В. В. Виноградов Очерки по истории русского литературного языка XVII-XIX веков издание третье допущено Министерством высшего и среднего специального образования СССР в качестве учебник

Вид материалаУчебник

Содержание


И заимствованных терминов в литературном
Подобный материал:
1   ...   30   31   32   33   34   35   36   37   ...   40
1912<

419 —

однако этому, как кажется, не суждено осуществиться, и я эт

ниться, конечно не по расчету и не по прикладным соображениям
однако этому, как кажется, н-

статью уже выписал в расход».

§ 5. РАСПРОСТРАНЕНИЕ ИНОСТРАННЫХ СЛОВ

И ЗАИМСТВОВАННЫХ ТЕРМИНОВ В ЛИТЕРАТУРНОМ

ЯЗЫКЕ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX в.

СОСТАВ И ФУНКЦИИ ЗАИМСТВОВАНИЙ

В процессе борьбы разных систем идеологии, которые находили то или иное отражение в семантике русского литературного языка,—. русская общественная мысль нередко входила в контакт или столкно­вение с разными западноевропейскими теориями, открытиями и д0. стижениями. Поэтому книжная речь во вторую половину XIX в продолжает вбирать в себя заимствованные слова, обороты, фразы и синтаксические конструкции западноевропейских языков. Я. К. Грот в своем разборе слозаря Даля (в конце 60-х годов) так характеризо­вал эту тенденцию современного ему литературного языка: «В по­следние десятилетия, начиная с 40-х годов, по мере того как русское общество научилось придавать вещам более цены, чем именам,— у нас стали слишком пренебрегать чистотой языка и слишком мало стесняться в употреблении иностранных слов и оборотов. Таким об­разом, в печати появилось множество выражений, искусственно при­витых русскому языку, например: рассчитывать на кого или не что; делать кого несчастным; иметь жестокость; предшествовать коку; предпослать что чему; пройти молчанием; разделять чьи-либо мысли или чувства; прежде нежели сказать; слишком умен, чтобы не понять; иметь что возразить, иметь что-нибудь против». По словам Грота, в 60—70-е годы к этим оборотам присоединилось еще много других, например считаться с чем (tenir compte de quelque chise); человек та-кого закала (un homme de cette trempe); раз он взялся непременно сделает (une fois qu'l s'en est charge); немыслимый (undenkrab) и др.

Тенденция к паукообразным формам выражения, густой слой спе­циальной терминологии, ассимилированной стилями научно-публици­стического, газетно-делового языка, — все это насыщает литератур­ную речь второй половины XIX в. заимствованиями из западноевро­пейских языков. Иностранные слова, влившиеся в русскую литературную речь, по большей части относятся к следующим облас­тям: к естественным, социально-экономическим наукам, к обществен­ному быту, промышленности, к политическим, экономическим и к>Ри' дическим устоям гражданственности, к характеристическим определ ниям личности и к нормам светского поведения. Интерес прислушаться к голосам свидетелей литературного зарождения и ра пространения этих заимствований — голосам, полным сочувствия неприязни. В этих пристрастных суждениях беспристрастно и над

1 Грот Я. К. Филологические разыскания, с. 13.

— 430 —

само историческое свидетельство о факте литературной канониза-"ни заимствований.

