Geum.ru

Александр Бачурин

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 11. Открытие и описаниеУссурийского края
Перед медлительным огнём
Когда благому просвещению
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   12
Глава 10. Какая случается история
с географией, когда Муравьёв встал на защиту Восточных рубежей России

Европейски просвещённое общество тронулось новым временем: на устах моднейшее слово «прогресс» (progressus!). Слово «прогресс» подбросила культурная Европа, а столичные фельетонисты посчитали взбранным, расколом русского языка. Не странно ль, беллетрист Белинский возмутился словом «утрировка», пришедшее на замену слова «преувеличение», буде им ущемлялись старинные благородные манеры. Но уже привились на древе великорусского языка слова «предмет» и «промышленность» (первое родил как будто Тредиаковский, второе – Карамзин). Вон и сибиряк коренную Россию звал Расеей. Каково же было благоусердным борцам за своенравную словесность - Шишкову, Гречу и им же имя легион со славянофильским евангелием «Рассуждение о старом и новом слоге»?

Ах, прогресс! Муравьёвскую экспедицию и преобразования крайнего предела востока Сибири в столицах старались не замечать: не прогрессивно, нет, не тот случай, могущий подать повод к народному празднеству, иллюминировать улицы, зажечь фейерверки, снарядить гуляние с потешками, обильными обедами, церковными парадами и прочими разгуляями по-русски. После «холерного года» и усмирённых европейских революций русский народ вправе ожидать нажористой, куражливо-потешной поры.

В столичных гостиных и салонах восхищались роспусками слухов и манер придворных. С некоторого времени из всех губерний получали известия, что «число бород очень умножилось», засим последовал предержащий циркуляр: «Государю не угодно, чтоб русские дворяне носили бороды, ибо борода будет мешать дворянину служить по выборам». В Москве всесиятельнейше графом Закревским повелено: собакам ходить в намордниках! Всё также прекрасно иллюминировался район «красных фонарей» на Мещанской, когда по ней прогуливался управляющий министерством финансов Вронский и раскланивался с особами у ворот известных заведений. Морской министр светлейший князь Меншиков по случаю блистательного двадцатипятилетнего царствования Николая I изронил всеподданнейшую гордость: «Когда паровая сила возвысилась на степень могущественного сподвижника в морских битвах, флот Вашего Императорского Величества (...) не остался бездейственным зрителем развития новой полезной мысли и прогресса (...) и усилил состав свой вооружёнными пароходо-корветами».

Известный великосветский острослов отвлёк внимание Николая I от прогрессивного новшества в морском искусстве. Помимо пара сообразовали ещё винт, превосходный винтовой корабль, колесо же пароходо-корвета ему немало уступало. Армада парусных кораблей Российского флота нисколько не устрашила винтовые фрегаты Англии и Франции в Крымской кампании. Государь император крепко подкосился независимостью неприятеля от ветра, унижаясь «бездействием многочисленности парусников, не пригодных к делу». Уже при громе баталий великий князь Константин, главноначальствующий морского ведомства, повёл строительство парового флота. И надо полагать, зачин великим делам российским способствуют странности. Некий Путилов, по преданиям судя, на высочайшем приёме промышленных людей утешно сказывал Государю: «Англия нам не в зачёт! Как вашему величеству угодно, а это не постыдно есть: парус и винты кораблям несут господство над морскими стихиями, да Россия такая особь ввиду прочих стран, что даже каретное заведение может делать части парового механизма». Заключение чиновника особых поручений кораблестроительного департамента прибавило непоколебимого мужества Николаю Павловичу. Таковая природная «особь» пестовала Демидовых да Путиловых. Так строились отечественные винты в тайне и супротив обременительных услуг Нобелей и прочих иноземных предпринимателей, так готовили мины - сюрприз для подрыва боевых кораблей союзников-неприятелей в Восточной войне, так константиновское министерство становилось «министерством прогресса» России.


Оле-е... Военная гроза, копившаяся на горизонтах России, скоро и грозно понеслась на неё. Британские военные суда обстреляли черноморский порт Одессу, Соловецкий монастырь в Белом море, англо-французская соединённая эскадра вошла в Авачу, бомбардировала Петропавловск. В храме пели «Спаси, Сыне Божий, молитвами Богородицы», когда неприятельское ядро упало на батарею. Старые солдаты советовали, помолясь Богу, не робеть, а приговаривать: «Примем, как же примем, гостей и вдоволь угостим их гостинцами». Начальник Камчатской губернии адмирал Василий Завойко в горсть собрал силы морские и сухопутные, и матросы, и линейцы, и казаки, и охотники-камчадалы наголову разбили кичливого викторианца да наполеонианца у Петропавловска. Главным виновником победы всё же был муравьёвский военачальствующий дух: не будь сплава по Амуру людей, хлеба и оружия, упреждающей крепи петропавловского гарнизона, остались бы от города пепел и головни. «С дивною, славною и нечаемою победой над сильнейшим врагом, нападавшим на нашу Камчатку» с искренней радостью поздравил генерал-губернатора архиепископ Иннокентий. Владыко, попечительствуя о разрешении Амурского вопроса, отправился на Амур чрез Аян.

Война уже распространилась на Охотоморском побережье, капитан-лейтенант Кашеваров увёл гарнизон и компанейских служащих из порта, как британский фрегат «Барракуда» вошёл в гавань и англичане сошли на берег. До конца выслушав Божественную литургию в церквушке, соборно ведомую правящим архиереем, наставление чадам молиться за здравие православного царя Российского, его августейшей семьи и за победу русского оружия, морской офицер отсалютовал, почтительно объявил русскому иерарху о его пленении. Апостол с улыбкой покачал головой, убедил захватчиков, что пользы им будет мало, и они понесут только ущерб, коль принуждены расходоваться на его питание. Англичане немало подивились шуткам и уму Иннокентия, пригласили на корабль, выпили вина за его здоровье, написали портрет, отпустили да отбыли и сами восвояси, предварительно пограбив русский город Аян.

