Серпантин
| Вид материала | Документы |
СодержаниеМистерия самогона Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй |
- Программа «орленок next» Специализированная зимняя смена «Новогодний серпантин» (02., 65kb.
- Колбёшин Анатолий Иванович Заслуженный артист России. Художественный руководитель Ярославского, 15.41kb.
- Методи І форми реалізації основних напрямків виховної роботи, 48.96kb.
- Конкурс детского творчества «Новогодний серпантин», 72.44kb.
- Программа 6 классы кл рук-ли 6-х классов 10. 00 Цдб "Новогодний серпантин". Конкурсно-игровая, 56.82kb.
- Новогоднние приключения в сказочном лесу или Злыднин Новый год, 187.69kb.
Малыш
А ещё я вспомнил, что был у нас здесь пёс – серебристый карликовый пудель Артемон, которого мы звали Малыш. Это был очень глупый пёс, хотя все утверждают, что пудели – собаки умные. Глуп был он патологически, но, вероятно, в этом есть доля моей вины – я совсем не занимался его воспитанием. Он никогда не видел снега, и вот как-то, в каком-то феврале, вдруг выпал снег, и высота снежного покрова превысила метр. Артемон прыгал в сугробах молча, только пыхтел. Из снежных валов виднелись лишь непропорционально большие его уши. Когда он выпрыгивал из сугробов, то напоминал маленькую летучую рыбку.
Бедный пёс жил девственником. Как-то, движимый смутным раскаянием, я начал искать ему невесту (что было трудно – собак здесь вообще немного, а серебристых пуделиц почти что и нет). Я нашел адрес и поехал к черту на куличики. Пуделицей владела симпатичная разбитная девица из Монреаля. Артемон долго не хотел сходить с моих рук, потом жался к ногам и жалобно заглядывал в глаза. Пуделица молча кидалась на него – с самыми благими, как я понял, намерениями, но он боялся её. Вместе с разбитной канадкой мы с трудом стащили его на пол и зажали в углу. Осатаневшая от отсутствия перспектив на приличное замужество пуделица рвалась вперёд, ужом пролезая под нашими руками. В таких ситуациях я всегда от души завидую собакам и кошкам – у них как-то всё без комплексов, от души, естественно. Бедный Малыш сам не понимал своего счастья. Он вообще не понимал, что должен делать, и только скулил, когда я пытался затащить его на с готовностью подставившую спину невесту. Девица из Монреаля кричала "фак ю!", я ругался по-русски. После получаса совместных бесплодных усилий хозяйка квартиры сообщила мне, что в книге Гржимека есть упоминание о том, что иногда люди должны показывать животным пример. Не знаю, о чем говорил знаменитый натуралист, но что имела в виду канадка, я понял очень хорошо. Я позорно сбежал вместе с несчастным псом, а монреальская девица продолжала кричать своё "фак ю", и, кажется, это уже имело отношение ко мне лично. Доведенная до белого каления сучка выла вместе с ней.
Артемон остался девственником. Он жил и умер девственником, и я до сих пор чувствую себя виноватым в трагедии его личной жизни.
Спустя год он умер от рака.
Мистерия самогона
Я люблю виски за запах и вкус самогона. За то же самое я люблю югославский "Сливович". Нет напитка благороднее, чем самогон. Он просветляет душу, он обостряет интеллект, он вызывает к жизни погребенные под сводом сухих знаний литературные аллюзии и разноцветные каскады стихов. Под его влиянием я становлюсь добрее к людям и терпимее к себе. Держа рюмку двумя руками, медленно поворачивать её против часовой стрелки, сквозь стекло грея ладони о жидкий огонь напитка. Для цельности ритуала священнодействия необходимо также смотреть на светильник сквозь сосуд с самогоном, непременно прищурив правый глаз.