- В брошюре А. Б. «Отчего? »ачем? и почему ? Ос кудение и иска­ние русской речи»1, вышедшей, по-видимому, из бюрократических гов с националистической окраской, рост европеизмов ставится в пязь с общественным движением 60-х годов, «эпохой конвульсивных порывов некоторой части нашего общества, а по преимуществу писа-ельской братии, к чему-то новому, не своему». «И тут-то, — пишет втор. — П°Д влиянием дарованной благодетельными реформами зна­чительной свободы мы крепко покумились с Западом. Пошла усилен­ия работа по расковыриванию наших старых язв, явилась обличи­тельная литература, полная страстности и нетерпимости и потому ни­чего общего с изящной литературой не имевшая. Таким образом, со­шлись Два деятеля для порчи родного языка: это—жадное хватание выражений из чужих языков, только в малой части оправдываемое, и ничем не оправдываемое нерадение и даже пренебрежение к началам благозвучия и разработке гибкости оборотов родной речи» (3—4). Главным предметом обличений автора этой брошюры является газетно-публицистический язык с его богатым арсеналом западноев­ропейских заимствований. Как примеры свежих европеизмов выступа­ют слова, «особенно докучливо мелькающие на газетных столбцах, это — инцидент (случай, событие, приключение происшествие) и вер­сия (молва, толки, слухи)...»; «Эта чета: инцидент с версией, при­страиваясь ко всяким явлениям сфер парламентских, дипломатиче­ских и даже сцен иноземного уличного мордобития, надоедают до омерзения» (5); «Позже двух предыдущих мелькнуло раз в «Новом времени» слово: интервьюировал» (6). Ср. у Лескова в рассказе «За­гадочное происшествие в сумасшедшем доме»: «Поехали за фельдше­ром, чтобы он шел как можно скорее подать какую-нибудь помощь или, как нынче красиво говорят, констатировать смерть». Почти все современники отмечали, с разными оценками и комментариями, как факт, сопутствующий размножению европеизмов, широкое распрост­ранение фразеологических шаблонов газетного языка, или, как сарка­стически нх называет автор брошюры «Отчего? зачем? и почему?»,— «избитых выражений газетного пустословия» (14). Связь этих явле­нии «в газетном складе речи» иронически представляется в таком виде: «Своим шаблонным языком став почти в уровень с говором толпы, печать... и полемические состязания ведет во вкусах улицы. •"•о чтобы удержаться все-таки на высоте авторитета, становится на ХоДули иностранщины... Русский язык запруживается окончательно разными измами, аииями и ированиями в именах существительных, Ческими, альными и другими окончаниями в именах прилагательных, Ричем и ряды наших глаголов тоже пестрят иноземщиной, втиснутой строи вместо вытолкнутых вон русских слов» (15—16). К. Полевой Письме к Н. И. Гречу (от 3 мая 1864 г.) так характеризовал га-но-публицистический язык 60-х годов: «Язык в газетах и журна-не русский: это какая-то смесь иностранных и неправильных рус-

"6., ТотУ. В скобках указаны страницы этого издания.

— 431 —

ских слов, столпленных не по духу русского языка»1. Сюда же прим кает в разборе словаря Даля замечание Я. К. Грота о «целом легио глаголов, подобных следующим: импонировать, изолировать, игноп ° ровать, бравировать, формулировать, вотировать, конкурировать, аюмировать, тренировать». Этот «разряд слов особенно неудаче так как тут мы видим иногда двойное искажение: французское слов' видоизменено сперва немецкой формой его окончания (iren). Чтобь, уменьшить безобразие, некоторые стали отбрасывать слог -up и говп рить, например: формуловать, цитовать, по образцу более стары глаголов: атаковать, арестовать, командовать, пробовать»2.

Я. К. Грот — убежденный западник — призывал к «умеренности и разборчивости в заимствовании чужих слов», особенно таких, кото­рые «выражают не какой-либо определенный предмет, а только утон­ченный оттенок мысли по иноземному ее складу. Таково, например недавно введенное слово шансы, значение которого не многие из упо­требляющих его сумеют объяснить, и которое, однакож, в большом ходу. Мы имели недавно случай, в одной из внутренних губерний слышать от молодого помещика такую фразу: Без рыску нет шансов на авантаж»3.

Точно так же пуристически настроенный автор книжки «Непра­вильности в современном разговорном, письменном и книжном рус­ском языке»4 (некто Н. Г.) жалуется, что чистота языка «крайне ис­казилась введением в него множества иноязычных, преимущественно французских слов и выражений». Рядом с чужими словами указыва­ются как балласт газетно-публицистической речи старославянские и старорусские архаические формы: «...присоединилось еще и другое иноязычие—старославянское и старорусское, не соответствующее безусловной чистоте новейшего русского литературного языка» (6). Заявляется, что всеми этими недостатками грешат «многие произве­дения так называемой изящной литературы (романы, повести, рас­сказы и т. п.) и всего более журналы и газеты» (.22).

В качестве недавно введенных «неправильных галлицизмов» отме­чены такие слова: игнорировать (14) (ср. в «Свистке» 1859, № 4: «До сих пор солидные люди нас знать не хотели или, говоря любимым словом некоторых ученых, игнорировали»), инерция, интеллиген­ция5, интеллигентный (в смысле высоко образованного рода людей) (14), интеллектуальный (14), конкретный (concret—«слово отчасти логическое, отчасти философское, но в русском литературном языке

1 Звенья. 1935, №5, с. 751.

2 Грот Я. К. Филологические разыскания, с. 17—18; ср. с. 761—77л

3 Там же, с. 13, 933.