Польза Отечеству и служба царская требовали непрерывной деятельности, в обширном крае всё двигалось и приготовлялось: и к новому сплаву, и к обустройству Амура, Сахалина, Камчатки, Зауссурийского края. На третий день Святой недели Муравьёв и Катрин выезжали из Иркутска к Амуру, надеялись чрез месяц уже плыть, а по прошествии шести недель приготовляться на берегу к отражению враждебного нашествия. Уже слышны были стоны раненых, плач по убиенным на панихидах, англичане и французы своими скорыми винтами жаждали настигнуть камчатскую эскадру Завойко.

Неприятель снарядил для действий против нас в Восточном океане военную эскадру в восемнадцать вымпелов. Командор Эллиот, кавалер первейшей награды королевы Виктории - ордена Бани, вошёл с юга в Татарский пролив, высадил десант в Де-Кастри, погулял возле пустой конторы, страшно обиделся отсутствием русских и их незримого духа на побережье, а так мечталось неслышно подобраться и выпустить дух у муравьёвской армии. Обиженно-торжествующий враг забрал в полон камчатского лекаря, и эскадра направилась обратно на юг в надежде сокрушить русские корабли в открытом морском сражении. В то время эскадра Завойко ушла в «невозможное плавание» по тому же проливу, но только - на север, к мысу Лазарева, под защиту береговых батарей, команд линейцев и казаков со штуцерами.

Однако Муравьёв шибко разгневался на морских командиров: как же, упустили безнаказанных англичан! Гнев его был, как говорили, вселенским, и он обрушился на есаула Имберга. Офицер доставил рапорт от Невельского и в сём рапорте сказано, что Имберг повинен в высадке неприятельского десанта в Де-Кастри. Короткий на суд и расправу виновного главноначальствующий всеми воинскими силами на суше и на море приказал расстрелять есаула, и было велено копать могилу и на краю её должен встать несчастный казачий офицер.

Голос беды достиг сердца Катрин. Она близко приняла неправедный и скорый суд над Имбергом, как бы это был суд над ней, и сквозь слёзы принялась упрашивать жестокосердного Nicolas - не отдавать приказа о смертной казни. Доподлинно нет вестей - виновен или не виновен казачий офицер, не переступил присяги, и был в делах муравьёвских под первую руку. Супруг поколебался, хотя и не посчитал оговором донесение Невельского, но ангел уже влетел в распахнутую душу, и... отменил кровавую волю, да казаки с радостью яму засыпали. Чуть позже Муравьёв дознался, что командир сотни забайкальских казаков Имберг не получал приказание выдвинуться из Кизи в Де-Кастри.

- Ангел наш! Родимица государыня! Век за тебя будем молиться перед Господом за спасение нашего молодого атамана, - в преизбывном счастье казаки подходили к ручке Катрин.

Известно, похлёбка с хлебом да кашею - главное составление пищи русского солдата, привар шёл от харчевых и артельных денег, в котёл попадало мясо, рыба, масло, молоко, овощи и прочий продукт. И получали отменного вкуса кушанья. В Крыму солдат ел свою неизменную кашицу с мясом истощенного от бескормицы скота, в ранце («горбе дромадера») носил трёхдневный запас горелых сухарей, а какой-нибудь вольтижёр французский принимал их за горсть земли, взятой с родимых мест. И как продовольствовались у Муравьёва! У Муравьёва в хлебе-соли недостатка не бывало. Всегда давалась порция елового пива, пища была хорошая: говядина, хлеб свежий, щи и каша, чаем кирпичным были угощаемы, всего было вдоволь. Ловили рыбу во множестве, мелкую ели безотлагательно, крупную изрядной породы солили, вялили, коптили. Линейцы в низовьях Амура, около Мариинска, приготовляли золотистые балыки, «могущие удовлетворить самым взыскательным гастрономическим вкусам». Устами солдат-линейцев многажды сказано о Муравьёве: отец-кормилец...

И от Де-Кастри у Татарского пролива до главной квартиры всех наших войск в Мариинском посту спешил-летел казак, и у Кизи-озера зашатался на коне государевом, покачнулся на казацком, он воскликнул, взгаркнул громким голосом:

- Есть ли на Кизи-озере перевозщики, аль добры-рыболовнички, аль охотники-пострелята? Перевезли бы меня на свою сторону с вестью доброю ко самому генерал-губернатору Муравьёву.

Услыхали перевозщики, лодкой перетащили, а он-то, казак вестовой, раной истекал от вражеской пули, говорил:

- Добрые перевозщики, не доберусь я до своей сторонушки, к посту Мариинскому, потому примите пакет от адмирала Невельского, как сказано тут: супостат аглицкий и французский стережёт нас во всех гаванях, рыщет он-то эскадру Завойко, армеюшку Муравьёва. А теперь причастите, исповедуйте, схороните у берёзки, в головах-то поставьте Спаса образ, на грудь положите Евангелие, в правую руку вручите саблю острую, в ноги поставьте коня. А поминанье устройте казаку амурскому Онуфрию Васильеву сыну Добрину. Передайте последнее слово моё: мы отстояли Амур-батюшку!


