Geum.ru

Александр Бачурин

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   12
Глава 4. «Я на поприще огромном...»


Муравьёв думу о войсковом казачестве Восточной Сибири нянчил, древние истории и сказания собирал, смотрел податной, охранный, служивый да всякий чёрный люд «с бору по сосенке», с кем тут можно пойти на Амур, открывать торговые пути, хлебопашествовать, Приамурский край заставами сторожить. Привечал, кого, как, беседовал что да как, слушал гостей торговых из купцов, беломестных казаков, горнозаводских мастеровых и работных, коих должно записать в казаки, оленных тунгусов, бурят-баргузинов, табунутов-скотоводов, карымов, линейных солдат, охотников-якутов, чалдонов дремучих кондовых лесов, дауров, да и всяких кочевников забайкальских степей числом «в тридесять». Посты, станицы, крестьянские селения да грады уж он-то провидел естественно-самобытными с зажитком, без нищеты подобной чесотке, с вольными людишками, не каторжные же военные поселья с хомутами, с намордниками, о коих «лысый» Чернышёв, всеподданнейше угодничая, восторгался: «совершенства поселения превосходит всякое воображение, что иностранцы не опомнятся от зрелища для них столь невиданного». Без экзерцицмейстеров, потому что где казаку здорово, там пруссаку - капут. Кого добрым словцом утешал, кого нахраписто изумлял, кого и по бородушке гладил, туманил очи на раздольице амурское. Тут подумает некий послух обывательский, что-де всё это без исторического значения, не-ет, благородно и безотступно благовестил генерал-губернатор, и каждая голова без замутнённой мысли живинку дела его должна постигнуть. Живинка-то на поприще огромном. Николай Николаевич посылочной грамотой ответствовал брату Валериану в Ярославль: «Я на поприще огромном и вдали от всех интриг и пересудов вашего общества и света...» И часто из-под козырька фуражки всматривался в южные пределы края, на рубеж «Мунгальской земли», где солнце в полдень застаивалось, и казаки-сторожи и конные буряты границу берегли. Бывало, кликнет помощников из молодых - Муравьёва, Корсакова, Струве да казаков охранного порядка:

- А, ну-ка, орлы, полетим в степи, к Гусиному озеру да Селемгинскому острогу.

Ему подводили коня с казацким седлом, с чепраком, обшитым медвежьим мехом, со звёздами и надписью вокруг орла: «За веру и верность». Энергический генерал вступал в серебряное стремя, и конь-игренек «в яблоках» нёс его в просторы - без видимого горизонта, без срока времени. Чудная эта часть родной стороны: степи, логи, горы, сосны, ковыль, песок, озёрные волны, стойбища, юрты, лихие наездники на низкорослых мохнатых «монголках», обоо - придорожные святилища, цветные лоскутки на кустовищах, монетки на аршанах - источниках целебной водицы, ламы, бурятское духовенство в жёлтом облачении, ужасающая музыка на инструментах всех родов и размеров в дацане. И он познавал древнейшее искусство многодневной верховой езды, ловли кречетов и соколов, охоты на коз загонами в горах. И были потехи полевые - проба птицы на добычу лисы, потехи лесовые - облава медведя. Николай Николаевич молодел - душою и телом сливался с природой. С чистым сердцем, величая «большого русского генерала», степные кочевники даровали старинную монгольскую кольчугу. По бурятским поверьям, герои земли, чья жизнь коротка и благословенна, селятся среди звёзд и светил. В гостеприимной войлочной юрте пил кирпичный чай на молоке с салом и солью. Если войти во вкус, пьётся с величайшим удовольствием, прибавляет силы. Муравьёв извлёк выгоду: кирпичный чай поставил в довольствием казакам. Предлагали цаган-аракэ, белую водку, приготовленную бурятами из квашенного молока, отличную от кара-аракэ, чёрной водки, русского приготовления из ржаной муки, чёрного хлеба. Под северный барабан слушал сказания о богатыре Гэсэре Справедливом и Алтане Шагае - Золотой Лодыжке. Не чудно ль, бурятский народец, получается, считал себя древнейшим народом на земле. С той поры, когда Ангара и Лена ручьями, а не реками несли свои воды к Студёному морю, а мохнатые слоны бродили у льдов. Умный сей народец, а живёт в невежестве, русскую грамоту нужно, своих учителей в школах и улусах ставить, да управляться по выборным началам, а не по наследованию, земелькой - и той не могут распорядиться и пользоваться мирским согласием. Жаловались шуленги («князцы»): тайши Северной Монголии грабят и уводят в плен бурятских улусных людишек. Память предков сберегла: при Алексее Михайловиче феодалы Халги шли войною на Селенгинск, да «по брацки» с казаками и служивыми стрельцами выстояли. Тут в самый раз подоспело время селить казаков на порубежной полосе, и в первый черед тому - образовать Забайкальское казачье войско...

