Международные отношения: социологические подходы / рук авт колл проф. П. А. Цыганков. – М.: Гардарика, 1998, 352 с. ОглавЛЕние
Вид материала | Документы |
СодержаниеДеконструкция будущего Постижение будущего |
- Из книги: Международные отношения: социологические подходы / под Ред. П. А. Цыганкова., 586.23kb.
- Внешняя торговля России на рубеже веков / Рук авт колл и общ ред. С. И. долгов. М.:, 2277.3kb.
- Автор П. А. Цыганков, доктор философских наук, профессор. Цыганков П. А. Ц 96 Международные, 4662.38kb.
- В. М. Юрьев Непроизводственная сфера в современном социокультурном и экономическом, 4353.42kb.
- Задачи дисциплины: дать студентам представление о международном опыте молодежной политики, 168.37kb.
- Программа дисциплины «История и методология исследований международных отношений, 507.17kb.
- Программа курса «Международная торговля услугами», 170.24kb.
- Программа курса «Экономика и политика стран Латинской Америки» для направления 030700., 304.35kb.
- I тема I. Международные отношения и международное право, 319.7kb.
- Программа наименование дисциплины: Международные экономические отношения Рекомендуется, 141.64kb.
Деконструкция будущего
Если бы реалистическо-стратегический метод МО, господствовавший в период холодной войны, мог быть описан как Бен Джонсон социальных наук, в 1980-е гг. субьект как целое имел бы сходство с Монти Пизон в эстафетной гонке:
1. Теория политического реализма продолжала опираться на понятие силы, но несмотря на то, что она оставалась доминирующей, она стала подвергаться постоянной критике.
2. Отколовшаяся от основного направления группа решила, что было бы правильно позволить всему успокоиться на время. Некоторая ностальгия по холодной войне и отсутствие сомнений в предмете их студенческих дней, заставили их вернуться назад на конечную позицию и искать спасения в изучении истории.
3. Здесь была новая тема постмодернистов. Их очень увлекла идея о возможности высказываться и читать между строк, но с тех пор они так и не смогли признать, что конечный пункт стал у них преобладать над начальным пунктом, они остались там, где они были, и предоставили другим преуспевать в их собственном деле.
4. Нормативная группа спала спокойно, после "сорока лет окольных путей" (Smith,1992), наблюдая за действием. Они вызвали критику толпы, театрально возглашая "ф-слова"- такие, как Франкфурт, фундаментализм и Фуко. Это была команда больших идей и больших имен, с непростыми ругательствами в своем словаре.
5. Растущее число лиц решило с тех пор, что им совершенно не оябязательно выходить сейчас на финишную прямую, а можно просто идти легким шагом вдоль нее, и двигаться различными путями, давая высказаться социологам, экономистам, философам и другим. Они совсем не знали, куда они шли, но были уверены, кто должен идти вместе с ними.
6. Одной из школ, вставшей на такой путь, стала школа исторических социологов. Они пытались принести в государство, на первый взгляд серьезную для дисциплины идею критического отношения к бытующей государство-центричной парадигме. Во всяком случае, казалось, что именно в этом состояла особенность их анализа государства и общества, испытывающих глублкие изменения.
7. Здесь была группа, переосмыслившая критическую теорию. Они имели редкую возможность для рывка вперед, но они знали, что они никогда не достигнут финиша. Это не имело значения: цель движения была многообещающей. Они были больше уверены в том, откуда они пришли, чем в том, куда они шли. Это не имело значения: они рассматривали сообщество как открытую законченность, и были встречены им как группа, отличающаяся от толпы.
8. Только одна группа смотрела в лицо дисквалификации. Это было потому, что они другого пола. Международные отношения никогда не были дружелюбны к женщинам - ни в теории, ни в практике. Несмотря на это, небольшая группа феминистских теоретиков требовала для себя некоторого пространства и подвергала сомнению силовой путь, как для теории, так и для практики - практики человеческого рода.