Охотоморский осенний шторм-гулеван буйствовал над бессильными парусниками, швырял на рифы, отмели, скалистые берега. Страшно оглянуться на обламывающую бездну морской волны. Рёв крепкого ветра, скрип снастей, ругань шкипера в непромокаемом жилетоне - всё нипочём: не мостится морской переход, бросает суденышко, как щепу, нет сил перебороть стихию, нет молитвы на одержимого бесом подводного царя. Муравьёв, не имея под рукой свободных пароходов для перехода из Николаевска в Аян, зафрахтовал у янки барк «Пальметто». Янки помогали русским, щедро делились сведениями о намерениях союзников. Парусное судёнышко, набитое командой, походным штабом, нижними чинами, то выбрасывало на пенящий гребень волны, то проваливалось во тьму преисподней. Морские вояжеры отдались на волю Божию, положились на искусство шкипера, на удачу: куда ветер понесёт.

В крохотной каюте Катрин, положив голову на колени мужа, шептала молитву Николаю-угоднику, покровителю русских мореходов, призывая силы небесные на вспоможение муравьёвского воинского предприятия. Муравьёв думал о Катрин, чувствуя богорадно-утешное уверение владыки Иннокентия.

«Всё в руце Божией!»

И вот затихли привередливые ветры, укорочено буйство морских стихий, повисли снасти парусные, барк заштилевал. Можно переждать, пока в паруса вольются пособительные ветры. Муравьёв торопил, приказал тащить судно завозом, закинутым якорем. В Сахалинском заливе ловко разминулись с враждебным британским винтом, но с курса охотоморья шёл трёхмачтовый француз. Грянул встречный выстрел, покой нарушился, и отныне в больших гонках всё зависело от бесстрашия и дерзости шкипера барка. Ежедень неприятельский корабль виделся с носа, боков и кормы, ежедень, словно Летучий Голландец, уходил барк от преследования в туманы, шугу, непогодь. Так дней десять. Вот-вот зима грянет на паруса, но и француз потерял свою добычу, отступился, и барк благополучно укрылся на рейде Аяна. Пришла весть, что супротивник угрожает занять факторию, пленить гарнизон и служащих. Муравьёв приказал отступить в горы. Уходили к перевалу чрез непокорный Джугджур. Катрин добиралась в качке (качелях, «кресле-седле»). Но - обошлось: враг не пошёл на Аян, и все возвратились обратно в гарнизон.

Блокадой и непрестанной громобойностью пушек неприятель оглушил и задымил сей девственный край, но побили его, сломили гордыню и военное счастье стекало в руки генерал-губернатора Восточной Сибири. Адмирал Завойко по муравьёвскому распоряжению немедля провёл Сибирскую флотилию из Петропавловска в пост Николаевский и в Де-Кастри поразил вчетверо сильнейшую британскую эскадру. Англичане пошли за подкреплением в японский город Хакодате. Тем временем Невельской своим открытием указал надежный приют для флотилии Завойко в Амурском лимане. Неприятель ведал, что у нас имелись фрегаты «Паллада», «Аврора», транспорты «Диана», «Иртыш», «Байкал», «Князь Меншиков», корвет «Оливуца», шхуна «Восток» и прочие небольшие суда и что при крейсерстве в Восточном океане они могли нанести торговле и колониям англо-французов немалый урон. Находясь в страшной панике неизвестностью, ибо ловить в океане почти невозможно, он собрался не позволить нашим кораблям выйти в море. Замыслы враждебные были раскрыты. Высоко поднял славу Андреевского флага в Восточной войне военачальник земного царя - Муравьёв!

И потерял вовсе с морских горизонтов русские корабли адмирал британский Принс (как же, ему неведом был фарватер из Татарского пролива в Амурский лиман!) и от этакой досады застрелил себя пистолью. Укоры и поносительство претерпела горделивая «туманная Альбиона». Увы и ах! британский флаг, не ведавший поражений со славного лорда Нельсона, был опозорен перед всем светом, и сие пятно на нём невозможно было смыть всеми водами океана. А рассеянному попустительству флотоводцев союзников публикация всеместная срамоту учинила. Адмиральский ч а с Геннадия Ивановича Невельского наступил - вот какая случается история с географией!

За боевые отличия, военное крещение в океане Восточном, блестящие победы в Петропавловске и на азиатском побережье Татарского пролива сухопутные и морские чины и отряды Муравьёва не были отмечены наградами, знаками на шапку иль знаменцем георгиевским - в пример дунайцам и севастопольцам.* А всё-то потому, что радетель муравьёвских дел в Сибири Восточной - Государь Николай Павлович жизнь свою скончал.

____________________________________________________________________________________________

* В Крымской кампании Камчатский егерский полк отличился в передовых русских траншеях у стен Севастополя; пехотные полки 41-й Селенгинский, 42-й Якутский, 43-й Охотский и 44-й Камчатский награждены георгиевскими знамёнами (последние два полка завоевали их в кампании 1812-1814 годов).


Глава 11. Открытие и описание
Уссурийского края


Римские почести - триумфы, русские обеды, церковные парады с хоругвями и колокольными звонами, китайские церемонии, мишура, фейерверки и прочие внешние признаки гордости и торжества Николай Николаевич Муравьёв от себя отдалял, считая празднества бичом народным, и у каждого амурца они вызывали презрение и насмешку, а почитали мать всех поощрений - добродетель, бальзам чудодейственной души. Но кто же после Государя Николая Павловича звал его «к зависящему распоряжению»? Кто мог сказать ему с милой оглаской: «Ты у меня безотступный» и прочие к сердцу лежащие слова? А был ему ближайшим советчиком и добросердом великий князь Константин, Главного морского штаба начальник, последователь дел в Восточной Сибири в Бозе почившего родителя. Великий океан шёл завоёвывать генерал-губернатор, а без того Уссурийский край в своих руках невозможно удержать, и грамоту его императорского высочества ожидал к своему часу.