Забайкалье богато и обильно разве что не манной небесной. На этих землях добывали мех соболя, рыси, лисицы, белки, росомахи, у верховьев Амура ещё - и рога, и мясо, и шкуру изюбра. Около Нерчинска и прочих острогов реки и озёра рыбой изобилованы, на ярмарки, на торжища, к посольским съездам, воеводским затеям, постным монастырским столам подавалось по множеству просольной щучины и линей, юколы щучей, сиговой и ленковой, тайменей и осетрины. Рудознатцы прознавали золотые и серебряные руды, железо, олово, свинец. Вон и Аргунский острог зарубили у реки Аргуни, где богатые природные рождения серебряных и оловянных руд. Самосадную соль возили с Борзи и Онона. Тунгусское население Забайкалья двух племён - намятов и более многочисленных нелюдов. Князь Гантимур привёл нелюдов под высокую руку великого государя Алексея Михайловича и на «породных землях» с русскими жили в мире и согласии, плечом к плечу держали оборону от маньчжуров и монголов. А у этих племён десятки языков, наречий, нравов и обычаев. Уже при Муравьёве монгольские роды сортотов, одзонов и умятов соединились с местными инородцами, слились в единое сообщество и воинственные табунуты монгольского происхождения.

Азия!.. Колыбель человеческого рода с начатками ремесёл, искусства, науки, общественного устройства, религий, заимствованные Европой. Античность стоит на мировоззрении Азии и Египта, но древние греки дали миру понятия, отечества, государства, гражданина, гражданского достоинства, столь чуждые для Востока. Китай - развитое государство, жителей мильонов под четыреста, а не может устоять против трёхтысячного экспедиционного отряда англичан. Сорок веков величия мирового искусства - и страна неподвижности с откупами важных мест, с пытками, взятками, унижающими церемониями, страна иллюзий и миражей. Англия захватит правобережные земли Амура и Уссури: Цинское правительство постарается не заметить, российское - проглотит молча... Нужно поспешать! В «мунгальской земле», прибайкальских степях, за Становым хребтом, на якутских равнинах жива легенда о Сотрясателе Вселенной, зыбится рабская дрожь в крови кочевников: вот уж встанет из гробницы и скличет трубным гласом Чингисхан, и закишат вперемежку народы, и грядет последний час мира сего. Старожилы аргунские сказывали Муравьёву: беспокоятся, жалуются степняки-монголы Урги на притеснения маньчжурского Чёрного Дракона, желают-де покровительства высокого России и жить в «великом береженьи обоих народов навечно».

Господь сотворил эти просторы, и незримым оком дозирал природное совершенство, напоминал правителям, чтобы в этом таборе полукочевых, полуоседлых коневодов, скотоводов и звероловов не порушить строгую разумность и укладчивость, но защитить и привести в порядок русской государственности восточный родоплеменной образ мыслей. Выбравшись в Верхнеудинск, Читинский острог, Нерчинский заводской округ, ревизией приведя в порядок порушенные установления, Муравьёв задумал, что Забайкальское казачье войско он сможет составить всего лишь из пограничных казаков, Забайкальского городового полка, бурятских и тунгусских казаков, дозорцев, станичников, крестьян горного ведомства Нерчинского округа, коих благодаря Киселёвым-Рупертам довели до скотского существования.

Даурия! ... Руку протяни к землям восточнее Забайкалья и верховья Амура. Господи, Даурия - земля обетованная для землепроходцев времён Пояркова и Хабарова. Два века с надеждой поджидала православного государя восточносибирского...

