Международные отношения: социологические подходы / рук авт колл проф. П. А. Цыганков. – М.: Гардарика, 1998, 352 с. ОглавЛЕние
Вид материала | Документы |
- Из книги: Международные отношения: социологические подходы / под Ред. П. А. Цыганкова., 586.23kb.
- Внешняя торговля России на рубеже веков / Рук авт колл и общ ред. С. И. долгов. М.:, 2277.3kb.
- Автор П. А. Цыганков, доктор философских наук, профессор. Цыганков П. А. Ц 96 Международные, 4662.38kb.
- В. М. Юрьев Непроизводственная сфера в современном социокультурном и экономическом, 4353.42kb.
- Задачи дисциплины: дать студентам представление о международном опыте молодежной политики, 168.37kb.
- Программа дисциплины «История и методология исследований международных отношений, 507.17kb.
- Программа курса «Международная торговля услугами», 170.24kb.
- Программа курса «Экономика и политика стран Латинской Америки» для направления 030700., 304.35kb.
- I тема I. Международные отношения и международное право, 319.7kb.
- Программа наименование дисциплины: Международные экономические отношения Рекомендуется, 141.64kb.
________________________________________________________________
вызов незнанию: ТЕОРИЯ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ
ПЕРЕД ЛИЦОМ БУДУЩЕГО
Kен Бус
Политические теории, как внутренние, так и международные, всегда отражают идеи своего времени. Не удивительно поэтому, что сегодняшняя мировая раздробленность, сложность и запутанность международных отношений порождают законную озабоченность состоянием дисциплины МО. Мы хотим знать, переживаем ли мы конец истории, или только ее начало. Мы хотим знать, можем ли мы предугадать будущее, когда мы так разделены прошлым. Мы начинаем опасаться, что здесь его может не быть - по крайней мере для многих из нас, для тех, кто будет жить в середине двадцать первого века. Мы размышляем над тем, кто мы? О чем мы должны думать? Как мы должны думать? Многие западные интеллектуалы начинают испытывать глубокую неуверенность в отношении ближайших предстоящих лет и их методологические озабоченности дополняются тревожными глобальными тенденциями и атмосферой конца века; это вызывает ощущение необходимости переосмыслить наши взгляды на будущее. Такие озабоченности со всей очевидностью проявляются сегодня как в изучении международных отношений, так и в других дисциплинах, и отдельная глава этой книги показывает, как они проявляют себя в дискуссиях о теории, методе, университетском образовании и в планах на ближайшее время. Эта последняя глава посвящена рассмотрению указанных тревог международно-политической теории в отношении будущего, и предлагает путь, продвигающий в осмыслении данной проблемы. Мы имеем дело с трудной и противоречивой дисциплиной, но она все больше и больше становится единственной дисциплиной, претендующей на то, чтобы стать наукой всех наук в изучении общества.
Взгляд на будущее
Если вы хотите отремонтировать автомобиль, вы должны идти к механику, а если перестроить свой дом, - то к строителю, но если вы хотите переосмыслить будущее, должны ли вы так же естественно идти к профессору -специалисту по международным отношениям? Вас не осудят, если вы не сделаете этого, ибо мы еще не очень много занимаемся будущим. Революция 1989 года в Восточной Европе, как и быстрый крах свердержавы стали явной неожиданностью для всех.
В 1989-м году, завершилось трудное десятилетие для преподавателей МО, в ходе которого эта дисциплина все больше и больше раздроблялась на ряд конкурирующих парадигм. Казалось, что с падением Берлинской стены она была окончательно дискредитирована. Но если академическая дисциплина МО не смогла адекватно описать, объяснить или предсказать такой поворотный момент истории, должна ли она быть отброшена как еще один неудавшийся проект, похороненный под обломками Стены? Имея в виду подобный опыт, можно понять колебания тех, кто хотел бы обратиться к профессору МО за помощью в переосмылении будущего. Но к кому еще они могут обратиться? Другие дисциплины обладают некоторой проницательностью и взглядами относительно будущего, но могут ли они в настоящее время много предложить в отношении практической мудрости? Так, например, за привлечение нашего внимания к своему видению будущего борются теология и наука, но как далеко они могут продвинуть нас в нашем стремлении знать его? Конечно они могут предложить веру и надежду, но что они могут сказать о политике?