Сибирь не знала телеграфа - всем вестям передатчик был фельдъегерь - гонец государев, слово его, курьер спешный, несущий приказание августейшее за сотни, тысячи вёрст такому же вестнику. Ехать, мчаться, скакать, плыть курьером в Иркутск, значило отмахать в двадцать дней - и не более! - пять тысяч вёрст на перекладных, в кибитке или возке, в особливом экипаже на рессорах день и ночь, ночь и день чрез Урал и Барабу, меченные спицами колёс, чрез реки Обь, Иртыш и Томь, где на переправах прежде запросят «расписку», что «нижеподписавшийся в полном здравии и душевном благополучии имярек утонул по воле Божией, а не по вине крестьянской».

Самое каверзное занятие фельдъегеря - сыскать генерал-губернатора Восточной Сибири, коего доставали на Лене, Амуре, Камчатке, Кругобайкальской дороге, а в описываемые времена она была не экипажной, но верховой, в Красноярске, Якутске, Охотске, Императорской Гавани, у берегов Сахалина или Японского государства, в малоизвестных краях, ещё не обозначенных на картах Генерального штаба, на самых точных и подробных географических картах на свете. Можно только подивиться, как при отсутствии железнодорожного сообщения, добираясь на лошадях, оленях, собаках, рыбачьей лодке или шхуне, несмотря на потери «в живом и мёртвом инвентаре», еще и прослыть сибирским скороходом. Но никакой рессорный экипаж сибирской работы с нерасшатывающимися болтами, не вылетающими на полпути к почтовому станку, не в пример аглицкой коляски с «настоящими рессорами», ни тарантас на пружинистых дрогах, не выдерживали Газимурский хребет в Забайкалье, а уж что говорить про последние семь прогонов по Шилке - горы с дремучими, непролазными чащобами, крутые скалы, ущелья, пропасти, званные «семи смертными грехами». При крутой горе гальмуют, просовывают кол или закладывают за колёса тормоз. Специалистов, что придерживали, гаймовали тяжёлый воз называли гайманом. И каждый, кто принимался за такое дело, должен обладать недюжинной силой. Иной силач брался за колесо - и воз останавливался, и кони, и быки станут, как вкопанные, и такому богатырю возчики выкрикивали: «Вот это гайман так гайман - всем на диво!» До очередного станка, бывало, добирались на трёх колёсах, ибо четвёртое заменяла длинная берёзовая жердь, пропущенная под осью заднего колеса и привязанная к передку повозки. Так русский ямщик приспособился к сибирскому раз-стоянию, от того по сторонам-то «всё косточки русские» да столь короток лошадиный век. А и сибирские кузнецы

Перед медлительным огнём

Российским лечат молотком

Изделье лёгкое Европы,

Благословляя колеи

И рвы отеческой земли.

Государям Павловичам российская дорога как бы по небесам проходила. Приснопамятный застрельщик волховско-новгородских военных поселений ажник приседал в верноподданнических чувствах: «Все торжественно говорят, что совершенства поселений и дорог превосходят всякое воображение. Иностранцы не опомнятся от зрелища для них столь невиданного. Не дорога, а масло, ваше величество!» Благодарственный елей разливался по столичным «ведомостям» неким подорожно-ведомственным чиновником Раз-Гильдеевым: «Шоссе на Москву - не житие, а масленица! Век золотой, царствие небесное! Красота неестественная, невозможная!» «Везде бы такие дороги - и умирать не надо!» - говаривали Государям кучера Щукины, Цукины, Сукины и запирали чугунные врата, так более никто не смел ездить. Ключи хранились у сторожа, а рядом - ухабистая, топтыгинская, непролазная канитель земная... Российский гений не мог без слёз представляться станционному смотрителю, и предположил блестящее дорожное устроение потомков:

Когда благому просвещению

Отдвинем более границ,

Со временем (по расчислению

Философических таблиц,

Лет чрез пятьсот) дороги, верно,

У нас изменятся примерно:

Шоссе Россию здесь и тут,

Соединив, пересекут.

Мосты чугунные чрез воды

Шагнут широкою дугой,

Раздвинем горы, под водой

Пророем дерзостные своды,

И заведёт крещеный мир

На каждой станции трактир.

Возка почты, курьеров, фельдъегерей внутри Амурской страны возлагалась на местных жителей - знатцев «народного пути» - зимнего санника промысловиков и волчьего следа, имелись и почтари-лодочники, и они-то прослывут именитыми лоцманами на реках. Станки и бечевники (бечевою на лошадях, не то - на людях) препровождали весточку от Государя императора!

Походный штаб, походный стол, походная кровать - и на всё такое подивлялся всякий чин, заступивший на службу в Сибирь Восточную: военачальник ли в стане разрозненного войска, администратор ли необъятных присоединённых территорий, путешественник ли в незнакомой стране?.. Россия просвещённая гадала да интерес чуткий справляла: какую кампанию затевал, когда сопки амуро-уссурийские покрывались алым цветом багульника, к какой политике склонял чужеземных государей, где ночь коротал да утро встречал, какой комплимент его достижений обнародовать?.. Государя тож вдумье своё тревожило: землицы прибавлялось на сотни поприщ да как отвести от неё завидующие глаза морских держав, потому и послал к генерал-губернатору особливого фельдъегеря - непромокаемого, незамерзаемого, в огнях-ветрах неколеблемого, чтоб всякое спокойствие на сердце прилегло.

А и с Китайским царством Айгунским договором скрепились, дабы жить «ради большой, вечной взаимной дружбы обоих государств», и мир тебе, богдыхан китайский! И отдал Муравьёв самый приятельский приказ для казаков, линейцев, матросов, блестящих офицеров и генералов, чиновников, причта церковного, хлебопашцев и промышленных людишек:

- Товарищи! Поздравляю Вас! Не тщетно трудились мы: Амур сделался достоянием России! Святая Церковь молится за нас, Россия благодарит! Заря державная встаёт на Востоке! Да здравствует Государь и процветает под кровом его приобретённая страна. Ура!