4 1890 г. В скобках будут указаны страницы этого издания.

5 Ср. у Тургенева в «Странной истории» (1869): «...послезгвтра в ДВ°Ря
ском собрании большой бал. Советую съездить: эд°сь не без красавиц. *',у.
всю пашу интеллигенцию вы увидите. Мой знакомый как человек, некогда
чавшнйся в университете, любил употреблять выражения ученые. Он прои
енл их с иронией, но и с уважением». Принято приписывать изобретение с
интеллигенция П. Д. Боборыкину.

— 432 —

подлежащее употреблению») (15)1, констатировать (галлицизм... "' Ма часто употребляемый (15), консервативный (по-русски... Ъ «рачительный, или сохранительный) (15), максимальный и мини-аЛьный ( 16), .массовый («с французского слова masse, en masse, потребляется в смысле громадный, скученный, что совер­шенно неправильно») (16), печсион («с французского pension, по-vcckh — пенсия») (18), сервировать (19), рационально, регулиро­вать (16), традиция, традиционный (20), фон (21) и др. под. Ср. у Тургенева в романе «Новь»: «В разгоряченной атмосфере голушкин-гкой столовой завертелись, толкая и тесня друг дружку, всяческие слова: прогресс, правительство, литература, податной вопрос, церков­ный вопрос, денежный вопрос, судебный вопрос, классицизм, реализм, коммунизм, интернационал, клерикал, капитал, администрация, орга­низация, ассоциация и даже кристаллизация\»

Отмечаются также недавно укоренившиеся фразеологические галлицизмы официального языка: оставить город, место жительства, оставить свой посг (quitter une ville, son poste — грубые галлицизмы), иметь место (avoir lieu), сделай вместо назначен пли произведен — например: сделан генералом вместо назначен министром или произ­веден в генералы и т. п. — «галлицизм и совершенно неправильное выражение, часто употребляемое ныне» (19) и др. под.

Славянофильски настроенный пурист и консерватор Платон Лу­кашевич, продолжавший культивировать даже во второй половине XIX в. «корнесловие» в духе и стиле А. С. Шишкова, писал в своей книге «Мнимый индо-германский мир, или истинное начало и обра­зование языков немецкого, английского, французского и других за­падноевропейских» (Киев, 1873): «Мы смеялись некогда над иностран­ными словами, введенными в наш язык в первой половине XVIII ве­ка: ассамблея, элоквенция, баталия; что же они значат против нынешних: инициатива, культура, интеллигенция, прогресс, гуман­ность, цивилизация, сеанс, сезон, факт, эффект, результат, объект, субъект, рутина, реальный, нормальный, актуальный, социальный, по­пулярный, национальный, индивидуальный, элементарный, словом сказать, что значат прежние иностранные слова против всего фран­цузского словаря, введенного в наш язык?.. Мы приняли тысячи обо­ротов и выражений французских (галлицизмов), немецких... Кто по­ручится, что через другие тридцать лет все эти иноплеменные слова не войдут в простонародный наш язык?..» (6).

па постоянное злоупотребление иностранными словами в деловой,

*~лово конхоетный начало употребляться в 30-х годах. Так, Белинский в £ Цензии на «Уголиио» Полевого (1838) писал: «Конкретность производится от крстный, а конкретный происходит от латинского глагола concresco — сраста-з ' то слово принадлежит новейшей философии и имеет обширное значение. м 5Cbk,Mb> употребляем его как выражение органического единства идеи с фор-г ' конкретно то, в чем идея проникла форму, а форма выразила идею... Дру-Сл" словами, конкретность есть то таниствснное, неразрывное и необходимое ЧегоНИС ндеи с формой, которое образует собой жизнь всего и без которого ии-в не может жить... Конкретности противопоставляется отвлеченность, которая с, Ти\\тве сУЩесгвует как аллегория» (Белинский В. Г. Соч., СПб., 1906, т. 1,

