В. В. Виноградов Очерки по истории русского литературного языка XVII-XIX веков издание третье допущено Министерством высшего и среднего специального образования СССР в качестве учебник

Вид материала

Учебник

Содержание Носились знамена, как тени Слились в протяжный вой... Я сберег наточенный булат... Л. П. М. Ю. Лермонтов. Статьи и заметки, с. 254. Гоголь Н. В.

Подобный материал:

• Г. Г. Почепцов Теоретическая грамматика современного английского языка Допущено Министерством, 6142.76kb.
• В. Г. Атаманюк л. Г. Ширшев н. И. Акимов гражданская оборона под ред. Д. И. Михаилика, 5139.16kb.
• A. A. Sankin a course in modern english lexicology second edition revised and Enlarged, 3317.48kb.
• Автоматизация, 5864.91kb.
• А. М. Дымков расчет и конструирование трансформаторов допущено Министерством высшего, 3708.79kb.
• В. И. Кузищина издание третье, переработанное и дополненное рекомендовано Министерством, 5438.98kb.
• Н. Ф. Колесницкого Допущено Министерством просвещения СССР в качестве учебник, 9117.6kb.
• А. Б. Долгопольский пособие по устному переводу с испанского языка для институтов, 1733.75kb.
• В. К. Чернышева, Э. Я. Левина, Г. Г. Джанполадян,, 563.03kb.
• В. И. Королева Москва Магистр 2007 Допущено Министерством образования Российской Федерации, 4142.55kb.

3*5 —

I

ным неподражаемого простодушия, неподдельной натуры»¹. «Нельзя довольно надивиться тому, как искусно поэт умел перенять все прие­мы русского песенника. Очень немногие стихи изменяют стилю на­родному. Нельзя притом не сказать, что это не набор выражений из Кирши, не подделка, не рабское подражание, — нет, это создание в духе и стиле наших древних эпических песен»².

«В последние годы жизни Лермонтова на Кавказе, — писал Н. М. Мендельсон, — его общение с миром народной поэзии не обор­валось: вращаясь среди казаков, верных хранителей старой песни, поэт вновь прикоснулся к чистому источнику народной поэзии и соз­дал «Казачью колыбельную песню» (1840) и «Дары Терека» (1839)»³. Однако не подлежит сомнению, что как в широте охвата фольклорного материала, так и в разнообразии и простоте художест­венного воссоздания народно-поэтического стиля Лермонтов далеко уступал Пушкину.

§ 6. РОСТ РЕАЛИСТИЧЕСКИХ ТЕНДЕНЦИЙ В ЯЗЫКЕ

ЛЕРМОНТОВА

Растущий интерес Лермонтова к стилям народной поэзии, посте­пенное расширение живой русской разговорно-бытовой струи в его языке, усиливающаяся тенденция к широкому воспроизведению и от­ражению современной действительности, к изображению психологии своего поколения и героев своего времени — были в творчестве Лер­монтова органически связаны с формированием нового стиля психо­логического реализма и с соответствующим преобразованием роман­тической поэтики.

Представляют необыкновенный историко-лингвистический инте­рес наблюдения над перерождением романтического стиля в реалисти­ческий в творчестве Лермонтова. Так, в 1830—1831 гг. Лермонтов в стихотворении «Поле Бородина» заставляет простого солдата произ­носить романтические тирады во французском духе, иногда с при­месью одической архаики. Живая русская речь пробивается слабо через толщу книжной риторики. Простонародной струи совсем не вид­но. Например:

Брат, слушай песню непогоды: Она дика, как песнь свободы.

Что Чесма, Рымник и Полтава?, Я вспомня леденею весь, Там душн волновала слава, Отчаяние было здесь.

Душа от мщения тряслася, И пуля смерти понеслася, Из моего ружья.

¹ Отечественные записки, 1841, № 2.

* Шевырев С. П. О стихотворениях Лермонтова, с. 288.

⁸ Мендельсон Н. М. Народные мотивы в поэзии Лермонтова, с. 193.

— 316 —

Я спорил о могильной сени...

На труп застывший, как па ложе,

Я голову склонил.

...отчизны в роковую ночь.

Однако же в преданьях славы Все громче Рымника, Полтавы

Гремит Бородино. Скорей обманет глас пророчий, Скорей небес погаснут очи, Чем в памяти сынов полночи

Изгладится оио.

