. Еременко

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   53

Глава 4



К вечеру того же дня на квартиру Ивановых-старших приехали молодые. Ивану Ивановичу нездоровилось. Он так и не смог прийти в свою обычную норму, хотя и отдыхал дома всю вторую половину дня. Однако поднялся и вышел навстречу невестке и сыну. Здороваясь с гостями, он подивился, как выглядела Наташа, а выглядела она почти так же, как и всегда — была элегантной и неотразимо красивой: в светло-кремовом английском платье с розовым узким пояском и таким же воротником, с роскошными светлыми чуть вьющимися волосами. Однако Ивана Ивановича удивило не только это: он знал, как умела подавать себя Наташа, и сейчас, в тридцать шесть, когда ее красота резко пошла на убыль, — он поразился ее бодрому и почти игривому настроению. Он посмотрел на невестку и спрашивал себя: «Да полно, ее ли я видел сегодня ночью распластанную на полу с мертвым, землистым лицом? И не зря ли я бью тревогу, раз они, Наташа и Михаил, разыгрывают счастливую пару, у которой нет других проблем, кроме этих: выглядеть как можно лучше и понравиться людям, чтобы доказать, что у них, как и прежде, все хорошо?»

И, только присмотревшись к искусно положенным на лицо кремам, пудре и румянам, он смог увидеть, что его невестка уже не та, какой была еще в прошлый их приход сюда. Ее выдавали глаза. Когда она забывалась и переставала вести свою игру, они становились такими усталыми и печальными, что хотелось закричать ей: «Наташа, Наташа, что же ты с собой делаешь? И уже сделала...»

Свекровь встретила невестку холоднее, чем всегда. Она только кивнула ей, а та, будто не заметив этой натянутости, с полуулыбкой сказала:

— Здравствуйте, Мария Петровна. Как тут наш сынуля? Ведет себя смирно? — Свекровь не удостоила ее ответом, а Наташа вновь, будто ничего не произошло, ни прошлой ночью, ни сейчас при этой встрече, прошагала по комнатам, высокая, статная, тонкая и гибкая в талии, оставляя за собой тонкое благоухание французских духов. Михаил, словно в одной невидимой упряжке, пошел за ней. «Может, не все так плохо, как мне кажется? — подумал Иван Иванович. Но тут же резко оборвал себя: — Ты что, старый? Ты же знаешь, зачем они приехали. Не распускайся...»

Навстречу родителям из кабинета деда выбежал Антон. Он с размаху бросился к матери, а та, подхватив его под руки и сцепив свои тонкие пальцы в замок на спине у сына, закружила его, хохоча и приговаривая:

— Попался, который от мамы укрывался. Попался...

— Вы повалите мне цветы! — прикрикнула на них Мария Петровна. — Прекратите!

Но сын и мать все еще кружились, а потом, обессиленные, продолжая хохотать, повалились на диван и, отдышавшись, тут же затеяли возню.

Глядя на расшалившегося Антона, потеплела лицом бабушка, и теперь в ее голосе уже звучали нотки нарочитой строгости.

— Я тебя, Антон, заставлю убирать квартиру. Слышишь, брось куролесить.

Она обращалась только к внуку, подчеркивая этим, что невестку здесь терпят лишь потому, что она мать ее внука и жена сына. А Наташа так же искусно делала вид, что она всего этого не замечает, а если и замечает, то это ее не касается, потому что у нее есть свое законное право бывать в этой квартире, и она своим независимым и свободным поведением утверждала это право, будто говоря свекрови: «Раз вы, Мария Петровна, принимаете моего сына и моего мужа, значит, должны принимать и меня».

Ивану Ивановичу было забавно наблюдать за «войной» двух умных и самолюбивых женщин, каждая из которых хотела настоять на своем, потому что была уверена в своей неоспоримой правоте. Он никогда не вмешивался в их бесконечный спор, но в душе держал сторону Наташи. Жена это знала и горько выговаривала ему:

— Ты слепой. Ты не видишь, какая она хитрая. Она, как ящерица, вползла в нашу семью...

