Серпантин

Вид материала

Документы

Содержание Попытка номер три

Подобный материал:

• Программа «орленок next» Специализированная зимняя смена «Новогодний серпантин» (02., 65kb.
• Колбёшин Анатолий Иванович Заслуженный артист России. Художественный руководитель Ярославского, 15.41kb.
• Методи І форми реалізації основних напрямків виховної роботи, 48.96kb.
• Конкурс детского творчества «Новогодний серпантин», 72.44kb.
• Программа 6 классы кл рук-ли 6-х классов   10. 00 Цдб "Новогодний серпантин". Конкурсно-игровая, 56.82kb.
• Новогоднние приключения в сказочном лесу или Злыднин Новый год, 187.69kb.

Попытка номер три

Я дважды бросал курить. Первый раз – когда пришел из армии (из советской армии, я имею в виду), в восемьдесят шестом году. Я не курил 3 месяца. Потом у меня появилась подруга – со всеми вытекающими романтическими нервотрепками, и не курить стало невтерпеж. Второй раз – уже здесь, в девяносто пятом. Тут уже у меня была жена, происходила степенная семейная жизнь; жена кормила меня, поила, ублажала – и возвратиться к курению было бы лишним доказательством отсутствия у меня мужественности характера. Для его укрепления жена подговорила моего семейного врача. Врач был замечательным человеком, но, увы – некурящим, поэтому легкомысленно согласился идти у нее на поводу. Он сообщил мне с невинным выражением лица, что, если я немедленно – прямо сейчас! – не брошу курить, то в течение трех лет меня ожидают разнообразные неприятности, как-то – рак легких, копчика и корней волос, в сопровождении звуковых эффектов. Я до сих пор не представляю себе, что имелось в виду.

И я бросил курить, и держался, и таки не курил полтора года и, закормленный и запоенный, в итоге растолстел как кабан. К исходу этих полутора лет курить мне действительно уже не хотелось, но появились побочные эффекты здорового образа жизни: одышка, складывание рук на животе, отупелый взгляд в редкие минуты досуга, жуткий холестерол при медицинских проверках, потливость, радикально усилившаяся в жарком южном климате, легкие сердечные приступы и повышенное давление. Я все время хотел жрать. Мне снилась еда. Мне снились русские каши, интернациональные салаты оливье, израильские бурекасы, грузинские шашлыки, американские гамбургеры. Жена не успевала удовлетворять мои неестественно возросшие гастрономические потребности. Меня направили в качалку при районном бассейне. Я ходил в нее полгода. Я ненавижу спорт. Я качался старательно, с отвращением, но весь жир, который сгонял, тут же компенсировал пантагрюэльскими ужинами за домашним столом. Я не мог нормально разговаривать с малознакомыми людьми. Я злился на них незнамо за что. На друзей и знакомых я злился тоже. С родственниками я вызывающе разговаривал на "Вы", чего обычно в личной жизни себе не позволяю. В ответ на письменные обращения знакомых ученых, приглашавших меня на разнообразные академические, в том числе заграничные, мероприятия, я отвечал наглыми письмами, через которые суровой красной нитью проходила одна убогая мысль – "оставьте меня в покое". Посторонние обиженно замолкали (часто – навсегда), более или менее знакомые отвечали потугами на юмор и, таким образом, списывали мое хамство на проблемы личной жизни. Я ненавидел сам себя. Я не мог ни читать, ни писать. За полтора года я не написал ни единой строчки. Мне стали сниться сигареты, папиросы, самокрутки и трубки мира. Когда мне начали сниться вересковые пустоши северной Шотландии, на которых трудолюбивые пикты обрабатывали произраставшие там заросли конопли, я имел глупость пожаловаться жене. Меня повели к психиатру, который по совместительству оказался моим родственником. Он полез ко мне в рот, заставил для чего-то оскалить зубы, потом спустить штаны, одновременно напружить бицепс левой руки и при этом сказать членораздельно слово "ма-ма". Потом он хлопнул меня по жирному заду и сказал, что такой зад был у боевого коня Фридриха Великого. Я пришел в бешенство.