В 1837 г. Лермонтов пишет свое знаменитое «Бородино», в кото­ром национально-реалистический стиль поражает своею художествен­ной правдой и простотой. Сюда перенесены некоторые строки из «Поля Бородина» и в новом окружении получили яркий отпечаток на­родно-поэтического стиля. В стихотворении «Бородино» отсутствуют декоративные штампы романтического стиля. Солдатское просторечие и поговорочный простонародный язык (ср. «у наших ушки на макуш­ке»; «французы тут как тут»; «постой-ка, брат, мусью» и т. п.), не выделяясь грубо, в то же время придают рассказу старого солдата («дяди») яркий колорит народно-эпического повествования. Белин­ский писал о языке «Бородина»: «В каждом слове вы слышите сол­дата, язык которого, не переставая быть грубо простодушным, в то же время благороден, силен и полон поэзии».

Тут простонародные и книжно-литературные образы и выражения слиты в законченное художественное единство. Например:

Два дня мы были в перестрелке. Что толку в этакой безделке?

Мы ждали третий день. Повсюду стали слышны речи: «Пора добраться до картечи!» И вот на поле грозной сечи

Ночная пала тень.

Вам не видать таких сражений!,» Носились знамена, как тени,

В дыму огонь блестел, Звучал булат, картечь визжала, Рука бойцов колоть устала, И ядрам пролетать мешала

Гора кровавых тел '.

Ср. также:

Земля тряслась — как наши груди, Смешались в кучу кони, люди, И залпы тысячи орудий

Слились в протяжный вой...

¹ Ср. в «Поле Бородина»:

Шесть раз мы уступали Врагу и брали у него. Носились знамена, как тени, Я спорил о могильной сеии, В дыму огонь блестел, На пушки конница летала...

ч

— 317 —

Необходимо привести несколько параллелей между языком «Поля Бородина» и «Бородино»:

И вождь сказал перед полками... (Поле Бородина);

В «Бородине»:

Полковник наш рожден был хватом... И молвил он, сверкнув очами...

В «Поле Бородина»:

Живые с мертвыми сравнялись; И ночь холодная пришла, И тех, которые остались, Густою тьмою развела. И батареи замолчали, И барабаны застучали,

Противник отступил...

в «Бородине»:

Вот смерклось. Были все готовы Заутра бой затеять новый

И до конца стоять... Вот затрещали барабаны — И отступили бусурманы. Тогда считать мы стали раны,

Товарищей считать '.

Очень хорошо заметил о стиле рассказа старого солдата в «Боро­дине» С. Дурылин: «Весь его рассказ — не о себе, а о других; он то­нет в единой солдатской массе: «на наш редут», «перед нами», «наш бой», «наши груди», «считать мы стали раны»—с глубоким реализ­мом Лермонтов рисует бой. а не бойцов и не бойца, изображает об­щее, а не частное. Именно так, вслед за ним, станет рисовать войну Толстой: его «Севастопольские рассказы» и «Война и мир» с их пси­хологией и динамикой воюющих масс — все родилось из «Бородина» и «Валерика»².

Не менее сложен и интересен процесс переработки романтического стиля цикла стихотворений, связанных с «Желанием», в реалистиче­ский стиль «Узника»³.

Ср.

Я пущусь по дикой И надменно сброшу я Образованности цепи И вериги бытия.

«Уз

Я красавицу младую Прежде сладко поцелую,

¹ Ср.: Владимиров П. В Исторические и народно-бытовые сюжеты в поэзии
М. Ю. Лермонтова. Киев, 1892, с. 26—28.

² Дурылин С. Н. Как работал Лермонтов, с. 31—32; ср.: Семенов Л. П.
Лермонтов и Толстой. М., 1914.

³ См.: Дурылин С. Н. Как работал Лермонтов, с. 33—36.

— 318 —

На коня потом вскочу, В степь, как ветер, улечу.

Лермонтов ищет не только живых разговорных народно-поэтиче­ских красок, но и бытовых, реалистических ситуаций и деталей вза­мен ярко декоративных картин, написанных в духе романтической народности.

Ср. в «Соседке» первоначальный конец стихотворения:

У отца ты украдь мне ключи, Часовых разойтись подучи, А для тех, что у двери стоят, Я сберег наточенный булат...