Он не спорил, когда жена говорила о хитрости и коварстве невестки. Начинать спорить — значит, обязательно ругаться. Но, когда та несправедливо поступала по отношению к Наташе, Иван Иванович восставал и добивался, чтобы жена не делала несправедливости, и, конечно, все это кончалось скандалами, и тогда Маша, уже не сдерживая себя, кричала:

— Как же легко вам, мужикам, задурить головы! Неужели ты не видишь, что от нее погибелью разит?.. Ну ладно, Михаил, он с детства одурманенный. Но ты-то, ты-то, старый, должен в людях разбираться...

Иван Иванович ничего дурного не видел в Наташе. «Да что же в ней коварного и хитрого? — рассуждал он. — Молодая и такой редкой красоты женщина. И дурнушке хочется, чтобы мир лежал у ее ног, а этой-то и бог велел, чтобы ей внимание оказывали. И прав Михаил. За красоту надо платить и платить не медяками...» А когда узнал о слабости Наташи к спиртному (первой внимание на это обратила жена), сначала не поверил и подумал: чего по молодости, по глупости не бывает! Но потом увидел и сам испугался, забил тревогу, но не изменил о невестке своего мнения, а стал жалеть ее. Не изменил мнения и тогда, когда Маша, будто выиграв свой вечный спор с невесткой, кричала ему:

— Ну, теперь-то ты видишь, видишь, что она вся соткана из пороков! Погубит она и сына, и внука...

А Иван Иванович продолжал неприязнь жены к Наташе считать явлением чисто женским. Он рассуждал приблизительно так: у женщины-матери забрала сына женщина-жена. К тому же у них еще и женская несовместимость. Да такая, что ему еще ни разу не удавалось примирить эти два враждующих полюса.

Вот такой была расстановка сил в «большой семье Ивановых», когда они собирались все вместе. А это могло произойти только на квартире стариков. Маша могла появляться в доме сына только тогда, когда там не было Наташи.

Сейчас все Ивановы были вместе, и стабилизирующим центром в этом собрании, как шутил Михаил, был Антон. Он уже измотал силы матери, и та, лежа на диване, дурашливо кричала:

— Сдаюсь! Ты победил. Теперь побеждай папу...

Сын соскочил с дивана и бросился на отца, но тот отстранил его, придержав за плечо. Антон рванулся, но, не вырвавшись из-под крепкой руки отца, сник и умоляюще поднял свои большие и просящие глаза на мать. Но Наташа сделала вид, что не видит этого, отошла к зеркалу и, достав из сумки большую розовую расческу и склонив голову набок, стала расчесывать волосы.

Мария Петровна и Михаил прошли на кухню. Туда же, словно под конвоем, неохотно побрел Антон. Бабушка жаловалась, что он ничего не ел, а внук горячо спорил с ней, доказывая, что ел, и ел много.

Иван Иванович и Наташа остались в комнате вдвоем. Невестка дольше, чем это было нужно, приводила голову в порядок, а Иванов напряженно ждал, и его нетерпение передалось, видно, и ей, и она повернулась.

— Ну как, Наташа, чувствуешь себя? — начал Иван Иванович. Он сидел на диване, где только что возились мать с сыном. Чуть подвинувшись к боковому валику, Иванов указал Наташе глазами на место рядом, но та не спешила садиться, а смотрела на свекра с доброй полуулыбкой, прищурив большие, слегка оттененные краской глаза. Она ждала нового вопроса, а этот считала только вежливым и ничего не значащим началом разговора.

А Иван Иванович задал свой вопрос совсем не из вежливости, его и впрямь волновало, как же себя чувствовала его невестка после того, что с ней было. Но, видя, что Наташа молчит и ждет, он уже с жесткой настойчивостью добавил:

— У тебя голова не болит? — вкладывая в интонацию именно тот смысл, который его сейчас волновал.

А Наташа не то не понимала его, не то вела искусную игру.

— А у меня, Иван Иванович, никогда голова не болит. Вы же знаете.

И Иванова взорвало.

— А ты знаешь, Наташа, у кого не болит голова после выпивок? Да еще таких?

— У кого? — мелькнула тревога в глазах невестки.

— У потенциальных пьяниц.

Наташа чуть шатнулась назад, будто уклоняясь от удара, но тут же выпрямилась и с вызовом ответила:

— А почему потенциальных? Мария Петровна считает меня настоящей... И закоренелой.

Иван Иванович не смотрел на невестку, он знал, что если посмотрит, то уступит, а ему не хотелось уступать.

