Geum.ru

Александр Бачурин

Вид материалаДокументы

Содержание


Счастлив тот, кто соседей имеет
Глава 7. Камчатская экспедиция.Охотоморский вояж Муравьёва
Везёт девицам в наши дни
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   12
Глава 6. Камчатская экспедиция.
Охотский тракт


Воистину коренная сибирская Русь гордо смотрит бойницами, вратами, дорогами на Восток; она - в черни деревянных изб, церквушек с Божиим ликом и придорожных голубцов с иконой Пресвятой Богородицей, башен и частоколов застав и острогов от времени покорения племён и народов степных пространств, в великих реках и странах горных узлов, в живительных источниках веры и сил на преображение приисканной породной землицы, в вечном распутье на диком поле, в пьяняще-страстном пути встреч солнца. Николай Николаевич Муравьёв задался целью переломить обездвиженную, дремотную русскую жизнь в Восточной Сибири, остановленную тёмными ветрами безверия и ненависти к отечественным приобретениям и преобразованиям.

Собственно путь лежал из Якутска прямо на Меинский станок Охотского тракта. Да как бы и тракт существовал на планах Адмиралтейств-коллегии. Тракт на Охотск строили матросы, казаки, ссыльные солдатские команды, забранные в помощь второй экспедиции Витуса Беринга. Устройством дороги занимались штурман Бирев, матрос Белов, капрал Уваровский, капитан Чириков, поставивший чрез каждые пятнадцать вёрст теплые избы для возчиков. Теперь же путь на Охотск лежал без дорожных знаков, в запустении, редкие станки с трепетно ожидавшими смотрителями редкую зимнюю Камчатскую или Якутскую почту, доставляемую на оленях и собаках, курьера, этапные команды солдат, матросов, штрафников, и Муравьёву, порой, приходилось пробиваться по нему.

Передвижение вьючного транспортного каравана по Охотскому тракту: десять лошадей составляли связку - одна лошадь верёвочным поводком привязывалась за хвост другой, и при них полагался погонщик. Таким порядком эти караваны крепких якутских лошадей-степняков, высланные наперёд отряда, извивались между деревьями необозримых лесов, по скалам и кручам, по бродам рек и проток, по брюхо, увязая в болотах, поднявшихся нежданно из мёрзлых почв. Без всякой дороги, с редким следом кострища и остатков рванья лоскутного, рубленых костей зверья от пиршества безвестной ватаги беглецов острожных сидельцев со всяким тёмным духом, иль рьяных промышленных опытовщиков, иль сбора иных гулящих людей, где бы «не чаять московской власти».

Муравьёв имел расчёт времени и роспись маршруту, в особливости неукоснительного порядка в экспедиции, передав назирание его управляющему полевой канцелярии по гражданской части Струве. Бесподобный шаг направлен против милых дам.

А дамы в дорожных платьях, в торбасах из оленьей шерсти, верхами в казачьих сёдлах да на подушках вступили в непроходимые тундры и девственные леса, в суровое и длительное испытание с числом вёрст этак за тысячу. Находились остряки областные: это же нынешних тыща, а старинных Екатерининских всего-то семь сотен! И что же, пал розовый туман в глазах очаровательницы-путешественницы? Небушко смертно синим показалось? Иль наслушалась в Якутске подбубновых сказаний о трёхголовой святой птице Ёксёку с глазами далёких магнетических звёзд, с клохтаньем громовых раскатов звука, с её россказнями о необыкновенных приключениях мифического витязя Эр Соготоха - и миражи поплыли? Первый верховой переход в двадцать пять вёрст Катрин, будучи разбита до изнеможения, едва выдержала, но более не смогла в назначенный час подняться на лошадь. Путешествие становилось пыткой. Генеральша прилегла отдохнуть в станционном домике, в то время как весь отряд ожидал в нетерпении. Муравьёв вспыхнул, по-французски изъяснился Катрин, а, выходя из избы, приказал Струве отправить супругу с камердинером Флегонтом обратно в Якутск, где ей представлялось побыть до возвращения экспедиции из Камчатки или вернуться в Иркутск. Катрин, замирив боли в пояснице и кротко посмотрев на мужа, с помощью Струве и Флегонта, заливаясь слезами, забралась на гнедка и поехала вслед своему жестокому Nicolas.

Муравьёв не был жестоким, ощущая в груди горячие переливы любви Катрин. Конечно же, терзался - но иначе поступить нельзя. Для многодневной езды Катрин и Элиза, не обученные верховой езде, не имели дамского седла с боковым сидением, ни амазонки - специального женского костюма всадницы. Лишь позднее Николай Николаевич прикажет изготовить кресло-седло, точную копию работы Корсакова для молодой супруги Невельского во время перехода из Якутска в Охотский порт. Кроме того, для отдыха Катрин в пути предназначался натягивающий между двумя лошадьми гамак («качка») - изобретение Невельского, с пользой применённое многими «амазонками», ибо путешествие заполнялось чтением, вязанием, сладкой дремотой на природе.