Рукой, кажись, подать к Амуру, да Муравьёву и его отрядам покуда невозможно заявляться: по Горбице Россия и Цинская империя границу заплотили Нерчинским трактатом, сугубо противному сибирским казакам. А далее - терра инкогнито, но китайцам дела нет до низовья Амура, куда рвались англичане под фигуральным видком торговцев, натуралистов, описателей гиляцких и дючерских инородцев, геологов с поощрительными грамотами правительственных англофилов. У англичан глаз зорок, завидущий на Сибирь. При царях Борисе Годунове и Михаиле Фёдоровиче зашельцы чужеземные рыскали да норовили, как бы попасть в «Восточную Индею, в Китайское государство из его царские отчины ис Сибири рекою Обью». Смекнули думцы боярские да гости московские торговые, на попят завернули: «А слыхали они, что уже давно англичане туды дороги ищут, да не найдут, что добиватьца дороги туды нечего для». Как же, шпионили за каждым шагом генерал-губернатора: перейдёт ль Горбицу и Аргунь, каковые посольские грамоты препровождает в Ургу и Пекин, заказал ль панихиду по кяхтинской торговле и пр. и пр. Нет уж, шпионы «туманной Альбионы», с Амуром он познакомится в Камчатской экспедиции, без посторонних соглядатаев!

Компания министров иноземного дела, казны, воинских сил и прочих подсластенников остерегались косого взгляда Европы, а дело о русской реке Амур спало сном праведных. Амур проистекает единственной рекой из Сибири в Восточный океан. Открыв устье её, англичане тож французы приобретут все правобережные земли Уссурийского края, они непременно отделят Поднебесную от России, а чрез Кяхту останется торговать ревенем да сарацинским зерном. А традиционный китайский чай завезут в Архангельск и Санкт-Петербург из королевства Великобритании. Но прозревал Муравьёв мореплавателя и капитана российского флота Невельского, неуёмного радетеля о славе Отечества, сколь поспешно выбиравшегося на транспорте «Байкал» из Кронштадта в кругосветное путешествие к Камчатке. Ране в Петербурге в строжайшей тайне у них был уговор об Амурской экспедиции. Ах, Амур, ты все помыслы заковал преобразователя Восточной Сибири!.. Да по силам ль ему одному быть нянькой этого царственного дитяти - присоединением Приамурского края?.. В глазах стояли колонны кандальников, этапные штрафники воинских команд, казачьи и крестьянские переселенцы с голодом, стужей, хворью и прочими преследователями странников Сибири.

Томно торжественно дозорил белохвостый орлан просторы студёной земли, кружевными крылами подпираясь воздухом пронзительной голубизны. Протяговенна Сибирь за Байкалом, но и ему, вестнику воли небесной, неохватны дремотные таёжные леса, горные хребтины, пенящиеся могучие реки, болотные мари, тундровые пустоши. Неусыпный зрак пронзал неиссякаемое движение царственной природы пернатых, зверья, рыбы, гадов. А и невмочь проникнуть в глубину веков, в тайну Руси подъяремной, уходящей, старообрядческой, с костлявым двуперстием и всклокоченной бородой, с островками спасительной благодати страстотерпцев - гонимых, заживающих в починках, вежах, церквушках, часовнях, скитах. Позади два века расстрижества, монастырских цепей, острожных башен, ямищ, каменных мешков, срубного огня и плача аввакумовского в Даурии, на Лене и Нерчи, в Енисейске и Тобольске, во всей Московии. «Вот ваше времечко, богомазы никонские: гнусь и скверна сатаны, антихристово пришествие!» Староверы своей непреклонностью и неиссекновенностью возмущали государей, патриархов, чиновников-синодалов, становых приставов, полицейских стражников. Сибирская стужа расковывает камень в рухляк, из лиственницы выбивает ядреный звон на всю тайгу, молчаливо и безотзывно в нимб обряжает солнце и краткой дорожкой препровождает на закатный покой. А старовер, уберегшись от раззора духовного, укоренился в сей юдоли бесплодной, и подпирает град Небесный, и дерзает проповедь благовестного слова Божия супротив сеятелей плевел на Руси, и взращивает здоровое семя, ставя отроков и юниц на послушание святоотеческое.

Муравьёв староверческую жизнь в подвластном крае всегдашне не трогал: в день века Господь рассудит, и суд наведёт - зло или благо. В отличие от преосвященного Нила, духовенства и чинов полиции губернии, коим в расколе - духоборы, бегуны, молокане, хлысты, субботники – все опасны и вредны, считал старообрядцев с попами и священством искренними и преданными Царю, Отечеству, высшему Правительству и местной власти. Устои вековечные не репьишки на епископском омофоре - навстряску не осыпятся, они не сойдут с пути благочестия, не выронят крест и веру за папские посулы, масонские знаки возвеличивания, униатскую греховную блазнь, с ними способно идти на Амур, к самому Великому океану.

