Geum.ru

Книга издана при содействии Международного фонда "Культурная инициатива"

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   12   13   14   15   16   17   18   19   ...   33
XVI в., а помимо этого отметил его общечеловеческие черты, в чем и заключается непреходящая ценность его произведения.

В отличие от Ларошфуко Паскаль не принимал участия в событиях Фронды, но его "психология нравов", занимающая важное место в "Мыслях", создавалась в то же самое время и описывала во многом те же самые реалии. Оба они посещали салон мадам де Сабле, которая была другом того и другого, но встретиться они не могли, так как Ларошфуко был в изгнании и появился в салоне тогда, когда Паскаль его уже оставил, удалившись в Пор-Рояль. О влиянии их друг на друга не может быть и речи, несмотря на некоторую общность тем и раз-

' La Rochefoucauld. Oeuvres completes. P. 42, 31—32. 2 Монтень М. Опыты. Кн. 3. М., 1979. С. 188.

217


мышлений, особенно касающихся себялюбия и человеческого "сердца". Хотя "Максимы" Ларошфуко были изданы ранее "Мыслей" Паскаля (1665), но последние были написаны ранее, а изданы впервые позже, в 1669 г.

Так что исследование нравов современного ему светского общества Паскаль унаследовал не от Ларошфуко, а от Монтеня, но, в отличие от него и подобно Ларошфуко, создает определенную концептуальную схему, выводя многообразные элементы человеческого поведения из единого, по его мнению, их источника — себялюбия. Рассматривая его как главный принцип поведения людей, он выводит из этой своеобразной "аксиомы" такие следствия, которые в конце концов вступают с ней в самое вопиющее противоречие. Любопытно то, что ему удается расположить весьма богатый эмпирический материал, так сказать, на "ветвях древа себялюбия".

В своем знаменитом фрагменте о себялюбии, анализ которого выше был дан, Паскаль описал еще не все беды, вытекающие из следования этому принципу. "Порча" распространяется дальше и поражает всю жизнь людей до самой их смерти. Этой теме Паскаль посвящает несколько разделов своих "Мыслей", дав им характерные заголовки: "Суета", "Скука", "Развлечение", "Противоречия" и др., а также множество разбросанных по всем

"Мыслям" фрагментов.

Щадя свое "я" и не желая задумываться о своем несовершенстве, человек, по мнению Паскаля, стремится убежать от самого себя во внешнее существование: развлечения, погоню за удовольствиями, ни к чему не обязывающие светские знакомства, азартные игры и т. д. и т. п. Суетность оказывается уделом такого рода жизни, и Паскаль рисует выразительную картину суетно-хлопотливой жизни всех слоев населения, и прежде всего светских

людей.

Особое внимание Паскаль уделяет развлечению как средству прожигания жизни суетными людьми. У него даже есть своеобразная "теория развлечения", к которой обращаются и современные экзистенциалисты для описания неподлинной жизни людей. Столь развитые в обществе формы и виды развлечений, согласно Паскалю, призваны с самого начала отвлечь человека от грустных и трагических естественных условий его бытия: физической слабости, хрупкости жизни, болезней, неизбежной смерти. Затем развлечение выполняет многообразные другие функции: заполняет бессодержательную и безду-

218


ховную жизнь праздных людей; отвлекает народ от рефлексии по поводу социальной несправедливости и, в конце концов, от бунта; уводит человека от раздумий о смысле жизни и ее достоинстве и т. п. Развлечение помогает сильным мира сего управлять подданными, погруженными свободное время в суету развлечений.

Человек привыкает к этой суетной жизни, забывая об истинном своем "я" и довольствуясь тем, что о нем думают другие люди. Но одни и те же развлечения, говорит Паскаль, быстро надоедают, человек гонится за другими, пока не будет выбит из круга "зачумленной жизни" болезнями и старостью. Обретя покой, к которому как будто всю жизнь стремился, человек становится несчастным и лишним, ибо на самом деле, полагает Паскаль, он искал не покоя, а беспокойства, забот и деятельности: "все любят больше охоту, чем добычу". "Непостоянство, скука, беспокойство — вот условия человеческого бытия"'. В этой суетной жизни, считает Паскаль, люди не знают ни истинных радостей, ни настоящего горя, ни серьезных, подлинных чувств, ни прелести одиночества ("не умеют оставаться у себя дома") для глубоких раздумий над жизнью.