Благовестные колокола по соборам и церквам возвестили о новых приобретениях государства Российского, и Государь дал грамоту на всю державу до века генерал-губернатору Восточной Сибири: Николаю Николаевичу Муравьёву почитаться графским достоинством с присоединением к имени звания АМУРСКОГО. Чу, новая звезда взошла на российском небосклоне!

Архиепископ Иннокентий, провидя столетия земли Амурской, исторгнул из глубины души: «Если бы, паче чаяния, когда-нибудь потомство тебе не выкажет благодарной памяти, то никогда, никогда не забудет тебя Православная Церковь!»

Муравьёв-Амурский ответ дипломатический предпослал Государю: «Смею думать, Ваше императорское величество, амуро-уссурийское поволье, а и земли общие и неразграниченные владения наши с Китайским царством и Японским государством после Айгунского трактата от иностранных притязаний должны быть свободны».

Император Александр II, народом званный «Освободителем», собственноручно начертал на муравьёвском послании: «Справедливо», а великий князь Константин для Сибирской флотилии корабли собирал. Грозным неприятелем на суше и на море супротив России снова выходили англичане, затеявшие «опиумные войны» в Поднебесной. Они намерились занять северный берег Матсмая (Хоккайдо) и гавань на берегу Татарского пролива, открытую ими между Императорской Гаванью и заливом Посьета, и внушительной силой приковать Сибирскую флотилию на Амуре, а в зиму при помощи ледового панциря реки оставить её в бездействии.

Адмирал Невельской промыслительно обращал внимание генерал-губернатора на южную часть Уссурийского края в видах разыскания гаваней и портов. Посылка экспедиции Бошняка к югу залива Де-Кастри и зимовка в Императорской Гавани были именно с целью проведывания южных гаваней, сказав напутное: «Вы старайтесь достигнуть реки Самальги (Суйфуна), и около ней, по собранным мною от туземцев сведениям, должны быть закрытые бухты, и, поднявшись вверх по реке, перевалите вверх по реке Уссури».

Адмирал Путятин, обеспокоенный происками англичан, в своих дипломатических вояжах в Китай на пароходе-корвете «Америка» открыл спасительные для нас бухты Святого Владимира и Святой Ольги. Вот к этим бухтам Муравьёв-Амурский решил проложить сухопутные маршруты, начать обследование Уссурийского края.


Вспоил, вскормил, взлелеял казаков Амур-батюшка и утихомирился. А и старшины казацкие и атаманы кубки с шипуче-пенистым вином на пиру подняли, взгаркнули на всю Русь престольную:

- Пьём мы водку, пьём мы ром, скоро в Персию пойдём!

- Отчего же - в Персию? - спрашивал Муравьёв-Амурский.

Отвечали казаки амурские:

- О том особый сказ. Знатцами засвидетельствовано, что русские знают всё. А и боярский сын Семён Ремезов в царствование Петра Великого земли амурские и уссурийские на «Чертеже всех Сибирских градов и земель» показал, и что-де Уссурийский край отгорожен крепостной стеной от Китайского царства и чрез эту стену китайским и маньчжурским людишкам заповедано переступать, а и Бело-озеро, гиляками званое Карасьим, то исть Ханкою, с тамошними нивами - сущий рай для казаков и свободно от взгляда богдыханов. Прознали-проведали мы степные пахотные, добрые хлебородные земли, черностию в человеческий пояс, сенные покосы, боровые лесные места, бортные угожья, лосиные гоны, собольи и рыбные ловы. Да на тех местах, тож реках и озёрцах птиц несметно, и на той земле всяк хлеб родится, на горах Господних сам собою виноград растёт кроме руки человеческой и некий чудодейственный Жень-Шень - всем болестям людским искоренение, и золото водится, и жемчуг речной и озёрный, и в озере Белом, то исть Ханке, рыб: белуг чистых, больших калужек, осетров, стерлядей, сазанов, и всякой мелкой - бесчисленно много, так велико, что шум плавников над реками тамошними небывалый, и всякие бесчисленные ягоды родятся, иные же им имени не знати, и орехи древесны, и земные, и всяческого зверя в таёжных лесах и в степных угодьях без числа - соболя, горностая, рыси, лисы, белки, медведя, барса, оленя и прочего. И жить там людям служилым и жилецким в тишине и покое, в добре и славе, бесстрашно и оберегательно, и сей Уссурийский край светом истины провидится. И на чертеже-карте Ремезов, где устье Амура значится, надпись вчинил: «До места сего царь Александр Македонский доходил». А ежели Македонский доходил до наших земель из Персии, то сам Господь перстом своим указует: иди, казак, косточки его проведай.

- Ну, как же, - ободрил казаков Муравьёв-Амурский, - пора и убираться в гости. Не в Персию, но - в Уссурийский край на обживание. Как обер-квартирмейстер Будогосский граничные столбы поставит, астролябией сверит по звёздам, чтобы русского Государя с богдыханом земельные обиды не раздирали, и приведём в известность к жизни пригодный край. А что до царя Александра Македонского, так это сказочки торговцев маньчжурских для русских охочих людей, чтобы в Приамурском крае не промышляли, не расселялись, не мешали гиляков обирать. России отныне ничто не мешает объять все торговые пути Востока!

