Серпантин
| Вид материала | Документы |
СодержаниеНаш ответ Чемберлену К вопросу о ностальгии Этот день |
- Программа «орленок next» Специализированная зимняя смена «Новогодний серпантин» (02., 65kb.
- Колбёшин Анатолий Иванович Заслуженный артист России. Художественный руководитель Ярославского, 15.41kb.
- Методи І форми реалізації основних напрямків виховної роботи, 48.96kb.
- Конкурс детского творчества «Новогодний серпантин», 72.44kb.
- Программа 6 классы кл рук-ли 6-х классов 10. 00 Цдб "Новогодний серпантин". Конкурсно-игровая, 56.82kb.
- Новогоднние приключения в сказочном лесу или Злыднин Новый год, 187.69kb.
Наш ответ Чемберлену
Вот, в Белокаменной все жалуются на бронхиты-тонзиллиты. А когда я говорю, что наши южные вирусы способны дать сто очков вперед старым добрым ОРЗ, тихо ползающим по берендеевым лесам, то никто не верит. А я говорю – у нас одна песчаная горячка все тонзиллиты перевесит. Кто тронет – тот пропал. На той неделе был свидетелем. Ехал мужик с работы на собственном автомобиле. Мужику – 24 года, жена и двое маленьких детей, но это неважно. Мужик работает в типографии, но это неважно тоже. Перед уходом с работы почувствовал легкий жар. Лицо покраснело, сердцебиение, но кто на эти глупости обращает внимание? Едет он по трассе, на которой нужно гнать со скоростью 100 км. Гонит он – и вдруг забывает, кто он и где находится. Смотрит за окно – все незнакомое. И дорога, и холмы, и город, и небо, и вообще. Язык, правда, он еще помнит. Тихонечко остановил машину на обочине, вылез и стал голосовать, пока полицейский не проехал. Остановил полицейского и говорит – я не знаю, кто я и где нахожусь. Полицейский его к себе посадил и в больницу повез. В "Адассу", самую лучшую нашу больницу. По дороге спрашивает – а как тебя зовут? – Не знаю. – А в какой стране ты находишься, ты знаешь? – Нет...
Привез в больницу. Тут такая дикая головная боль началась, что он сознание потерял. Его в реанимацию. Проверяли, ковыряли, мудрый вывод сделал дежурный врач: на старческий маразм, изрек он, не очень похоже. Пришел начальник отделения, дежурному, естественно – под копчик, так что тот взвыл. Аппарат искусственного дыхания притащили. Через два часа готовы были результаты анализов. Оказалось – некий местный вирус, название которого состоит из тридцати пяти слогов на латыни, так что выговорить его не может никто, кроме компьютера, начался с ураганной пневмонии; в легких ему сидеть надоело, и он перешел на кору головного мозга. В результате – инфекционный менингит, да еще с эпилептическим синдромом. Сутки мужик пролежал без сознания в реанимации, потом в себя пришел. Жена тут сидит. Врачи радуются – очнулся. А он спрашивает: где мама, мне в школу пора, я опаздываю, классная ругаться будет. Вчера мы с сыном его навещали – это напарник сына по работе в типографии. Он уже полностью очнулся. Врачи говорят – сильно повезло, организм молодой, сам справился. А лечения против такого нет. Ну, нет – и всё. Я ему говорю – первые симптомы были похожи на те, что Лондон описывает в своей замечательной антиутопии "Алая чума". Он говорит – да, и еще похоже на песчаную горячку, сожравшую на Венере экипаж "Тахмасиба" у Стругацких. Ну, как он про Стругацких вспомнил, я сразу понял, что он очнулся по-настоящему, всё, значит, в порядке. Мы с ним на улицу вышли, на лавочке посидели. В первый раз вижу, чтобы при менингите на улицу выпускали. Ну, тут в стране вообще порядки, как на Диком Западе в героический период, так что я промолчал. Утром его жена из больницы забрала, завтра он уже на работу пойдет.
А человеческого диагноза никто поставить не может. Или придумают тридцатипятисложное название какой-то новой мудреной болезни, которая почему-то нигде в мире не встречается, только к Святой земле льнет, – или просто машут рукой и говорят – вирус.
А вы говорите – бронхит.
К вопросу о ностальгии
Пару часов назад я, воспламененный неслыханным в наших широтах бураном и трещавшими под тяжестью снега пальмами, вбежал в семикомнатную квартиру моей соседки и подруги Майи Улановской – облепленный снегом и ветром с головы до ног – и, размахивая руками и ногами, кружась по салону, как бешеный шаман, завыл: "...Буря! Пусть сильнее грянет буря!.."
Майя, кутаясь в присланную из Москвы шаль, оторвалась от компьютера, за которым она правила текст своей девятой книги, взглянула на меня и кротко сказала:
– Знаете, Миша, вы еще молодой человек, вы способны улыбаться маленьким радостям жизни; а я, после шести лет на Колыме, никакой ностальгии по снегопаду не испытываю, вы уж простите великодушно. Я, так сказать, вмерзла в ее неповторимый лед.
И вернулась к правке.
Этот день
Я всегда ненавидел этот день. Нет, это не то слово. Я готовился к нему загодя, за две-три недели, еще на даче, гуляя по лесу и купаясь в озере. Я старался о нем не думать, но он все равно забирался ко мне в сознание – холодным, скользким гадом, медленно шуршащим по обрывкам прошлогодних воспоминаний. Этакой помесью Матери Кобр с питоном Каа, только без ее истеричности и его доброты. Это было какое-то безглазое равнодушное чудовище, на расстоянии внушавшее чувство покорного ужаса. Не было для меня дня более мерзкого, чем первое сентября. Наверное, и даже наверняка, были, есть и будут дети, относящиеся к этому дню как к празднику, но я никогда не был и не буду из их числа.