Обязательными элементами трапезы с участием самогона являются блюда, зафиксированные в летописях Прованса первой половины XI века: жаркое из телятины, рубленной с рисом и яичными желтками, приправленное жгучим перцем трех сортов; патрица – смесь из овощей, холодной говядины и тертого имбиря; большая рыбья голова, вываренная в вине с уксусом, с щедро наперченной подливкой; высокобашенный синайский пирог с начинкой из вареной курицы.
Кушанья к самогонной трапезе для просветленных и учеников, жаждущих мудрости, подаются в любой последовательности, за исключением одного элемента: рыбьей головы, которую должно подавать до мясных блюд.
Дабы приобщиться мистерии и прочесть рецепт и порядок ортодоксальной трапезы во славу самогона, зафиксированной цветными пятнами на пергаментных листах поющих свитков древнего Прованса, я был вынужден – исключительно с этой целью – изучить грамматику и некоторый словарный запас мертвого языка лааз. Теперь я могу прочесть на нем этот рецепт – только его и ничего более.
Вчера мистерия была реализована, но лишь частично. За отсутствием основных летописных блюд я приготовил заменитель – пиццу по-дальсветовски размером с колесо форда выпуска 1911 года. Это – молочное блюдо, которым я тайно горжусь, моё собственное изобретение. При наличии в неортодоксальном варианте самогонной трапезы мясных кушаний, пиццу по-дальсветовски следует подавать перед их внесением в гостевую залу.
Я умею и люблю готовить экзотические, редкие блюда, при определенных благоприятных условиях возвышающие дух. Классическая ашкеназская кухня моей жены подавляет меня.
Разница материального и духовного относительна. Четкой границы нет. Искры святости рассыпаны повсюду.
Наши мудрецы более полутора тысяч лет назад зафиксировали три старых добрых правила, которым я следую неукоснительно: каждый имеет право обучать каждого, каждый обязан это делать и никто не должен брать за это платы. Превращать изучение и толкование Учения в источник доходов запрещено.
В момент омовения рук после окончания трапезы, глядя в зеркало, вспомнил слова Иегуды Га-Леви – мы смущенно улыбаемся, обнаружив в черной как смоль бороде один седой волосок, а он насмехается над нами: что-то будет, когда мы нагрянем целой толпой?
Многое можно было бы сказать ещё.
Посвящается Кате Виноградовой.
Почему? Бог весть.
Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй
В ранней юности из отрицательных качеств человеческой натуры более всего мне было присуще патологическое упрямство. О других своих негативных качествах говорить не буду, так как, во-первых, их слишком много, а во-вторых, потому что никому, кроме близких людей, качества эти не мешают – следовательно, упоминание их здесь было бы чистейшей воды бахвальством.
С большим трудом я исправил некоторые негативные черты, коими страдал в детстве и отрочестве, но упрямство осталось. Вероятно, это пожизненное явление, врученное мне при рождении ангелом Господним и зафиксированное в генах; возможно – эхо моей предыдущей реинкарнации. Так или иначе, оно неискоренимо.
В связи с присущим подросткам максимализмом (который я склонен оценивать как разновидность инфантилизма, сохраняющуюся у многих до глубокой старости), я истово верил в непогрешимую святость обобщений. До определённого возраста я не считал стыдным говорить "немцы" вместо "нацисты" применительно к истории Великой войны, искренне полагал, что в Западной Европе жизнь по определению хуже, чем в нашем пролетарском социалистическом отечестве, был глубоко убежден, что все верующие дураки – ввиду того элементарного факта, что Гагарин летал на небо и никакого Бога, оседлавшего облако, не повстречал; ржал над чукчами, глобально экстраполируя персонажа анекдотов на народный образ в целом, а также полагал слово "еврей" выражением в высшей степени неприличным, могущим вызывать в качестве естественной реакции лишь сдержанное хихиканье (во втором классе я был неприятно поражен, когда узнал от разъяренной бабушки, что сам имею к этому слову непосредственное отношение).