Ревностно-озоркий глаз за всем имел присмотр, предупреждая ветры невзгод и раскол образа преображения восточной России.

Только одна головушка под барабаном шла да как бы затуманена, без чести, без доблести, без встречного взора. Генерал-губернатор увидал из окна молодца, крикнул: «Пошлите-ка мне молодца незнаемого, упрямого, непочестливого!» Привели под ручки молодца ружейных дел стрельцы под муравьёвский допрос:

- Ты скажи, молодец, чьего роду ты? Иль царский, иль боярский, иль купеческий сынок, как в добрую старину говорили? Ты почто не услужлив, иль крепко настрека горит, иль опьянён верой ламы буддийского, духом шаманизма одурманен, ничто тебя не потревожит в Отечестве?

Отвечал молодец без трепетного подобострастия:

- Не двоеверец я, превосходительство твоё, но - православный. Коротка моя жизнь-песня, а и буйна. Ах, пила моя-то головушка, пила да погуляла, по неделькам моя голова в доме не бывала. Связалася головушка моя буйная с разбойничками астраханскими. Ходили мы ватагой на все круги света, бывали в Турции и Персии, на Каме-реке и Енисее, ходили к амбаню маньчжурскому и князцу монгольскому. Пожил-то я в Сретенске, а как вечер с раздушенькой, красной девицей - милой Оленькой застоялся, так вечером меня, добра молодца, заарканили, резвы ноженьки в железы заковали, белы рученьки назад завязали; посадили в колымагу, повезли в сибирский град Иркутск, постановили в казённую меру. Ничем-то я под меру казённую не вышел,* а вышел красотою, а ещё-то русыми кудрями. Посадили меня в казённое кресло, стали кудри мои брить, брили да брили не жалеючи. Собрал свои кудри в белые руки, пошёл к батюшке-Амуру. Я пускал кудри по Амуру, говоря: «Плывите, мои кудри, ко товарищам моим разбойничкам, вы скажите, чтобы выручали меня из неволи солдатской, а и выпустили на волю птицей соколиной».

- Безутешна твоя головушка, - говорил ему Муравьёв без огорчительства, - изувечен ты своим горюшком да поминками по сладкой житейке. Дам совет жестокий: будет тебе волюшка, солдат, птицей соколиной полетишь в просторы, коль поверстаю в казака забайкальского, не то ждёт тебя тележка каторжная да сума перёметная. Попомню тебя, головушка буйная!


____________________________________________________________________________________________

* «Не вышел под казённую меру» (рекрутскую), т.е. ростом был мал, головушка эта попала, как водится, в арестантскую роту.


Глава 5. Камчатская экспедиция. Якутск


Камчатский край - око восточное государства Российского, дороги за его пределами - морские. А на морских путях-дорогах, на морских зыбях пираты промышляли, удачи искали, буянствовали на материковых пространствах. Шхуны французских и американских китобоев по океану бороздили, и коммодор Перри с грозной эскадрою «чёрных кораблей» искал торговых путей к экзотическим странам Востока то ли чрез Камчатку, то ли чрез Сахалин. А Сахалин без отеческой опеки лежал, да прознай, что он - остров, землю эту оттяпали бы от России. Посылочные корабли англичан и французов в каждую бухточку, во всякий заливчик нос свой просовывали и все богатства сибирские на свой алфавит переписывали. Некому доглядывать, некому на берегах сторожить, нет флотов, нет крепостей, а что было - в горсть ухватишь. А парусная тяга не поспевала за каравеллами морских разбойников - разграбителей, а пароходной ещё и в заводе не бывало по недоумению чинов столичных, вот как побили наши сухопутные и морские силы в Севастополе, так и обратились к машине, к винтам.

Муравьёв поспешал оградить от неприятеля Отечество, англо-французов в особенности упредить от бесчинств внешнего, а и справиться: с превеликим ль радением владеют богатствами, крепостями-сторожками, оружием служилые ратники, какая нужда случается, какой порт, какую гавань к открытию требуется, как обживать «огненную землю Крашенникова» и прочие острова, грядами щедро и красовито рассыпанных в океане Восточном. И будто от царя Петра Великого ему знак был: в Сибири, поди, устроено авось да кабы как, и потому земля Сибирская должна измерена и сведена в реестры. И будто звал его в неизведанные, в бесконечные сибирские дали, в великое освоение Сибири пращур - лейтенант Степан Воинович Муравьёв, мореход экспедиции Беринга.