1081

15-

433 —

журнальной и газетной речи, как на характерное явление литератур. ного стиля эпохи, указывает и П. Сергеич (П. С. Пороховщнков) в своей интересной книге «Искусство речи на суде». «Мы слышим-травма, прекарность, базировать, варьировать, интеллигенция, интед. лигентность, интеллигент, мотивировать и фигурировать... Мы встре. чаем людей, которые по непонятной причине избегают говорить и писать слова: недостаток, пробел, упущение, исправление, поправка дополнение; они говорят: надо внести корректив в этот дефект; вме­сто слов: расследование, опрос, дознание им почему-то кажется лучще сказать анкета, вместо наука дисциплина; вместо связь, измена прелюбодеяние адюльтер... Эги безобразные иностранные слова приобретают понемногу в нашем представлении какое-то преимущест­во перед чистыми русскими словами; детальный анализ и систелтгц. ческая группировка материала кажутся более ценной работой, чем подробный разбор и научное изложение предмета. Между тем огром­ное большинство этих незваных гостей совсем не нужны нам, потому что есть русские слова того же значения, простые и точные: фиктив­ныйвымышленный, мнимый; инициатор зачинщик1; инспириро-вать внушать; доминирующий преобладающий, господствую-щий; симуляция притворство и т. д.»2. Правда, «в современном языке, преимущественно газетном, встречаются ходячие иностранные слова, которые действительно трудно заменить русскими,например: абсентеизм, лояльность, скомпрометировать». На этом фоне приобре­тает особенную остроту совет А. П. Чехова в письме к доктору Кур-кину заменить название его книги «Очерки санитарной статистики»' более простым «Заметки врача» или чем-нибудь в этом роде: «Очер­ки санитарной статистики» немножко длинно и немножко неблаго­звучно, так как содержит много с и много г».

Интересно, что европеизмы официально-деловой, общественно-по­литической, научно-технической и бытовой окраски попадают даже в стиховой язык. Ср., например, у Н. А. Некрасова употребление та­ких слов, как адепт, афера, биржевик, брошюра, гонорар, гуманность, дебаты, дебоширствовать, дивиденд, идеалист, инфузории, иллюстра­ция, квитанция, колоссальный, консоляция, концессия, коммунизм, нигилист, нотация, публицист, радикал, реальный, резолюция, ретро­град, спекуляция, субсидия, такса, тариф, фельетон, эстрада и др.

Вместе с тем самый выбор иностранных слов, отбор специальной терминологии, ориентация на те или иные сферы научного или про­фессионального языка определялись идеологическими и соцально-по-литическими расслоениями русского общества. Так, Б. М. Эйхенбаум,

1 Ср. в романе П. Д. Боборыкина «Китай-город» разговор между двум*
дельцами из дворян:
  • У вас есть инициатива.
  • Без ученых слов, голубчик!
  • Нет, позвольте его повторить... Инициатива. По-русски почин, если в • угодно (Боборыкин П. Д. Собр. романов, повестей и рассказов. СПб., 1897, т. > с. 25).

2 Сергеич П. Искусство речи на суде. СПб., 1910, с. 13—14.

3 См. подробней в кн.: Чуковский К. И. Некрасов. Статьи и материал
Л., 1926.

— 434 —

анализируя философский язык Л. Толстого, указывает, что в 60-х го­дах происходит «борьба между дворянской и разночинской наукой — яе только в методах, но и в самом выборе наук. В этом смысле фило-софский язык Толстого и его приятеля Урусова, насыщенный матема­тическими и физическими терминами, очень характерен. «Все эти па­раллелограммы сил, квадраты расстояний, алгебраические уравнения, и т. п. — вся эта «урусовщина» использована Толстым против разно-чинцев-«реалистов» с их дарвинизмом и с их стремлением сделать историю отделом естествознания»1.

Показательны в этом отношении постоянные иронические выпады писателей из консервативно-дворянского лагеря в литературных статьях и частной переписке против материалистической естественно­научной терминологии нигилистов. Например, в письме Б. М. Мар-кевича и И. С. Тургеневу (от 9 декабря 1868 г.): «Едва ли мыслимо выработать себе «оригинальную» физиономию, если по воле прови­дения, или, говоря более современно, по недостатку известной доли фосфора в мозгу...»2; ср. в письме И. С. Тургенева к П. В. Анненко­ву (от 14(2) сентября 1871 г.): «Кстати, если Ваш Павел уж очень забунтует, попробуйте укротить его словами: «А вот постой, женю те­бя на Цебриковой! —или, говоря ее слогом: отдам тебя в естественную закваску с Цебриковой»3.

Ср. фразеологию Базарова в «Отцах и детях» Тургенева: «По­смотрите, к какому разряду млекопитающих принадлежит сия особа»: «Достаточно одного человеческого экземпляра, чтобы судить о всех других» и т. п. Ср. у Добролюбова: «Среди выродившихся субъектов человеческой породы замечателен был бы экземпляр, настолько со­хранивший в себе первоначальный тип человечества, что никакими силами нельзя стереть и уничтожить его»4; ср. у Чернышевского в ро­мане «Что делать?»: «Да, особенный человек был этот господин, экземпляр очень редкой породы» и т. п.