Главная трудность для тех, кто наблюдал всю эту активность (для студентов) была в том, что каждый участник этой академической арены борьбы (их учителя), казалось, должен был определить предмет сам или для себя как цену вступления. Из воскресной школы, МО неожиданно стали многогранным диспутом. Это был главный кризис представления о предмете. Ему прикрепили ярлык "Третий спор" (Lapid, 1989).
На первый взгляд отмеченные изменения могли показаться решающими для эволюции предмета. Смущение пост-позитивистской стадии действительно помогло избавить дисциплину от исторической самодовольности и интеллектуальной несостоятельности (Smith, Booth and Zalewski, 1996). В созерцании следующая стадия предмета. Надеюсь, что повторение поэтической строки из Ницше ("один должен иметь хаос в одном, давать рождение мерцающей звезде") (1969,р.45) не породило ложные надежды.
Что прибавили "пост-позитивисты" в 1980? Какой прогресс мог появиться из хаоса?
Постмодернисты начинают задавать вопросы о языке, rонтекстуальности, основах знаний, структуре власти и отношениях между силой и повесткой дня (профессиональной и политической). Что мы можем знать? Критические теретики стали ставить вопросы об идеологическом фундаменте знания, самозаинтересованной природе теории, значении этики, конце политики и роли интеллектуалов. Занимаетесь ли вы теорией для времяпрепровождения или для того, чтобы изменить мир? Исторические социологи начали задавать вопросы об историческом контексте государственого развития, исторической изменчивости государственных форм, взаимосвязи между государством, культурой и экономикой, о "соотношении" между обществом, государством и международной системой. Что же это за вещь, которую мы называем государством?
А феминистские авторы начали ставить вопросы об идентичности, природе "политического" и гендерных предубеждениях в теории и практике. Они требовали, чтобы фактически полностью мужская дисциплина открыла свои двери и основательно занялась нерешенными гендерными вопросами. Они обратили внимание (действительно все еще односторонней теории) на огромные препятствия. Примеры есть всюду, но одна иллюстрация есть последний параграф знаменитой статьи Фукуямы "Конец истории?". Она представляет типичное, но тем не менее захватывающее выражение гендерного взгляда на окружающий мир. Фукуяма говорит о "конце борьбы за признание... распространенной по всему свету идеологической борьбы, которая звала вперед, пренебрегая опасностью, набравшись храбрости, воображения и идеализма". (Fukuyama, 1988, р18). Эти слова могли бы принадлежатьРэмбо, они показывают что их автор не признает риска, храбрости, воображения и идеализма в повседневной жизни женщин, которые способны справится с ненормальностью в домашней и других ситуациях, кто смело отдает свои жизни заботе о старости и страдающим каким-либо физическим недостатком, чье воображение создает дни рождения и каникулы и чей идеализм движет благотворительными делами и движениями за мир (так же хорошо, как зачастую и семьей и работой). Если женские жизни полностью незаметны на этих путях, то не удивительно, что не признана и их роль в движении мира по своей орбите. Если изучение международной политики слепо к полу, что еще оно не может понять?
Вместе, эти формы пост-позитивизма - постмодернизм, критическая теория, историческая социология и феминистская теория - прибавили еще больше трещин к дисциплине, уже разделенной межпарадигмальным cпором начала 1980-х годов. Этот "спор" - по большей части выразившийся в изолированных монологах - состоял из трех господствующих подходов: реализм, плюрализм и структурализм/глобализм (Banks, 1985). Реализм остался, несомненно, господствующей парадигмой, т.к. выявилось,что плюралисты разделяют многие из тех же самых положений. Не скоро, следовательно, студенты МО овладевали умением мыслить в терминах трех парадигм, так как их бросили в неразбериху третьей дискуссии. Эти новые подходы (новые для студентов МО, по крайней мере) были спровоцированы или инспирированы, в зависимости от вкуса, но они были коллективно полезны. Пост-позитивисты разделяли с традиционными теоретиками одно центральное положение - это было положение о силе (power). По той же самой причине тонкости глубочайших основателей реализма - например, Карра и Нибура, - в 1950-е гг. стали утрачиваться, так что большинство пост-позитивистов имели дело с их менее утонченными и менее глубокими учениками и интерпретаторами. В отличие от школы реализма, получившей развитие в 1980-е гг., пост-позитивистские попытки не концентрировались на описании внешних форм силовой политики, а пытались раскрыть глубокие структуры силы знания.
