Международные отношения: социологические подходы / рук авт колл проф. П. А. Цыганков. – М.: Гардарика, 1998, 352 с. ОглавЛЕние

Вид материала

Содержание

Стремление к объективности и уточнению проблематики
Эмпирическое исследование и доказательство
Глобальное общество в конце двадцатого века

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 22

Глава I

_______________________________________________________________

Вклад социальных наук

в анализ международной политики

Мишель Жирар^{^}

Введение

В течение нынешнего века представления, которые акторы, аналитики или простые граждане имеют о политике, подверглись знасительным изменениям. Сегодня наше видение международного политического мира, конечно, глубоко отличается от того, которое имели о нем наши предшественники до первой мировой войны или же в межвоенные годы. Хотя это не было предметом систеатического изучения, все же кажется, что одна из первых причин изменения заключается в тех последствиях, которые смогли оказать некоторые выдающиеся события на сознание людей. Два мировых конфликта, гонка вооружений, равновесие террора в ядерный век, возникновение множества новых государств, распространение рыночной экономики и ее процессов, совершенствование государств и их противостояние вызову увеличения числа всевозможных обменов — таковы, в общих чертах, некоторые из тяжелых феноменов ХХ века, которые способствуют перевороту и ниспровержению прошлых концепций в области международных отношений. Изучение способа, является ли он достаточной причиной или конструирующим предлогом, благодаря которому действительная история через множество опосредований смогла оказаться у истоков подлинного пересруктурирования концепций международной политики, заслуживает того, чтобы быть проведенным, констатируя при этом, что он был бы конечно в полной мере насыщен событиями.

Однако, не все изменения или перевороты в представлениях о международной политике связаны с прямыми и опосредованными последствиями международных событий. Если верно, что идеи могут быть изменены только при помощи идей, то надо допустить, что только интеллектуальные причины смогли сыграть свою роль в изменении, о котором идет речь. Нет никаких сомнений в том, что растущая интернационализация в области международной политики, освобождая эти представления от ранее узко национального видения, способствовала их глубокому видоизменению. Также, способности некоторых интеллектуалов к обновлению или инвенции смогли помочь открытию новых горизонтов, повлекли за собой новые способы видения мира^¹⁵. С этой точки зрения, возникновение, утверждение и институализация, в течение нынешнего века, совокупности дисциплин, чаще всего обозначаемых, несмотря на большое число названий, как “социальные науки”, явно имело неоспоримое значение и оказало большое влияние на умы, в особенности умы аналитиков^¹⁶. На первый взгляд может показаться парадоксальным утверждение о том, что наши концепции международной политики могли исытывать значительное влияние со стороны дисциплин, которые, наподобие этой основной дисциплины, каковой является социология, почти все имели своей первостепенной задачей анализ феноменов, которые являются внутренними для того или иного общества или для той или иной социальной среды. Однако, мы вынуждены признать, что сегодня значительная - и даже наибольшая часть ссылок, идей и проблематик, относящихся к международно-политическому анализу, связана с политической наукой, социологией или социальной психологией, а не только с международным правом, дипломатической историей и политической философией, как это было характерно для для прошлого и для начала нынешнего веков. Вклад социальных наук в изучение международной политики, как нам кажется, выглядит вполне определенным, по крайней мере в своих основных чертах, начиная с наиболее фундаментальных амбиций наук о человеке и обществе: стремление к объективизации и проблематизации, с одной стороны; забота об эмпирическом исследовании, с другой.

Стремление к объективности и уточнению проблематики

Начиная с Огюста Конта, отцы-основатели социологии, за которыми последовали те, кто, пользовался авторитетом в других социальных науках, предприняли попытку придать изучению социальных феноменов статус объективного знания, сравнимого со статусом наук о природе. Заявленная амбиция состояла не только в том, чтобы освободить изучаемые объекты от субъективности и предпочтений индивидуального, социального или национального порядка. Основной целью было построение универсального и бесспорного знания, подобного физике. Дипломатическая история, международное право и нормативная теория международных отношений, в свою очередь, стремились к объективности, которая была свойственна именно им, но эта объективность - историческая, юридическая или философская, в зависимости от случая, - не претендовали на сопоставимость с объективностью так называемых “точных” наук. Призывая к “научному” взгляду на международную политику, социальные науки, начиная с 30-х годов, а еще в большей степени с бихевиористской войны 1950-1970-х годов, способствовали решающему ментальному разрыву^¹⁷. Нет уверенности в том, что недавние попытки критических или пост-модернистских течений против объективности, действительно добились успеха в том, чтобы вывести нас из этого эпистемического периода с позитивистской доминантой^¹⁸.