Шествие отряда напоминало восточный караван, бредущего только не по сухим барханам, голой песчаной пустыне, а по вечно мокрым тундрам, покрытым первобытными лесами с елями, пихтами, редкостойными лиственницами, кустарниковой берёзой, рябиной, шиповником, кедровым стлаником - в подлесках, мхами. Болота повсюду: на равнинах и плоскогорьях, а хлюпающей под копытами лошадей водице, - зри в оба. Юдомо-Майское нагорье в мшистой зелёнке, в бело-жёлтом царственном покрывале пролетья, ещё выбивались в распадках бело-розовые родендроны. Тишина, покой, безлюдье. Чувствовалось безразличие природы к целям путников, подставляя то ловушки для мохнатых степняков с длинными гривами и хвостами, то природные наваждения для несведущих всадников. Однако все западни нипочём для якутов-проводников, а выносливые лошадки способны без отдыха и подкормки пройти до ста вёрст.

Сиреневое марево опускается ввечеру, плоскогорья придвигаются, смолкают цикады, гортанные вороны кружатся стаёй над дохлым оленем - исток недовольства Муравьёва, приказывает казаку:

- Ну-ка, стрельни по стервятникам!

Грохот разносится по безмолвию, но тучи комаров и мошкары преграждают путь, и никакое курение трубок, ни кизячьи дымокуры не сбивали назойливость кровососов. Крупы лошадей были настолько облеплены комарами, что нельзя разобрать масть, ноздри и губы бедных животных кровоточили. Якуты отгоняли комаров метёлками из конского волоса, аккуратно на руках сажали в седло или снимали с него путешественников. Истинно, в дорожном облачении господ неспособно и по земельке шествовать. Вооружённые башлыками с чёрной сеткой, с сеточным кругозором, всадники напоминали бедуинов с белыми чалмами на тёмно-смуглых лицах. И всё же привалы на кормовищах с пасущими разномастными лошадьми были живописны, воздух насыщен болотной влагой, взопревшей почвой с кисло-пресным запахом. Разно ухал филин, посвистывали невидимые утки в заводи горной речушки, шумно взыгралась тетерва на лиственнице, чекнула потревоженная на гнезде сорока. Дымились костры, расстилались ковры, на колья вздёвывались сары, из перемётной поклажи доставался заветный погребец с посудой, солью, хлебцем и вином, звенели кастрюли, чайники, разливальные ложки и ножи. Николай Николаевич, расположившись у костра, острыми словцами подбадривал сопутчиков, слушал волшебные звуки виолончели Христиани, песенку далёкой Лотарингии напевал, иль Катрин и себя ублажал весёленьким мотивчиком: «Ах! невеста ...» и так далее. Всем было весело, все заражались духом своего предводителя, ценили умягчённое сердце. Подшучивали над проводником по прозвищу Кунай (кунай - якутский дух-покровитель травы и сенокоса): о чём-то подолгу давеча напевал, наблюдая за полётом птиц. Попросили и его рассказа. Проводник, довольный знаками внимания, прежде вызволил трубку из голенища сар, набил её зеленоватым листовым табаком, выбил кресалом огонь из кремня, зажёг клок мха и закурил, прижимая большим пальцем дымящийся мох:

- Однако расскажу... По древним якутским обычаям, высокопролётные стаи белых стерхов - священный миг для молодого боотура, потому следует тут же признаться в любви девушке, песню напевать:

Счастлив тот, кто соседей имеет,

Кто с соседями мирно живёт,

Кто с богами поладить умеет, -

Пусть всё это, как дар, бережёт.

- С песней сподручно в бой идти, - согласился Муравьёв. - Вот на Кавказе дело было: казакам моим бывало туго, окружены в теснине ущелий гор, все, шабаш, приговор неистовых черкесов, да только вдруг находится запевала с беспутной, удалой песней, да так заведётся, так зальётся до поднебесья, с горькой, обидной издёвкой неприятеля - и разом русская светлая душа пробуждается, радостью русские глаза наливаются... Вот что песня делала с нами на Кавказе!

На ночь натягивали палатки и полога из льняной ткани, разводили костры из сухого конского навоза, чтобы выкурить комаров. Опасались медведей, потому ночью рубили деревья, жгли непрестанно костры и по очереди сторожили. Но как впоследствии разъяснилось, на тракте волков и медведей нет, медведи заходят в реки и ловят рыбу, зато зайцев, по-местному, ушканов - дивное множество!

Между станками Аллах-Юнон и Юдомский Крест путь лежал чрез реку Белая. После четырёх суток проливных дождей Белая разыгралась, вспенилась, разлилась - бродов не стало. Мутные воды со страшной силою и быстротою несли камни, был грохот, как на громадной работающей мельнице. Впереди транспортировал вьюки урядник Хондаков, и он не нашёл бродов.

- Вздор! Как смел Хондаков вернуться? - разъярённо потрясал нагайкой Муравьёв. - Коль казак не решился на переправу, галуны спорю!

Якуты-проводники грустно посматривали на реку, видя в том небесные кары. Лошади, крупно дрожа, жались боками, табунясь. Стихия подавляла животных. Муравьёв наблюдал за взбесившейся рекой, спросил Куная:

- Где переправа, где брод?

- Здесь, однако, - указал рукой проводник на буруны волн.

- Покроет ли вода спину лошади?

- Нет, а повыше брюха будет.

- Сперва переправимся вдвоём, Струве! - приказал управляющему полевой канцелярии.