Николай Николаевич взял трубочку зрительную да генеральскую, глядел-смотрел с Амура-реки на реку Уссури, на восприемный край, силы примеривал войска казачьего, выкруглял зернистые слова старшинам и атаманам, а кованые приберегал линейцам, матросам, чёрным людям, торговым гостям и всему много бесчисленному народному христианству «от конец до конец всех земель Российского царства». Государь в то время щедрым был: за устройство казачьих сословий на Амуре всемилостивейше пожаловал кавалером Императорского и Царского ордена Белого Орла. Орёл восточносибирский вострил свой зоркий и неусыпный глаз, желая вот-вот взлететь и объять своими крыльями богоданный Уссурийский край.


Под руку муравьёвскую не могли попасть сановные прожектёры, замотаи-чиновники, пустосвяты, звездочёты и трескотух легион, но в свиту, но в сопутчики, но в дела амурские жаловались и младая, бурлящая кровь, и текучий, искрящийся ум, и воплощённый образ воли и твердыни. Действуя со всевозможной быстротой, чтоб не упредили иноземцы в устье Амура, в Уссурийском крае, в переговорах с пекинским и японским правительствами, Муравьёв каждый шаг водительства своего заповедовал: успеть! И как только вернулся из Кяхты в Иркутск, окунулся в изучение карты Маньчжурии. Творец её - молодой топограф Михаил Венюков, прибывший на службу, представился. «Быть на Амуре пожелаете?» - проницательным взором оглядел вновь испечённого «сибиряка» Николай Николаевич. «Мечтаю, ваше высокопревосходительство!» - живо согласился офицер. «Чрез две недели сплав по Амуру - там вас свежим ветерком обдует...» А уж с зимы от станка к станку летели лихие почтовые тройки с вестью - готовить к переселению казачью бригаду - насельников амурских, чуток попозже - уссурийских казаков.

Выехали на тарантасах. Путь лежал на Читу, Нерчинск, Верхнеудинск - к Шилкинскому Заводу. Не поездка, а гонка за ветром странствия. Летели бойкой рысью, легко вытягивали шилкинские перевалы, вымахивая в сутки по триста вёрст. У Шилкинского Завода пересели на лодки и поплыли. Шёл караван из барок, лодок, плотов с казаками новоопределённых сотен, солдатами-линейцами, семьями хлеборобскими Забайкальского казачьего войска со скарбом, скотом, провиантом казённым, мануфактурой, железом, солью. Навстречу - впервые вверх по Амуру шли торговые суда из Императорской Гавани и Николаевска, доставлявшие товары левобережным поселениям. Гудом загудел Амур, как же, ожил батюшка, машины запыхтели, задымили, разбудили берега с дремотной тайгой. Развернулось зелёное знамя весны, повеяло брусенично-калиночкиным запахом, и всё - в преображении, роспуске, говоре распростёртой к океану и небесам раздумчиво-кроткой земелюшки. Доплыли до военного поста Усть-Зейск. Муравьёву приглянулись места для закладки большого града на Амуре, и Венюков взялся за топографическую съёмку под будущий Благовещенск. Ей-ей, Николаю Николаевичу тут мило прилегло на сердце признание венюковское, что-де великолепнее угодий для хозяина-земледельца, роскошнее равнины от самого устья Зеи до Хингана нет ни в окрестностях Айгуни, ни в Даурском нагорье, ни в Сибири, мало и в целой России... Гляди, начальник края, гляди в душу твоего исповедника, в нём продолжатся дела и дни остатние твои - и ты будь державой в нём!

Не оставалось сомнения, что переселенцы скоро и благополучно прибудут на место своего водворения, и, не имея времени самому посетить новосельцев и торопясь в Иркутск, Муравьёв повелел Венюкову осмотреть и снять на план казачьи станицы от Буреи, вниз по Амуру - до места прорыва чрез хребет Хинган. Вернувшись в Забайкалье, офицер-топограф собрал сведения по военной статистике и на курьерской тройке был доставлен в Санкт-Петербург, где его поджидал генерал-губернатор в гостинице «Hotel Boucqui» (потомкам более известная как «Hotel d’ Angleterre») на Исакиевской площади. К этому времени «Амурский вопрос» объял блистательный государственный деятель и дипломат Александр Михайлович Горчаков, не потворствующий иноземной моде потаённо заглядывать в отечественные сени, но своего обычая закон державший.

В столице империи венюковский глаз едва доступался до тревожно-радостного Муравьёва, а Николай Николаевич поспешал, не спал, бодрствовал: в Санкт-Петербурге сплетался верховенствующий устрой всему движению «Амурского вопроса». Что ни министерство, департамент, градоначалие, то свой вельможный местоблюститель, свой прекословляющий глагол, свой царственный раздельшеец... Всё надо б словить, доблюсти, поднатужить, и бокал шампанского за победу над табором заминателей и препятственников был высочайшей наградой в кругу друзей, заслуженной, нежели очередное повышение по Табели о рангах. Вон и директор Азиатского департамента Ковалевский торжествующе уведомил Государя императора Александра Второго, что-де наши интересы разнятся с интересами иноземных держав при определении границ на Амуре, и к гостинице «Hotel Boucquin» едва не каждый день подскакивал личный фельдъегерь его высочества великого князя Константина Николаевича, и уж воздух северной столицы побуждал к подвигу в Уссурийском крае.

«Свершилось!.. - счастливо покручивая ус и напевая песенку про невесту во Франции, наконец-то осветился ликом генерал-губернатор пред Венюковым. - Вы готовы возглавить экспедицию на Уссури?» «Посильно ль мне, ваше высокопревосходительство?» - отговаривался оторопелый офицер, и щёки запылали огнём от страха или удивления. «Всё, всё посильно - молодость, энергия, любовь к Отечеству! Предписание моё таково: исследовать и снять на план всю долину правого берега Уссури и путь до вершин к бухте Святого Владимира, осмотреть да описать места, удобные для заселения. С собою я захватил свиток карты из Азиатского департамента - профессора Васильева переводческая работа. Обратите внимание, китайцы не имеют ясного представления о реках Амурского бассейна. У нас совсем иные сведения, выверенные. Профессор вас ждет... О Нижне-Амурском и Уссурийском краях справитесь у Геннадия Ивановича Невельского, адмирал непременно вас примет. Вот здесь - в месте слияния Уссури с Амуром заложим военный пост Уссурийский, как дозор всему Зауссурью. Весной развернёте топографическую съёмку. На экспедицию вашу возлагаю блестящие надежды...

