Geum.ru

Григорий Самуилович Фельдштейн: краткие заметки о его научном творчестве

Вид материалаДокументы

Содержание


I. Научные запросы в области уголовной юриспруденции в эпоху
Подобный материал:
1   ...   14   15   16   17   18   19   20   21   ...   44
Глава третья. Период подготовки материала для догматической разработки русского законодательства, первых научных опытов выделения догмы уголовного права и упадка естественно-правовых учений


I. Научные запросы в области уголовной юриспруденции в эпоху

Александра I в связи с общими условиями юридического образования

в России начала XIX ст.

II. Главные течения в разработке русского положительного уголовного

законодательства

III. Представители философского направления в науке русского уголовного

права

IV. Уголовно-правовые учения русских политических писателей

V. Итоги развития науки уголовного права в России в первые три

десятилетия ХIХ в.


I. Научные запросы в области уголовной юриспруденции в эпоху Александра I в связи с общими условиями юридического образования в России начала XIX ст.


Основания для выделения в самостоятельный период в истории науки уголовного права времени Александра I и примыкающей к нему досводной эпохи. - Условия, поставившие на очередь дело развития юридического образования. - Удовлетворение потребности в юридических знаниях при помощи увеличения числа юридических школ: университеты и специальные училища: кафедры русского права в окраинных университетах. - Уголовное право в уставах высших учебных заведений начала XIX в. и взгляды Томазия. - Самоуправление ученых корпораций и влияние идей Мейнерса. - Реакция второй половины царствования Александра I. - Главное правление училищ и централизация надзора за преподаванием. Стеснение свободы преподавания и гонение на естественное право, как особенности, характеризующие вторую половину царствования Александра I и эпоху, непосредственно предшествующую Своду законов.

Ход развития науки уголовного права в России представляет собой на протяжении целого столетия картину сосуществования и взаимного вытеснения разработки уголовного права при помощи практических приемов, попыток непосредственной рецепции западно-европейской науки и робких самостоятельных начинаний, не идущих дальше постановки задачи. На этом долгом пути усилий систематизирующей юридической мысли трудно найти прочные опорные пункты для различения отдельных эпох. Моменты, к которым по внешнему виду можно было бы приурочить повороты в истории науки права у нас, оказываются обыкновенно фактами, не играющими роли условий, определяющих то или другое направление. Возникновение Московского университета, хотя и представляется знаменательным моментом в истории нашего просвещения, не является в то же время событием, с которого можно датировать создание новых и своеобразных научных течений. Еще до его возникновения известные направления были предопределены самой организацией преподавания в Академическом университете и ходом развития науки права на Западе. Исходного пункта для новых направлений в разработке уголовного права нельзя видеть и в многочисленных попытках кодификации права. Единственная сколько-нибудь серьезная попытка в этой области - известная екатерининская Комиссия с руководящим памятником этой эпохи - Наказом, в свою очередь, не является гранью, отделяющей различные, по существу, эпохи. И до него, и после него наблюдаются попытки трактования уголовно-правовых тем с точки зрения общих начал, реципированных у западных писателей.

Только с началом XIX ст. мы получаем возможность наблюдать резкий перелом в области уголовно-правовых воззрений под влиянием вполне определенного фактора - роста и расширения юридической школы, идущих рука об руку с укоренением сознания необходимости образования в обществе*(1). Начавшись при благоприятных условиях, научное развитие данной эпохи далеко не дало того, чего можно было от него ждать. Волна нахлынувшей реакции отняла скоро у высшей школы возможность ее самоопределения. Стремительность обратного движения, к счастью, не проявилась еще в полной своей силе. Относительная свобода школы в первую половину царствования Александра I обеспечила благоприятную почву для культивирования русского права в окраинных университетах, не лишившихся одновременно с началом реакции в стране тех условий работы, которые были отняты у центральных русских университетов.

Но не один только рост высшей школы и политические условия, при которых ей приходилось действовать, привели к тому, чтобы несколько изменился ход научного развития, в частности, и в области уголовного права. В начале XIX в. начинают наиболее серьезно ставиться и попытки кодификации русского права. Работы, предшествовавшие появлению Полного собрания законов и Свода, сделали не только возможными эти издания, но и сами по себе подали повод к научной обработке нашего уголовного законодательства. Состояние последнего породило, кроме того, ряд частных попыток по собиранию законодательного материала, оказавших влияние на нашу научную литературу и посодействовавших косвенно и созданию Свода. Появление последнего завершило собой трансформацию научного развития эпохи и вместе с уставом университетов 1835 г., явившимся формальным закреплением сложившегося строя в высшей школе и актом, узаконившим его, представляется гранью, позволяющей говорить о полной ликвидации довольно светлого периода в истории науки уголовного права в России, начавшегося в первых годах XIX столетия.