Якуты принялись уверять, что это совсем невозможно: «Однако, не можно, ваш превосходительство, пропадёшь!» У Струве душа ушла в пятки, но - как ослушаешься? Николай Николаевич крепко пожал руку Катрин. Она не могла удержать своего отчаяния, с любовью в глазах, взглянув на него, в надежде остановить, взмолилась:

- Nicolas, tu es fou! (Николай, ты сумасшедший!) - но всё напрасно, воскликнула в сердцах: - je pri... (Я прошу...).

Облачившись в меховые фартуки, отвернув борта сапог, перекрестившись, Муравьёв, а следом тоже проделавший Струве, вступили в реку. Якуты молчали, со страхом наблюдали, бледнея и машинально крестясь. Пошли по гряде камней реки саженей в тридцать- сорок, оступись лошадь на шаг - и она погибла со своим наездником. У самого противоположного берега всхрапывающая лошадь Муравьёва пошатнулась и, казалось, мгновением снесёт бурный поток, но, натянув левый повод, хлестнув нагайкой по крупу, он сумел поставить её против течения, в момент она выскочила на берег. Клики победного облегчения якутов смешались с радостными возгласами дам.

- Ну, Струве, теперь назад, но только не один за другим, испытаем, могут ли пройти лошади рядом. Вы увидите, что возможно. Итак, за дамами - вперёд!..

К ночлегу пришли поздно, часу в десятом, а подняться назначено было к четырём часам утра. Обыкновенно добирались до ночлега в седьмом часу. Поэтому не поставили палатку. Катрин просила мужа, чтобы поставили палатку и дали ей железную кровать, но Николай Николаевич простоватенько отмахнулся: «Это меня не касается, это дело Струве, его и ответственность». Так генерал-губернатор ставил в равенство походников, по известной русской пословице: назвался груздем - полезай в кузов. Ничего-с, преисправно отужинали при свете костров, после того под покровом тёмного полога неба со звёздами расположились пить чай. Якуты завели байки, казаки вспоминали домашнее. Слушали «истории» муравьёвские, а в сей час - про строительство старого Охотского тракта в царствование императрицы Анны Иоанновны. Во времена бироновщины и солдат, и матрос, и офицер мелкими скотинками числились. И командор Беринг с этими «скотинками» тащил провиант, корабельное снаряжение, пушки. И большая часть ратников не выбралась к морю, так что, справедливости ради попомнить, тракт сей стоит на косточках русского воинства. Некому было обряд свершить со словами: «Господня земля, и исполнение ея, вселенная и вси живущие на ней».

Вступили в Амуро-Охотскую страну. Ближе к морю темнее таёжные леса с елями и пихтами, в низменностях - мари с реденькими лиственницами и карликовыми берёзами. А вот горы Джугджур, простиравшиеся дугой параллельно Охотскому побережью, служили водоразделом, и совсем близко к Охотскому морю с севера запада лежали верховья рек, принадлежащих к бассейну Лены.

На станке Юдомский Крест жена смотрителя разрешилась тройнёю от бремени. Муравьёву доложили.

- Вот как? В один раз тройню принесла к нашему явлению! Ай, же славно! - и приказал выдать роженице сто рублей «на зубки новорождённым» и сам вызвался быть восприемником их от купели.

С Метинского станка спустились по реке Охоте. Конец пути близок. Слышались необычные рёв и шум, увалы и распадки множили эхо. Распахнулась морская даль, утёсы громоздились у кипящихся волн. Катрин осилила испытание, стала окрепшей. Элиза тож с песенкой «Ой, ляля труляля». В Охотский порт прибыли 25 июня, в день рождения императора Николая Павловича, как было назначено по росписи, а главное - обещано августейшему тёзке в Санкт-Петербурге. Государю тож любо, что Муравьёв взял верный, отеческий курс землепроходца, не угодничал с разгулявшейся молодецкой кровью, хотя бы и на посту генерал-губернатора, а полетел орлом, чтоб лицезреть бескрайность и неухоженность, силу и немощь, буйство и утишение окраинной России, куда к восходящему солнцу сбегалась и вольность, и разбой, и злокознь бесшабашная...


Глава 7. Камчатская экспедиция.
Охотоморский вояж Муравьёва


На рейде Охотской гавани дожидался генерал-губернатора Восточной Сибири прибывший с Камчатки транспорт «Иртыш» под начальством капитан-лейтенанта Поплонского. Муравьёв именовался командиром портов и морских сил Камчатки и Востока, но внешняя панорама Охотского порта и его «морских сил» вызвали у него бурю гнева, и на Охотском побережье под крики чаек громы и молнии метал:

- Охотску сто лет тому не должно существовать! Ох-хот-ский порт!.. Что за насмешка? Судов новопостроенных нет, старые обрели вечный покой в гавани, остова прочих уплывают вслед за льдами. Убогая часовенка бьёт в поминальный колокол, в кручине и в немоще выплакиваясь, как цинга истребляет гарнизон. В Охотске русский солдат без хлеба и говядины худой вид приобретает, словно не ведомо, что еловый напиток и дикий лук поборят цингу и всякую лихоманку сибирскую. Воинские силы к баталиям с неприятелем не приспособлены, начальник порта в нетерпеливой ожидации заслуженного повышения в чине и должности, а всё вокруг - в развалине и запустении. Жизнь, лишённая божеской крепости и цельности, подобно бочке с проржавевшими обручами...

