Серпантин
| Вид материала | Документы |
СодержаниеВолчья вершина Сто тысяч солнц над Мертвым морем |
- Программа «орленок next» Специализированная зимняя смена «Новогодний серпантин» (02., 65kb.
- Колбёшин Анатолий Иванович Заслуженный артист России. Художественный руководитель Ярославского, 15.41kb.
- Методи І форми реалізації основних напрямків виховної роботи, 48.96kb.
- Конкурс детского творчества «Новогодний серпантин», 72.44kb.
- Программа 6 классы кл рук-ли 6-х классов 10. 00 Цдб "Новогодний серпантин". Конкурсно-игровая, 56.82kb.
- Новогоднние приключения в сказочном лесу или Злыднин Новый год, 187.69kb.
Волчья вершина
Вместе они любили
сидеть на склоне холма...
И. Бродский
Страна у нас маленькая и какая-то уютная. Все всех знают – не прямо, так косвенно, через знакомых. Максимум – через знакомых знакомых. По небольшим праздникам я перезваниваюсь с начальником профкома Кнессета, выпиваю с бывшими депутатами. Они любят рассказывать о том, как Бен-Гурион перед самой пенсией ушел в отставку и работал в киббуце помощником доярки, а также о том, в каких домашних тапках приходила в свой министерский кабинет Голда Меир. Ничего такого в этом нет. Все перезваниваются, выпивают, предъявляют претензии. Это нормально. Незнакомому человеку, звонящему в государственную контору, дружелюбно говорят "привет!", а он спрашивает прежде всего, как дела. Иногда выясняется, что звонящий приходится троюродным племянником двоюродному дяде того, кто поднял трубку; через некоторое время, обсудив проблемы общей генеалогии, собеседники кладут трубки, очень довольные друг другом, намертво забыв о первоначальной цели разговора. На улице к полицейскому подходит старушка из другого района и доверчиво объясняет, что она хочет пи-пи – и, как правило, полицейский ведет ее в ближайший туалет. Мой тесть во дворе играет в карты с дедушкой министра туризма, который рассказывает ему о внуке. В ответ мой тесть рассказывает ему о своей внучке. Все знают, что внук-министр – хороший парень, и что внучка моего тестя – симпатичная. То, что страна, в которой живут министр, бывшие депутаты кнессета и мой тесть, очень красивая – тоже все знают. Миниатюрность часто порождает обвинения в провинциализме. И почему – нет? Исландию одна моя знакомая датчанка обвиняет в том же самом (утверждает, что – не обвиняет, а констатирует факт); я отвечаю на это, что с руками и ногами был бы готов в таком провинциализме обитать. Запросто. И обитал бы, если бы не было той страны, в которой живу. Это – местечко, говорит сосед дядя Коля, морща аристократический нос. Дядь Коля, Аллах с вами, говорю я, чем вам местечко не угодило? Вы сами в таком местечке родились, выросли, и теперь всю жизнь о нем вспоминаете с ностальгией. А кто тебе сказал, что это местечко мне не угодило? Я говорил что-нибудь подобное? Ась? Вообще, если хочешь знать, если бы не постоянные войны и растущие военные расходы, тут еще лет тридцать назад была бы Швейцария. Абер здесь нет "Лебединого озера", говорит заезжая ценительница прекрасного из Таганрога. Точно, Лебединого здесь нет, отвечаю я, зато есть Тивериадское озеро, оно же Галилейское море; там, помните, еще кто-то в свое время по воде ходил яко посуху. Да-а? – удивляется ценительница. – Надо же... – Тут много чего есть, решительно сворачиваю я разговор, вы поездите, посмотрите, а потом уже сравните, хотя как тут сравнишь – это же совершенно разные вещи.
Я, как переехал в соседний район, так и стал бродить по холмам и просто по улицам; очень необычно и красиво все это. Что-то похоже на Швейцарию, что-то на Исландию, одна из улиц – копия улицы в старом Вильнюсе; а что-то вообще ни на что не похоже. Хожу и пялюсь.