Студенты международной политики усвоили же из работы Карра “Двадцатилетний кризис” (Carr, 1946), что любая значимая политика есть властная политика; сейчас некоторых из них учат, что любая значимость есть власть знания. Где же тогда есть правда? В такой неопределенности удобрялась почва онтологической революции. Пост-позитивисты начали ставить хорошие простые вопросы, не всегда думая в хорощей простой манере. Они задавали те же самые вопросы, что и некоторые - возрастающее число - из нас: стоит ли тратить остаток нашей профессиональной жизни на попытки найти ответ. Воскресная школа излишня. Этот творческий хаос может породить только другой творческий хаос. Есть ли шанс, что он создаст “мерцающую звезду”?
С помощью “мерцающей звезды” я намереваюсь переосмыслить дисциплину, снова собрать предмет в одно целое как теорию международных отношений для будущего. Есть три главных основания, почему это очень важно сделать.
Первое. Мировая политика представляет собой подходящее место для обсуждения решающих человеческих вопросов для будущего. Полититическая наука и социология приобретают смысл только в контексте глобальности. Большинство из нас учили рассматривать МО как ветвь политической науки, но становится все более и более очевидным, что политическая наука может быть серьезно изучена только как ветвь изучения политики на глобальном уровне. В дисциплинарном плане традиционный ответ на вопрос "что чем окружено?" должен быть перевернут. Мировая политика - вот дом политической науки, а не наоборот. Кант был прав: политическая теория должна быть международной теорией. Мировая политика есть новая метафизика, глобальная моральная наука.
Второе. Несмотря на все ее недостатки, никто не может упрекнуть традиционную дисциплину МО в сочинении фантазий. Когда политические или академические головы заносило в облака, ее специалисты всегда задавались вполне земными вопросами. Они напоминают тем, кто предлагает вполне логичные планы построения будущего, более разумного мира, о предостережении Руссо, согласно которому “быть разумным в мире сумашедших - формировать безумие в самом себе” (цит. по: Waltz, 1959, р.181). И они напоминают тем, кто стремится к прогрессу через хороших людей, пример Нибура, который настороженно относился к тем, “кто хочет жить в истории безгрешным” (цит. по: Donelan,1990, р.43). Ученые вообще обязаны говорить власти правду. Студенты международных отношений всегда принимают на себя ответственность говорить власти правду.
Третье. Другое особое качество МО как академической дисциплины есть то, что с самого своего возникновения она была политической наукой. Многие из изучающих ее студентов считают наиболее привлекательным аспектом в ней именно взаимодействие теории и практики. В создании нового образа будущего действовать еще труднее, чем заниматься переосмыслением. Специалисты МО привыкли добиваться своего интеллектуального влияния тяжелым трудом. Поэтому их глобальные возможности, их отношение к власти и истине, их практический здравый смысл в мировой политике оправдывают выдвинутое в начале главы притязание на рассмотрение МО как предмета всех предметов в социальных науках.
Постижение будущего
Что представляет собой трансцендентная гуманитарная наука, которая должна вновь стать целостной? Как мы определим ее? Каковы ее параметры? В течение многих лет, подобно другим преподавтелям дисциплины, я был уверен в ее содержании и удовлетворялся повторением формулы Чарли Мэннинга, согласно которому МО - это дисциплина, сфокусированная на центральных, а не периферийных вопросах. Такая формулировка (сконцентрированная на дипломатах и солдатах) становилась все более и более неадекватной в обьяснении того, кто получает что, когда и как в глобальной перспективе. Лучшая формулировка принадлежит Николасу Ренжер’у, перефразировавшему Паскаля: международные отношения - это "ужасная сфера, центр которой везде, а окружность которой нигде" (Rengger, 1990, р.61). Это подходящий образ, но если сказать студентам, особенно новым, что предмет, который они изучают, не имеет центра или границ, то многие из них могли бы это понять как обоснование торжества неразберихи.