Кто выведет на русь начальника края, распахнёт душу, выскажет события славные и печальные забытого времени? Иль ветры студёно-буйные поведуют о казаках, пробиравшихся тундрами с Лены-реки, между Семи хребтами Станового нагорья, этих тунгусских Альп, на кочах, дощаниках и шитиках выбиравшихся с Алдана и Амура к стылому Охотскому морю по указам Петра Великого и Анны Иоанновны опровергать «скаски», «не сошлась ль Америка с Азией»?..

Охотскому зимовью - двести лет, Охотскому - первому русскому порту на Восточном океане - сравнялся век. Охотск выпустил две Камчатские экспедиции командора «двух океанов» Витуса Беринга, две экспедиции Мартына Шпанберга и Адама Лаксмана для японского плавания и разыскания торговых путей «в страну Япона». Отсюда купец-мореход Григорий Шелихов на трёх галиотах «Св. Михаил», «Св. Семион» и «Три святителя» отправился к Аляске. «Отысканная Берингом земля» шибко занимала рассудок иркутского гостя торгового, мнилась уголком государства Российского, а хотя бы колонией россиян под защитой флага и флота государыни императрицы Екатерины Великой. Охотские верфи построили немало бригов, бригантин, шхун, транспортных морских судов, и благодаря знаменитой парусной Охотской (Сибирской) флотилии русские мореходы осваивали Алеутские и Курильские острова, Аляску и посылали со штафетом в Санкт-Петербург все карты, сочинённые мореходами при открытиях, и вывезли мягкую рухлядь и морского зверя, ясак и «каменья узорочье». Богатство и обильность сиих земель составили великий прибыток государевой казне. Охотский солеварный завод обеспечивал солью все земли Восточной окраины, на судостроительную отрасль «в работе имели» смолокурение и железоделательный завод, а кирпичный выжигал из глины «плиточный камень». Охотск заселяли офицерами, казаками, адмиралтейскими мастеровыми, православными якутами. Пашенные крестьяне выращивали картофель, капусту, пробовали сеять рожь и ячмень, разводили скот и оленей. Но Охотск оказался неудобным для экспедиций и торговых путей, и вместо форпоста оказался полузабытым, полузаброшенным острожком, в засторонке от казачьих хожений с Якутска, иркутских и компанейских шкиперов и вояжеров, купцов-мореходов, торговых интересов Российско-Американской компании, и она же с военно-торговым прицелом послала офицера Охотской флотилии Поплонского исследовать залив Академия. И обнаружилась удобная Константиновская губа, положено основанию Аяну. Так умирал Охотск, дав рождение могущественным портам Петропавловску и Аяну.

Грусть и воспоминания вызвал долгий путь от Санкт-Петербурга до Охотска, закаменеть можно. Зачужел сей край, не обласкан, не обихожен, нужником служил правительствам: подай сокровища, прими ссыльных, коих без передыху сваливали в сибирские тартары. Эвон, охотская соляная каторга приковала к тачке великого мужа петровской России – Фёдора Ивановича Соймонова. Да-а, «слово и дело» много умов завернуло в царство Аида. Слава Богу, императрица Елизавета вызволила адмирала, вернула всё отобранное и поставила губернатором Сибири. И каков патриот: не заполошился злом, в его правление птицей небесной полетело время. Благословенным соймоновским почином открыты навигацкие школы в Нерчинске и Иркутске, всколыхнулись и служилые казаки, готовясь к Нерчинской экспедиции по Амуру, по морям, к Америке и Японии.

Охотское море - студёное, штормовое, лёд не тает по семи-восьми месяцев в году, вода и вовсе не знает спокойствия. В худые условия поставлен Охотск. В заштатном городке центра России можно приобрести хорошие сукна, толстый холст, шёлковые платки, ром, французское вино, кофе, пряности, уксус, горчицу, льняное и коровье масло. Паюсную икру и расстегайчик к самоварному чаю и лакей мог получить в трактире Петербурга. В Охотске офицер ест рыбу без приправ, о перемене блюд не помышляет, а чтобы справить мундир, отсылает заказ в Иркутск, шибко переплачивая. Муравьёв повелел развести капусту, репу, редьку, хрен, собирать и наквасить щавелю, дикого лука (черемши), в исходе лета – малины, голубицы, жимолости, калины, брусники, морошки, предписал доставить из Петропавловска еловое пиво, бочки с диким луком и рыбой. В духе государственного устроения порешил: Охотску быть прижитым казаками, крестьянами-хлебопашцами, купцами, мещанами, потому завести пароходное сообщение Камчатки с берегами Охотского моря. Камчатские шкиперы и купцы, торгующие на Аяне, Камчатке, Командорах, в Калифорнии вольны с намерением открывать гостиные ряды. Штурманское училище (Высочайшим Указом Анны Иоанновны установлено «из казацких детей молодых обучать морскому делу») изъять из беззаботности местных смотрителей, а перевести в Петропавловск; младорусская бьющаяся энергия - эти завтрашние лоцманы и штурманы - прославит Россию в морских науках, путешествиях и открытиях, а ещё помимо навигацкому да «цифирному» делам, чтобы могла петь обедню на кораблях, романсы, хоровые песни, «русскую» да «барыню» сплясать. Охотский порт – упразднить, всё перевезти в Авачинскую губу. Обратить Правительству внимание достодолжное на китобойство в Охотском море, могущем принести казне мильоны рублей дохода... Да пусть в северной столице возмутятся и министры, и Государь: в Охотском море, на Камчатке и островах, как свойственники, всё лето стоят китобои, и китов бьют американцы, немцы, французы, англичане, тож норвежцы разом числом судов в двести.