Если выделение первых трех десятилетий минувшего века в самостоятельный цикл представляется совершенно неизбежным, то нам нужно уже здесь охарактеризовать его по существу. Период этот является временем упадка естественно-правовых учений в области уголовного права, на почве которых созревают постепенно более глубокие и соприкасающиеся с правовой действительностью философские конструкции. Доктрины естественного права все более и более приобретают положительный характер и вымирают, как естественно-правовые и применяющиеся без различия ко всем отраслям права. Созревают вместе с тем условия для обособления уголовно-правовой теории из общей теоретической системы юриспруденции. Первые три десятилетия XIX в. должны быть в то же время отмечены в истории нашей науки уголовного права, как эпоха развития популярной юриспруденции, подготовившей почву для догматизации права и облегчившей работы по составлению Полного собрания законов и отчасти Свода*(2). Переход естественно-правовых учений в общую теорию уголовного права и развитие юридических знаний практического характера делают впервые возможным сближение их, взаимное сплетение и восполнение. В этом периоде возникают, вместе с тем, такие труды по уголовному праву, которые носят следы научной догмы и не ограничиваются, как это было в прошлую эпоху, одной постановкой задачи, но дают наряду с зерном и корнем догмы и живые ростки - самостоятельные научные руководства по положительному уголовному праву.

На ход развития науки, подвигающейся по своему пути процессом медленного роста научной литературы, преподавания и усовершенствованием законодательного творчества, оказывают могучее влияние общественные и политические условия. Если последние нельзя отождествлять с тем отношением к науке, с которым выступает к ней политический режим страны, то все же область, отмежевываемая науке, в особенности в юриспруденции, представителями политической власти, не может не играть выдающейся роли.

Мы видели уже, какое значение для зарождения научной юриспруденции имел политический режим эпохи преобразования Петра В. Юриспруденция получила особую окраску под влиянием того, что в насаждении ее выдели одно из средств к преобразованию на иностранный лад русских порядков. Какие-либо иные цели оставлялись в стороне*(3). С другой стороны, в век Екатерины II на образование вообще и юридическое в частности начинают смотреть как на одно из самых действительных средств, ведущих к общественному благоденствию. Самым знаниям придается, однако, второстепенное значение. Люди этого века верят в морализующую силу науки, но если не игнорируют вполне, то относятся легко к ее содержанию. В том культурном кружке, в котором вращалась Екатерина II, считают вполне возможным создание нового уложения без содействия юристов, своих или иностранных. Это направление питается недоверием к первым, как неспособным к пониманию теоретической юриспруденции, отождествляемой с юридическими познаниями вообще, и таким же недоверием к иностранным юристам, как не знающим местных русских условий и, кроме того, нежелательным по другим соображениям. Существует опасение, как бы под видом знаний не проникали в Россию те идеи, которые вызвали известные события во Франции. Переделка соответственных мест в Наказе, из числа заимствованных у Монтескье и Беккариа, служит хорошей иллюстрацией этих опасений. Еще более губительными для развития знаний становятся общие условия жизни при Павле I. Из стремления предупредить распространение революционных идей при нем принимают строгие меры для преграждения пути распространению знаний. Крайнее стеснение въезда в Россию*(4), ввоза иностранных сочинений на каком бы то ни было языке и даже музыкальных нот*(5), стеснение книжной торговли*(6) не могло не играть роли тормоза для успешного развития науки. Жестокое гонение на всякое знание, воздвигнутое Павлом I, достигнув крайнего напряжения, заставляет вершителей судеб России остановиться на этом пути. При Александре I начинает реально сознаваться потребность страны в расширении знаний в качестве неотложной очередной меры. Первым шагом на этом пути выступает отмена ограничений, установленных при Павле I. За этими мерами последовал ряд начинаний другого характера, обращенных на расширение научной школы. Создание целого ряда очагов высшего юридического образования в центре и на окраинах с организацией, способной обеспечить им успех в предстоящей деятельности, предпринятое при Александре I, всегда будет служить памятником того перелома в настроении правительственных сфер, который оказал спасительное действие на развитие у нас науки*(7).