Погоня за развлечениями, согласно Паскалю, оборачивается для человека еще одной своей грустной стороной: не удовлетворяясь настоящим, человек устремляется в будущее, ожидая от него реализации своих возможностей, надеясь жить в будущем и упуская свою актуальную и действительную жизнь. Так, люди, заключает Паскаль, практически "не живут, но лишь надеются жить".

Он развенчивает суетность светской жизни, озабоченность человека эгоистическим счастьем и собственным благом, его равнодушие к общественным интересам и общему благу. Паскаль показывает, что себялюбие людей само себя развенчивает, обнаруживая свою нерассудительность, ибо не достигает того, к чему больше всего стремится, — личного блага и счастья. Человек-эгоист приходит к трагическому финалу.

Существует мнение, что представления Паскаля о человеке проникнуты духом нигилизма и даже мизантропии. Так, Вольтер говорит, что замысел Паскаля состоял в том, "чтобы показать человека в отвратительном свете", что "он пишет против человеческой природы так, как он писал против иезуитов, что он красноречиво оскорбляет род человеческий". В итоге Вольтер считает Паскаля

' Pascal В. Pensees. Р. 517, fr. 136; Р. 503, fr. 24. 219


"утонченным мизантропом"1. М. М. Филиппов полагает, что "иногда суждения Паскаля о человеческом ничтожестве блещут горьким юмором, напоминающим юмор Шопенгауэра"2.

Но ни то, ни другое мнение нельзя считать справедливым. Особенно это относится к Вольтеру, который в пылу полемики и антирелигиозной борьбы многого не понял и не захотел понять у Паскаля. Так, развенчивая Паскаля-апологета, Вольтер совсем не ценил его и как мыслителя. Он признавал заслуги Паскаля лишь как ученого и как писателя-полемиста. Кстати, другие просветители, философы-материалисты Дидро, Гольбах, Ге-львеций, высоко ставили Паскаля как философа. Обрушиваясь на апологетику Паскаля, не без злорадства отмечая в ней ряд крамольных для религии мыслей и обвиняя его кое-где в атеизме, Вольтер-деист не оценил по достоинству противоречивый характер его религиозных воззрений, как это очень тонко сделал воинствующий атеист Гольбах, сумевший увидеть интеллектуальную и душевную борьбу Паскаля, ученого и философа, с Паскалем-христианином. Вольтер несколько рубит сплеча в своей борьбе с Паскалем, между тем полифонический строй "Мыслей" требует более тонких интерпретаций, чем одностороннее и однозначно резкое толкова-" ние, которое, к сожалению, составляет сам дух вольтеровского "Анти-Паскаля".

Отсюда нет ничего удивительного в том, что Вольтер исказил и представления Паскаля о человеке, совершенно не увидев ни его диалектики, ни гуманизма. Конечно, эта аберрация вытекает не только из антиклерикального пафоса, но также из оптимистического жизнеутверждающего мировоззрения Вольтера, безусловно противостоящего трагическому миросозерцанию Паскаля. Если последний обращает внимание на несчастья человека, то Вольтер — на доступное человеку счастье: "Когда я смотрю на Париж или Лондон, то у меня не возникает никакого повода для отчаяния, о котором говорит Паскаль; я вижу город, который совсем не похож на пустынный остров, но полон людей, изобилия, культуры и где люди настолько счастливы, насколько человеческая природа им это позволяет... Почему надо приходить в ужас

' Voltaire F. М. Oeuvres completes. Т. 22. Р. 28.

2 Филиппов М. М. Паскаль, его жизнь и научно-философская деятельность. Спб., 1891. С. 75.

220


от нашего бытия?'" Однако Вольтер не учитывает социальных условий человеческого бытия, которые во времена Паскаля были более трагическими в плане безнадежности социальных преобразований, чем во времена Вольтера, являвшиеся кануном Великой французской революции.

Но ив личном плане Вольтер, в отличие от Паскаля, совсем не был склонен сосредоточиваться на горестях жизни больше, чем на ее радостях. Его не пугал страх смерти, как Паскаля, ибо для Вольтера не возникало проблемы спасения в религиозном плане. Натуралистическое понимание человека элиминировало для Вольтера всю совокупность паскалевских вопросов и парадоксов, касающихся человеческого бытия. "Какой мудрый человек придет в отчаяние от того, — удивляется он Паскалю, — что не знает природы нашей мысли или всех атрибутов материи, что Бог не открыл ему своих таинств? Разве стоит отчаиваться от того, что у нас нет четырех ног или двух крыльев?"2 Эта не вполне корректная критика свидетельствует лишь о том, что Вольтер не чувствовал напряженного драматизма паскалевской мысли и заведомо снижал уровень его исканий, фактически превращая драму мысли Паскаля в комедию мысли.