Оле, вложил ему Господь во ум его державствующий, что изряднее в Российской земле сотворить, как, во-первых, прознать и описать Государю всё, что ему под руку дадено, какое, во-вторых, тому прибавление присовокупить каким, в-третьих, образом ко всему тому хозяйству обширному насторожить воинские и гражданские чины, а того невозможно свершать без догляда самоличного ока генерал-губернаторского, пока разные там «дружественные нации» не объявились у портов с громобойными аргументами, да не перекроили сибирские приобретения, да не помышляли татями на путях торговых.

А что же Катрин? Каково ей в плену тоски и одиночества, завистников, лицедеев, враждебников мужа, как костью в горле, подавившихся его движением переустройства Восточной Сибири? Иль довольствоваться утешением семьи Зариных? У знаменитых «сибирских пленниц» бывали причуды особого рода. К примеру, молоденькая шведка Анна Матвеевна, жёнушка Витуса Беринга, охочая до потешек и развлечений, устраивала саночные катания, прогулки на судах по Лене, запускала фейерверки в небо Якутска, обменивала у якутов меха на табак казённый. Командор в каторге экспедиционной как будто не замечал шельмоватых увлечений супруги. И «под опасением тягчайшего за пренебрежение указов и нерадение о пользе государственной» разлучён был с семьёй, а деяния Анны Матвеевны подверглись сыску Сената. Купчиха Наталья Алексеевна Шелихова с детьми пожелала разделить опасность предприятия любезнейшего супруга. Океан помотал возвращающуюся из Аляски экспедицию, разбросал галиоты, разлучил благоверных, и как Пенелопа, она ждала-поджидала своего Одиссея в далёком Охотске. Но случалось, и жена первопроходца разделяла трагическую участь любящего мужа. Морякам сурового полярного края так и чудится зимой женский плач в устье Лены о печальной и горестной судьбе девятнадцатилетней Марии Прончищевой, жены морехода, лейтенанта экспедиции Беринга, умершей вместе с мужем от цинги в ледовом плавании.

Трудно, невыносимо трудно Катрин в Сибири, в стране вечных льдов и вечной стужи, вечной тишины и вечного гнуса, где эхо полярное воет, визжит, перекликается с грозно-штормовым великоокеанским гулом. В скромном житии, в домашнем занятии, даже в сугубо по-домостроевски перенося разлуку и одиночестве, в томительном ожидании мужа из экспедиций, бесконечных отлучек по ревизиям, воинским смотрам, служебным сыскам, высочайшим делам в Санкт-Петербурге. Франция, культурная, сияющая и цветущая родина, растворилась в невестинских грёзах под венцом в Богородицке. И она решилась...

Собрал Муравьёв себе отрядец из служилых иркутских казаков и гарнизонной стражи, забрал путевую канцелярию, медика, лаборанта, топографа, астронома, тож натуралиста и художника для ботанической иллюстрации (знатное собрание рисунков, относящиеся к естественной истории, передавал в Академию), да жёнушку. Катрин женством обыкновенным и щедрой ласковостью упросилась в столь занимательную, сколь и опасную экспедицию, да и не трудно ей было убедить мужа взять с собою на Камчатку, потому что он был влюблён безумно. Николай Николаевич бывало говаривал: «жёнушка душка любит мягкую подушку, а моя Катрин-Катенька - мужнину дорожку!» Незадолго до отъезда приехала в Иркутск знаменитая виолончелистка m-lle Христиани, французским именем званая Элизою. Молода, недурна собою, с пылающим артистическим выражением глаз, бойка и подвижна, к тому же остра на язык, с искусными переливами голоса, с модой впереди века своего, и всякий щёголь с Благородного собрания пытался заглянуть ей под шляпку. Актрисы портрет! Она пристала к своей соплеменнице, чтобы ей было дозволено участвовать в экзотическом путешествии по Сибири в качестве компаньонки, дорожные туги генерал-губернатора размягчать. M-lle Христиани взяла с собою мало поклажи и, приноровясь ко всем требованиям предстоящего нелегкого похода, просила только об одном, - чтобы не разлучали с её stradivaris’ом, редкой виолончелью и единственным утешением в жизни шансонетки.