и стиль и образы последней редакции:

У отца ты ключи мне украдешь, Избери только ночь потемиея,

Сторожей за пирушку усадишь, Да отцу дай вина похмельиея,

А уж с тем, что поставлен к дверям, Да повесь, чтобы ведать я мог,

Постараюсь я справигося сам. На окно полосатый платок.

В связи с этим обостряется в повествовательном стиле Лермон­това тяготение к широким и обобщенным реалистическим образам, облеченным в формы живой разговорной речи, вместо многословных, хотя и детализованных описаний. Например, в языке «Валерика» бы­ло расплывчато первоначальное описание начинающегося боя:

Вот жарче, жарче... Крик!.. Глядим: Уж тащат одного, — за ним Других... и много... ружья иосят И кличут громко лекарей.

В окончательном тексте — простой, сжатый и яркий образ, нари­сованный теми же красками живой разговорной речи:

Вот тащат за ноги людей

И кличут громко лекарей '.

Во второй период литературной деятельности Лермонтова «чрез­вычайная образность экзотизма уравновесилась простотою и мет­костью реализма и сдобрилась народным элементом» (ср. язык «Сказки для детей», «Валерика»). «Этот стиль так идеально прост, что мог бы казаться прозаическим, если бы не был так насыщен чув­ством:

Во-первых, потому, что много И долго, долго вас любил» ²

Характерно, что в это время Лермонтов увлекается национально-РУСски.м стилем «Евгения Онегина» и прибегает к народному басенно­му языку Крылова.

Например, в «Тамбовской казначейше»:

Лермонтов М. Ю. Поли. собр. соч. М.—Л., 1936, с. 93 и 724. Фишер В. М. Поэтика Лермонтова, с. 214.

— 319 -

...Ее в охапку Схватив,— с добычей дорогой, Забыв расчеты, саблю, шапку, Улан отправился домой.

(UI)

Ср. у Крылова в «Демьяновой ухе»^:

Схватя в охапку Кушак и шапку, Скорей без памяти домой...'

Вообще в стиле «Тамбовской казначейши» много острых афориз­мов, крылатых выражений, двумя-тремя штрихами рисующих яркие реалистические образы. Таковы вошедшие в широкий обиход крыла­тые фразы: «времен новейших «Митрофан»; «идеал девиц, одно из славных русских лиц»; «весь спрятан в галстук, фрак до пят, дискант, усы и мутный взгляд».

Таким образом, Лермонтов преодолевает романтический стиль, декларируя свой отход от романтизма в таких стихах:

Любил и я в былые годы, Но красоты их безобразной

В невинности души моей. Я скоро таинство постиг,

И бури шумные природы, И мие наскучил их несвязный

И бури тайные страстей. И оглушающий язык*¹.

Но особенно выразительны, сложны и значительны были реали­стические краски в прозаическом стиле Лермонтова.

§ 7. ЯЗЫК ЛЕРМОНТОВСКОЙ ПРОЗЫ

В конце 20-х — в начале 30-х годов обозначился перелом в куль­туре художественного слова: с необычайной остротой встал вопрос о языке и стиле прозы. Пушкин, сначала призывавший Вяземского и Бестужева-Марлинского к работе над языком публицистической и художественной прозы, к 30-м годам сам перешел к прозаическим жанрам. Рост журнальной прессы и ее значения был неразрывно свя­зан с формированием разных стилей прозы, которые и образуют ядро новой системы русского литературного языка. Пушкин, Бестужев-Марлинский, Даль, Загоскин*', Вельтман*², Погорельский*³, Лажеч­ников*⁴, Н. Павлов*⁰, Н. Полевой*⁶, В. Ф. Одоевский, Сенковский*', Гого\ь напряженно разрабатывают систему прозаической речи. По­нятно, что Лермонтов не мог отстраниться от участия в этом нацио­нальном деле.

Гоголь особенно высоко ценил лермонтовскую прозу. По словам Гоголя, «никто еще не писал у нас такою правильною и благоухан­ною прозою. Тут видно больше углубления в действительность жиз­ни— готовился будущий великий живописец русского быта»². Еще

¹ См.: Семенов Л. П. М. Ю. Лермонтов. Статьи и заметки, с. 254.

² Гоголь Н. В. В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее осо­
бенность?— В кн.: Гоголь Н. В. Выбранные места из переписки с друзьями.
СПб.. 1847, с, 258.