... Сознавши мимолётность благоприятного исторического ветра в паруса Российского корабля, Муравьёв-Амурский-то и порешил: пока земля Уссурийская устроится и по её жилам не плутали ватаги флибустьеров и бродячих манз с косой на затылке, не слизнули золотые ключи и сокровища Господних гор, свершить роспуск своеземным путешественникам и учёным мужам во все уголки Зауссурья, а в непроторженную сторону к Японскому морю напутствовать старшего адъютанта Венюкова.

Июня четырнадцатого дня 1858 года его благородие Михаил Венюков с двенадцатью казаками и переводчиком на двух лодках отплыл вверх по Уссури. Вооружённый буссолью и компасом, снимая на план роскошную долину её, он для большей точности вёл счёт шагом и покрывал за день не более одного поприща, то есть двадцати-двадцати двух вёрст. Он подивился одиноким пустынным равнинам с рощами сказочных дерев и неведомых трав в цветах, голубым озёрным и речным водотокам, пёстрым хребтам и перевалам Сихотэ-Алиня - русским именем званый Господними горами, тёмными, пугающими джунглями, где любую помощь сами себе должны подавать.

Путешествие вверх по Уссури помрачалось: стихия природы легко подавляла всякое людское поспешание и назойливую любопытку проникнуть в её тайны. На перекатах толклись шестами или волочили лодки на бечеве. На быстрине требовалось проворство, ибо гружёные деревянные посудины могли перевернуться либо затянуться под навалы коряг, потому в среднем течении преодолевали по двенадцати вёрст. Выручал проводник, знавший причуды своенравной реки и её притоки. По тихим и неглубоким коленам лесистых берегов скользили на нерестилище косяки толстолобиков в таком скоплении, в такой тесноте, что сболтанная вода представлялась плещущими слитками серебра, а прыгавшие с уханьем жирные особи попадали в лодки - в приварок казацкому пайку.

Редко- редко встречались сей пустынной страны природные жители - охотники и рыболовы туземных племён и родов. Офицер находил старого вождя или шамана, приветливо расспрашивал простодушных и безлукавых местных архонтов о столь дивном крае, житье-бытье соплеменников, обрядах, мифах, соболином промысле, легендарном корне Жень-Шене. Особенно странно показалось Венюкову, что уссурийские туземцы - гольды, орочи, удэ, тазы - не ведают Бога, но поклоняются тотемам, лесным и горным духам. А, составляя карту Уссурийского края, помечал угодья, удобные для будущих казачьих и крестьянских поселений, указывая, где следует засевать присоветованные спорые пшеничку, просо, ячмень, овёс.

Бывало, ночь, час десятый, заставала в лодке с лубком иль в шалаше под большими уссурийскими звёздами, средь «огненных мушек», наподобие бразильских, и хаоса трубных, рыкающих, гудящих звуков; не то - демонического эха со стоном и бормотанием. Экое диво! Едва утренняя заря позолотит небосвод - в поход по царству сверкающих оранжевых и жёлтых лилий, розоватых пионов, лиловых ирисов, благоухающего жасмина в подвенечном платьице, по увалистым распадкам с кочующими туманами и птичьим щебетом и квохтаньем, с непрерывной звенью полевых цикад, по причудливому сихотэ-алинскому плоскогорью.

Торопился первопроходец уссурийский с предписаньем-то, потому приходилось порой вкушать лишь чай кирпичный,* да как бы и грудной, чрез него- то Уссурийский край насквозь виден, да зеленью подёрнутые сухари не выбрасывали. Из провизии всех заготовок - сушёное мясо и ячневые крупы, из корма подножного – черемша, дикий лук и щавель. Воля русская и Господь помогли выйти до «вершин» Уссури, одолев её правый приток - реку Лифудзин с населением тазов. В устье Лифудзина едва сыскался новый проводник - молодой орочен. Июля двадцать второго дня Венюков и его спутники тронулись в путь, неся за плечами двухпудовые вьюки, так как лошадиной подставы ещё не водилось. Природа готовила сюрпризы - верховье реки испещрено множественными ручьями, болотистыми слизями, зловещими трясинами, норовя втянуть в себя всю беспечную мимолётность. Непроходимой стеной надвигались ели, кедры, лиственницы, немилосердно забирали силы хребтины сопок, по ночам жгли костры и на всякое шевеление в грозной тайге держали винтовки наизготове: где-то рядом блуждала преследовавшая отряд «амба». С перевала Сихотэ-Алиня опустились в долину реки Тадуши и по ней достигли каменистого берега пустынного Японского моря. Солёные воды обкатывали диоритовые голыши, пенились буруны вдоль песчаного бара в устье Тадуши, напоминавшие безвременную цикличность приливов и отливов. Казаки устало подняли глаза в небесную высь, загомонились:

- Гля, гля: орёл вознёсся под ярое солнышко!

- Владыка земных тварей... Это же орлан.

- Баили на Амуре: самого Николай Николаича Муравьёва ангел дозорит землицу нашу!

Орлан-белохвост иссера-белыми кружевами размывал непостижимую лазурь небушка, сверкающими глазами добычливо стерёг малейшее земное сдвижение, ожил вдруг, плавно поплыл по золотому прибрежью.