Уникальное паскалевское видение мира, ставшее в европейской культуре символом вечной духовной и интеллектуальной неуспокоенности, нравственной честности и душевной чистоты, увы, осталось за пределами понимания Вольтера. Не понял Вольтер и того, что трагическое миросозерцание Паскаля не связано ни с ненавистью к человеку, ни с пессимизмом, от которого его спасает религия, оставляющая надежду на спасение. Хотя Паскаль немало пишет о ничтожестве человека, но ведь с позиций его величия и достоинства, отстаивая человеческое стремление к истине и идеалу, способность к любви и добру. Поэтому было бы грубой ошибкой рассматривать Паскаля как певца человеческого ничтожества.

Человеконенавистничество и любая "утонченная мизантропия" были в высшей степени чужды Паскалю и как мыслителю, и как человеку. Теоретически он выступал против всякой "философии отчаяния", отнимающей у человека надежду на лучшее будущее, или против нигилистической и скептической философии, лишающей человека возможности правильного, адекватного постижения

' Voltaire F. М. Oeuvres completes. Т. 22. Р. 34. ibidem.

221


истины. Не как враг, а как друг он указывает на недостатки людей, для того чтобы они стремились к лучшему и бесконечно совершенствовались, т. е. чтобы они были достойными своего человеческого образа. Паскаль вовсе не злорадствует, но поистине страдает от несовершенства человека и сострадает "бедному человечеству" в его тяготах и нуждах. Такое отношение к людям он подтверждает и своей личной жизнью, в которой реально и практически, не жалея личного состояния, любил помогать людям и всегда живо откликался на их нужды, независимо от того, кем они являлись для него — ближними или дальними.

В противовес Вольтеру последняя интерпретация является довольно распространенной в паскалеведении и, я считаю, вполне соответствует аутентичному содержанию "Мыслей" Паскаля. Так, Э. Лефевр, сравнивая эти последние с "Максимами" Ларошфуко, отмечает: "Проникновение в глубины нашего сознания вытекает у Паскаля не из праздного любопытства, но из пылкого милосердия, которое более проницательно, чем взгляд самого искушенного моралиста. Вот почему мы без гнева узнаем себя в зеркале, которое он нам протягивает, тогда как автор "Максим" раздражает нас несколько надменным недоброжелательством. Паскаль же является милосердным врачевателем душ. В своих "Мыслях" он обращается не к публике, но именно к человеку и его душе'". Главная черта Паскаля как исследователя человека, согласно Э. Лефевру, состоит в предельной искренности, ибо он сам разделяет трагическую судьбу всех людей:

склоняясь над нашими ранами, он не стыдится открыть перед нами и свои шрамы; прежде чем "взяться за нашу гордость, он укрощает свою"; побеждая собственное себялюбие, он предлагает нам следовать за ним.

Чистый образ Паскаля рисует и исследователь В. Бахмутский в статье "Французские моралисты": "Все, о чем писал Паскаль, было глубоко им пережито и выстрадано. Его великие прозрения и трагические заблуждения, его жажда абсолютного и невозможность достигнуть его были куплены ценой величайших мучений. Он за все платил кровью своего сердца. Его ранняя смерть не удивительна"2.

' Lefebvre Е. Pascal. P., 1925. Р. 176.

2 Бахмутский В. Французские моралисты // Ларошфуко Ф. де. Максимы; Паскаль Б. Мысли; Лабрюйер Ж. де. Характеры. С. 22.

222


Другой автор, Д. Обломиевский, в своей книге "Французский классицизм", как и Э. Лефевр, сравнивает отношение к человеку у Ларошфуко и Паскаля и обращает внимание на то, что если первый "ограничивается раскрытием изнанки, оборотной стороны внутреннего мира человека", то второй, обнажая слабости и недостатки людей, параллельно дает и "апологию человека", не допуская, в отличие от Ларошфуко, "полного отчаяния, абсолютного скепсиса и нигилизма"'. У Ларошфуко нет Бога, но зато и человек только зол, а у Паскаля "весь человек не сводится к эгоизму, к тщеславию, к животной похоти". "Паскаль... жалеет человека за его страдания, сочувствует ему, печалится о нем... Паскаль выдвигает на первый план человека как страдающее существо. В этом источник паскалевского гуманизма. В этом особый — также гуманистический — характер паскалевской религиозности"2.