Чистые Божии воды освободились от ледового панциря, земля дымилась, первые цветы на зелёную скатерть засыпала. Богомольцы и недоросль гулящая потянулись к Ангаре - бисер вербный обрядово завесил берега. За Великий пост иркутяне пришли в себя, присовестились, в разум вошли. Но русская жизнь снова всё помешала - сказы и быль, поверья и обряды, как-то шумно, ухарски разговлялась столица Восточного предела России, с известным купеческим размахом, отчаянной выразительностью, и экспедиция генерал-губернатора представлялась развлечением царского сановника. Но у Муравьёва сполошно на сердце. На случай гибели в море или внезапной смерти на сухопутье составил «насмертную» записку императору Николаю I, как различными выправлениями, а и духоподъёмными мерами Восточную Сибирь благоустроить. По легендам, командор Беринг к таким мерам заготовлял «произволения записки».

И вот спешно отправлен в Петропавловск офицер для особых поручений Михаил Корсаков. Следовало бы встретить транспорт «Байкал» и передать Невельскому уполномочие на опись устья Амура, и в сём государственном деле употребить представителя генерал-губернатора для подкрепления своего объявления. В кафедральном соборе пропет молебен «о путешествующих», крепким раскатом, басовито грянул на толпы провожающих колокол, созвучно печально отозвался монастырь Святого Иннокентия, затенькали звонницы Знаменской, Спасской, домовых церквушек, часовен. Молитва да звон колокольный - душеустроение путника, образок нательный с Николой-Угодником - оплот супротив нырливой, греховной мысли, брани вражиной, нечаянного лиха звериного или нашествия природного. Муравьёв благословлял своих соратников на путь небольшими образками, и они носили постоянно на груди, дорого ценя внимание к ним любимого отеческого покровителя.

Из Иркутска убывали на тарантасах до Качугской пристани на Лене-реке. Сопровождали муравьёвскую экспедицию до станка Букин. Первые двадцать пять вёрст летели весело и скоро. У ямской избы смотрителя попрощались. Тайши с ликующими подданными бурятами-степняками верхами доставили до Качуги. На Качуге - молебен и окропление святой водою лодок-повозок. Повозки неуклюжи, сработаны плохо и дорого. Поплыли вслед за льдами мимо деревянных городов Киренска, Олекминска, русских поселений, якутских стойбищ. Река Лена - гордость России - настолько широка местами, что временами не видно берегов и, казалось, что находились в море. Из угла глаза слезу выбивало: эвон, русский Бог велик своими чудесами! Память услужливо вызывала Ломоносовское: «Там Лена чистой быстротой, как Нил, народы напояет и бреги наконец теряет, сравнявшись морю шириной». Сердце сжималось от просторов и высокого голубого неба. По течению попадались места, где справа от повозки вода пресная, а слева - солёная. Берега обросли соснами, лиственницами, берёзами, мелким кустарником, величавыми и нищенскими церквами, вежами, часовнями с Божиим ликом и «вечной» лампадкой. Иной раз с красного места сказочно обнаружится сибирский «град Китеж» и поманится взору пустынножительская обитель, не то далёкого Соловецкого, не то Валаамского монастыря с великими подвижниками и прозорливцами, с необыкновенной святостью и смирением, чьими молитвами спасается Церковь-Мать. О, как непостижимо, замысловато, с возрастающей громадностью плывёт в века Святая Русь!

В первой повозке разместились Муравьёв, Катрин и Элиза. Вымпел генерал-губернаторский виделся издалека, и народ скоро собирался на пристань. Купцы, мещане, крестьяне, звероловы, пастухи-оленеводы оказывали неожиданное радушие - впервые лицезрели путешествующего начальника края с супругой. Рыбу доставляли якуты, подплывавшие на сосновых лодках-долблёнках, варили уху из больших стерлядей, угощали нельмой - в пирогах или разварной. Старосты волостных сёл выносили большие ковриги ржаного или ячменного хлеба с кучкой серой соли, просили благословения. И были среди сибирского народца благообразные старообрядцы, поклончивые и старательные во все помощи, за что и жалованы покровительственно.

