Серпантин

Вид материала

Документы

Содержание Идиоматический оборот Тут он Хамон

Подобный материал:

• Программа «орленок next» Специализированная зимняя смена «Новогодний серпантин» (02., 65kb.
• Колбёшин Анатолий Иванович Заслуженный артист России. Художественный руководитель Ярославского, 15.41kb.
• Методи І форми реалізації основних напрямків виховної роботи, 48.96kb.
• Конкурс детского творчества «Новогодний серпантин», 72.44kb.
• Программа 6 классы кл рук-ли 6-х классов   10. 00 Цдб "Новогодний серпантин". Конкурсно-игровая, 56.82kb.
• Новогоднние приключения в сказочном лесу или Злыднин Новый год, 187.69kb.

Идиоматический оборот

– Буська, – кричу, – Бу-у-усь!.. Поди сюда. Сюда иди.
Бежит ко мне с кубиками в руках.

– Папа?

– Слушай, я забыл. Как это сказать по-русски: хотел посмотреть, а мне дали по лбу?
Долго молчит.

– Любопытному на днях прищемили нос в штанах.

Так.

Тут он Хамон

У меня, пока я ходил на милуим – воинские сборы – был друг Джон, родом из Бостона. Ходил я на сборы с 93-го по 2003-й, то есть друг у меня был десять лет. Мы с ним там встречались. Мы начинали дружить в тот день, когда я приходил на ежегодные сборы, и до того момента, когда я с них уходил. Несколько дней в году был у меня друг.

Я люблю колорит. Джон был колоритен. Он был колоритен в духе романов Гарри Гаррисона.

Здесь вспоминается древнеегипетский одесский анекдот про Тутанхамона. "Тут он – Хамон, а там он – Хаим". Джон был таким Тутанхамоном. В своем Бостоне он был просто Джоном, а тут – Йохананом. Во всех документах он был Йоханан, но звали мы его Джоном, и он, общаясь с нами, забывал, какое у него официальное прозвище. Когда сержант выкрикивал его имя, он не слышал, потому что не слушал, и сержант очень нервничал. Мы были на сборах, и нам не очень разрешали пить водку, но в тот момент, когда выкрикивали "Йоханан!", Джон всегда почему-то пил водку. С нами, то есть с "русскими" резервистами, естественно. То есть, это не обязательно должна была быть водка, это могло быть бренди, виски или, скажем, даже арак; но факт, что каждый раз он пил его именно в тот момент, когда его вызывали.

Джон-Йоханан страшно злился на сержанта за это, потому что после выкрика водка или, скажем, арак, которые он в тот момент пил, от неожиданности вставали колом в его горле, и он начинал кашлять. При этом мы получали удовольствие, а он то, от чего мы получали удовольствие, выплевывал на землю.

И он страшно злился на сержанта, и на офицеров, и на армию в целом, и говорил, что это – не настоящая армия, не настоящие офицеры, не настоящий сержант. Вот в Америке армия – это да! – говорил он. Мы уважительно мычали, потому что в американской армии никто из нас не был. Ну, что это за армия здесь? – говорил он, откашлявшись. – Вот я сам слышал такую историю, например. Приезжает наш американский генерал на военную базу – и там ему почет и уважение, и все стоят вытянувшись во фрунт... Вы знаете, что такое фрунт? – мы не знали, что это такое, и даже я не знал, скажу вам честно, как родной маме. – Вот, – говорил Джон, – вы не знаете, а я знаю. Это когда все стоят грудь колесом, и автоматы надраены, и никто не рыпнется без приказа. А вот приезжает тот же американский генерал к вам сюда... То есть к нам сюда. Скажем, на военную базу в Тель-а-Шомер под Тель-Авивом он приезжает. С дружеским визитом. И израильский генерал идет американского генерала сопровождать по территории базы, чтобы показать товар лицом. А навстречу ему иду, скажем, я. И руки у меня в карманах, и головного убора нет – ещё чего! – и автомата нет тоже, и весь я качаюсь, потому что выпил в павильоне русской водки с русскими друзьями по воинским сборам, да.