- 320 —

больший восторг перед стилем лермонтовской прозы испытывал Че­хов. «Я не знаю, — говорил он, — языка лучше, чем у Лермонтова. Я бы так сделал: взял его рассказ и разбирал бы, как разбирают в школах, — по предложениям, по частям предложения... Так бы и учился писать»¹.

Однако Лермонтов не сразу выработал этот строгий, ясный и сжа­тый стиль реалистической прозы. Первоначальные прозаические опыты Лермонтова примыкают к традиции той романтической прозы, которая по образам, фразеологии, а отчасти и по синтаксису сближа­лась со стихотворным языком.

Так, в повести «Вадим» эмоционально-риторический стиль автор­ского повествования и речей возвышенных героев (в отличие от три­виально-бытовых) близок по образам, фразеологии, синтаксису к языку романтического стиха. Например: «Вадим имел несчастную душу, над которой иногда единая мысль могла приобрести неограни­ченную власть». Ср. в «Литвинке»:

В печальном только сердце может страсть Иметь неограниченную власть.

Из речи Юрия Ольге:

Мир без тебя, что такое?.. Храм без божества..!

Ср. в лирическом стиле Лермонтова:

Что без нее земля и рай? Пустые, звонкие слова, Блестящий храм без божества.

(Исповедь, 1830')

Ср. также: «И перед ним начал развиваться длинный свиток вос­поминаний».

Ср. у Пушкина:

Воспоминание безмолвно предо мной Свой длинный развивает свиток...

(Воспоминание)

Неопределенна и цветиста фразеология повествовательного стиля: <-в глазах блистала целая будущность»; «этот взор был остановив­шаяся молния»; «и адская радость вспыхнула на бледном лице»; «как будто свинцовая печать отяготела на его веках»; «молодая девушка... это был ангел, изгнанный из рая за то, что слишком сожалел о чело­вечестве»; «гений блистал на челе его, — и глаза, если б остановились в эту минуту на человеке, то произвели бы действие глаз василиска»; «жизнь ее встала перед ней, как остов из гроба своего»; «в книге судь­бы его было написано, что волшебная цепь скует до гроба его сущест­вование с участью этой женщины»; «и он сделал шаг, чтобы выйти, кидая на нее взор свинцовый, отчаянный взор, один из тех, перед ко-

¹ Русская мысль, 1911, т. 10, с. 46*⁸; ср.: Абрамович Д. И. О языке Лер­
монтова.—В кн.: Лермонтов М. Ю. Поли. собр. соч. СПб., 1913, т. 5, с. 182

² Ср. также: Лермонтов М. Ю. Поли. собр. соч. СПб., 1910, т. 2, с. 138,
469. 408.

— 321 —

торыми, кажется, стены должны бы были рушиться»; «и глубокая, единственная дума, подобно коршуну Прометея, пробуждала и терза­ла его сердце»; «и презрение к самому себе, горькое презрение обви­лось, как змея, вокруг его сердца» и т. п.

Характерны изысканно-романтические сравнения и мелодрамати­ческие описания чувств в духе и стиле Марлинского:

«Вадим дико захохотал и, стараясь умолкнуть, укусил нижнюю губу свою так крепко, что кровь потекла; он похож был в это мгно­венье на вампира, глядящего на издыхающую жертву».

«Его сердце, закаленное противу всех земных несчастий, в эту ми­нуту сильно забилось, как орел в железной клетке при виде кровавой пищи»¹.

«И ныне сердце Юрия всякий раз при мысли об Ольге, как тре­скучий факел, окропленный водою, с усилием и болью разгоралось; неровно, порывисто оно билось в груди его, как ягненок под ножом жертвоприносителя».

«В эту минуту тревожная душа его, обнимая все минувшее, была подобна преступнику, осужденному испанской инквизицией упасть в колючие объятия мадонны долорозы (madonna dolorosa), этого иска­женного, богохульного, страшного изображения святейшей святы­ни...» и т. п.

Но уже в этой повести «Вадим» риторический стиль повествова­ния смешивается со стилем реалистического изображения бытовых сцен. Персонажи из простонародья имеют каждый свой склад речи. Например, в сцене пугачевской расправы с приказчиком речь казака Орленки, речь приказчика и язык мужиков реалистически дифферен­цированы. Вместе с тем нередко язык описаний, отражая жизнь во всей ее полноте и освещая ее с точки зрения свободолюбивой, бун­тарской личности автора, приобретает яркую бытовую характерность. Например: «Дом Бориса Петровича стоял на берегу Суры, на высо­кой горе, кончающейся к реке обрывом глинистого цвета; кругом дво­ра и вдоль поберегу построены избы, дымные, черные, наклоненные, вытягивающиеся в две линии по краям дороги, как нищие, кланяю­щиеся прохожим» (V).