Муравьёвская экспедиция держала курс на Аянский порт. Транспорт «Иртыш» убавил паруса, покойно трудилась машина. Встречались острова с множеством птиц, моржей и тюленей на лежбищах. Вот стадо полярных дельфинов (белух) принялось сопровождать судно. Доводилось наблюдать, как корабли-зверобои добывали китов, как поджидал поживу скороходный корабль при парусах и машине, оказавшийся французским корсаром. Выстрел из орудий целого борта «Иртыша» спроваживал разбойников за горизонт. Тихо и плавно наступали на судно скалистые утёсы без признаков растительности и жилья. Кажущаяся пустота вдруг обрушилась гулами, криками, свистами, словно верещила преисподняя кладовой Али-Бабы и сорока разбойников. Утёсы странным образом раздвигались и открывали рейд с прекрасной закрытой бухтой, с прочными строениями под оранжевой крышей - пакгаузами. «Иртыш» входил в сказочный ландшафт, отвоёванный у сурового климата и бесстрастной природы. Обступившие скалы с вечнозелёными елями, соснами и белоствольными берёзами закрывали горизонты, в ярком изумруде низменности утопали свежей постройки избы на сваях, юрты, палаточный лагерь, церквушка в лесах, верфь с заложенной шхуной. На золотистом песке батарея пушек угрожающе встречала пришельцев с океана. Так обычно строился форт на Калифорнийском побережье Шелиховым и Барановым. Вестовая пушка транспорта салютовала мирной встрече генерал-губернатора Восточной Сибири, из глубины порта раздался ответный салютный выстрел.

- Отдай якорь!

В Аяне генерал-губернатора встречал начальник Охотской фактории Российско-Американской компании Василий Степанович Завойко. Герой кавказской войны порадовался военному прибору и уряду в столь диких краях, в особенности натуре благомысленного мореплавателя, известного России. Здоровый видок матроса, солдата, казака и якута не требует дополнительной аттестации начальствующего командира порта. Завойко описал Аянский залив, основал порт Аян, перевёл в него факторию из Охотска. Дальновидный, практичный офицер русского флота снарядил компанейскую команду Гаврилова для исследования устья Амура, вкупе с преосвященным Иннокентием отыскав ближайший путь на Якутск, благоустроил его станками, компанейскими конторами и магазинами с известным хлебосольством станционных смотрителей. Теперь чрез Аян шли грузы компании из Аляски, снабжая иноземные суда, как-то: лесом, якорями, морскими картами, сухарями, холстом и прочим. Аян вёл оживлённую торговлю с гиляками, эвенками, якутами. Здесь можно было получить приют, а гостеприимные хозяева затем доставят в Якутск: летом - на лошадях, зимой - на собаках. В самый раз заложить в Аяне охотоморские добротные магазины…

В Петропавловском порту не встретил Корсакова, но получил известие: Невельской благополучно прошёл мыс Горн и всё кругосветное путешествие на бриге «Байкал». Геннадий Иванович разом избавил от голода и нищеты Камчатку: доставил муку, сукно и обмундирование в пригоже подарочной, и команда здоровая. Небывалый случай в истории морских путешествий. Не дождавшись высочайшей инструкции на опись Амура, а всего лишь юго-восточного берега Охотского моря, он самовольно последовал к Сахалину. Вот приличествующий характерец русского исследователя-морехода! Да-с, прошибся малость в числах для сретения Муравьёв: пока собирался в Иркутске, Невельской прибыл в Камчатку, а, начавши поход по Охотскому тракту, открыватель новых морских путей ушёл завоёвывать Амур... Но как, каким образом смог прибыть в Камчатку на три месяца раньше срока - тут Муравьёву приходилось лишь догадываться: либо Невельской обвёл вокруг пальцев министерских чинов насчёт оснастки и возможностей брига, выгадав время для исследования устья Амура, либо в мореходной науке познал небывалое даже для морских волков. Во всяком случае, перехитрил и сановных адмиралов-мореплавателей Врангеля, Литке, Беллинсгаузена, дознавшись о тайных экспедициях к Сахалину, лиману и устью Амура. И всё же Муравьёв успел распорядиться, чтобы Невельского не задерживали по прибытии... Загвоздковатым оказался Геннадий Иванович!

Камчатка ошеломила величественной красотой Петропавловской гавани, иная гора, по-Атласову, «подобна сенному стогу и высока гораздо: из неё днём идёт дым, а ночью искры и зарево». Огнём пышится Камчатская земля, каменья градом летят, как пылающие птицы, в ночи «инда немощнейший чадь» запечатлит Ангела с серебряной трубой и повергнется ниц, приготовляясь апокалипсису, как в Священном писании сказано. Полуостров Камчатка в непрестанной вахте гейзеров, подземного бушующего огня, с белыми снегами гор, будто корабль, плывущий в огненном океане с парусами, следом Курилы - ах, острова, как кораблики за поводырём, и каждый со своими вулканами-трубами.