И в таком виде прохожу я мимо генералов, и молчу, конечно, потому что о чем рядовому с генералами разговаривать? И американский генерал останавливается и смотрит мне вслед, как я удаляюсь, весь такой безоружный, без головного убора, и я посвистываю, и руки у меня, скажем, в карманах. Израильский генерал на это внимания не обращает, как и всегда, впрочем, – зато американец, совершенно обалдев, спрашивает у своего израильского коллеги:

– Скажите, Йоси, – а отчего это у вас в Израиле такой бардак, что солдаты разгуливают по территории военной базы руки в брюки, безо всякого оружия, и, встречая меня, никто не отдает мне чести прикладыванием руки к головному убору, которого нет?..

...И израильский генерал хлопает себя по лбу, и кричит "вей из мир!..", и бежит за небрежно удаляющимся солдатом, и хватает его за плечо, и, поглаживая, заискивающим голосом спрашивает его, то есть, скажем, меня:

– Йоханан, ты почему не разговариваешь? Ты за что-то на меня обиделся?..

И пока мы все – бывшие русские, аргентинцы, марокканцы, эфиопы – во весь голос довольно ржём, Йоханан подытоживает спич в том смысле, что ваша, то есть наша армия ни на что не годится.

Вот у нас был сержант, говорит Джон мечтательно, – таки это был сержант. Когда меня призвали впервые, это было в лагере в Неваде, наш сержант сперва объяснил нам, кто мы такие, что мы – никто, объяснил нам он, – а потом пустил пару шуток. У вас, в этой израильской армии, таких шуток никто и отродясь не слышал, – и я, клянусь мамой, сейчас расскажу вам о них.

...Продержав нас целый день на сорокоградусном солнцепеке, отчего некоторые падали в обморок, в первый же день, сержант разрешил нам попить воды из-под крана, из пластикового стаканчика. Пить надо быстро, сказал сержант, потому что через минуту после смачивания упаковка теряет жесткость. Напившись, мы аккуратно скатываем ее и храним как зеницу ока, потому что она превратится в контрацептивное средство, которым нам долго ещё не придется пользоваться, но которое мы обязаны иметь при себе по уставу.

И что вы думаете – мы поверили, и срочно пили воду из этих стаканчиков, чтобы они не успели превратиться в гондоны.

Вот что такое настоящая армия!

...Ещё у нашего сержанта в Неваде, – мечтательно говорил Джон, – на груди висела фальшивая, но позолоченная медаль "За отсутствие венерических заболеваний на протяжении трех недель в боевой обстановке". По первой просьбе он показывал и давал щупать ее любому желающему, даже свежеиспеченным рядовым молокососам первого года службы.


Я отслужил в советской армии два года, и, слушая Джона, часто вспоминал моего сержанта из нашей части с Артиллерийской улицы в Калининграде. У того не было такой медали и такого воображения, и я заведомо начинал относиться к американской армии с невольным уважением.


Мы любили Йоханана, брюзгливого и всем на свете недовольного весельчака с гладкими переливающимися буграми мышц под майкой. У меня таких бугров не было даже на втором году службы в советской армии. Джона любили все. В первую очередь его любили солдатки действительной службы, а также женщины-офицеры. Один лейтенант отдался ему прямо на боевом посту, то есть это была лейтенантша, а Джон, как и мы, был вечным рядовым, но это все неважно, потому что через несколько месяцев они поженились, и для этой конкретной лейтенантши Джон стал генералом. Она так и называла его на предпоследнем году наших воинских сборов, когда уже в роли жены в перерывах занятий приносила ему бутылки пива, которые он тут же делил с нами: "таки да, вот оно, мой генерал!" – и млела.