Стратегия восстановления целостности дисциплины вместе не требует того, чтобы студенты присоединялись к одной из парадигм или методологий. Вместо этого она аргументирует необходимость возвращения к предметным истокам. Когда это все началось, в Aberystwyth в 1919 году, академическое исследование международных отношений открыто ставило своей целью разрешение главных проблем дня. Совешенно очевидно, что такими в то время были проблемы мира и войны. Мы можем хорошо продвинуться вперед, к "следующей стадии", не при помощи оружия теоретического противоборства, что, я думаю, имеет место сегодня, а фокусируя наши разнообразные точки зрения на главных проблемах нашего дня. В большей или меньшей степени, ученые всех онтологических убеждений должны согласиться, что повестка дня предмета и, таким образом, мира на следующие 50 лет может быть выражена в трех идеях: сообщество, безопасность и эмансипация. Эти концепты охватывают ключевые вопросы, каким мог бы быть качественно иной мировой порядок - независимо от того, насколько хорошо или насколько плохо мы переосмысливаем наше общее будущее.
Мы живем в глобальной политической системе уже с тех пор, как
возникла европейская государственная система, но теперь мы имеем возможность создать мировой порядок нового типа. Термин "мировой
порядок" используетя здесь в техническом смысле Хедли Булла (Bull, 1977, р.20-2), а не в том неопределенном, пропагандистском и быстро дискредитировавшем себя смысле, в каком его использовал Джорж Буш. Под "мировым порядком" Булл имел в виду не международный порядок среди государств, но примеры действий человечества как целого, которые защищают первостепенные цели социальной жизни (которыми он считал, не бесспорно, выживание, истину и собственность). Существует как возможность, так и желательность понимать указанный термин как порядок среди всего человечества как целого (а не только как межгосударственный порядок). Это возможно, потому что мы сейчас живем локально только в самом тривиальном смысле (в том смысле, что находимся в одном и том же месте в одно и то же время). Это желательно, потому что мировой порядок более фундаментален и изначален, чем порядок среди государств, и морально предшетвует ему (Bull, р.22).
Первая главная проблема будущего мирового (человеческого) порядка состоит в том, каковы пределы политического сообщества и как оно должно быть организовано? (Linklater, 1990b). Здравый смысл 1945 года не расчитан на создание жизнеспособного мирового порядка к 2045 году. Если это было не очевидно в то время, то пережитая половина столетия дает нам некоторое основание предположить, что общество государств может создать человеческий мировой порядок. Перед лицом космополитических надежд о человеческом сообществе, коммунитарные традиции и идентичности явно очень сильны, и большинство должны доказать намного больше могущества, чем любые мыслимые космополитические ценности. Но выразить альтернативы на этом пути - это и проблема, и назревшая необходимость. Несмотря на данные ранее одобрительные отзывы, третья дискуссия имела некоторые негативные последствия, и одним из них было поддержка новым поколением бесполезной бинарности, особенно противопоставление коммунитарной и космополитической философий и идентичностей. Следующая стадия должна стремиться к тому, чтобы избегать трактовки коммунитарных и космополитических взглядов как взаимно исключающих друг друга. Вместо простых классификаций идентичности в девятнадцатом столетии мы должны в двадцать первом веке в думать о сложных и частично совпадающих идентичностях, с постоянными переговорами, оставляющими место космополитическим и коммунитарным ценностям. Они могут сосуществовать.
Как это проявляется в практике? Бику Парек (Bhikhu Parekh, 1993) недавно описал в душе только что сказанного концепции демократии и человеческих прав. Он доказал, что эти концепции дают нам язык для глобальной политики, и что они олицетворяют ценности, которые имеют широкий резонанс. Они имеют универсальное значение, и не представляют собой только специфику Западной культуры. Но пространство может и должно быть найдено для локального определения и варианта. В этом смысле коммунитарные ценности операционализированы в пределах космополитического каркаса. Локальные интерпретации могут развиваться в пределах безопасной сети глобальных норм. Различные внутренние ограничения есть операциональный принцип, позволяющий заниматься глобальной политикой более широко. Поиски для сообщества не должны быть использованы как извинение за стирание различий, но культура не должна быть использована как извинение за пытку (см. Robson, 1993).