Действие этой меры было тем плодотворнее, что и общество, и тесный круг профессиональных юристов чувствовали всю своевременность предпринятых шагов. Это сознание было куплено дорогой ценой полной неурядицы в сфере отправления правосудия, наблюдавшейся в результате отсутствия правильной постановки юридического образования, бедности научно-юридической литературы и невозможного состояния законодательства. Когда в своем рескрипте графу Завадовскому, поставленному во главе управления Комиссией составления законов*(8), Александр I указывал на "всеобщее смешение прав и обязанностей каждого, мрак, облежащий равно судью и подсудимого", то он подчеркивал только одну сторону того юридического невежества, которое царило почти нераздельно в стране. Темнота масс и судей были только наиболее видными последствиями порядка, при котором не существовало развитой науки права, не было возможности разобраться в постановлениях действующих и отмененных. Изучение русской уголовно-судебной практики конца XVIII в. обнаруживает на каждом шагу всю ту путаницу понятий, которая наблюдалась в этой сфере. Предпринимавшиеся до этого времени попытки кодификации были настолько несовершенны, что по целому ряду вопросов нельзя было найти точного ответа в законе. При отсутствии общих руководящих начал, которые хотя бы несколько напоминали общую часть современных кодексов, масса самых насущных вопросов, возникающих на практике, оставалась без законодательного определения*(9). Но недостатки эти ощущались еще более чувствительно потому, что при отсутствии надлежащей науки права не было выработанных начал по таким элементарным вопросам, как правила о действии закона во времени, и все разноречивые постановления закона, изданные по самым разнообразным поводам и в разное время, признавались одинаково действующими*(10). Представители русской юридической науки того времени полагали центр тяжести, как мы видели это в своем месте, не в выяснении права действующего, а идеального, почерпаемого притом зачастую не из присущих законодательству того времени особенностей, но из отвлеченных теоретических воззрений. Если далее исходить из того, что законодательство всякого народа имеет общечеловеческие черты и что, следовательно, начала, излагавшиеся теоретиками XVIII в., не были совершенно бесполезны, то все же не сделано было надлежащих попыток приспособить их к русскому законодательству и внести в них поправки, неизбежные для их практической пригодности. Нужно не забывать притом, что и такие отвлеченные юридические познания были достоянием чрезвычайно тесного круга лиц. Лекции в Академическом университете слушали единицы. То же с некоторыми незначительными поправками справедливо и относительно Московского университета. Таким образом, заимствованная из Европы наука, преподававшаяся на чужом языке и иностранцами, не знавшими местного права, не была поставлена в благоприятные условия и не имела никакой связи с практической жизнью.

Правительство не могло не откликнуться на потребность юридического образования, сознававшуюся вполне реально, и начало царствования Александра I отмечено, как мы уже заметили, небывалым до этого времени ростом высших юридических школ. Ими являлись университеты*(11) и специальные училища*(12), или возникающие впервые при Александре I, или получающие новые уставы, отводящие широкое поле юридическим дисциплинам.

Серьезным фактором развития научной обработки русского уголовного права явилось, как это ни странно на первый взгляд, создание кафедр русского права в окраинных университетах, отчасти возникающих в самом начале XIX ст., отчасти преобразованных из прежде существовавших уже учреждений.

В самом факте сохранения старых рассадников просвещения и создания благоприятных условий для их научной деятельности сказалась уже черта, благоприятная для культивирования знания. И это отношение было в полной мере проявлено Александром I по отношению к университетам Виленскому*(13) и Дерптскому.

4 апр. 1803 г. Виленский университет подвергается реформе. На основании обнародованного Акта утверждения для имп. унив. в Вильне признается за ним право "сделать частные и подробнейшие постановления касательно разных предметов внутреннего его устройства"*(14) и заявляется, что в нем "будут преподаваемы все науки, изящные искусства и свободные художества"*(15). Самый Устав Виленского университета, утвержденный 8 мая 1803 г., широко поощряет в нем преподавание юридических наук. Наряду с кафедрой "прав: естественного, политического и народного" в отделении нравственных и политических наук учреждаются кафедры "прав: гражданского и уголовного знатнейших древних и нынешних народов" и "прав: гражданского и уголовного в Российской империи и в прежде бывших польских областях, присоединенных к России"*(16).