Или: «Борис Петрович с горя побил двух охотников, выпил пол­графина водки и лег спать в избе; — на дворе все было живо и бес­покойно: собаки, разделенные по сворам, лакали в длинных коры­тах,— лошади валялись на соломе, и бедные всадники поминутно находились принужденными оставлять котел с кашей, чтобы нагайка­ми подымать их» и т. п. (XIV).

Любопытно такое же стилистическое раздвоение и в языке ранних драм Лермонтова, находящее параллели в построении драм Шилле­ра, например в «Коварстве и любви». Патетический, мелодрамати-

¹ Ср. го же сравнение, но в более естественном и реалистическом обличье, в лирическом стиле «Бэлы»: «Метель гудела сильнее и сильнее, точно наша ро­димая, северная; только ее дикие напевы были печальнее, заунывнее. «И ты, из­гнанница,— думал я,— плачешь о своих широких, раздольных степях! Там есть где развернуть холодные крылья, а здесь тебе душио и тесно, как орлу, который с криком бьется о решетку железной своей клетки».

- 322 —

ческий стиль трагических героев в пьесах Лермонтова тесно связан с художественной системой его романтического стихового языка. На­пример, в речи Юрия (Menschen und Leidenschaften): «О смерти мо­ей, верно, больше будут радоваться, нежели о рождении моем». Ср. в стихотворении «Одиночество» (1830):

Никто о том не покрутится, И будут (я уверен в том) О смерти больше веселиться, Чем о рождении моем...

В драме «Странный человек»: «Женщина!... ты колеблешься? Послушай: если б иссохшая от голода собака приползла к твоим но­гам с жалобным визгом и движеньями, изъявляющими жестокие му­ки, и у тебя бы был хлеб, ужели ты не отдала бы ей, прочитав голод­ную смерть во впалом взоре, хотя бы этот кусок хлеба назначен был совсем для другого употребления? так я прошу у тебя одного слова любви!..»

Ср. стихотворение «Нищий» (1830):

У врат обители святой Куска лишь хлеба он просил,

Стоял просящий подаянья И взор являл живую муку,

Бедняк иссохший, чуть живой И кто-то камень положил

От глада, жажды и страданья. В его протянутую руку.

Так я молил твоей любви С слезами горькими, с тоскою; Так чувства лучшие мои Обмануты навек тобою!

Б. М. Эйхенбаум правильно отмечает, что тяготение Лермонтова к речевой патетике приводит поэта к стиховой драме, где риторика выглядит не так мелодраматично, как в прозе. Ср. письмо A. de Vig-пу по поводу постановки «Отелло» в его переводе на французский язык: «Проза, когда в нее переводят эпические места, представляет важный недостаток, слишком явный на сцене: она кажется надутою, высокопарною, мелодрамною, между тем, как стих, более эластичный, гнется на все формы; не удивляемся и тому, когда он летит, ибо ког­да он идет, мы чувствуем, что у него есть крылья»¹.

Вместе с тем язык бытовых сцен в ранних драмах Лермонтова по­ражает бытовой грубостью и реалистической, иногда даже натурали­стической, обнаженностью.

Черты реалистического стиля постепенно растут и усиливаются в лермонтовской прозе. Уже в смешанном языке неоконченного романа «Кия гиня Лиговская» (1836—1837) намечаются своеобразные осо­бенности сжатого и образного, точного и живого стиля «Героя наше­го времени» и отрывков из неоконченных повестей о Лугине и Ар­бенине.

Точный, живой, сжатый, образный и местами отвлеченный язык «' ероя нашего времени» является высшим достижением Лермонтова в области прозы. Эпитет глубоко проникает в сущность предмета, становясь его характеристическим определением. В этом отношении

Московский телеграф, 1830, № 24, с. 452.

— 323 —

очень симптоматичны лермонтовские поправки: Печорин замечает: «...или мне просто не удавалось встретить женщину с упорным харак­тером?»— прежде было в тексте «Княжны Мери»: «упрямым».

«Дверь отворилась, маленькая ручка схватила мою руку»; снача­ла было «.жаркая рука», — ив этих словах не заключалось намека на женщину.