Космополитические структуры существуют. В то время как рассматривается культурная чувствительность, мы также должны сознавать, что существуют пересекающаяся близость культур. Черный ящик "культур" так же вводит в заблуждение, как и черный ящик "государств". Основа для качественно другого мирового порядка создана из таких факторов как глобализация физических коммуникаций; несколько мировых языков; увеличение “мировых” образов и символов; сила (power) капитализма, которая создает универсальную современную историю (Linklater, 1990); научная культура, которая соблюдает эмпирическую очевидность (Rosenau, 1990, р.425-9); упадок территориального принципа: эмбрион глобального гражданского общества; и, наконец, общество государств, распределяющее 18 выявленных Мезвином Фрост норм, включая конкретизированный применительно к обстоятельствам (metsnarratives) облики демократии и прав человека (Frost, р.120-60).
Во многих аспектах жизни растущее влияние глобальности над локальным очевидно. Это показательно, несмотря на символы возрождающегося национализма. Розенау прав, когда он доказывает, что агрессивно- героический национализм находится в упадке (Rosenau, 1990, р.431-436). Когда экстремальный национализм очевиден - в настоящее время он наиболее полно описан в его югославской разновидности - он является гипнотическим, именно потому что он представляет собой откат назад в прошлое и неадекватно реагирует на сложность сегодняшних проблем. Это не означает, что речь идет о проявлении в условиях конца двадцатого века какого-то недостатка мышления, свойственного девятнадцатому столетию; следовательно, война между нациями не исчезает. И тем не менее, наблюдается потеря их полезности. В мировых делах, несомненно, происходят глубокие изменения, когда одна сверхдержава может сложить полномочия без выстрела, направленного против нее. а другая может избрать лицо, уклоняющееся от призыва на военную службу, своим президентом и главнокомандующим. Трудно представить себе сколь-либо подобное переплетение событий в любой другой период международной истории.
Коммунитарно-космополитическое сосуществование, о котором шла речь, не приведет с необходимостью к совершенному и гармоничному мировому порядку, но есть основание для надежды, что внутриполитическая аналогия для глобальной политики принесет на этом пути больше сходства с непрочным политическим устройством Индии, чем с этническими войнами югославского образца. Взаимодействие между глобализацией и фрагментацией указывает на новый век, который возможно будет больше похож на пестрое и беспокойное средневековье, чем на статичный двадцатый век, но с уроками извлеченными из обоих.
Вторая главная проблема будущего мирового порядка- это проблема безопасности. В чем состоит безопасность, и кому гарантируется безопасность? Межгосударственная война (как противоположная гражданской) утрачивает историческую перспективу, так как правительства истощают свой запас оправдывающих обстоятельств для отправки войск за пределы своих границ в большом количестве. Выражаясь просто, расходы возрастают, а выгоды уменьшаются (Knorr,1966). Межгосударственная война будет меньшей проблемой для двадцать первого века, чем она была для двадцатого. Но здесь будет изобилие внутригосударственных насилий и других угроз; сегодня большинство людей на земном шаре действительно больше испытывают страха от их собственных правительств (от их тирании, некомпетенции или от того и другого вместе), чем от соседней армии. В добавление к традиционныч угрозам появляется ряд новых вызовов. вытекающих из экономических обстоятельств, болезней и экологических стрессов. Некоторые аналитики утверждают, что одна из наших проблем в общении с будущим состоит в том, что мы действительно нуждаемся в легко идентифицируемом враге (в противоположность временам Гитлера или Наполеона). Это недоразумение. Мы должны иметь противника, и притом противника глобального масштаба. Этот противник в нас. Западная потребительская демократия, жизнь в условиях которой Гэлбрейт (Galbraith, 1992) называет "культурой удовлетворенности", - это проблема. Возьмите, например, проблемы, относящиеся к борьбе с загрязнением окружающей Среды. В высшей степени сомнительно, что наша планета сможет бесконечно удовлетворять расширяющиеся желания западных аппетитов и растущие потребности оставшихся. Поскольку то и другое вместе невозможно, создается большая угроза для планеты. Но в капиталистически построенном мире потребитель суверенен; индивидуального субъекта определяет его способность к потреблению: "Я покупаю, следовательно, я есть". В идеале, каждый поход за покупкой должен быть обсужден с глобальной совестью, но это редкость в обществах, где мы есть то, что мы покупаем. Когда противник в нас самих, победа предполагает решение чрезвычайно трудной задачи переосмысления наших собственных (удовлетворенных) обществ. Глобальная окружающая среда должна пострадать гораздо больше, прежде чем глобальная экономика сможет действительно серьезно отвечать требованиям лучшего обращения с природой.