Что же касается Шопенгауэра, то этот философ многое заимствовал у Паскаля, особенно в своих "Афоризмах житейской мудрости", но мысли Паскаля повернуты у него совсем под другим углом зрения. Самое общее и главное различие между ними заключается в том, что Шопенгауэр — элитарист, а Паскаль — эгалитарист: первый ненавидит и презирает народ, который он называет "чернью", а второй сострадает народу, и для него нет и не может быть "черни". Если Паскаль любил помогать людям, не щадя своего личного состояния, и специально для бедных организовал омнибусное движение, положившее начало общественному транспорту, то Шопенгауэр в период революции 1848 г. в Германии проклинал бунтующий "сброд", осмелившийся подвергнуть угрозе всякую собственность. Кстати, Паскаль осуждал частную собственность и высмеивал буржуа за приверженность к ней.

С элитаристских позиций Шопенгауэр переосмысливает идею Паскаля об одиночестве. Последний видел положительную роль одиночества в том, чтобы с его помощью заставить людей задуматься о смысле своей жизни, человеческом достоинстве и условиях достижения истинного счастья. При этом Паскаль озабочен судьбой всех людей без исключения, начиная от простолюдинов и кончая сильными мира сего, в том числе и королями. Его понимание одиночества не связано с противопоставлением одних людей как высших другим как низшим. Для

' Обломиевский Д. Французский (лассицизм. М., 1968. С. 130. 'Тамже.С. 131.

223


всех он хочет жизни, полной смысла и цели. Внешние социальные условия человеческого бытия, разъединяющие людей (богатство и бедность, власть имущие и подданные и т. д.), не должны, согласно Паскалю, скрывать от нас природного равенства людей, вытекающего из всеобщих естественных условий их бытия. Потому ко всем людям обращен следующий его афоризм: "...все несчастье людей состоит лишь в одном — неумении спокойно пребывать у себя дома". Паскаль открывает и глубинную причину бегства людей от самих себя — "от природы несчастные условия их бытия: хрупкость, смертность, ничтожность'".

Шопенгауэр же видит в одиночестве отличительный знак 'духовной одаренности человека, своеобразную "золотую печать" избранных, тех, кого "Прометей вылепил из лучшей глины" и кто противостоит всей остальной "черни", неспособной подняться до их уровня. Общительность человека, согласно Шопенгауэру, напротив, "обратно пропорциональна его интеллектуальной ценности" и свидетельствует о "духовной несостоятельности и вообще пошлости". "Следовательно, чувство, питающее склонность к уединению и одиночеству, есть чувство аристократическое. Пошляк всегда общителен"2.

В отличие от Паскаля, осуждавшего индивидуализм, Шопенгауэр является воинствующим индивидуалистом, поставившим превыше всего интересы отдельной развитой личности — в противовес "пошлому большинству". Общество для Шопенгауэра есть сборище "умственных банкротов", которые, будучи не в состоянии "обмениваться мыслями, перебрасываются картами, стараясь отнять у партнера несколько золотых. Поистине жалкий род!"3. Смешав род человеческий с обществом филистеров, Шопенгауэр считает наше бытие таковым, "что лучше бы его совсем не было", так что "величайшая мудрость заключается в отрицании, в отказе от него"4. Если Лейбниц был уверен в том, что существующий мир есть наилучший из возможных миров, то Шопенгауэр, наоборот, полагает, что "мир, взятый в общем, — крайне плох:

дикари друг друга едят, культурные люди обманывают — и это называется течением жизни"5.

' Pascal В. Pensees. P. 516, fr. 136.

2 Шопенгауэр А. Афоризмы житейской мудрости. Спб., 1914. С. 140, 26,138.

'Там же. С. 27 4 Там же. С. 119. 'Там же. С. 176.

224


Юмор Шопенгауэра проникнут не столько болью и горечью за людей (хотя этот мотив иногда встречается у него), сколько злорадством и недвусмысленной издевкой над ними. Его злой и едкий пессимизм сокрушает всякую надежду. Паскаль же ставит своей целью вести людей к идеалу, а реального и несовершенного человека он жалеет, сострадает ему, утешает его. Поэтому можно говорить о трагическом гуманизме Паскаля в противовес элитаристскому антигуманизму Шопенгауэра.