Этой естественнонаучной окраске публицистического языка ниги­листов Л. Толстой противопоставляет в 60-е годы философско-пуб-лицистический язык, насыщенный математическими и физическими терминами °.

В самом деле, в философско-публицистическом стиле «Войны и мира» широко применяются (для образования метафор, сравнений, развернутых аналогий и параллелизмов) термины и фразеологические обороты из области физики, математики, механики и астрономии \

1 Эйхенбау» Б. М. Л. Толстой. Л. — М., 1931, кн. 2, с. 358. \ Звенья, 1935, № 5, с. 295. Там же, с. 280.

Добролюбов Н. А. «Благонамеренность и деятельность». Повести и расска- А. Плещеева.— Современник, 1860, № 7.

См.: Эйхенбаум Б. М. Л. Толстой, ки. 2, с. 358; см. мою статью «О язы-е Л. Толстого (50—60-е годы) в толстовском номере «Литературного наслед­ства». М.. 1939, с. 35-36.

Ср. ироническую экспрессию, сопровождающую применение физиологичес-

* и биологических терминов в «Анне Карениной»: «Вместо того, чтобы ос-

Роиться, отрекаться, оправдываться... его лнцо совершенно невольно (рефлексы

вного мозга, подумал Степан Аркадьевич, который любил физиологию) со-

15*

— 435 -

Так происходит в связи с идеологической борьбой разных общест­венных групп перераспределение функций и авторитета между раз_ ными областями научной, профессиональной, технической терминоло­гии. Семантический вес и сфера употребления иностранных слов обусловлены социальной оценкой той или иной категории явлений всем строем общественной жизни. (Ср., например, огромную притяга­тельную силу общественно-политической и производственно-техниче. ской терминологии и фразеологии в современном литературном язы­ке.) Поэтому очень существенно вникнуть не только в подбор заим­ствований, но и в приемы их употребления и семантического изменения. Например, для литературного языка второй половины XIX в. характерно «обобществление» целого ряда естественнонауч­ных «терминов» вроде: аберрация (первоначально — астрономический и оптический термин), акклиматация или акклиматизация, аггломе-рат, экземпляр и т. п. Все эти слова, укрепляясь в общей системе книжного языка, обрастают новыми значениями. В сущности, неред­ко одно иностранное слово, его значение, его экспрессивная атмосфе­ра отражают умонастроение и мироощущение той или иной социаль­ной среды. Например, В. В. Розанов писал в своей книге «Уединен­ное» (СПб., 1912, с. 94—95): «В мое время, при моей жизни, созда­лись некоторые новые слова: в- 1880 г. я сам себя называл психопа­том, смеясь и веселясь новому удачному слову. До себя я ни от кого (кажется) его не слыхал. Потом (время Шопенгауэра) многие так стали называть себя и других, потом появилось зто в журналах. Те­перь — это бранная кличка, но первоначально это обозначало «бо­лезнь духа» вроде Байрона, обозначало поэтов и философов. Вертер был психопат.— Потом позднее возникло слово декадент, и тоже я был из первых. Это было раньше, чем мы... услышали о Брюсове; А. Белый — не рождался».

Ср. у Н. С. Лескова в «Жемчужном ожерелье»: «Э, говорю, да ты, любезный мой, должно быть, немножко с ума сошел от скуки» (слово психопат тогда еще не было у нас в употреблении).

Употребление иностранных слон находило опору и в официальном языке второй половины XIX в.

§ 6. РАЗНОВИДНОСТИ ЗАПАДНИЧЕСКИХ ТРАДИЦИЙ В РУССКОЙ ЯЗЫКОВОЙ КУЛЬТУРЕ

Хотя русский литературный язык к половине XIX в. обогатился множеством отвлеченных понятий и выработал тонкие и разнообраз­ные приемы словопроизводства для обозначения сложных идей и их оттенков, в некоторых кругах интеллигенции и во второй половине XIX в. не ослабевала тенденция к более тесному сближению русской литературной речи с западноевропейскими языками, к заимствованию

вершенно невольно вдруг улыбнулось привычною, доброю и потому глупою Ул
кой» («Анна Каренина», гл. I); в речи Голеиищева о новых людях: «Прямо го
рят: ничего нет,