Это приводит к третьей главной проблеме: что такое эмансипация? И кто будет эмансипирован? Неизбежный результат жизни в связанном мире есть тот, что люди будут задавать вопросы о пути, которым они идут в сравнении с другими. Эмансипация во всех отношениях есть проблема ХХ века и нет оснований считать, что она не будет проблемой также и в ХХ1 веке. Некоторые будут приветствовать выбор других, другие будут реагировать против них (но тоже живя в "традиционных" нормах выбранного жизненного стиля этих дней). Эмансипация подразумевает свободных людей, как индивидов, так и групп, общественных, физических, экономических, политических и других, вынужденных останавливаться в осуществлении того, в чем они могли бы свободно сделать выбор. В этом состоит другая сторона монеты безопасности. (Both, 1991b).
Безопасность и эмансипация представляют собой более широкие концепции, чем мир и война в традиционном понимании. Очевидный смысл придания им приоритетности состоит в том, что обычные интеллектуальные инструменты для их изучения МО не подходят. Студенты, изучающие Мировую политику, должны, таким образом, знать гораздо больше теорий и методов других дисциплин.
Политическая логика мирового порядка, которая должна способствовать формированию сообщества, безопасности и эмансипации, может быть описана как глобальное "сообщество сообществ" значительно ослабленных государственных скреп. Принимающая решения власть, которая сейчас фокусируется на государстве, могла бы быть передана вниз - навстречу социальным и другим потребностям региональных или более локальных групп - и вверх, к континентальным или глобальным функциональным организациям, имеющими дело с теми экологическими и иными проблемами, которые не способно решить индивидуальное государство. (Falk, 1980, 1987). Когда речь идет о принятии решенияй на глобальном уровне, то здесь не подходит формула “малое прекрасно", а только "большое лучше всего". Критерием является то, что больше соответствует, и этатизм не отвечает ему.
Организация многообразия породила какую-то надежду на возможность создания как рационального, так и гуманного управления. В противоположность рецептам защитников идеи мирового правительства, этот образ правления основан не на централизации власти, а на ее децентрализации. Это должно что-то говорить, например, о преимуществах более демократичной, чем более сильной ООН - эти две позиции взаимно исключают друг друга. В мир-исторических терминах представительская и нормсозидающая ООН будет более полезной, чем организация, через которую великие державы навязывают свой порядок всему миру. Только благодаря такой норме развития и легитимизации UN станет выражением подлинно международного сообщества, а не просто инструментом наибольшей силы в международной системе.
Мы, естественно, не можем достигнуть такой глобальной политики легко или быстро. Мы не должны пытаться управлять долгосрочным будущим, так как мы не можем контролировать или предсказывать отдаленные события или процессы. Бывает так, что наиболее рациональным положением, приемлемым как в академическом, так и в политическом плане, оказывается то, которое может быть описано как "утопический реализм" (Booth, 1991а). Слишком трудно ожидать, что мы сможем создать "полновесную" науку о человеческом будущем, но это ни в коем случае не означает, что слишком рано надеяться на то, что гидом нашего мышления в настоящем будут МО, более чувствительные по отношению к будущему.
