Серпантин
| Вид материала | Документы |
СодержаниеТеория и практика намека |
- Программа «орленок next» Специализированная зимняя смена «Новогодний серпантин» (02., 65kb.
- Колбёшин Анатолий Иванович Заслуженный артист России. Художественный руководитель Ярославского, 15.41kb.
- Методи І форми реалізації основних напрямків виховної роботи, 48.96kb.
- Конкурс детского творчества «Новогодний серпантин», 72.44kb.
- Программа 6 классы кл рук-ли 6-х классов 10. 00 Цдб "Новогодний серпантин". Конкурсно-игровая, 56.82kb.
- Новогоднние приключения в сказочном лесу или Злыднин Новый год, 187.69kb.
Теория и практика намека
Поскольку мои домашние заявили, что я похож не неандертальца, и только гости из Москвы считают, что хипповый вид является украшением вольнодумца, но их мнения никто не принимает в расчет, а Софа даже злится, что в гостевой комнате всё раскидано, валяется, не убрано, хорошо что не поломато, как после погрома, хотя я миллион пятьсот тысяч восемьсот девяносто два раза объяснял, что судить о погроме может только переживший его, но никак не абстракционист-теоретик, а тесть отвечал мне, что астаканист – иностранное, непонятное и потому неприличное слово, и напоминает стакан, видно, я только о стаканах и думаю, ну, еще, может быть, о книжках, и кстати о книжках – как это некрасиво столько рассуждать о книжках с гостями, как будто нас дома и нету, сразу видно, что эти неприятные гости не от мира сего, а нас не замечают, как будто мы Каин и Манфред под ихними ногами, а ведь действительно, сколько читать можно, интеллигенты, полысели все, – но ведь, говорю я, если дом стоит шестикомнатный и есть комната для гостей, то должен же в ней кто-нибудь жить? – короче говоря, я пошел стричься.
Не торопясь так пошел, на закате, руки сунул в карманы и пошел – идти недалеко, парикмахерша знакомая живет почти рядом, а закат такой красивый, отчего не пойти не спеша. И тихо так, хорошо. Иду, и стихи в голове. Ну, как обычно. Подхожу к ее дому; там улочка такая боковая, очень спокойная, движения никакого почти. Из этой улочки выползает трейлер – метров пятьдесят длиной, высотой с двухэтажный дом, и тихонечко ползет к повороту на главное шоссе. А на повороте стою я. Остановился, чтобы пропустить его. Ну, как положено. Он прополз мимо и остановился на перекрестке. На повороте, то есть. Когда он проехал, я сошел с тротуара и пошел на другую сторону улочки. Сзади фургона. Иду, не тороплюсь – а куда мне торопиться, парикмахерша живет в двадцати метрах, я все равно раньше времени пришел. Иду мимо фургона, который справа, и смотрю на закат. Навстречу семенит тетка – старая, не старая, но уж больно черная, в мужской кепке и старых зеленых тренировочных штанах. И вопит что-то, руками машет. Я удивился, брови вздернул – слышу, это она мне вопит. Стой! Нет, иди! Нет, не оглядывайся! Я остановился, открыл рот: гражданка, что с вами? Вам нехорошо? Она подпрыгнула и как завизжит: идиот, не стой! Идиот, иди вперед! Прямо стихи... авангардистские какие-то. Я шагнул вперед, чтобы ей помочь – видно же, больной человек, не в себе, наверное, ранняя стадия старческого склероза или болезни Альцгеймера, а ранняя стадия маразма характеризуется немотивированными вспышками агрессивности, мне дядюшка-психиатр рассказывал, – а у меня как раз успокоительное в кармане лежит, оно у меня, надо сказать, уже семнадцать лет как там лежит, с того дня, как к нам приехали жить папа и мама моей горячо любимой жены, чтоб они были здоровы; и я снова замедляю шаг, и сую руку в карман, чтобы, не дожидаясь приезда неотложки, которую я сейчас вызову, успеть дать таблетку тетке в штанах и в кепке, а тетка вдруг рванулась вперед, ну чисто олимпийский чемпион по прыжкам в длину, ей-богу, схватила меня руками, так что таблетка упала на проезжую часть, – и как дернет на себя! У меня еще мысль мелькнула – э, да у нее же еще и та опухоль гипофиза, что характеризуется, по академику Свядощу, повышенной сексуальностью в геронтологическом или педофилическом аспекте, неужели я так старо выгляжу, или наоборот, молодо – и не успел я это подумать, как уже упал на нее. Пиздец, думаю, сейчас изнасилование припаяют, пользуясь беспомощным состоянием потерпевшей – и разве старческое слабоумие не является отягчающим обстоятельством? И свидетелей-то сколько! Вон, уже все орут и вызывают – ей неотложку, мне полицию. Нет, ну пиздец, да?
И я вам мамой клянусь – всё это, от начала до конца, заняло секунд пять. Знаете, как в замедленной съемке.
И оказалось – знаете что? Вы таки будете смеяться. Оказалось, что, когда я пропустил этот трейлер размером с "Титаник" и пошел, не глядя по сторонам, думая про закат и про стихи, пошел мимо его зада на другую сторону улочки – в метре от его зада, или как это называется – водитель дал задний ход. Медленно так. И меня он, конечно, в зеркало заднего обзора, или как это там называется, не видел – как и я его, впрочем. В гробу я его видел. Я стихи читал. И тетка эта героически-эмпатичная, но, как я думал, не симпатичная, увидела, что задняя стенка трейлера высотой с "Титаник" или даже, может, с заднюю стенку авианосца "Форрестол", или как эта корма называется, аккуратно проходит в трех сантиметрах от моей... ну, скажем, рассеянной, как у Паганеля, головы. Ну, я, сказать правду, не думаю, что в трех сантиметрах, это она в интервью полицейским, которые тут же прибыли, преувеличила, конечно, – я думаю, что не меньше как в пяти сантиметрах. Или даже в семи. Ну, неважно. Важно, что еще секунда, и этот Титаник-Форрестол меня бы под себя подмял, и водила даже не понял бы, что произошло.
