Geum.ru

Серпантин

Вид материалаДокументы

Содержание


О пароле пути
О великом и могучем
Подобный материал:
1   ...   11   12   13   14   15   16   17   18   ...   74

О пароле пути



Со вчерашнего вечера я наблюдаю вал предложений моих друзей и знакомых, родных и близких охарактеризовать их сущность одним-единственным словом, и понимаю, что сделать это не в состоянии – ни физически, ни интеллектуально. Видимо, я ещё недостаточно просветлен.


С восьми утра я честно пытался добиться просветления методом Семи мудрецов бамбуковой рощи – и, говоря откровенно, пытаюсь до сих пор. Ведь меня приучили мама с папой с младых ногтей к мысли, ставшей безусловным почти рефлексом, что на вежливый вопрос следует вежливо и отвечать.


Я не могу ответить. Красочные переливы в хвостах райских птиц и безголосых павлинов, прикидывающихся райскими птицами; многоцветные звездочки в настороженных глазах кошачьих разной степени хищности и габаритов, со шкурой в полоску и крапинку; миллиарднолетний свет умерших звезд, добравшийся наконец до нашей пармской обители; запахи лаванды, сосновой коры после дождя, ландышей на лесной поляне, выглядывающих из-под почерневших сугробов подснежников, сладость прошлогодней еловой хвои, горечь степной полыни; цвет, вкус, гром, полная луна, серый волк, едущий верхом на Иван-Царевиче, прищуренные или закрытые глаза, касание наобум, на ощупь, на запах, на память, на вечность – это укладывается в одно слово?


Если же это слово есть одно из девяностопятисложных имен Бога, как проповедует Каббала, – тогда, возможно, да. Но аз, неразумный, не в состоянии выразить ту формулу, по которой ангелы, сверяясь с партитурой, поют Ему хвалу. Я не обитатель высших сфер иных миров, я ограничен в познании, я ограничен в слове, которое – наименьшее из искусств, – а выражению цветами, музыкой и запахами не обучен вовсе.


А что, собственно говоря, я могу? Я могу зарыться в пряди твоих седых волос – со дня первого знакомства уже прошли тысячелетия и сменились десятки поколений, и имен не помнит из живущих уже никто, – вдыхать ставший Паролем пути запах солнца, соли и песка, – и вспоминать обморочное состояние при первой встрече, – и как трехлетний малыш у рояля Шопена, неловко тыкать одним пальцем в клавиши, даже не надеясь извлечь Мелодию – и даже не зная, что такое мелодия вообще.


А чего, собственно говоря, я не могу? Я не в силах охарактеризовать человека одним словом – даже сияющим в обрамлении золотой короны Солнца, даже увешанным сердоликом, неограненными изумрудами и древним гранитом, – потому что это тогда будет как прекрасный лик эпохи, когда мир был юным, превратившийся в скалящий зубы череп, в мрак, прах и тлен.


И я могу ещё вот что.


Самую малость.


Зарыться носом в твои космы, пахнущие солнцем и снегом, травой и льдом. В очередной раз вспомнить Семь мудрецов бамбуковой рощи, которые всё же наконец дали мне силу произнести до сих пор непроизносимое – но, уж будьте уверены! – миллион раз до меня изреченное.


И, как сгорбленный, укутанный в дурацкий черный плащ, расписанный для невежд полумесяцами и звездами, жрец мертвых богов, на заклании никчемной жертвы, с нелепыми ужимками провозгласить ещё раз:


– Да святится имя Твое!..


О великом и могучем



Имел с утра увлекательную беседу с профессором А., завкафедрой славистики местного университета, причём он настаивал, чтобы беседа велась по-русски. Профессор – выходец из Курдистана и русский язык учил из бескорыстного интереса. "Похвалы достоин ли я, мой юный друг?!" – Безусловно. Учит студентов Достоевскому и Пушкину. Искренняя любовь к классической литературе 19 века. Пелевина не понимает. Стругацкие – политпамфлет, и всё тут. "Чеховым всё кончилось". "Я русский учил с пятнадцати лет!" "Люблю подлинные народные анекдоты". Рассказывает странные шутки с абсурдными персонажами, словно бы вышедшими прямо из былинного эпоса – и сам хохочет. На моё кислое замечание – почему здесь нужно смеяться, ведь эти шутки уже и самого Мафусаила не смешили – в чёрных глазах загораются огоньки подозрения. Почему собеседник им, профессором, не восхищается? Восточная ментальность прорезается внезапно. Спорим о преимуществах разговорного языка перед классическим – в плане устного общения современников. "Пушкин талантливее Сумарокова, а всё, что накропала советская литература – жалкое подражание оному". Учит меня говорить по-русски в соответствии с классической грамматикой. Убеждаюсь, что русского языка я не знаю. "Юный друг! Как сказать наивернее "поглотитель кала?" Минуты три молчу, озадаченный. Профессор ходит вокруг, хихикая и потирая смуглые ладони. Наконец меня осеняет: "Говноед!" Улыбка медленно сползает с его энергичного лица. – "О, Вы совсем не чувствуете родного языка... Как жаль. Ибо сказать нужно наивернее – ГОВНОПОЕДАТЕЛЬ!" Вялые возражения, что так никто не говорит, в расчёт не принимаются. "Так должно быть!"

Ещё раз убеждаюсь, что человек, в русскоязычной среде не выросший и изучающий русский "с нуля", ставит перед собой неподъёмную задачу. Вспомнился другой профессор – из Массачусетса, тоже славист и автор полудюжины учебников и хрестоматий по русской литературе, сам родом из семьи ирландских католиков, большой, как это принято среди ирландцев, любитель выпить. Это было ещё в Ленинграде. Мы с ним знатно поддали – и он стал меня убеждать, что, в соответствии с правилами нормального русского языка, нужно, говоря о чернокожем, употреблять термин "негритянин", но никак не "негр", ибо, во-первых – так грамотнее лексически, а во-вторых – звучит не так расистски. Выпив вторую бутылку водки, профессор пришёл, помнится, в необычайное возбуждение и закричал – на неожиданно хорошем русском, лишь слабо разбавленным акцентом: "А, в опчем, какая, хрэн, разница – черножопый он и есть черножопый!.." Потом он плакал и признавался в любви к России – здесь не уволят с позором из университета за подобные высказывания. Он очень полюбил песню, одно время часто исполнявшуюся в виде клипа по российскому телевидению – из-за слов "...убили негра". Он повторял эти слова шепотом вновь и вновь, как кришнаит – мантру, и глаза его приобретали безумное выражение... Вот что я вспомнил после беседы с профессором-курдом. К слову сказать, расстались мы с ним холодно. Ирландец, по крайней мере, умел пить и курил беспрерывно сигары, распевая похабные частушки, которые ему привозили студенты-практиканты из Прикамья. Курда же ничего не интересует, кроме собственной правоты в вопросах классической грамматики; вдобавок, он не пьёт и полагает курение пагубной привычкой. Такие люди – вспомнил я – либо тяжко больны, либо втайне ненавидят окружающих.