"Психологию нравов" Паскаля и Ларошфуко блестяще продолжил и развил Жан де Лабрюйер (1645—1696), выходец из третьего сословия. Он унаследовал от старших писателей-моралистов основные темы и проблемы ("О человеке", "О сердце", "О человеческом разуме", "О достоинствах человека" и т. д.), но ввел и новые, весьма конкретные сюжеты ("О столице", "О дворе", "О монархе или о государстве", "О вельможах", "О женщинах" и др.). "Характеры или нравы нынешнего века" изданы были в 1688 г. и отражали период кризиса абсолютистской системы при Людовике XIV. Сам Лабрюйер хорошо сознавал эту преемственность и скромно замечал, что ему недостает "возвышенности Паскаля" и "тонкости Ларошфуко". Однако при этом сравнении "Характеры" выигрывают большей социальной злободневностью, резкостью" и конкретностью в обрисовке человеческих несчастий, страданий бедняков, бедственного положения народа. Описания Лабрюйера не столько обращены в вечность, как у Паскаля, сколько затрагивают животрепещущие проблемы его времени. Потому они более обширны, конкретны, полны и более социально насыщены, чем у старших моралистов.

Вслед за Паскалем Лабрюйер говорит о познании "сердцем" в отличие от познания умом (гл. IV "О сердце"), о логике доказательства истины и о внушении ее сердцу и уму, о роли разума в морали, с которым он связывает исполнение долга, о сущности и безрадостности человеческой жизни (гл. VI "О житейских благах", гл. XI "О человеке"), о двух видах достоинства человека:

внешнем, условном, и внутреннем, истинном', многих других феноменах. Лабрюйер наследует также паскалев-скую концепцию религии и тоже выступает против воль-

' См.: Ларошфуко Ф. де. Максимы; Паскаль Б. Мысли; Лабрюйер Ж. де. Характеры. С.209, аф. 55; с. 218, аф. 23; с. 374, аф. 19; с. 391, аф. 99;

с. 392, аф. 102; с. 218, аф. 21; с. 219, аф. 26, 27.

8 Заказ №4951

225


нодумцев в заключительной, шестнадцатой главе своих "Характеров". Как и Паскаль, он считает невозможным и совершенно ненужным доказывать существование Бога разумом: "Я чувствую, что Бог есть, и не чувствую, что его нет: этого с меня достаточно, и никакие умствования не помешают мне прийти к выводу, что Бог существует'". Но в отличие от Паскаля, видевшего несовпадение и противоречия между набожностью и порядочностью людей, Лабрюйер в духе средневековья связывает моральность с религиозностью человека и не верит в существование нравственно порядочных атеистов: "Покажите мне воздержного, умеренного, целомудренного и справедливого человека, который решился бы отрицать существование Бога. Я допускаю, что, утверждая это, он был бы вполне бескорыстен и беспристрастен; беда лишь в том, что такого человека нет"2.

Сильной стороной "Характеров" Лабрюйера является описание психологии нравов разных слоев населения и сравнительный их анализ: придворной аристократии, дворянства, крестьян, горожан, буржуа, народа и др. Хотя Лабрюйер провел большую часть жизни в окружении высшей знати и прекрасно знал придворную жизнь, но он не был ее участником, а скорее сторонним и зорким наблюдателем, так сказать зрителем на "придворном жизненном спектакле". Относился Лабрюйер к этому "спектаклю" критически и зачастую отрицательно, отдавая свои симпатии и предпочтения людям труда и народу в целом: "Человек из народа никому не делает зла, тогда как вельможа никому не желает добра и многим способен причинить большой вред; один живет, занимаясь лишь полезными делами, другой убивает время на дурные забавы; первый простодушен, груб и откровенен, второй под личиной учтивости таит развращенность и злобу. ...Если меня спросят, кем я предпочитаю быть, я, не колеблясь, отвечу: "Народом"3.

Отмечая нравственное здоровье народа, Лабрюйер вместе с тем обращает внимание на его бедственное положение в абсолютистском государстве, в котором царит власть денег, а не справедливость. В отличие от вельмож, утопающих в роскоши и погрязших в прихотях

' Ларошфуко Ф. де. Максимы; Паскаль Б. Мысли; Лабрюйер Ж. де. Характеры. С. 495, аф. 15. 2 Там же. С. 494, аф. 11. 'Там же. С. 340, аф. 25.