Нет, я, когда понял, что тетка мне жизнь спасла, даже не испугался. Я только вспомнил, что точно так десять лет назад погибла моя троюродная сестра доктор Лийка, приехавшая к себе на работу в больницу и вместо своего профессорского кабинета угодившая в морг собственного медицинского центра. Такой же трейлер ее подмял малой скоростью, когда она его обходила сзади во дворе больницы. От нее вообще ничего не осталось. Коврик остался. Так никто до сих пор и не понял, как это могло быть, все недоумевали, и я тоже недоумевал. Нет, я вам говорю, я, когда мне растолковали, что к чему, не испугался. У меня даже ноги не ослабли. Я поблагодарил тетку в штанах и кепке, поцеловал ее, извинился перед полицейскими и попросил не забирать водителя трейлера – ему, бедняге, и так нехорошо было, ему, кстати, как раз неотложка и пригодилась, которую я для тетки пророчил. Пожал я всем руки, тетку еще раз облобызал – она курдкой оказалась, или как это называется по-русски, ну, из Курдистана она оказалась, она меня чмокала и говорила – да вы все, русские, ебанутые на всю голову, чтоб вы были здоровы, не иначе тебя Аллах любит, но это было тебе предупреждение, иди и впредь не греши. Ну, я ей стихи Генделева тут же прочел, про Аллаха, в вольном переводе на иврит - про то, что нас Аллах в рот целовал шерстяной губой, и про то, что Хальт! - я крикнул Аллаху, который спит, то есть видит меня во сне (в гробу он меня видит, сказать вернее) – тетка тогда энергично кивнула и сказала, что дело обстоит именно так, как она и думала.
И, радостный, что приобщил еще одного выходца с Востока кусочку русской поэзии, я, наконец, дошел до дома, где в квартире номер девять живет наша парикмахерша Рита. Я вам серьезно говорю, что я не испугался, и повторяю, что у меня даже ноги не ослабли. Только я почему-то никак не мог найти квартиры, в которой живет парикмахерша. Я стучался во все квартиры, но Риты нигде не было. Провалилась ее квартира. Мне все сказали, все соседи сверху донизу, что нету у них в парадной Риты. И квартиры номер девять тоже нету. Я вышел из этой заколдованной парадной и пошел в следующую. Но квартиры номер девять не было и там. Зато в этой парадной все же нашлась Рита – не моя, правда. Моя жила в квартире номер девять, на третьем этаже, а эта – на первом. Так мне сказали в этой парадной. Мне это сразу не понравилось. Но, в конце концов, ладно – исчезла квартира, в которой я бывал пятьсот тысяч двести сорок пять раз, и хер с ней. Главное, Рита нашлась. Пусть даже и не та. Поэтому я позвонил в дверь, мне открыли, я вошел, и говорю – где Рита? – Там, говорят. Я прошел в какую-то комнату – черт возьми, эта подлая квартира успела даже изменить очертания, я в этой комнате никогда раньше не был! – сел в кресло перед зеркалом и говорю девке, которая там по комнате ходила:
– Стриги.
Она говорит – ты что? ты кто?
– Ты – Рита? – спрашиваю.
Кивает.
– Ну и стриги.
– Я вас не знаю... – говорит, – и я не парикмахер... Вы... что это?
– Я деньги принес, – говорю, – не боись. И конфета вот в кармане завалялась. Хочешь конфетку?
Она ойкнула и из комнаты выскочила. Я повязал простыню вокруг бороды и сижу. Риты нет. Минуту сижу, две, в зеркало пялюсь. Надоело. Я встал, простыню развязал и пошел искать эту дуру Риту. В квартире ее не оказалось, представляете? И вообще никого не оказалось. Ни одного человека. Все, кто были, и тот, кто мне дверь открыл (или открыла?) куда-то исчезли. Кофейник кипит на кухне, уже выкипел весь, а этих идиотов нет ни одного. Испарились. И дверь на площадку открыта. Я походил туда-сюда, потом сел на кухне, кофейку тихонечко попил и пошел себе. Идиоты какие-то. Не пойду больше стричься. И спокойно так до дома дошел, позвонил, чтобы сказать, что я уже возле дома. Я всегда звоню, чтобы жена не волновалась. Был у Риты? – спрашивает. – Был, – отвечаю, – конечно, зачем же я ходил? Был. Вошел в дом, Софа взглянула – голова как была, будто у неандертальца, такой и осталась. Софа только руками всплеснула.
Это было два часа назад, на красивом, медленно пламеневшем, плавном, как морской прилив, закате. В небе не было ни облачка, по дальним холмам протянулись тонкие серые тени, и сперва стояла такая тишина, что слышно было доносившееся из Иудейской пустыни блеяние овечьего стада. Потом тонко запел муэдзин где-то под Рамаллой, и я услышал другие звуки. Парень целовался с девицей в соседнем переулке, под оливами, и старики в белых чалмах на ближнем холме, как подрубленные, валились творить вечерний намаз.