Якутск - град острожный, избяной, торгово-ремесленный, славен военной архитектурой казаков с «осмью башенной» срубной крепостью, исконно русского Севера постройками, словно привнесёнными на Лену откуда-нибудь из Архангельской губернии. Ленский волок был великим током движения с Урала и Западной Сибири казаков, промышленников, земледельцев в Якутск, иногда отводя его бушующие силы в Бурятию и Прибайкалье. К тридцатым годам XVII века правительственные отряды атамана Галкина, а затем сотника Бекетова на Лене-реке поставили остроги и зимовья, собрали ясак, заложили Якутск «для государева величества в дальней украине и государева ясачного збору для приезду якуцких людей...» «Будет тебе, государь, прибыль больше всех сибирских городов, потому что, государь, места людные и земли широкие и конца им неведомо...» Якутск открыл и присоединил к России Юкагирскую землю, Колыму, Анадырь, восточные от Лены-реки области вплоть до Охотского побережья, Камчатку, Приамурье. Якутск подал пример хлебопашества якутам, эвенкам, даурам, дючерам и прочим народам Восточной Сибири. Якутск явил казачью всемирную славу величайшего открытия пролива Дежнёва между Азией и Северной Америкой.

«За кровь, за раны, за ясачную прибыль», бывало, Москва верстала в чин казачьего атамана землепроходца из Якутска.

Воеводы якутские даром государев хлебушек не кушали: строили и перестраивали крепость, боролись с наводнениями и пожарами, утишали якутских «князцов» и тойонов, поднимавшие соплеменников, а то и роды, против твёрдого ясачного расклада, приманывали русских купцов, крестьян, ремесленников на оседлость. Якутская таможенная изба для торгу и промысла пропустила непомерно много люда для соболиного промысла, сбору мягкой рухляди «за море». Путь в незнаемое - заветное странствие русских людей за живой легендой («скаской»), за обещанием удачи, за новыми землями; а слухи, загадки, тайны о кладовых золота, о рыбном зубе, о чёрном соболе приманчивы, сладко прельстительны. «Скаски» вели казаков-первопроходцев к «соболиным» рекам, ими зарубались зимовья и острожки, затем - грады, укореняя зверовым и рыбным промыслом старожильческое население. Русская земля прибавлялась казацкими «скасками» до Чукотского Носу...

На диво седая казачья красота встретила Муравьёва на Якутской пристани: пушечный салют старинной крепости, фейерверк, церемониальный марш и демонстрация сил городового казачьего полка под святыми знамёнами. И следовали хоровые песни и гимны, и препровождали высокого гостя в казачью школу, Троицкий собор, Спасский монастырь с летней церковью и раззолочённым иконостасом, почитаемыми иконами и хоругвями казаков-первопроходцев протекших времён. Любо ему вкушать казачьей хлеба-соли не как посаженцу государева, но добропорядочному хозяину, атаману восточносибирских казачьих отрядов. Коли на этой вершине числишься, забудь о безраздельной власти и генеральском чине, стань терпеливым и уживчивым, и кубок с пенистым вином, поднесённым на пиру из рук почтеннейшего казака-ветерана, пригуби - так угодно Спасителю. Послушай предания о родниках былой славы, благословенных атаманах, о благоусердных казаках, деяния коих записаны на скрижалях отечественной истории, поются в песнях, передаются сказаниями из поколения в поколение.

Но Якутск казачий исчерпал силы на новые подвиги, историческое время кануло в Лету, остался памятник мужества русских людей. Не смог генерал-губернатор опереться в своих предприятиях на якутских казаков, уж не попить амурской водицы потомкам Москвитина и Хабарова в его «хожении» на Амур.* В Якутске сохранился окольный град с земляным валом, рвом, деревянными стенами и башнями (стрельницами). В стенах крепости он прелюбопытно обнаружил много пуль и дроби, словно доблестные ратники её находились в постоянной вражде и осаде якутов и тунгусских племён, однако, два века якуты были покорны правительству, а градоначальствующий загадке сей точку поставил: каждый житель, купивши винтовку иль дробовик, шёл пробовать оружие за крепость и стрелял в стену.

Напрасно в Иркутске сетовали, что Якутск - городишко сонный, ничем не отличается от большой деревни. Напротив, Муравьёв полюбил якутское купеческое сословие, тороватое, владетельное, задающее тонус жизни казачьей крепости, наружно безбородое, в картузе и фраке, порядочно воспитанное и образованное, читающее «Санкт-Петербургские ведомости», учёные книги о кругосветных путешествиях Кука, Крузенштерна, Лисянского, Врангеля, обсуждающее аристократические эскапады «Морского сборника». Здесь можно встретить торговых людей с редким, забытым русским говором, неподвластном «прогрессу» - пинежанина, вычегжанина, вологжанина, малоросса, сибиряка тобольского и забайкальского. Товары поставляли не только сибирские города, но и Великий Устюг, Каргополь, Архангельск, Вологда, Москва, Тула, Ярославль, Курск, Харьков и прочие. У речной пристани швартовались в иной год более трёх десятков судов. Якутская ярмарка, Гостиный двор, «кружала» (деревянный рынок) - обыкновение и гордыня сибирской искрящейся торговли.