Первого сентября шестьдесят девятого года, естественно, я еще не знал, что мне предстоит, и более или менее спокойно шел в школу, держась за мамину руку. Помню внутренний захламленный школьный двор, где нас собрали на торжественную линейку. Помню нечленораздельную речь директора, старого красного партизана Иван Силыча, которую он произносил в неотлаженный мегафон. Я не понял ни единого слова. Родители, кажется, тоже. Во дворе все покорно стояли плотным каре, короткостриженные мальчики держали в руках букеты, у девочек шевелились на головах огромные банты. Девочки в коричневых платьицах были похожи на бабочек. Или на жужелиц. Мальчики были одеты в серую форму из толстого ворсистого сукна, от него чесались шеи. Помню, как вдруг очутился в классе, за первой партой, у окна. Деревья с желтой листвой за окном и солнце, бьющее сбоку, и стаи медленно кружащихся пылинок в воздухе, и безотчетное, первое в жизни чувство обреченности, непонимания – что я здесь делаю? Моя первая учительница, классная руководительница Тамара Георгиевна – единственное доброе воспоминание об этой Богом проклятой восьмилетке.
Нет, не единственное. Меня посадили за одну парту с Наташей. Мы с ней еще до школы ходили в один детский сад. Помню серьезную, нахмуренную, зеленоглазую девочку с перекинутой через плечо русой косой, смотревшую на всех исподлобья. Мне все время хотелось к ней потянуться, как к единственно близкому человеку, но я был какой-то парализованный. По партам в классе были раскиданы и другие мои товарищи по детсаду, но Наташа сидела ближе всех. С некоторыми из них мы потом действительно подружились, и даже, как оказалось, на всю жизнь; и теперь, когда я приезжаю в Россию, мы встречаемся и шумно веселимся за столом, и вспоминаем одноклассников и учителей; но ни разу никто из нас, даже в хмельном угаре, не произнес: ах, это счастливое детство, это золотое время!.. Как жаль, что оно никогда не вернется, о!
Когда первого сентября по начинавшей опадать листве мы шли – из класса в класс, из всех рупоров доносились веселые и торжественные песни, исполнявшиеся замученными детскими голосами. Песня "Учат в школе..." всегда действовала на меня почище, чем "Дойчланд, Дойчланд юбер аллес..." И еще передача "Пионерская зорька", которую я был вынужден слушать по радио ежеутренне, в семь сорок, на кухне, за стаканом молока и кашей; до сих пор гадаю, кто ее вел. Голос был псевдодевчоночий; не удивлюсь, если когда-нибудь узнаю, что роль юной пионерки исполняла пожилая травести.
...В Наташку я был влюблен в третьем классе. В первом классе, когда мы сидели рядом, до таких высоких чувств я еще не дорос; потом я был влюблен в нее еще в четвертом классе, а следом – и в пятом. Я был благодарен ей за многое, и благодарность переросла в любовь. Нет, во влюбленность. Я никогда не умел отличать первое от второго. Помню, в третьем классе я заболел свинкой и лежал в постели; Наташке дали общественное поручение – прислали меня проведать и принести домашние задания; тетя Муся открыла дверь, моя одноклассница вошла в квартиру, встала на пороге комнаты и посмотрела на меня. Я съежился и забрался поглубже под одеяло. Я не сказал ей ни единого слова, и меня потом корили за это; я не мог объяснить, что мне было страшно стыдно за клеенку с теплым шарфом, пропитанным рыбьим, кажется, жиром, – этой клеенкой была обмотана моя шея, ставшая толстой, как у быка. Или у свиньи.
До сих пор мне горько и стыдно, что я не сказал тогда Наташке хотя бы "привет" или "спасибо".
В пятом классе мои родители попросили ее следить на уроках за моей осанкой – у меня начинался сколиоз, и я стал горбиться. Наташка добросовестно выполняла поручение: как только ей казалось, что я начинаю горбиться, она размахивалась и лупила меня кулаком по спине. Я подскакивал и говорил "спасибо!" Через несколько уроков в классе стали хихикать – вероятно, надо мной, а не над Наташкой. И я постыдно сбежал за другую парту, хотя млел от ощущения ее руки на моей спине... До сих пор не могу себе простить.
Два года назад летом я приехал к родителям и однажды утром встретил Наташку. Она выгуливала свою собаку – вернее, собака выгуливала ее. Она не обращала внимания на хозяйку и, волоча ее за собой, металась по двору с раскованностью собаки Баскервилей, берущей след. Редкие утренние прохожие старались держаться подальше. Странным образом мне показалось, что внешне Наташка совершенно не изменилась с первого класса. Она по-прежнему жила в нашем доме, в той самой квартире, что и двадцать, и тридцать, и сорок лет назад. Мы поговорили о детях, мужьях и женах, а потом я повернулся, чтобы идти домой. Прошел метров семьдесят, остановился и повернул обратно. Наташка бегала по газону вслед за жизнерадостной собакой, которая тащила ее во все стороны, несмотря на натянутый изо всех сил поводок. Наташка-а-а!.. – заорал я издали. – А-а-а?!.. – откликнулась она, не прекращая попыток усмирения своего Буцефала. – А ты знаешь, что я был в тебя влюблен в третьем классе?! – надсаживаясь, завопил я на весь двор. – Конечно!!! – крикнула она; собака оглушительно рявкнула, и проходившая мимо бабуля осуждающе посмотрела на нас. И я, удовлетворенный и гордый, направился к нашему подъезду, унося с собой образ насупленной первоклассницы с перекинутой через плечо светлой косой.
...Единственное, что ежегодно облегчало мне муки первосентябрьского утра – мысль о том, что назавтра у меня будет день рождения.