В первую четверть XIX ст. мы наблюдаем учреждение кафедры русского права и в Дерптском университете, оказавшейся чрезвычайно плодотворной для развития науки русского права. Кафедра "теоретического и практического российского правоведения"*(17), существовавшая независимо от предусмотренной Уставом Дерптского университета от 12 сент. 1803 г. кафедры "римского и немецкого права по гражданской и уголовной части"*(18), была занята такими выдающимися учеными, как И. Нейман, а в более позднюю эпоху Александром фон-Рейцем (1825-1840) и Эв. Тобином (1844-1860). Они, можно без преувеличения сказать, поставили впервые на научную почву историю русского уголовного права.

Косвенно отразилась на научной разработке русского права и реформа при Александре I Варшавского университета*(19), труды представителей которого, как, напр., В. Мацевского, оказали несомненное влияние на разработку истории русского права*(20).

Создание большого числа юридических школ естественно повело к оживлению науки и, в частности, к развитию уголовно-правовых знаний. Главными рассадниками юридического образования предназначались служить университеты, но и специальные школы несли полезную работу. В то время, как в университетах Московском, Казанском и Харьковском мы замечаем кафедры "прав гражданского и уголовного судопроизводства в Российской империи", существующие рядом с кафедрами "прав естественного (политического и народного)" и "прав знатнейших, как древних, так и нынешних народов"*(21), в специальных училищах, как, напр., в Демидовском высших наук училище*(22), в Ришельевском лицее, мы замечаем кафедры "права естественного и народного"; в Царскосельском лицее преподаются права: естественное, публичное, гражданское; в Главном педагогическом институте - права положительные: уголовное, римское, российское и порядок российского судопроизводства.

Поскольку может быть речь о единстве плана в распределении преподавания, легко обнаружить, что в специальных учебных заведениях преподается, главным образом, естественное право как общая теоретическая дисциплина. Но в тех учреждениях, которые должны были давать специальное юридическое образование, уголовное право вместе с гражданским выделяется в самостоятельный предмет, причем самые кафедры носят название судопроизводственных. Исключение представляет только Главный педагогический институт, где отделяется право материальное от процессуального и in expressis verbis преподается русское уголовное право.

Это явление приходится объяснять, с одной стороны, тем, что к вопросам материального права по старинной привычке подходили со стороны судопроизводственной, но, весьма вероятно, что оно находит свою причину и в других влияниях.

Мы считаем не невозможным видеть здесь воздействие той схемы распределения юридических наук, которая была более или менее принята около этого времени на Западе и покоится, в сущности, на переработке схемы Лейбница, данной Томазием.

Деятельность высшей юридической школы времени Александра I, которую нужно признать, по достигнутым ею результатам, стоящей на высокой степени развития, обладала рядом особенностей, в которых отчасти и надо искать объяснения плодотворности ее влияния на развитие юридических дисциплин у нас. Мы не можем в то же время рассматривать эти особенности без связи их с общественными условиями, выразившимися в стремлении общества к знанию, - в жажде образования, в частности, юридического.

Успешность деятельности русских университетов, центральных и окраинных, в александровскую эпоху, в смысле оживления научной литературы и поднятия уровня преподавания, объясняется, на наш взгляд, отчасти теми началами, которые были положены в их основание. Когда в начале XIX ст. в России ищут образцов для имеющих быть созданными высших школ, то заинтересовываются типом протестантских университетов Германии с их свободой преподавания и учения. Роль посредника, уяснившего лицам, стоявшим во главе просветительных начинаний в России, все значение самоуправления, как могучего фактора научного успеха, был известный проф. Мейнерс - историк германских и европейских университетов. Акад. М. Сухомлинов совершенно справедливо усматривает связь, существующую между трудами Мейнерса и первоначальным устройством русских университетов*(23).

Но если есть основание утверждать, что для нашего научного развития принципы, положенные в основание организации русских университетов начала XIX ст., были весьма плодотворны, то не долог был, сравнительно, период времени, на который они удержались. Очень скоро эти начала должны были уступить место другим принципам, другим построениям и другим мероприятиям.

Политические события, имевшие место в начале XIX в. в Европе вообще и отчасти в России, привели, может быть, совершенно неожиданно, к известного рода мистической реакции. Потрясение Европы, перенесенное ею в век Наполеона I, подорвало веру в прочность существующего порядка, убеждение в надежности положительного знания и подготовило почву для мистицизма, для туманных стремлений в область сверхъестественного мира, к вытеснению знания - верой. Этот перелом в настроении, объясняющий отчасти явления, связанные с актом Священного союза, сказался не менее резко не только на Западе, но и в России, и отразился на направлении политики народного просвещения*(24).