Традиционное мышление о международных отношениях, явившееся причиной полной неожиданности исторических событий 1989; конца холодной войны и распада Советского Союза, было подвергнуто критике в начале этой главы. Это справедливая критика, ибо как показал Джон Льюис Гэддис, многие ведущие теоретики МО периода холодной войны вновь ставят своей задачей прогнозирование, хотя "прецедент" - возможный коллапс международной системы - был едва ли ничего не означающим (Gaddis, 1992/93, p.53). Эта критика немедленно ставит вопросы: будет ли что-то, принятое как новое мышление, которое развивается в предмете с ранних 1980-х годов, служить нам насколько-нибудь лучше? Будет ли оно более чувствительно к будущему? Будет ли оно более полезным гидом для нашего мышления в настоящем? Будет ли оно помогать практике? Обнадеживающими являются некоторые основания для веры в то, что однажды получив сторонников в меж-парадигмальной дискуссии, слушающих один другого, усваивающих пост-позитивистский вклад, и извлекающих некоторые уроки из развития предмета и мира, мы оказались бы в лучшей форме, чтобы думать о будущем.
Мы можем однажды увидеть сквозь хрустальный шар и предсказать с предельной уверенностью, что детальный прогноз, требующий стандарта для любой дисциплины, имеющей дело с общей сущностью человеческого бытия, будет всегда невозможен. Проблемы прогнозирования хорощо знакомы (see, inter alia, Gaddis, 1992/93, р.17-18, Hopf, 1993, р.205-7). Не оглядываясь в прошлое, как мы можем знать, каким теориям доверять? Как должны мы определить прогноз, который вполне корректен в терминах развития, но радикально неточен во временных терминах? Насколько хорошо приняты во внимание предположения и предчувствия? Можно ли говорить о правильности прогнозов, которые сбываются, но основания которых ошибочны? И как понимать самоотрицающую возможность всех политических прогнозов, из-за их способности поддерживать обратные тенденции? Пока прогнозы и предсказания о человеческом поведении останутся также и факторами человеческого поведения, социальные науки не будет полносью отвечать своему названию. Однако, поскольку МО стараются переосмыслить свой предмет, можно сказать с определенной уверенностью, что речь идет о становлении потенциально более чувствительной к будущему дисциплины, чем до настоящего времени. Она развивает более изощренную способность привести к более точным представлениям о мире; она открывает путь к более широкому набору идей и концептуализаций; она дает более утонченное понимание взаимодействий между органом и структурой; она лучше осведомлена о проблемах знания; и наконец, она начала представлять себе будущее не как простое продолжение во времени настоящего, потому что она, возвращаясь к своим традиционным материализованным структурам (с более сложными идентичностями), вновь становится человечной. В противоположность онтологическому вызову, ответом на который стало доминирование в предмете реализма, он сейчас предлагает вниманию возможность через дисциплинарное перекрестное опыление поставить более вызываюшие вопросы, создать замкнутое сообщение между концепциями, феноменом и толкованиями, и ставить академические и политические задачи, основанные на более изощренных нормативных и эмпирических исследованиях.
Все упомянутое выше представляет усовершенствование ситуации, описанной в начале главы. даже если это необходимо снижает краткость священного Грааля правильного утверждения. Реалистическая функция международно-политической теории есть не в том, чтобы стараться описать будущее в деталях, но предотвратить его опасности от материализации. Как миниум мы должны добиваться развить и утилизировать теорию с минимальными наихудшими актуальностями (такими как голод и война) и наихудшими возможностями (такими как ядерное оружие и разрушение природы). Больше, чем это есть премия. Цель международно-политической теории может быть, следовательно, показана в терминах, раскрывающих конвергенцию "общества" Маркса и "общества" Моргентау в части утопического реализма: проблема международно-политической теории состоит в том, чтобы стремиться изменить мир через его понимание, и пытаться объяснить мир через его изменение.