В возрасте десяти – пятнадцати лет я свято верил, что лучше Ленинграда объективно нет и не может быть в мире городов. Подобная точка зрения нормальна для любого человека, любящего то место, где он родился, но тут имел место нюанс. Некоторые окружающие истово убеждали меня в том, что основным оппонентом Ленинграду в духовном и физическом смысле является Москва – город, как известно, гигантский, страшный, наполненный мятущейся толпой неких безликих существ, пассивно равнодушных друг к другу и активно презирающих приезжих. Столица представлялась в виде безглазого чудовища с огромной разинутой пастью. Одноклассники, побывавшие в Первопрестольной на каникулах вместе с родителями, с видом знатоков снисходительно объясняли мне прописные истины: что москвичи украли у нас столицу, что место это, по сути, является большой деревней, что там царят азиатчина и великодержавные амбиции, что рядовые жители заносчивы и агрессивны, притом что город этот ни фига не производит, а лишь жирует на крови совхозников (почему на крови? почему совхозников – а не колхозников?), что москвички капризны и взбалмошны, что мужская часть городского населения говорит чрезмерно быстро, глотая слоги, падежи, безграмотно изменяя склонения, префиксы и даже суффиксы. Некоторые утверждали, будто жители столицы часто путают мужской и женский род имен существительных. Наиболее активно эту странную идею выдвигал наш школьный сторож, любитель выпить и спеть хором – крепкий восьмидесятилетний старик, приехавший в город на Неве из аджарского села лет шестьдесят назад, но так и не научившийся отличать в русском языке мужской и женский род этих самых существительных.
Со временем я обратил внимание на то, что наиболее бескомпромиссными критиками явления под названием "Москва" были те, кому по той или иной причине не удалось в Москве устроиться и прописаться. Тем не менее, лет до четырнадцати я склонен был доверять антимосковской фронде – ввиду того, что сам в столице побывал лишь однажды, когда мне было двенадцать лет, вместе с родителями, и ни с одним москвичом, кроме мумии в Мавзолее, знаком не был.
Уставшие после работы родители вечерами объясняли мне пагубность ксенофобии и опасность любых обобщений, кроме математических. Постепенно я стал прислушиваться к их тихим речам, но врожденное упрямство в московском вопросе начало сдавать позиции кардинально лишь после встречи с Е. – урожденной, в пятом поколении, петербурженки из интеллигентной семьи, пережившей революцию, тридцать седьмой год и блокаду. Старушка, подруга моей бабушки, повела меня к своим древним товаркам, объяснявшимся между собой по-французски. Это был единственный раз, когда я видел Фаину Раневскую. Великая актриса не общалась с подругами на французском (кажется, она его и не знала) – зато, сидя на теплом кожаном диване под канделябрами, в гигантской квартире Старого фонда, она выслушала сетование моей бабушки на дурное влияние улицы на её внука. Раневская поинтересовалась, в чем оно выражается и, глядя на меня, долговязого подростка, сверху вниз, вне всякой связи с предметом обсуждения неожиданно изрекла – довели большевики страну до ручки.
Не найдя ничего лучшего, я в смущении вдруг выпалил ей то, что знал о Москве по рассказам наперсников детских игр. Почему именно о Москве? Я не знаю. Я стеснялся. На лице Раневской изобразилось недоумение, и она выразительно постучала пальцем по лбу: "если, Кира, даже Ваши внуки повторяют то, что я услышала сейчас, то конец времен недалек". И вдруг всплакнула – Боже, что сказала бы Анна Андреевна! – и тут же повернулась ко мне всем корпусом: "А если я – из Таганрога, что можно сказать о типичных чертах моей личности?.. А Анна была из Одессы – что ты думаешь в связи с этим об Анне?" – И в пространство, совсем неожиданно, грустно произнесла: "Легко на сердце от песен весёлых..."
Я так и не понял, что именно взволновало её, и до сих пор не понимаю, отчего она отреагировала на глупый рассказ неумного подростка так резко. Кажется, мы не касались ни национального вопроса, ни вопросов религии, ни классовой борьбы...