Пока Струве занимался ревизовкой ратуши, казначейства, «Военной канцелярии», земского судейства, «Оборонных амбаров», Соляного магазина, больницы, уездных гражданских и духовных училищ и проходила неделя страхов и тревог местных чиновников, Николай Николаевич готовил экспедицию в дальний путь, подбирал якутов-проводников, смотрел лошадей, перебирал дохи, кухлянки и медвежьи шкуры для удобного спанья по холодным ночам, примеривал на ноги сары (якутские сапоги из конской кожи - весьма удобная обувь по здешним грязям), устраивал приёмы для меценатов, по сибирской привычке предлагавшие «гостинец на дорогу». Якутск пропах смолой и дымом: курением угля и смолы заняты якуты, любое русское рукомесло им «в образец», потому повсюду они - кучера, кузнецы, плотники, скорняки. По силам им шедевр архитектуры «кружала» - двухэтажный деревянный корпус базара, крытый в два ряда тёсом под карниз (вода направлялась по кружным канавкам, обшитыми и покрытыми плахами). Рядом с погостом возводилась Николаевская церковь, обещавшая стать самым величественным архитектурным строением града, но мастеровыми по каменному делу призвались всё же с ярославских и других мест. Вёл строительство Иван Шилов, среди прочих купцов более вложивший денег на храм. Поражала толщина стен в два аршина, поставленных на ленточный фундамент - новинка для вечной мерзлоты.

В доме купца Шергина Муравьёву показали колодец глубиной в 58 сажень, но без воды. Река далеко отошла от Якутска, воду подвозили за две версты, для «кушания чаю» употребляли ледяную (в каждом доме зимой набивали погреба льдом и хранили его до осени). Колодец столь занимательный рыл Фёдор Шергин, служащий Российско-Американской компании, подбодрённый путешественником-мореплавателем Фердинандом Врангелем. Планета лишилась здесь внутренней теплоты. Учёнейший муж Миддендорф, заглянув в колодец, назвал его «шахтой Шергина» и мировой науке преподнёс открытие: «вечная мерзлота простирается на глубину 45-55 саженей»! Это было последнее открытие Якутска.

Впрочем, не поспешно ль заключение? Вот Струве показывал дары земли Якутской - меха, золото, серебро, платину, драгоценности. Наконец подал прозрачный, даже бесцветный камушек.

- «Огненный камень», ваше превосходительство!

- «Огненный камень»?

- Да, так обыватели именуют алмаз. Иногда встречается на золотых приисках. Добытчики золота не знают иного применения, как царапать стекло.

- Струве, то, что вы показали, новость для Академии Наук! Алмазы добываются на Урале, на юге Африки... После огранки мастеровыми алмаз превращается в бриллиант. Неисчерпаемый богатствами край! Материк великих открытий и исследований! Буду просить Великого князя о посылке натуралистов, геологов и географов в сей богоданный Якутск, да и не пора ли нам завести в Иркутске Сибирское отделение Русского Географического общества?..

Николай Николаевич поставил казака для обучения Катрин и Элизы верховой езде - не дамское всё же дело в казачьем седле трястись. Но Катрин дала клятвенное обещание безропотно переносить все немочи похода и, может быть, представляла себя в роли Орлеанской Девы или героини рыцарского романа. Она знакомилась с местными модницами, принимала у себя барышень-визитёров в европейских шляпках и жакетах, слушала народные песни на вечёрках и якутские камлания шаманов. Виолончель Христиани занимала особую лошадь. Футляр обернули войлоком, оковали кровельным железом. Армейский генерал, познавший ратное крещение и водивший в походы большие воинские силы, был несказанно забран очаровательными взглядами дам, поворчал, поворчал да подразнил:

- Эх, Элиза, порхаешь пташечкой-канареечкой, всё бы тебе ой ляля да труляля!

Шансонетка расхохоталась, пальцем пригрозила:

- Le petit general rouge! Ой, ляля...

«Маленький краснолицый женераль» отмахнулся, но прозвищем компаньонки Катрин возвеселился, считая угождением своей жёнушке.


____________________________________________________________________________________________

* Небольшая партия казаков из Якутска всё же прибыла к Г.И. Невельскому в Петровское зимовье на Амуре.