Серпантин
| Вид материала | Документы |
- Программа «орленок next» Специализированная зимняя смена «Новогодний серпантин» (02., 65kb.
- Колбёшин Анатолий Иванович Заслуженный артист России. Художественный руководитель Ярославского, 15.41kb.
- Методи І форми реалізації основних напрямків виховної роботи, 48.96kb.
- Конкурс детского творчества «Новогодний серпантин», 72.44kb.
- Программа 6 классы кл рук-ли 6-х классов 10. 00 Цдб "Новогодний серпантин". Конкурсно-игровая, 56.82kb.
- Новогоднние приключения в сказочном лесу или Злыднин Новый год, 187.69kb.
Танька
Моя тетка, младшая сестра мамы, заболела раком молочной железы лет восемь назад, операцию сделали неудачно, метастазы пошли в позвоночник, она не могла ходить без корсета, – но боролась. Ее поставили на какую-то американскую программу – испытывали на добровольцах новое лекарство. Все, на ком проводили эксперимент (три группы, в каждой человек пятнадцать), за эти годы умерли, и американские таблетки никому из них не помогли. Она выжила единственная – почему-то именно у нее это лекарство остановило развитие метастазов. Она принимала его по часам пять лет, и пять лет держалась. У нее изменилась психология – она стала какой-то мудрой, неспешной, по-другому стала относиться к жизни и рутинным проблемам. А когда-то она была просто веселой интеллектуалкой, смешливой, любвеобильной бабой, и мужики от нее падали и сами укладывались в штабеля.
Она меня, маленького, учила первым стихам в моей жизни, и Стивенсону, и Киплингу, и все время подкладывала мне хорошие книжки, и только благодаря ей я полюбил литературу, потому что она ее чувствовала как-то изнутри, хотя никогда сама не писала ни стихов, ни прозы. Она училась на художника, и в квартире моих родителей висят ее картины, которые она написала, когда была студенткой. Потом она махнула рукой и пошла учиться на инженера, потому что, как говорил мой дед, вздыхая и глядя на эти картины – хоть какой-то кусок хлеба.
У нее был муж Валерка, которого я тоже очень любил. Мне было десять лет, когда он впервые пришел в дом к дедушке с бабушкой на "смотрины" – в роли потенциального жениха их младшей дочери. Жених был одет в черное кожаное пальто и тельняшку под ним, и мой суровый дед, декан электротехнического факультета и старый член партии, окутываясь клубами трубочного дыма, с недоумением смотрел на него. Я помню, что застеснялся его, а он взял меня за руку и, вместо того чтобы начать вести неторопливую, солидную беседу с будущими родственниками, стал что-то рассказывать из Джека Лондона – как раз накануне он перечитывал "Смока Беллью", и ему хотелось с кем-нибудь поделиться. Дед вздымал брови все выше и выше, бабушка теребила передник, а я через полчаса уже прочно обосновался на ручке кресла, в которое усадили Валерку, и смотрел на него влюбленными глазами. Когда он ушел, дед, помолчав, спросил – "ну, кто за?.." И я поднял руку.
Он читал запоем, совершенно бессистемно, и обсуждал со мной книжки, как со взрослым. Он был насмешливым и веселым грешником, помесью Ходжи Насреддина с Остапом Бендером, и метался по жизни, как веселый любопытный пес, он брал от жизни всё, он любил баб так же, как Танька любила мужиков; они прекрасно дополняли друг друга. Они не собачились между собой, а дружески подкалывали друг друга, и рассказывали друг другу о книжных новинках, выцарапанных на "черном рынке", и у букинистов, и в самиздате, и цитировали классику, и хохотали, и я слушал их разговоры и млел. Потом Валерка неожиданно умер, когда ему было всего сорок девять лет. У него был диабет в легкой форме, и он принимал таблетки, а потом решил, что лучше принимать тибетские травы, потому что, как он выразился, больше доверяет Шамбале и лхасским чудотворцам, чем традиционной медицине и замученным советским врачам. Он бросил таблетки в мусорное ведро и стал есть тибетскую траву. Через три дня у него началась кома, и он уже не вышел из нее.
Я помню его ослепительно-белозубую улыбку и странные поступки, до которых я до сих пор не дорос. Когда я приходил к ним утром в воскресенье (мы жили неподалеку), они еще лежали в кровати и препирались, кто сегодня будет скатывать постель; потом разговор перепрыгивал на Монтеня с Джойсом, а потом Валерка вдруг хватал Таньку за грудь, сжимал ее и цитировал: "…Он протянул руку, и рука его наполнилась"; Мишка, кричал он, – откуда это? Быстро! Из "Возмутителя спокойствия", кричал я в ответ из коридора, куда ушел, потому что чувствовал себя неудобно; а какая страница в издании пятьдесят девятого года, продолжал кричать он из спальни, борясь со своей супругой, и они вертелись под одеялом, как маленькие киты, и я иногда вспоминал страницу.
Через некоторое время после того, как Валерка умер, у Таньки появился ухажер, и мы удивлялись и радовались этому, потому что из-за своей болезни она не могла быть одна. Этот человек и сейчас с ней, и любит ее, несмотря на то, что у нее нет груди, и ходит она в корсете, поддерживающем изуродованный метастазами позвоночник. Саша совсем не похож на Валерку, он скучный и нудный тип, серый, замудоханный жизнью и взрослыми детьми инженер советской школы, среднего роста, с огромной плешью, с ним невозможно говорить о книгах, и все наши молятся на него, и я тоже. Я видел, как летом он вывозил мою тетку на природу на своем стареньком запорожце – открывал дверцу, нагибался, осторожно поднимал ее и нес на руках на берег озера, где уже стояла для нее раскладушка, – и она, когда-то высокая, выше его на голову, тонкая, с прекрасной волной черных волос, а теперь грузная, расплывшаяся, с одутловатым лицом, с пролысинами на голове после химиотерапии и совсем седая, приваливалась к нему, прижималась к плечу, и молчала, пряча лицо.
И вот прошло много лет, и она продолжала находиться на новомодном американском медицинском проекте, и принимала таблетки каждый час – день за днем, ночь за ночью, год за годом – и жила, хотя все те, кто начинал с ней лечение, давно умерли, а ее метастазы постепенно зарубцовывались и не развивались, и она забросила корсет, и снова вернулась на работу, и врачи, которым мою тетку показывали, удивленно цокали языками и говорили – такой длинной ремиссии на этой стадии мы еще не наблюдали, – а мы стали надеяться, что невозможное все же возможно, что смерть отступила, а мне почему-то всё мерещилось, что это веселый беспутный блядун Валерка, ее муж, помог с того света и вымолил ей жизнь; я воображал – вот он подходит к ангелам своей разбитной походочкой и шутками-прибаутками, веселыми анекдотами и смешными цитатами из старых книжек заставляет расхохотаться ангела смерти, и пристает к нему как банный лист, – и тот в конце концов плюет, и машет рукой, отпуская...
Но это нам только так показалось.