Все крепнувшая реакция*(25), проявившаяся во вторую половину царствования Александра I во многих областях, начала искать новых образцов для реформы университетов и не могла их не найти в тех учреждениях Западной Европы, которые проникнуты были недоверием к научному знанию, придавали преувеличенное значение религиозному образованию и воспитанию в своих питомцах нравственно-религиозных настроений во что бы то ни стало, не смущаясь даже тем, если последние покупались ценой лицемерного исповедования воспитываемыми определенных взглядов и соответственным внешним поведением. Нет ничего удивительного, если при таких настроениях и стремлениях пришлось отказаться от типа протестантских университетов, подвергнуть его резкому осуждению и избрать для подражания католические учебные заведения и клерикальную систему воспитания, свившую себе прочное гнездо во Франции и Австрии.

Такие попытки, доведенные до крайности, нашли себе послушный орган для их перенесения в жизнь университетов в лице Главного правления училищ, осуществлявшего свою программу, не обращая внимания ни на упадок искреннего религиозного и нравственного чувства, ни на научный застой и раболепство, к которым она неминуемо приводила. Главное правление училищ не остановилось на этом пути и перед теми средствами, которые вели непосредственно к осуществлению его стремлений. Оно начало через посвященных в его цели людей устранять массами преподавателей, стоявших на страже свободного научного знания, пополнять университеты послушными креатурами, объявлявшими себя благонамеренными и сочувствующими задачам Главного правления училищ. Эти попытки, нашедшие своих наиболее последовательных исполнителей, а отчасти и вдохновителей, в лице М. Магницкого и Д. Рунича, оказались гибельными для научного духа русских университетов. Осуществление программы Главного правления училищ, в котором получали решение все существенные вопросы по народному образованию, требовало централизации надзора за преподаванием и, подвергая его постоянному контролю, отнимало у него свойственную живому организму эластичность и подвижность. Регламентируя метод преподавания, самые начала преподаваемых наук, устраняя науки подозрительные в отношении искушения для преподавателя выйти из определенного круга идей, снабжая университеты бесконечными инструкциями, Главное правление училищ методически разрушало почву для начавшего укореняться в России прогресса научных знаний. Связанная с такой политикой народного просвещения система строгого наблюдения за тождеством преподаваемого и изображаемого в отчетах поощряла систему доноса на преподавателей и делала невозможным пребывание в университетах для сколько-нибудь независимых людей, высоко ставивших результаты научного знания и не желавших ими поступаться из каких бы то ни было видов. Жертвами такого режима стал ряд выдающихся преподавателей, которые при тогдашних условиях были совершенно незаменимы. Достаточно назвать в этом месте имена А. Куницына, Г. Солнцева, М. Плисова, чтобы понять, каких сил лишала русскую юриспруденцию политика Главного правления училищ*(26).

Стремление упорядочить науку, характеризующее деятельность Главного правления училищ, сыграло вдобавок в истории русской юриспруденции своеобразную роль фактора, устранившего философскую обработку юридических понятий и ускорившего упадок естественно-правовых учений.

Как доктрина, где почти всегда приходилось иметь дело с известными идеальными построениями и противопоставлением их печальной действительности, естественное право навлекло на себя гонение Главного правления училищ, не давшее ему возможности органическим путем стать на положительную почву и перейти в здоровый историзм, сопровождающийся комбинированием начал идеального и реального.

Гонение на естественное право выразилось, между прочим, в запрещении целого ряда книг, посвященных этому предмету. Осуждению подверглись "Логические наставления" П. Лодия, запрещено было "Естественное право" А. Куницына, "Всеобщая мораль", трактовавшая об обязанностях человека, основанных на его природе, и даже книга Пуфендорфа "О должностях гражданина и человека", введенная в научный обиход России*(27) времени Петра В. Но одними запрещениями дело не обходилось. Некоторое время Главное правление училищ лелеяло мысль о создании нормального учебника естественного права, причем одна часть его должна была быть "обличительной", а другая "изложительной"*(28). Кроме того, экзамены по естественному праву подлежали строгому контролю*(29). Неудача этих попыток, доходящих до 1835 года, окончилась решительным запрещением преподавания естественного права вообще*(30).

Возникнув в переходный момент царствования Александра I, реакция нашла вполне благоприятную почву и распространилась далеко за пределы этого царствования. В период времени, предшествующий появлению Свода, после которого реакция консолидируется в определенный режим, в высшей школе чувствуется то же давление, и представителям науки этой эпохи приходится работать при тяжких условиях.