— А ты как сама считаешь? — И, выждав, все так же жестоко повторил: — Как ты сама считаешь?

Когда после долгой паузы, не дождавшись ответа, он поднял глаза на Наташу, в нем все сжалось. Невестка, опустив плечи и отвернув к окну склоненную голову, стояла такая убитая и потерянная, и в ее уменьшившейся и как-то сразу утратившей стать и красоту фигуре было столько горькой печали, что Иван Иванович на минуту пожалел, что так круто начал этот разговор. Наташа посмотрела на него полными слез глазами, выпрямилась и проговорила:

— Иван Иванович, и вы тоже... — Она не могла дальше говорить, и Ивану Ивановичу вдруг стало невыносимо тоскливо, будто он сейчас сделал что-то против своей совести, не хотел делать, а обстоятельства вынудили, и он презирает себя, но уже ничем не может поправить промах. И еще показалось Иванову, что он уже видел эти глаза и эту боль в них, да и разговор такой же тяжелый был когда-то, только вот когда и с кем, он сказать не может. Но помнит, был, помнит, что тогда он тоже не знал, что ему говорить, а сидел, молчал и ждал. — Нет, Иван Иванович, — наконец совладала с собой невестка, — я не алкоголичка. Если бы была ею, я бы не стала жить. Пьяницы, наверное, в вине находят наслаждение. Хотя меня не касается, что они в нем находят. Я сейчас говорю не то, Не то... — Она запнулась. Еще раз посмотрела на Ивана Ивановича теми же ранеными глазами, будто ища у него защиты, но так и не найдя ее, выкрикнула: — Я знаю, я не пьяница! Я ведь сама... Сама ненавижу это... Не люблю пьяных. Люди глупеют, отвратительно хвастают, из них, как из прорвавшейся канализации, лезет всякая дрянь. Я не могу, Иван Иванович...

— А чего же тогда, Наташа, чего? — почти взмолился тот. — Значит, ты сама... Если бы ты вчера видела, какой была...

— Иван Иванович, милый! — Наташа обессилено присела на краешек дивана. — Я ведь и не думала и не гадала. И не пила ничего, и мне не хотелось. Сидела в ресторане, не прикоснулась, только воду. И домой приехали, всех угощаю, а самой и смотреть на нее противно. Только говорю с гостями. Михаил выпил уже крепко. Я от него отодвигаю, а он, знаете какой, когда переберет? То хвалится, какой сын у него, то жена — красавица... А потом стал ревновать меня при всех к Сергею Коржову. Срамота. Его товарищ по институту, главный инженер их завода. Сам же пригласил и стал обижать. Ненавижу хамство. И я не стерпела... Он кричал на меня при всех. Стыдоба, хоть сквозь землю провались.

— Наташа, — унимая волнение, сказал Иван Иванович, — ты ведь мужнина жена... И он тебя любит...

— Что же, мне из-за его любви теперь и на свет белый не смотреть?

— На свет смотри, а с мужиками край знай.

— Да вы что? Еще и развратной меня считаете?

— Ничего я не считаю... А Сережу Коржова я бы на твоем месте в доме не принимал.

— Вы лучше сыну об этом скажите! — вспыхнула невестка. — Он его друг.

— Ладно, Я сказал, а вы поступайте, как знаете. Меня, Наташа, больше пугает другое... Так что же у вас произошло?

— А произошло потом... — Она затихла, опустила печально голову и молчала долго, пока Иван Иванович не повторил ее последние слова:

— А потом?

Она не отвечала. Собственно, что было отвечать? Что было, Иван Иванович видел и сам. Наташа не сдержалась. Почти полгода крепилась и опять сорвалась. Это болезнь. Не поссорься они с Михаилом вчера, так произошло бы еще что-то. А она думает иначе. И как же ее переубедить?

— Вот видишь, Наташа, — начал он осторожно, — ты опять не устояла. — Невестка насторожилась. — Смерть без причины не бывает, она всегда находится, даже если и глупая, случайная и всякая... Причина на все есть.

— Вы что же, — приподнялась с места, но совсем не встала, а только чуть отодвинулась от Ивана Ивановича Наташа, — вы меня хороните?

— Нет, Наташа, не хороню. Боже упаси! Но ты должна понять, что все это серьезно так же, как серьезны жизнь и смерть. Я уже говорил сегодня утром твоему Михаилу, что, если бы не эти женщины из «скорой помощи», ты могла умереть.