Предлагая анализу международных отношений амбицию знания, наделенного универсальной объективностью, социальные науки способствовали вместе с другими факторами, - такими, как формирование международных сетей экспертов, - возрастающей интернационализации идей и проблематик и последующему обесцениванию ранее уже зашедших в тупик “национальных” знаний.

В течение длительного исторического периода анализ международной политики резюмировался в разрозненной коллекции национальных исследований, касающихся главным образом внешних политик, которые, в свою очередь, являлись национальными. Эти исследования оставались отмеченными национальными рамками, в пределах которых они появились, и, принимая во внимание национальное направление умов, объективные или беспристрастные компаративистские исследования встречались довольно редко.

Интернационализация международно-политического анализа пока еще далека от своего завершения, но процесс продвинулся уже достаточно для того, чтобы те, кто еще верит, что существуют или должны существовать “национальные” школы мысли, выглядели скорее всего как приверженцы прошлого. Потребность в объективности широко способствовала также бурному развитию дисциплины со второй мировой войны, которая вынудила многих международников к осторожному дистанцированию по отношению к этническим проблемам. Эта объективистская озабоченность аксиологической нейтральностью подтолкнула нормативной теории международных отношений к полу-автономизации и относительной маргинализации, которая может быть обнаружена повсюду, даже там, где, как в Великобритании или в Соединенных Штатах Америки, этот феномен подвергается меньшему осуждению, чем в других странах.

Императив объективности принял также участие в глубоком историческом движении, наблюдающемся на протяжении всего последнего полувека, когда текущие представления о международной политике, хотя и осторожно, но несколько дистанцировались от официальных концепций национальных правительств своего времени. Конечно, еще довольно значительное число экспертов, которые работают в области МО, по-прежнему связано с категориями и проблематиками правителей, советниками которых они, как предполагается, служат. Однако, совершенно бесспорно, что эксперт, играющий роль советника “государя”, уже не является, как это было прежде, неоспоримой моделью мыслителя или же высшего интеллектуалного авторитета, особенно для университетской среды или же для исследователей, которые в процессе своей профессионализации научились все больше и больше отделять теорию и практику и управлять более или менее этим состоянием разделения (см. об этом: Girard, Eberwin and Webb (eds.). 1994; Hill and Beshoff (eds.). 1994). Сама основная публика также научилась некоторому недоверию по отношению к дискурсам власти и, не будучи настолько же подозрительной во внешней политике, каковой она иногда умеет быть во внутренней политике, отнюдь не идентифицирует истину международной политики с точкой зрения своих правителей. В современных обществах, характеризующихся либерализмом и коммуникацией, отвечающие за мировую политику также должны общаться, конечно, без уверенности быть понятыми и найти понимание. Их понимание мира, событий и проблем отныне может вступать в соперничество с другими концепциями и во многом утратило свой прежний статус инстанции легитимной истины. Короче, политическая власть уже нигде, или почти нигде, не имеет гарантированной господствующей позиции в области объективности. Вследствие этого, для многих рядовых граждан международный политический мир стал менее понятным, более сложным и в то же время более неуверенным, если не сказать немного тревожным^¹⁹.

Неуверенность - удел не только рядовых граждан, поскольку сами специалисты, в частности под влиянием социальных наук, стали рассматривать объективное знание как продукт тяжелого труда проблематизации, который должен освободить предмет МО от всех предубеждений, с тем чтобы построить, с новыми издержками, гипотетически истинную картину того, что происходит в изучаемой ими сфере. Постановка под сомнение всех полученных идей является, бесспорно, позитивистским императивом, внесенным отчасти социологией, отчасти другими социальными науками, который имел значительные последствия в области МО.

Необходимости проблематизации, теретической конструкции и модели породили тип мышления или исследования, который выходит за пределы институированных видимостей, за пределы событий, дат, жестов, деклараций и официальных текстов.