Высмотрели угорье для обозрения морских горизонтов и на нём Крест веры

утвердили, буковки врезали, что-де в сей край у Японского моря офицер Венюков с казаками-товарищами в положенный срок путешествие завершил. А ещё неустрашимый путешественник генерал-губернатору и потомкам карту и труд «Описание реки Уссури и земель к востоку от неё до моря» оставил. Он-то, его благородие Михаил Венюков в скором времени известный писатель и генерал, открыл для России Уссурийский край, и муж учёнейший, первый из первейших географов-путешественников, Семёнов-Тян-Шанский о том слово гордости изронил.

Дальний закут России увиден, спросят? Э-а-а, нет закута - лишь окаемок, омытый океаном Восточным. Гос-по-ди, и ты даруешь уссурийские земли, да как же тебя славить простому казаку, великому русскому народу?.. Проведя долгие годы в путешествиях по Забайкалью, Приамурскому краю, Небесным горам (Тянь-Шаню), Памиру, Кавказу, Японии, Китаю, Европе и Америке и обозревая внутренним оком пройденное и пережитое, Михаил Иванович Венюков позывал российских деятелей подивиться венцу муравьёвских дел да поберечь драгоценный вклад его к возвышению державы Российской. То-то диво наше зазрел:

- Обширны пространства матери-Родины, но и у неё нет иной местности, имеющей столь великую историческую будущность, как восточные её окраины - от устья Амура до устья Тумень -Улы. Здесь Русская земля владеет открытой дверью в океан, не доставшаяся ей в Европе... Здесь лишь могут возникнуть порты для беспрепятственной морской торговли с Америкой, Зондскими островами и Индией. И какой бы участок русских государственных рубежей в Азии и даже в Европе мы не взяли - Финский залив, Чёрное море, Закавказье.., ни один из них не представит столько разнообразных и, большей частью, благоприятнейших условий для широкого политического влияния и блистательной экономической будущности, как край Приморский.


Земли Зауссурийского края прошёл и описал хорунжий Даржитаров. По маршруту Венюкова последовал штабс-капитан Генерального штаба топограф Елец, но вышел уже к заливу Св.Ольги и здесь ставил пост военный. А и Будогосский граничную земельку вымеривал, карту Уссурийского края составлял, прошёл от Забайкалья по Амуру, Уссури, Сунгаче и озеро Ханка, заложил Турий Рог, добрался до реки Тумень-Улы у Японского моря. Экспедиция Константина Будогосского (два офицера, двенадцать топографов, астроном, переводчик, живописец, сопровождавшие солдаты) картографировали пограничную линию: местность сия определялась и ложилась на карту в видах астрономической привязке, геодезической съёмке, с установкой реперов и астрономических пунктов. Муравьёв-Амурский шибко похваливал: «Будогосский - молодец, прекрасно исполнил своё дело трудное и вовремя кончил». Русскому послу в Пекине Игнатьеву генерал-губернатор депешей извещал: «По исследованиям К.Ф. Будогосского и личному моему обозрению, оказывается, что на всём пространстве, которое предполагается обратить в российские владения, нет коренного китайского населения, но есть только беглые и кочующие жители, бессемейные, чем доказывается, что китайское правительство места эти признавало вне своих владений».

Часы, дни, месяцы заняты были ревизией уссурийских земель. На карту легли - границы, водоразделы, ханкайские прерии, леса, Сихотэ-Алинские горы и предгорья, побережья Японского моря. Сибирский отдел Императорского Русского географического общества тож недремен был: астрономы, топографы, географы, натуралисты, горные инженеры, статистики и прочий учёный люд потянулись к флоре и фауне, земле и рудам, водам и всяким чудесам и новшествам окраинной России. Природу Уссурийского края первым открыл Ричард Маак, радение учёных экспедиций фон-Шренка, Максимовича, Герстфельда просвечивало великий путь казацко-крестьянской колонизации. Так слагались зёрна судеб уссурийских первопроходцев. Что вело их в эту неизведанную, непроторженную, дикую страну? Молодость, чувство личной свободы, сознание величия дел заставляли переносить не только безропотно, но даже без малейшей мысли о недовольстве. Нигде в России, ни в какие времена, ни в каких кампаниях по освоению земель не бывало подобной общей преданности делу, как это случилось на Амуре и Уссури.

Командир Сибирской флотилии и портов Восточного океана, военный губернатор Приморской области Пётр Казакевич позаботился об оплоте военном и сторожении новых российских владений: «Почтительнейше прошу, Ваше Сиятельство, о назначении в гавань Посьет особого батальона, который мог бы занять посты от озера Ханка и проложить надежное сообщение чрез Уссури и Амуру, войдя в связь с Уссурийским и линейным № 3 батальоном. Горный дивизион Забайкальской артиллерийской бригады, находящейся в Мариинске, я испрашиваю разрешения отправить на Ханка, где по гористой местности и, находясь в середине означенного сообщения, он может быть весьма полезен».

Наконец и Государь император муравьёвскую повесть почитывал: «Уссурийский край - благодатно-привольные местности для многочисленного населения и для устройства всякого рода дороги, казаки и крестьяне хоромы поставят в ряд, избы поделают, дворы постепенно наладят, возделают эти раздольные степи, и поставят они хлеба и сена на весь мир».

А уж гром громыхнул над уссуро-ханкайской долиной, призывая пашенников на тоскующее чрево земное.

____________________________________________________________________________________________

* Кирпичный чай - карымский чай, варился с молоком, а хлебали ложками; сказывали казаки амурские, генерал-губернатором Муравьёвым введён в довольствие казакам (офицерам - обыкновенный). Конечно же, в походе-путешествии М.И.Венюкова молоко разве что во сне могло привидеться.