Начальник Камчатки капитан первого ранга Машин дал благоприятный отзыв о Невельском, препорядочном морском офицере и патриоте. Да что там говорить, на «огненную землю Крашенникова» сбывали обряжение да сукно, непристойные к ношению, прель муки, залежалый провиант, обрекая полуостров и побережье Охотского моря на нищенское прозябание и голод, буде нет креста на казнокрадах - лихоимщиках. Одним словом, товарец и продукт доставил Невельской что надо! Муравьёв смотрел окрестности бухты, глазомер и навыки воинского страдника выявили в нём инженера фортификационных сооружений, и ведь указал, как лучше, с умыслом к неприятельскому расплоху, расставить артиллерийские батареи - англичане слишком обратят внимание на Авачинскую губу. Фортификация Петропавловска по «муравьёвской системе» оказалась способной защитить порт в Восточной войне. «Камчатка и Охотское море могут быть нами обороняемы и под владычеством России сохранены только при обладании ею Амуром, или, про крайней мере, плаванием по этой реке. А мы довольствуемся сухопутным путём сообщения с Охотским морем по Якутской области», - и Государь считывал сей розмысл муравьёвской прозорливости, заковывавший августейший взор к Амурскому вопросу.

Весела и виртуозна m-lle Христиани. В зале дома начальника Камчатской области устраивала оригинальные концертные вечера с участием доморощенных французских певцов - ухорезов с китобоя «Elise», спасённых командой «Иртыша». Дикая, разудалая выходка слушателей-поклонников, весёлая игра на «stradivarius’е», высокий, восторженный голос шансонетки, выпевавшей песню сына зажиточного виноторговца из Амьена, салонными стихами покорившего маркизу Рамбуйье, подбадривающие припевы марширующих китобоев - всё напоминало свободную, раскрепощённую Францию.

Везёт девицам в наши дни -

Все при любовниках они.

Господни милости бескрайни -

Год урожайный!


Ведь прежде - шёл за годом год -

Мужчины были точно лёд.

Вдруг вспыхнули случайно -

Год урожайный!


На них ещё взлетит цена!

Да, хахаль в наши времена

Дешевле репы не случайно -

Год урожайный!*

- Браво! Фори! Bis!

Муравьёв побил в ладошки, посмеялся:

- Поэт Сирано де Бержерак верно заметил: «Перо острее лезвия» - уж оно-то не обманет!

На краю русской земли французская певица открыла замечательные голоса, а с русскими матросами пропела народные песни «Соловей ты мой, соловушка» иль «Ах вы, сени мои, сени, сени новые мои». Пока давали волю шуткам, завели ящик с музыкой, пели романсы, хоровые, а плясками вызывали восхищение и аплодисменты. Генерал-губернатор был милостив, приказал нижним чинам выдать по чарке водки.

И приключилось в Камчатском крае, в дикой, отдалённой епархии на краю света свидеться с преосвященным Иннокентием, епископом Камчатским, Курильским и Алеутским, приточного слова носителя. Велика была ноша святительская крайних земель нашего Отечества - в вечном апостольском служении на Аляске, Чукотке, Камчатке, Алеутских, Командорских, Курильских островах, в Якутской области, Приамурском крае и Приморской области. Повозочка, по сказаниям самого апостола Америки и Сибири, в коей выбирался в столь отдалённые юдоли, очень и очень можно назвать гробом, только вместо холста и миткали внутри медвежьей шкурой оббита. Случалось ехать по таким пещерам и пропастям земным, узким и глубоким дорогам, пробитым в снегах, что дорога представлялась длинной могилою: гроб и могила готовы, оставалось закрыть глаза, сложить руки на груди и быть закрыту.

И поставлял храмы, школы, богоугодные заведения, писал учёные книжки, составлял грамматику инородцам, и всегдашне при нём мирница, дароносица, крестики, и приводил в спасительную ограду Церкви Христовой язычников, местные народцы, как-то: индейцев-колошей, алеутов, курильцев, эскимосов, кенайцев, чугачей, камчадалов, олюторцев, негидальцев, монголов, самогирцев, гольдов, тунгусов, якутов и китийцев. Вместе с Муравьёвым заложил град на Амуре - Благовещенск, и освящал, и благословлял генерал-губернаторские пути и начинания, и возведён был на Московский первосвятительский престол.

Наши предки особенно дорожили всеместным священным достоянием - почитанием своих святынь. А Псков и Великий Новгород блажили Варлаама и Михаила юродивого Христа ради, Смоленск блажил князя Феодора, Московское же царство блажило Петра, Алексия, Иону и иных множество, Ростов блажил Леонтия, Игнатия, Исаию, Вассиана и Ефрема, Вологда блажила преподобного Димитрия, Сибирь же блажила Иоанна Тобольского, Иннокентия Иркутского, и на Руси Святой «тамо сущие многия, каяжда страна» своих блажила церковно-народных угодников. И ныне радуется земля Иркутская своим великим сыном-проповедником, торжествует православная Америка, прославляя своего Апостола и Святителя, веселится необъятная земля Сибирская, имея своего небесного покровителя Святителя Иннокентия, светло красуется и славнейший град Москва, озарённый Небесным светом звезды, с Востока пришедшей. А и генерал-губернатор Восточной Сибири, поклонившись, с радостью принял уверение - апостольское:

- Благословен Господь, хранящий Вас во всех путях Ваших!