В «Фаталисте» вместо короткого и выразительного афоризма: «Ведь хуже смерти ничего не случится, — а смерти не минуешь» в черновом автографе было такое длинное романтико-философическое рассуждение с оттенком декламационного стиля: «Весело испытывать судьбу, когда знаешь, что она ничего не может дать хуже смерти, и что эта смерть неизбежна, и что существование каждого из нас, ис­полненное страдания или радостей, темно и незаметно в этом без­брежном котле, называемом природой, где кипят [умирают], исчезают и возрождаются столько разнородных жизней».

Так же старательно и упорно Лермонтов работает над сравнения­ми. Так, в описании нового офицерского мундира Грушницкого пер­воначально фигурировало такое сравнение: «эполеты неимоверной ве­личины подобились двум котлетам». Сравнение — точное, но безотно­сительное к личности влюбленною прапорщика; поэт заменил его другим: «эполеты... были загнуты кверху в виде крылышек амура». После блуждания по степи в погоне за Верой Печорин, измученный душой и телом, «заснул богатырским сном». В чистовой рукописи Лермонтов переправил—«заснул сном Наполеона после Ватерлоо»: безразличный, банальный, «богатырский сон» сменился сном после поражения, но не простого поражения, а перенесенного человеком си­лы и воли, которым увлекалось как героем все поколение Печорина вместе со своими поэтами. Сравнение исходит из самого образа Пе­чорина '.

Лермонтов приводит в равновесие лирическую и повествователь­но-воспроизводящую стихии прозаического языка. В сответствии с этим в языке Лермонтова нет такого стилистического преобладания глагола и глагольных конструкций, как в языке Пушкина. Роль опре­делений (имен прилагательных и наречий) гораздо более значительна в прозе Лермонтова, чем у Пушкина. Живое, быстрое повествование, основанное на глаголах, в прозаическом стиле Лермонтова нередко сменяется лирическими медитациями, в которых выступают (хотя и в очень осторожном и ограниченном пользовании) характерные се­мантические особенности, идущие из стихового языка Лермонтова.

Например, с одной стороны, в «Фаталисте»: «Я взял со стола, как теперь помню, червонного туза и бросил кверху: дыхание у всех остановилось, все глаза, выражая страх и какое-то неопределенное любопытство, бегали от пистолета к роковому тузу, который, трепе­ща на воздухе, опускался медленно; в ту минуту, как он коснулся стола, Вулич спустил курок... осечка!»

И с другой стороны, там же.

«Я возвращался домой пустыми переулками станицы; месяц,

¹ См.: Дурылии С. Н. Как работал Лермонтов, с. 115—118.

— 324 —

полный и красный, как зарево пожара, начал показываться из-за зубчатого горизонта домов; звезды спокойно сияли на темно-голубом своде, и мне стало смешно, когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наш^их ничтожных спорах за клочок земли или за какие-нибудь вы­мышленные права!.. И что ж? Эти лампады, зажженные, по их мне­нию, только для того, чтоб освещать их битвы и торжества, горят с прежним блеском, а их страсти и надежды давно угасли вместе с ни­ми, как огонек, зажженный на краю леса беспечным странником» и т. п.

Таким образом, в прозаическом стиле Лермонтова найдено равно­весие между всеми основными грамматическими категориями.

В прозе Лермонтова нет той архаической окраски, которая харак­терна для пушкинского языка. Лермонтовская проза последнего пе­риода освобождена от всякого груза церковнославянизмов и канцеля­ризмов (ср., например, отсутствие в «Герое нашего времени» таких союзов, как дабы, не токмо, но и... и т. п., употребительных в пушкин­ской прозе). «Язык в «Герое нашего времени», — писал современник поэта, — чуть ли не выше языка всех прежних и новых повестей, рас­сказов и романов»¹.

Белинский, выписав предисловие из «Героя нашего времени», восторженно комментирует: «Какая точность и определенность в каж­дом слове, как на месте и как незаменимо другим каждое слово! Ка­кая сжатость, краткость и вместе с тем многозначительность! Читая эти строки, читаешь и между строками, понимая ясно все сказанное автором, понимаешь еще и то, чего не хотел говорить, опасаясь быть многоречивым. Как образны и оригинальны его фразы: каждая из них годится быть эпиграфом к большому сочинению»².