Она была простая девочка, у которой родители были какие-то пастухи-талмудисты откуда-то из-под Герата, – а он, рядовой, был не просто генерал ее сердца, но и белый человек из зажиточной семьи родом из Бостона, даром что корнями из Вильнюса, да еще и с американским гражданством.


...Что это за армия?! – кричал Джон-Йоханан, выпив пива из офицерского холодильника. – Ну что это за армия! – риторически восклицал он, хватая пятерней проходящего непьющего сержанта родом из Туниса, дружески тыкая его в бок, и тот убегал, не отвечая, как робкая лань, пасуя перед белым человеком родом из Бостона. – Что это за сержанты?

Мы послушно кивали головами и завистливо принюхивались к нему.

Мы не спорили с ним не только потому, что Джон доставал нам бесплатную выпивку за счет младшего офицерского состава.

...Джон был выпускником школы рейнджеров под Бостоном. Он был "зеленым беретом", наш Йоханан. Его старший брат, который тоже был рейнджером, но не добровольцем, воевал по зову воинской присяги в Лаосе и Камбодже, и погиб в семьдесят пятом в долине Меконга, и никто не знал, где его безымянная могила, и поэтому очкастый Джон, внук интеллигентных эмигрантов из Вильнюса, несмотря на вопли и сопли родных, тоже стал рейнджером.

Он стал рейнджером, и овладел искусством убивать людей тычком левого мизинца в бок, и забросил очки. Он мог в сорокаградусную жару по неделе обходиться без воды, как учили его в Долине смерти, где находилась его база. Он умел охотиться в прериях на койотов и для восполнения жидкости в организме пить их кровь. Он умел охотиться на пустынных гадюк и поджаривать их мясо на костре, который он сооружал при помощи солнца и карманной лупы. Он мог глухой ночью красиво отбить пятнадцать невинных индианок, взятых в плен сорока вооруженными неграми, или наоборот – изнасиловать сорок разоруженных негров на глазах у пятнадцати индианок.


Он умел всё.


Поэтому мы молчали, когда он молчал, и ржали, когда он рассказывал что-то смешное. И плакали, когда он плакал, рассказывая нам о своем брате, сгинувшем в долине реки Меконг, и о своих интеллигентных очкастых сестрах из Бостона, изредка писавших ему сухие письма. Потому что мы любили его не меньше, чем его лейтенант, сделавшая его повелителем своего сердца и своим генералом.


Мы любили его, бывшего очкастого хилого мальчика из интеллигентной бостонской семьи с вильнюсскими корнями, не последовавшей за ним в ад Святой земли, семьи, прочившей ему будущее страхового агента или адвоката, а получившей веселого алкоголика-рейнджера с циррозом печени. Мы любили нашего Джона-Йоханана, родом из древнеегипетского одесского анекдота про Тутанхамона, потому что там он был тем Хамоном, который здесь стал Хаимом.


Он был неуемно буен, хвастлив и насмешлив. Он щеголял американским акцентом. Иногда, обкурившись марихуаны в тени пальмы, он писал странные и нежные стихи, посвященные какой-то Джуди из Виннипега. Мы ржали и пили вместе с ним. Мы, каждый из нас по отдельности, считали его своим другом. Потом меня уволили в запас, и больше я не видел его ни разу.


Летом, когда началась война в Ливане и ракеты горящеглазых учеников бородатого пророка обрушились на наши города, он пьяным пришел на призывной пункт и потребовал записать его добровольцем. Ему долго отказывали, потому что он безостановочно рассказывал офицерам о своем сержанте в Неваде, и его сочли недееспособным. Но он на спор показал армейским инструкторам, как нужно уложить человека на песок тычком левого мизинца в бок, и его все же призвали. Он успел поучастовать в двух высадках десанта к югу от Литани. Во время второй высадки его убили.

На следующий день после похорон его лейтенант родила сына, которого в память об отце назвали Йохананом – редкий случай в практике иудаизма, остерегающегося давать детям имена родителей.