Несмотря на все недостатки международно-политической теории, совершенно не очевидно, что другие дисциплины имеют более основательные претензии на переосмысление будущего. Поэтому еше есть время для всех исследователей, мужчин и женщин, чтобы совместными услиями попытаться вновь вернуть целостность этой "раздробленной дисциплине" (Holsty, 1985). Я верю, что такая реконструкция необходима, хотя и не по всем традиционным направлениям, если мы хотим с пользой думать о будущем, о том "кто становится чем, когда и как" (Lasswell, 1950) на Земном шаре, которым я имею в виду, говоря о мировой политике.
Выражение "Вызов незнанию" переворачивает на голову девиз Канта для эпохи Просвещения (Reiss, 1989, р.54). Оно вынесено в заголовок этой главы, потому что в МО термин " установленное знание" имеет тенденцию превратиться в оксюморон. Недавно установленное знание о предмете является спорным. В течение многих лет, а отчасти еще и сегодня, изучение международных отношений больше похоже на воскресную школу, чем университетское обучение. Набор вопросов вызывает набор ответов. Выбор цитат был предопределен священными книгами. Качество мыслей оценивалось той мерой, в какой повторялись каноны прошлого. студенты быстро социализировались внутри профессиональных правил, которые направлялись в определенное русло быстрее, чем направлялось в определенное русло мышление.Студенты не знали вещи такими, какими они были, им внушали дистанцироваться от них раньше, чем заниматься ими с жизнями человеческого бытия сквозь мир. То, что уже изучено и стало известным, - сделано скучным; академические МО нуждаются в переосмыслении, без этого мы не сможем думать о переосмыслении будущего глобального общества.
Выражение "вызов незнанию" имеет глубокую причастность к МО. Она влечет за собой революцию в онтологии, эпистемологии и в задачах, стоящих перед дисциплиной. Вызов незнанию предполагает: пересмотреть базисные концепции; открыть то, что было закрыто; регуманизировать дегуманизированное; лишить МО гендерности там, где это имело место; отдать предпочтение сомнению перед уверенностью; от логики анархии и от логиков анархии; развенчать укоренившийся здравый смысл; заполнить пограничные зоны между МО и другими академическими дисциплинами; идеологизировать то, что кажется "объективным "; переосмыслить роль человека; поместить традицию в контекст; создать нормативный стандарт; и внимательно вслушаться в "пронзительное молчание" предметов.
Принятие такой программы для академических МО явно повлечет риск втянуться в черную дыру философии. Мышление о мышлении всегда грозит разрушить некое доверие к тому, что вы знаете и как вы поступаете. Это особенно разрушительно для такого предмета как МО, которые всегда связаны с политической наукой, имеющей дело с решениями и их последствиями. Косвенным образом, МО основываются на старом принципе "нет ничего более практичного, чем хорошая теория". Переосмысление будущего для предмета требует рассмотрения взаимодействия практики и теории. Мечты, которые не воплощаются в жизнь, так и остаются мечтами. Складывая все это вместе, политически говоря, думается, что мы не можем ждать от философии выработки конечных решений о красоте и истине. Мир сталкивается с многочисленными ближайшиеми и долгосрочными проблемами, так, мы должны продемонстрировать "смелость нашего смятения", если мы надеемся придти из сегодняшнего дня к будущему в хорошей форме. По некоторым причинам, год 2045 может быть взят как символическая отметка будушего. Это будет столетней годовщиной первой атомной бомбардировки Хиросимы. Это подходящая дата, чтобы задуматься о будущем - нынешнее поколение среднего возраста еще помнит середину века - и мы уже на полпути здесь. Атомная бомба, сброшенная в 1945, представляется кульминацией традиционной рациональности в отношениях между нациями, по существующим правилам. Разрушение Хиросимы было не трагедией: это была трагедия принятых правил игры. Оно представляло собой, в этом смысле, триумф рациональности и оправданую защиту добра. Это была кульминация нескольких столетий междунаролных отношений, определенных Вестфальской государственной системой, этикой Маккиавели и философией войны Клаузевица - все сопряжено с технологией "науки на задних лапах".