В долгих беседах Муравьёв уведомил владыку Иннокентия о немощах, о шатости, о слабой страде проповедников в сибирских епархиях, о мало успешной миссии архиепископа Нила среди кочевых инородцев.

- Я заметил, - рассуждал Николай Николаевич, - в церквах тут и там обретаются якуты, тунгусы, шаманы и все как бы в преследовании ламами за крещение, а христианские чиновники к суду тянут: де, буде конокрады спасаются под сенью храма. В Якутске миссионеры и вовсе не помышляют выбираться в тундры.

- Что мне возпоставить, ваше превосходительство? Только тот, кто избычествует верою и любовию, может иметь уста и премудрость. Немало поволилось мне по стезе Христовой, но более любви и веры, как у Нила Иркутского, не вижу среди прочих труждающихся, хотя ныне оградился монастырской стеной. Он был в силе великой в своих решениях, когда архипастырем, великим трудником принялся бить в колокола по великой и неодолимой Сибирской земле, по тундрам, по медвежьим углам, ради венца православного и спасения диких инородцев. За полтора десятка лет его апостольского служения тем временем в Петербурге религиозную «политику» поворачивали на пользу католических, евангелических, буддийских, спиритических соискателей веры. Православные же миссионеры метались от этаких нововведений, то ублажали цифирью религиозных нетерпеливцев, ожидавших эффекта наших миссий на Востоке, не то, «поскорбев совестью», устранялись от священничества. Зауряд чиновники похотели «прикрепить» лам с буддийской паствой к оседлости, выдавали льготы, и буддийских капищ расплодилось во множестве против прежнего, и шаманов изгоняли по улусам, а они скоро становились под «государеву веру» и побереглись в ограде церковной, хотя в бубен не перестали бить. Захвальщики о своих скорых победах сочиняли цидульки для канцелярии обер-прокурора. Ламы одаривали чиновников деньгами и подарками, и на сибирских пространствах утверждалась поперечная, потаковская, зырливая нравственность. Нил не принял «политику» чиновничества, не пожелал быть администратором по духовному ведомству, вдруг всколебался супротив диавольских мечтаний бумаготворцев: нельзя извращать кочевых инородцев грехами объевшихся христианских бояр и воевод, нельзя смутителей веры подпускать к свету Вифлеемской звезды, иначе дикарь впадает в двоеверие и «молится идолам, не умея изображать на себе Креста». Его слушали, но не услышали. Синодальная канцелярия бумагам доверяет: потому раскольничество попятналось по всем землям. Раскольники, расстриги, беспоповцы шатом скользнули с кафедр, оседая в потаённой глубине Сибири, уськают да лаят аки стражики на ворогов. На земле два пути: один путь - широкий, гладкий, ровный, лёгкий, и много идущих по нему, а другой путь - узкий, колючий и трудный. И счастлив, счастлив стократно тот, кто идёт по узкому пути, потому что он ведёт в Царствие Небесное.

Преосвященный сверг с себя мантию, клобук и камилавку, остался в одном шушпане и в избушке Петропавловского священника с окнами на Авачу, при сполохе души погрузился в духоподъёмное моление о России: «О Пресвятая Госпожа, Владычица мира и Богородица! Зриши мою беду, зриши мою скорбь, помози ми яко немощну, окорми яко странна».

Пригнетали тайные мысли начальника края: богоискатели, натекаемые из чужеземья, возмущают и испроказливают народ. В великой сердечливости поверяли друг другу то, что и вслух невозможно огласить на виду. Доколе буде возглавие канцелярии обер-прокурора выкормышем полоцких иезуитов Сербиновичем, этого новоявленного Малюты Скуратова от духовного ведомства. Ишь, захватил все дела по управлению Русской Церковью. Почто страху напускает, в ссылки загоняет неугодливых иноков и священников, как Русью помыкает обер-прокурор Протасов. Дворянский историк Дубровин по сему горько запишет: «Всё делалось по его мановению, и стук его гусарской сабли был страшен для членов Синода». Таковский гофгерихт духовный на русскую душу.

Муравьёв долго колебался, кого из командиров портов Охотска и Аяна рекомендовать в губернаторы Камчатки.

- Завойко, - упрашивал преосвященный Иннокентий, я двумя руками за молодого и благоусердного Завойко! Он обустроит и защитит Петропавловск, и Камчатку… Вы будете писать Государю, исходатайствуйте перед Помазанником Божиим: Камчатская епархия крайне нуждается в ревнующих о Доме Божией Матери священниках, не ссылать сюда с епитимьей на исправление, но к старым летам батюшкам ещё и положить камчатский пенсион. Русский историограф Карамзин устроению Матери-Церкви призаветовал: «Не должно дать России только хороших губернаторов - надобно дать и хороших священников».

«Американскую епископскую кафедру перевести в Авачинскую губу, присоединив к ней Якутскую область… - отписывалось Государю муравьёвской рукой на гербовой бумаге с титлами генерал-губернатора Восточной Сибири. Благомысленный образ Иннокентия выводило гусиное перо «о возвышенной степени любви его к Государю и Отечеству и о необыкновенных его трудах и подвигах по своему назначению». Николай Николаевич просил своего августейшего соименника возвести владыку в звание Архиепископа.