Двадцать лет в этой стране живу, а все не устаю пялиться. И иногда даже умиляюсь, хотя ко всему давно, казалось бы, привык. Водители останавливаются и пропускают пешеходов – все равно умиляюсь; подхожу к школе – умиляюсь уже заранее: ответственные дети, дежурные, выбегают из школы за пять минут до конца последнего урока, надевают такие специальные повязки, машут специальными флажками и останавливают все движение. Стоит колонна автомобилей и грузовиков (все, как один, управляемые нервными водителями), и терпеливо ждут звонка, после которого на дорогу выйдут малыши, их нужно пропустить через дорогу. Водители через окна обмениваются сигаретами. Кто-то рассуждает о политике. Ты – псих! – с яростью кричит ему сосед, – ты понимаешь, псих! – Я знаю, – отвечает тот, – я знаю, что я псих...
Двадцать лет живу здесь, а до сих пор не знал, что напротив нашего нового дома, в распадке между холмами, есть хвойный лес с какими-то реликтовыми растениями, а в лесу живут маленькие, как кабарга, реликтовые олени с трогательными глазами. Они такие пугливые, что боятся выйти из этого леса в окружающую его пустыню, так всю жизнь в этом лесу и проводят. Лес маленький и охраняется государством.
На вершине холма, на котором стоит наш дом, в пяти минутах ходьбы – археологический парк. Холм официально именуется горой, Ар а-гавоа, на арабском он называется Рас а-Таваль, – высота его, как следует из справочников Управления древностями, 772 метра. На вершине холма, аккуратно обнесенные археологами оградой – развалины поселения, которое существовало здесь во времена царя Давида, тому уж три тысячи лет. В византийскую эпоху здесь стоял монастырь, от него остались куски мозаичных полов и отдельные фрагменты колонн. Теперь здесь – четко распланированные дорожки с металлическими скамейками, детские площадки и парк отдыха, играют малыши, а летними вечерами, когда спадает жара, взрослые жарят шашлыки и куриные крылышки. Между детскими площадками и остатками византийского монастыря стоит каменная стела с выбитыми на ней именами десантников, погибших на вершине и склонах холма 6 июня 1967 года, на второй день Шестидневной войны, когда здесь шел рукопашный бой с иорданскими легионерами. Имен много. Два или три раза в год дети из школ, расположенных у подножья, поднимаются по крутой асфальтированной дорожке к обелиску и кладут цветы. Вершина вся покрыта красными пятнами маленьких диких маков. Улицы района носят странные, на первый взгляд, названия – "Четверо", "Шестнадцать", "Трое из взвода". Я живу на улице имени погибших Пятого батальона...
Летом над вершиной – тишина, бездонное, необъятно синющее небо, и за серым песком Иудейской пустыни виднеются горы Моава в Заиорданье, и жемчужной каплей в ладонях гор выглядит отсюда Мертвое море; зимой – беспрерывный вой мокрого ветра, – может быть, оттого весь район и назван Волчьей вершиной? – брызги дождя и низкие тучи, бешено несущиеся на нее, как в атаку.
Перед закатом я люблю стоять на этой вершине, никуда особенно не вглядываясь. Вытягиваю сутулую спину, становлюсь во весь рост и опускаю руки. Так, наверное, могу стоять часами, но для этого никогда не хватает времени... Здесь отчего-то всегда щиплет в глазах. Орел над близкой пустыней парит ниже, чем стою я, и я вижу стальные перья на его спине и опущенную в поисках добычи голову. Спускаюсь отсюда по крутой асфальтированной дорожке, выводящей к жилым домам, к постепенно проявляющемуся шуму проезжей части, к свисткам, голосам, крикам – и неизменно повторяю про себя строчки двух не знакомых между собой поэтов:
...Сто тысяч солнц над Мертвым морем,
В пустынях - ветра звон.
И мы спускались, ветру вторя,
Дорогой в Иерихон*
и
Всегда видны их вершины,
видны средь кромешной тьмы.
Присно, вчера и ныне
по склону движемся мы.
Смерть - это только равнины.
Жизнь - холмы, холмы.*
__________
* из песни Наоми Шемер «Золотой Иерусалим», пер. Л. Владимировой
** из стихотворения И. Бродского