226


и капризах, констатирует Лабрюйер, народ довольствуется немногим, самым необходимым, но и этого последнего у него нет. "Глянешь на иных бедняков, и сердце сжимается: многим нечего есть, они боятся зимы, страшатся жизни"'. Социальные контрасты потрясают и возмущают Лабрюйера, он видит в них неизбежный источник всяческого зла.

С одной стороны, богатство знати порождает ее праздный образ жизни, равнодушие к общественному благу, незаинтересованность в государственных делах. Многие страницы "Характеров" посвящены обличению нравов придворного общества и знатных кругов вообще. У "пьедестала" высшей власти собраны, согласно Лабрюйеру, не столько "сливки общества", сколько "общественная накипь". Карьеристы, интриганы, ловкие мошенники, пронырливые юристы, знатные бездельники — все вращаются при дворе отнюдь не ради блага отечества, а ради собственной корысти. Вот почему и все человеческие пороки процветают при дворе. "Сказать человеку, что он не знает двора, — значит в некотором- смысле сделать ему самый лестный для него упрек и признать за ним все добродетели, какие только существуют на свете"2. У порядочного человека близкое знакомство с придворной жизнью прививает вкус к одиночеству и замкнутости. Здесь Лабрюйер констатирует свой личный опыт Общения при дворе.

С другой стороны, согласно Лабрюйеру, "бедность — мать преступлений"3. Всего лучше "золотая середина" в обладании материальными благами, на ступени которой люди отличаются должной жизненной активностью, столь необходимой для блага государства.

Лабрюйер бичует разные пороки людей в абсолютистском государстве, но особенно возмущает его всепрони-кающий дух наживы, стремление к обогащению, накоплению денег, власть которых открывает все двери. "Нажить состояние — это такое сладостное выражение и смысл его так приятен, — с сарказмом говорит Лабрюйер, — что оно у всех на устах. Оно встречается на всех языках, нравится иностранцам и варварам, царит при дворе

' Ларошфуко Ф. де. Максимы; Паскаль Б. Мысли; Лабрюйер Ж. де. Характеры. С. 289, аф. 47.

2 Там же. С. 309, аф. 1.

3 Там же. С. 373, аф.. 13.

227


и в столице, проникает сквозь монастырские стены и вторгается в мужские и женские обители. Нет такого святилища, куда бы оно не прокралось, нет такой пустыни, где бы оно не звучало"'. Духу наживы вполне соответствует дух продажности, они зависят друг от друга и взаимопро-никают. Если, например, финансисту случится разориться, то придворные поносят его; если же он преуспевает, они просят руки его дочери. "Не старайтесь выставить богатого глупца на посмеяние — все насмешники на его стороне"2. В жертву богатству приносятся здоровье, покой, ум, честь, совесть, молодость и красота. Десятки афоризмов на эту тему проникнуты не только ядом и сарказмом, но и горечью, болью за людей.

Мастерски обрисовывая великое множество человеческих типов, или характеров, Лабрюйер проницательно связывает их с нравами, обычаями своего века, а также с социальным положением их обладателей. Он дает портреты не только и не столько частных лиц, как таковых, сколько через них характеристики разных сословий и званий, социальных прослоек и групп. Например, "настоящий финансист не способен горевать о смерти друга, жены, детей", ибо черствость по отношению к близким определяется его положением в жизни3. Такие пороки придворной знати, как лицемерие, угодничество, двоедушие, пронырливость, интриганство, порождены ее вращением вокруг всесильного монарха, равно как праздность, жажда развлечений и прожигание жизни знатью вообще определяются ее богатством и паразитированием на труде своих подданных, крестьян. Зато повседневный труд этих последних не оставляет места не только для их отдыха, но и для всех пороков праздной знати, а также разбогатевшей черни. "Бедный человек любого звания почти всегда порядочен, богатый — склонен к мошенничеству: чтобы разбогатеть, мало быть ловким и предприимчивым.

В любом деле — как в ремесле, так и в торговле — можно разбогатеть, притворяясь честным человеком"4.

Картины нравов преимущественно светского общества времен Людовика XIV нарисованы Лабрюйером ярко и убедительно, ибо списаны с натуры и не превраще-

' Ларошфуко Ф. де. Максимы; Паскаль Б. Мысли; Лабрюйер Ж. де Характеры. С. 287, аф. 36. 2 Там же. С. 280, аф. 10.