— Ну, так уж от этого и сразу...

— Наташа, Наташа... Ты не видела себя. Ты была такою... такою, что краше в гроб кладут.

Иван Иванович видел, что его слова не доходят до невестки. «Мне страшно, а ей нет», — думал он и не знал, как же повлиять на Наташу.

— Ладно, допустим, с тобой на этот раз ничего не случилось. Отоспалась, встала, и у тебя даже голова не болит. — В голосе Ивана Ивановича зазвучали уже высокие ноты. — Но ты же знаешь, что было с Антоном? Тебе Михаил рассказывал? Своим пьяным дебошем или чем еще там вы перепугали сонного мальчишку почти до смерти. Он убежал, бросил все настежь и целую ночь где-то бродил. — Иванов уже почти кричал. — Ведь вы же уродом его сделаете? Вот о чем должна думать...

Он оборвал свой крик, потому что из кухни выглянуло испуганное лицо жены. Наташа растерянно смотрела на Ивана Ивановича, и видно было, что она сейчас боится не за свою жизнь и даже не за жизнь своего сына, а опасается, как бы не хватил сердечный удар свекра. И это понял Иван Иванович (он прочел испуг за себя в ее глазах), и какое-то непонятное чувство охватило его. С одной стороны, хорошо, что невестку волнует его здоровье, а с другой — страшно, что она так ничего и не поняла.

И Иванову стало еще тяжелее, чем было до этого разговора. Невестка говорила Ивану Ивановичу совсем не то, чего он ждал. Она приняла его тревогу за страх старого, больного человека перед непонятной ему жизнью молодых.

— Вы ведь знаете, мы тоже с Мишей сегодня полдня обсуждали... Разве мы не понимаем?.. Не думайте, Иван Иванович, что мы враги сами себе и нашему Антону. И мы решили... — Иван Иванович при этих словах весь напрягся, повернув лицо к невестке. — Решили больше и капли не держать в доме спиртного. Знаете, Миша выбросил в мусоропровод весь свой бар, все до одной бутылки, выгреб на помойку из буфета всю питейную посуду. Весь мой хрусталь, мой... — Ее голос дрогнул, но она превозмогла себя: — ...который я копила. И знаете, я сказала: правильно... Надо все сразу. И из жизни, и из дома решительно...

— Милая Наташа, — упавшим голосом оборвал ее Иванов, — дорогая моя дочка. — Голос его постепенно креп, потому что он все еще не хотел ни отступать в этом разговоре, ни уступать невестке. Он знал, что не имеет права этого делать, потому что речь идет о его, ивановской родне. И он еще раз рванулся все поправить:— Дорогая Наташа, хрусталь можно было и не выбрасывать. Эту глупость сделал я от отчаяния. Я все ваши склянки снес в мусоропровод, а Михаил меня покрывал перед тобой. Да разве ж в этом дело? Как это тебе ни горько знать, но ты, Наташа, больна. И больна, к сожалению, серьезно. И ты мне пока не возражай. Я могу ошибаться, может ошибаться Михаил, но нельзя так относиться к себе. Прошу тебя, обратись к врачам. Хочешь, это сделаю я и никто не будет знать? Существует закон. Врачебная тайна. И если ты им все честно расскажешь, если они исследуют тебя и скажут, что ты здорова, то и будь такою. Кто же тебя насильно лечить станет?

— А что я этим наркологам расскажу? — почти сквозь слезы начала Наташа. — Что я безвольная? Что меня не понимает и обижает муж? Да нет, Иван Иванович, это смешно! Я и сама могу. Я совсем никакая не пропащая, и зря вы так решили... И с Антоном зря. Если вы его к себе заберете, вот тогда я действительно пропаду.

— Да кто ж его у тебя собирается отбирать? Ты мать и всегда ею останешься. Но сейчас Антон поживет у нас... — Он запнулся, хотел сказать «пока ты лечиться будешь», но сказал: — Пока у вас все наладится... А Наташа тут же подхватила:

— А у нас теперь, Иван Иванович, и так все будет хорошо. Раньше я была одна. А сейчас и Михаил тоже. Он мне будет помогать. У нас теперь сухой закон, не только в доме, но и в гостях. Нигде ни капли...