Так попечением владыки Иннокентия о якутах и тунгусах Якутская область вскоре отчислена была от Иркутской епархии и присоединена к Камчатской. Иннокентий перенес свою кафедру из Новоархангельска в Якутию, просветив эту страну, а, переведя на якутский язык священные и богослужебные книги, явил небывалое в Якутском граде: в Троицком соборе впервые совершено богослужение на якутском языке. И в запущенной молви приняли Христа по-домашнему.

А и поджидал Муравьёв себе драгоценный подарок - Невельского, мужа великой храбрости и доброго рассуждения с бригом «Байкал» и о здравии молебнов пропето довольно, а известий в разыскании судоходства по Амуру нет, как нет. Корсаков не успел! Охотск слишком поздно выпустил бот «Кадьяк» - море густо сбито льдами, «Байкал» искал в Сахалинском заливе, Тунгурской губе, Аяне. Муравьёв, не обнаружив «Кадьяка» с Корсаковым, ушёл в Сахалинский залив, чтобы проведать о Невельском, чины высаживались на остров, но принуждены уйти к Шантарским островам, возвратились на рейд в Аян. О Невельском ни слуху, ни духу, ни загадочки… Но удача летела на парусах «Байкала». Генерал-губернатор провидел в трубу зрительную военно-транспортное судно и на катере скороходном поспешал встречно со своим штабом. Сколь велика была радость, сколь поднялось восторга, шума и оживления, когда Муравьёв спросил - откуда объявился «Байкал», а он-то, Невельской, вместо того ответствовал сколь восхищённо, столь и значительно:

- Господь Бог нам помог... Главное кончено... Сахалин - ост-ров! Да, да - остров! Вход в лиман и реку Амур возможен для мореходных судов с севера и юга! Вековое заблуждение положительно рассеяно. Истина обнаружилась: доношу об этом Государю, а ныне - Вашему Превосходительству!

Геннадию Ивановичу Невельскому могли позавидовать и бессмертный Крузенштерн, и всеведущий Миддендорф, и всемирно известный капитан-мореход Кук, хотя бы и Лаперуз из Франции, не решивший задачу по географии окраинной России. Невельского великое географическое открытие позволило заявить пред Европой: Приамурский и Приуссурийский бассейны принадлежат России, и всякое покушение неприятельской силы к её владениям устранялось. И в укор тому было питомцам Гатчины, Марсова поля и красносельских лагерей, не желавших приобретений в Приамурском крае с глупейшей боязнью: ах, как бы не всё вроде да не затеять войны с Англией и Францией. Да пока обычаем тайным эта весть прошла.

А многодеятельный мореход, обласканный Государём наградами и чинами, основал Николаевский пост в устье Амура, и, подняв русский флаг, провозгласил:

- Отныне и навечно весь Приамурский край до Корейской границы с островом Сахалином составляет русские владения.

Его величество Николай Павлович не помрачился произвольными шагами по незакрепощённой землице, но дюже порадовался подвижничеству Невельского:

- Экий молодец - благороден и удал, патриот Русской земли! Нет, не можно его поругать, но восхитимся своеземной славой: где поднят русский флаг, там опускаться оный не может!

А чуток погодя по высочайшему повелению Геннадий Иванович поведёт знаменитую Амурскую экспедицию.

Что было, действительно было.

География входила в бытование отеческое моднейшей наукой с путешествиями, открытиями и освоениями новых российских земель. Академики, Генерального штаба чины, молодые офицеры, студенты, члены именитых российских обществ и клубов просили Муравьёва высокого покровительства и службы в Восточной Сибири. А всё же каков: не тщился августейшего умягчённого взгляда и звёздной мишуры к мундиру, как о том трубили его недружебники-завистники. Он отвечал министру внутренних дел к случаю очередного награждения генерал-лейтенантским чином: «Мне наград не нужно, я служу по убеждению, со знанием долга Царю и Отечеству, мне нужны награды для поддержания моего авторитета в крае, как знак доверия ко мне с высоты Престола».

Оле!.. и земному слуге не грех отметить столь выдающееся событие. Муравьёв и Невельской со свитою и сотрудниками ликовали и пировали весь вечер сентября 3-го числа до поздней ночи, а чрез два дня генерал-губернатор выступил в обратный поход: чрез хребет Джугджур до урочища Нелькана на реке Мае, а оттуда на лодках вниз по рекам Мае и Алдану и вверх по Лене до Якутска. Однако, преодолевая злополучный Джугджур, на опаснейшем хребту, где камни шуршат, перешёптываясь и гомоня под ногами, лошадь с виолончелью m-lle Христиани пошатнулась, завалилась на бок и кубарем покатилась вниз со своей поклажею. Струве и урядник Хондаков опустились в обрыв: лошадь мертва, а ящик с виолончелью, о чудо! целёхонек. Страшно было докладывать о случившемся Муравьёву, в особенности Христиани. Но Элизу недремно вели иными путями...

Осталось напомнить мудрое изречение древних римлян: в тратах беден, в дарах богат, в помышлениях царствен. И то верно: на Камчатскую экспедицию Николай Николаевич издержал своё годовое денежное содержание. Но милостыня сия любезному Отечеству гораздо не обнародована.

____________________________________________________________________________________________

* Песня французского поэта Венсана Вуатара (1597-1648).