Вместе с тем в «Герое нашего времени» Лермонтов, широко вовле­кая в строй повествования живую разговорную русскую речь, быто­вое просторечие, делает их характеристическим фундаментом нацио­нально-реалистического стиля, связывая наиболее яркие проявления их с образом Максима Максимыча. «Лермонтов поручает Максиму Максимычу вытравлять в романе пятна романтизма и выспренности... В «Бэле» рассказана романтическая история, которой впору бы уме­ститься в романтическую поэму с черкесами и русским офицером на манер «Измаила-Бея», но Лермонтов дважды принял меры к тому, чтобы история прозвучала с предельной правдивостью и простотой: она извлечена из записок обыкновенного офицера, а в записки впи­сана со слов еще более обыкновенного армейского капитана; пропу­щенная сквозь призму изустного, незатейливого, бытового сказа Ма ксима Максимыча, романическая история обошлась без малейшей мишуры и фальши»³.

Сушков Н. В. Московский университетский благородный пансион. М., 1858, J- 86; ср.: Абрамович Д. И. О языке Лермонтова.— В кн.: Лермонтов М. Ю. Поли. собр. соч. СПб., 1913, т. 5.

Белинский В. Г. Герой нашего времени.— Отечественные записки, 1841, *• 18, № 9.

³ Дурылин С. Н. Как работал Лермонтов, с. 108—109,

— 325 —

В. Г. Белинский так характеризовал живую национально-характе­ристическую струю в стиле «Героя нашего времени», связанную с об­разом Максима Максимыча: «Не знаем, чему здесь более удивлять­ся: тому ли, что поэт, заставив Максима Максимыча быть только свидетелем рассказываемого им события, так тесно слил его личность с этим событием, как будто бы сам Максим Максимыч был его геро­ем; или тому, что он сумел так поэтически, так глубоко взглянуть на событие глазами Максима Максимыча и рассказать это событие язы­ком простым, грубым, но всегда живописным, всегда трогательным и потрясающим даже в самом комизме своем?»¹.

Например:

«Он отвернулся и протянул ей руку на прощанье. Она не взяла руки, молчала. Только стоя за дверью, я мог в щель рассмотреть ее лицо: и мне стало жаль—такая смертельная бледность покрыла это милое личико! Не слыша ответа, Печорин сделал несколько шагов к двери; он дрожал — и сказать ли вам? я думаю, он в состоянии был исполнить в самом деле то, о чем говорил шутя. Таков уж был чело­век, бог его знает! Только едва он коснулся двери, как она вскочила, зарыдала и бросилась ему на шею. — Поверите ли? я, стоя за дверью, также заплакал, то есть, знаете, не то чтоб заплакал, а так — глу­пость!..» («Бэла»).

Но и стиль «Журнала Печорина», повестей «Тамань», «Княжна Мери» и «Фаталист» пропитан живой стихией русского общенарод­ного языка. Тут нет ни архаических церковнославянизмов, ни про­тивных духу русского языка галлицизмов. «Книжность» растворяет­ся в разговорном стиле литературного рассказа. Слова, выражения и образы сконцентрированы и стеснены до предела, оставляя простор мысли и чувству.

Например, «Поздно вечером, т. е. часов в одиннадцать, я пошел гулять по липовой аллее бульвара. Город спал, только в некоторых окнах мелькали огни. С трех сторон чернели гребни утесов, отрасли Машука, на вершине которого лежало зловещее облачко; месяц поды­мался на востоке; вдали серебряной бахромой сверкали снеговые горы. Оклики часовых перемежались с шумом горячих ключей, спу­щенных на ночь. Порою звучный топот коня раздавался по улице, сопровождаемый скрипом ногайской арбы и заунывным татарским припевом. Я сел на скамью и задумался» («Княжна Мери»).

Тут — ни одного лишнего или устарелого слова. Синтаксическая структура прозрачна. Предложения сжаты, лаконичны. Категории имен, глаголов и наречий находятся в гармонических пропорциях. «Несколько строк — и какая полная, всеобъемлющая картина вечера! Словам тесно, но живописи и музыке просторно. Первая половина описания построена на зрительных впечатлениях вечера; им на смену выступают слуховые впечатления вечера... С проникновенным реализ­мом— и вместе с тончайшим лиризмом — подмечает Лермонтов эту смену впечатлений и из нее сплетает картину и вместе симфонию ве-

¹ Белинский