Анализ международной политики нашел здесь мощный рычаг, который подтолкнул к возрастающему дистанцированию по отношению к дипломатической истории и международному праву. С этой точки зрения, за несколько десятилетий интеллектуальный пейзаж претерпел решительные изменения. Объективность исторических событий и их последовательность, так же как и объективность права и догм составляющих его правил, в значительной мере перестали играть роль бесспорных ссылок, превратившись в обычные данные, которые, подобно всем другим данным, могут быть подвергнуты сомнению. Хотя удельный вес описательных исследований исторического или юридического характера продолжает занимать значительное место в дисциплине МО, очевидно, что за период чуть больше полувека анализ международной политики перестал представлять собой в той или иной мере дипломатическую историю или международное право. Эти две дисциплины, конечно, сохраняют бесспорную важность, но кажется, что их претензии на объяснение существа международной политики были окончательно отвергнуты.

Нельзя отрицать, что общее движение к объективации и проблематизации содержит в себе некоторые неудобства и некоторые опасности. Первая трудность связана с девиацией “формалистского” или “теоретического” типа, которая в настоящее время очень ощутима в Соединенных Штатах и в Европе. Она проявляется в распрстранении теоретических или мета-теоретических дискурсов, которые кажутся одновременно значительно оторванными от объективных реальностей международной политики и настолько жаргонными и темными, что являются трудными для понимания даже для специалистов, не говоря уже о практиках и обычных людях. Эта трудность, которая всегда служила очень хорошим аргументом для традиционалистов, повлекла за собой другую: современный анализ международных отношений встречает много препятствий на пути своего выхода из “башни из слоновой кости”, чтобы удовлетворительным образом отвечать законным требованиям экспертизы или вульгаризации, которые исходят от лиц, принимающих решения, или от обычных граждан.

Эмпирическое исследование и доказательство

Все социальные науки внесли почти одинаковый вклад в общую амбицию, состоящую в том, чтобы всегда прибегать к использованию таких методов, как опрос, зондирование, воздерживаться от каких-либо не подкрепленных эмпирическими констатациями утверждений, а также от утверждений, не поддающихся верификации или фальсификации путем строгих процедур доказательств. Анализ международной политики здесь снова подвергся изрядным потрясениям, вызванным этой эпистемологической и методологической установкой, которая была им воспринята отчасти на свой счет.

Эмпирическое исследование - выражение, которое сегодня кажется возвращается - действительно составляет, по крайней мере в принципе, неизбежный императив любого современного анализа международных отношений. Эмпирический момент, когда данные сопоставляются с гипотезами, представляет собой решающую фазу, необходимую для любой демонстрации обоснованности анализа. Хотя и нет уверенности в том, что МО проводят сегодня намного больше эмпирических исследований, чем в прошлом, но вполне очевидно, что природа и статус эмпирических материалов претерпели значительные изменения.

Действительно, такие материалы теперь уже не составляют основы исследования, они являются не более, чем одним из его инструментов, или составных частей. В классической истории дипломатии, нпример, материалы о событиях входили в рассказ, который должен был воспроизводить их такими, какими они были, описывая их и связывая их методом хронологической последовательности. В международно-политическом анализе, напротив, эмпирические данные, как количественного, так и качественного характера, не описываются как таковые, а служат средством для доказательства или опровержения гипотез, которые выводятся из некоей теоретической модели. Факты, даже важные, могут быть проигнорированы, когда они не подходят для того, чтобы проверить или подвергнуть сомнению выдвинутую гипотезу.

Истощающее стремление к эрудиции, которое в прошлом черпалось в крупных монографиях, уступило место методологической заботе располагать только такими данными, которые полезны для получения доказательства. Отсюда составление, начиная с 1960-х годов, особенно в Соединенных Штатах, больших стандартизированных и информатизированных баз данных, которые необходимы для применения статистических средств (в широком смысле слова). С этим же связано и использование количественных исследований, которые не обязательно касаются крупных событий или крупных объектов, но зато позволяют подвергнуть ценному эмпирическому “тестированию” гипотезы, считающися важными.

Забота о доказательстве всегда была “ахиллесовой пятой” традиционного анализа, который в целом проявил себя своим большим вниманием к соблюдению избираемых им “фактов”, чем к строгости своих демонстраций, если предположить, что он стремился к достижению подобной строгости^²⁰. Это, конечно, не касалось господствующего течения в современном международно-политическом анализае, который подвергся влиянию со стороны социальных наук. По общему мнению, каким бы трудным он ни был для строгой разработки регулируемого сопоставления гипотез и эмпирических фактов, он представляет собой необходимую движущую силу любого подлинного исследования. Доказать - это не только выстроить более или менее подходящие и часто несколько ad hoc аргументы или примеры, которые особенно убеждают убежденных, а это, скорее, показать, что, - выражаясь попперовской терминологией, - гипотеза сопротивляется систематическому и строгому применению фальсификации до тех пор, пока не повлечет за собой одобрение всех умов, включая те, которые вначале были наиболее откровенными противниками гипотезы. Это объясняет ситуацию, которую трудно понять классическому уму, когда большие дебаты в МО, такие как совсем недавний спор, касающийся обоснованности и значения гипотезы о “демократическом мире”, как правило, касаются не только методик и процедур доказательства, но также и самих идей^²¹. Любая интеллектуальная традиция, которая любит питаться общими идеями, - иногда ритуальными, иногда оригинальными, но всегда мало поддающимися верификации или фальсификации, - оказывается здесь обесцененной.