Он велел меньше читать Захер-Мазоха и Мопассана (я не читаю этих авторов с четырнадцати лет), а больше уделять времени изучению классиков марксизма-ленинизма. Тогда меня вырвало прямо на прозекторский стол, на котором он меня осматривал. Он сказал, лучезарно улыбаясь и путая русско-ивритские инфинитивы, что именно этого эффекта он и добивался. Чем больше я буду блевать и чем меньше буду думать о еде, тем скорее похудею. Попутно он предложил загипнотизировать меня, чтобы при упоминании слова "сигарета" в моем воображении отпечатывался образ фаллического символа, которым я не обладаю, но который обладает мной. Я проклял доктора, упал со стола и выполз за дверь. Я рыдал, как младенец. За дверью меня приняла в объятия жена. Она утерла мне сопли и забрала домой.


Я не курил еще год, а потом сорвался. Меня повезли в Тверию. Я принял участие в знаменитом кулачном бою израильских бардов с бандой бритоголовых июльской ночью девяносто седьмого года. Я люблю бардов, я люблю их ежегодные сборища на берегу Тивериадского озера, так называемую "Дуговку". И вот я, насосавшись кошерного коньяка, без единой сигареты в карманах безразмерных джинсов, отправился к ним из гостиничного номера, спускаясь по круче библейских гор, оскальзываясь в темноте, шипя сквозь зубы и взревывая, как бегемот, которым на тот момент и являлся. Я дошел до Дуговки, раскинувшейся на берегах Галилейского моря, и с ходу принял участие в драке со скинхедами. Это было знаменитое, расписанное потом во всех газетах, нападение банды бритоголовых на участников фестиваля. Я ничего не понял сначала. Я увидел мятущиеся тени. Я схватил первое попавшееся в руки, что-то полуокруглое, как ребенок. Это оказалась гитара, и я ударил ею. Сначала я ударил по голове одного скинхеда, потом другого, потом ударили по голове меня. Я дрался, рыча, как саблезубый тигр, трубя, как мастодонт, я мстил за полтора года никотинового воздержания. Потом я ничего не помню.

Я обнаружил себя под утро, пьяного, сидящего под кустом в окружении толпы волосатого народа, с гитарой в руках и поющего "Моряк, покрепче вяжи узлы" – песню Городницкого, и самого Городницкого, стоящего рядом, со всхлипом утирающего слезы умиления и сорванным голосом повторяющего: "О, эти сопляки! Мои верные, непобедимые сопляки!.." Вокруг было совершенно невозможно дышать, так было накурено, и на моих ногах располагались две великолепные крашеные блондинки, смотревшие на меня совершенно влюбленно, несмотря на мой живот. И я увидел, что сквозь толпу, в сопровождении трех полицейских с дубинками наизготовку, продирается моя жена с безумными глазами, и взял последний аккорд, и рявкнул на излете что-то непотребное, и швырнул гитару Марине Меламед, которая ее на лету поймала, и блондинки зааплодировали, хотя ничего не поняли – они были марокканками, и толпа ахнула, и я, непобежденно глядя в глаза жене, хрипло потребовал, щелкнув в воздухе толстыми пальцами – сигарету! – и сигарета была мне вручена ровно через секунду, уже горящая, со следами губной помады на фильтре. И никакой Маниту никакого Чингачгука, клянусь вам, не испытывал такого кайфа при вручении ему всех на свете трубок мира, когда я затянулся этой измазанной самокруткой.


Нечего говорить, что после этого случая я вернулся к нормальному курению, и тут же перестал жрать, и похудел на тридцать пять кило. И за все вышеизложенное мне не стыдно, нет. Мне стыдно только перед моей женой, которая прилагала и продолжает прилагать максимальные усилия к моему спасению от пагубного порока.

Вы уже поняли, зачем я понаписал все это? Вот уже четвертый день я не курю снова. Это будет третья попытка. Последняя в этой жизни, как я полагаю.


Казалось бы, все понятно, и нечего тут литературу разводить – не произведения нас радуют, а тот ассоциативный ряд, который они за собой тащат. Это Макаревич сказал, а я за ним повторяю.


Когда я без сигареты, то не знаю, куда мне девать руки.