Таким образом, каждый может понять, как и почему эти умные и эрудированные, национальные и нормативные дискурсы, инспирированные международным правом, дипломатической историей или философией, ужасно почтительные в своих рассуждениях о власти, заботящиеся больше об истине, чем о проблематизации, о “фактах”, чем об эмпирическом исследовании и об убеждающей риторике, чем об убедительной демонстрации, в которых до недавнего времени проявлял себя лучший традиционный анализ международных отношений, со временем подверглись непоправимой девальвации. В этой фундаментальной трансформации дискурса об истине в МО, ведущий пример социальных наук сыграл роль, которая отнюдь не являясь совершенно исключительной, часто становилась определяющей. Когда наши последователи будут писать историю наших идей в области международной политики, несомненно, странную в их глазах, они конечно смогут лучше, чем мы можем сделать это сегодня, различить историческое значение того переворота, в котором мы играем, в одно и то же время, хотя и в разной степени, роль акторов соучастников, слепых агентов и безвинных жертв.

Глава II

________________________________________________________________

Глобальное общество в конце двадцатого века^²²

Yale H. Ferguson^{^}

Когда член совета Оксфордского Коледжа Хедли Булл написал свою книгу Анархическое Общество, изданную в середине 1970-х (Bull, 1977), это вызвало небольшую сенсацию среди традиционных ученых, потому что он имел безрассудство настаивать на возможности существования общества в условиях отсутствия какой-либо центральной системы правил, то есть в условиях анархии. В его представлении суверенные государства - само воплощение эгоистического индивидуализма акторов, - взаимодействуя без всемирного правительства, тем не менее ощущают потребность в некоторых общих стандартах поведения. Законы, международная организация, и неофициальные правила широко приняты потому, что все или большинство государств полагают, что соблюдение подобных ограничений отвечает их интересам. Булл таким образом соединил идеалистические понятия сотрудничества, или то, что он предпочел назвать "гроцианской" точкой зрения, с реалистским акцентом на индивидуальном интересе. В еще более радикальном духе Булл также отметил некоторые тенденции к тому, что он назвал “новым медиевализмом”, - возрастащее значение негосударственных акторов при одновременной фрагментации власти, напоминающей предвестфальскую эпоху. Однако, он не предполагал, что эти тенденции настолько сильны, что станут серьезным вызовом первенству государств во всемирной политике (см. Ferguson 2).

Сегодня знаменитый теоретический залп Булла выглядит, по существу, консервативно. Конец Холодной войны, возрастающая глобализация мировой экономики, революция в средствах транспорта, связи и информации сделали традиционную картину мира — с четким разделением на суверенные нации государства — безнадежно неадекватной. Вместе с тем, знакомые линии государственных границ остаются и, что возможно удивительно на фоне таких огромных изменений, большинство из них сохранятся и в обозримом будущем. Я покажу, что причиной этого является, главным образом, все большее и большее уменьшение их значения.

Фактически, картина границ между государствами с их внутренними политическими системами и привычной моделью международных отношений, состоящих из связей между и среди национальных правительств, всегда серьезно страдала неполнотой. Сегодня она выглядит столь очевидной, что на этом поучительно остановиться с целью рассмотреть, как государство-центричная система укоренилась в нашем сознании, получив отражение во всех социальных дисциплинах. В этой связи мы должны исследовать несколько главных интеллектуальных ошибок.

Blog

Международные отношения: социологические подходы / рук авт колл проф. П. А. Цыганков. – М.: Гардарика, 1998, 352 с. Ог­лав­ЛЕ­ние

Содержание

Международные отношения: социологические подходы / рук авт колл проф. П. А. Цыганков. – М.: Гардарика, 1998, 352 с. ОглавЛЕние