Разрушение города одной-единственной бомбой оставило уникальный хрустальный шар среди радиоактивных развалин. Оно показало, к чему может привести традиционная рациональность ("здравый смысл" могущества). Несмотря на это предостережение, рациональность, которая привела к разрушению Хиросимы, продолжала господствовать в представлениях теоретиков и практиков о международной политике в период холодной войны. Как результат, мы потеряли много времени. Когда мы обдумываем поддающиеся предвидению проблемы, с которыми мир столкнется в следующей половине столетия, то быстро становится ясным, что человеческое общество ждут глубокие потрясения, если мы не сможем отказаться от здравого смысла 1945 года. Вот почему выражение "теория международных отношений перед лицом будущего" стало подзаголовком этой главы. Для человеческого общества, отказавшегося от логики 1945 года, стала бы тестом ясного понимания века Хиросимы способность посмотреть назад на этот случай со всем ужасом и непониманием, с которым мы сейчас смотрим назад на другие социальные изобретения, - такие как рабство, или сжигание людей за их религиозные взгляды, или за их отсутствие. Социальные изобретения, подобно международным отношениям, не могут быть отменены в один прекрасный вечер, но со временем они могут быть переосмыслены.
Перед лицом будущего
Победа здравого смысла образца 1945 года стала базой стратегии холодной войны. Эти же обстоятельства легли в основу исследовательской работы в области МО. В течение этих лет она была подобна бегуну на короткую дистанцию, и в своем упрощенном реалистическом/стратегическом методе она стала Бен Джонсоном социальной науки. Подобно имеющему плохую репутацию трагическому атлету, она была настроена только на жесткость; она стремилась прямо вперед, не желая смотреть на то, что происходило на других академических дорожках; она была хорошо спонсированной и обесцененной с точки зрения этики; она неохотно задавалась неудобными вопросами; наконец, она была сфокусирована на достижение успеха здесь и теперь, оставляя заботу о будущем самому будущему. В период холодной войны было пять главных причин того, что специалисты по МО оставили заботу о будущем самому будущему.
Специалисты по МО не верили в будущее. В международно-политической теории доминировали две версии реализма, каждая из которых рассматривает международные отношения как "вечное настоящее". Классические реалисты (которые находились под сильным влиянием христианского пессимизма) рассматривали конфликт между государствами как проявление недостатков и неизменной человеческой природы. Неореалисты видят бесконечную борьбу государств за выживание в пределах различных распределений власти, в условиях анархии. Выразители обеих точек зрения - Нибур и Уолц, например, смотрят назад вглубь двадцати пяти веков непрерывной борьбы и обмениваются рукопожатием с Фукидидом (Niebuhr, 1938; Waltz, 1979). Со своей стороны, Фукидид чувствовал бы себя дома сегодня в семинаре о международной политике Среднего Востока, со всеми разговорами о кризисах, агрессиях и национальном интересе, с могуществом, которое делает то, что оно может, и слабостью, которое делает то, что оно должно. Для реалистов диалог мелийцев есть не подверженный времени почерк государств (Thucidides, 1972, pр.400-8).
Со времени господства теоретической позиции реализма переосмысление будущего никогда не было предметом обсуждения, с тех пор игра государств не изменилась. Призывы реалистов переосмыслить будущее были бы сходны призывам Брайена Джонстона переосмыслить крикет. Для реалистов, подобно уважающим крикет комментаторам, переосмысление немыслимо: задача состоит в том, чтобы рассказать историю перевоплощения. Игра (крикет или международные отношения) бесконечно повторяема, в различных обстоятельствах и формах, но ее дух остается тем же самым. Как почерк. Это вечное настоящее рассматривается к тому же как естественное и как лучшее из всех возможных миров.
"Архив" теории международных отношений был усовешенствован. За последние полстолетия основные источники, рекомендуемые студентам были сокращены и искажены. Бегуны на короткие дистанции не способны к академическим дисциплинам, но холодная война испытала МО на гаревой дорожке. В течсение этого периода предмет развивался вширь, игнорируя развития в социологии, философии и других течениях интеллектуальной жизни. Изучение международной истории, например, было немногим больше, чем взгляд в прошлое с позиций сегодняшнего дня, базирующийся на реалистических положениях.
"Архив" (Said, 1985, р.41-2) состоял из авторитетной "традиции" обучения, которая включала в себя непрерывный список реалистов. Теоретиков, обосновывавших возможность мирных отношений, как и других авторов, писавших о будущем, называли утопистами. Их работы не допускались в канонический список, их часто осмеивали, их маргинализировали или игнорировали при построении курсов. Но даже работы тех классических мыслителей, которые допускались в архив - например, работы Гоббса, Макиавелли, Августина и других - были в некоторой степени лишены контекста, так, что их авторы превратились, как остроумно заметил Майкл Донелэн, просто "чревовещательными" куклами, говорящими слова своих манипуляторов (Donelan, 1990, р.142). Архив был предназначен для контроля за сегодняшнем днем, а не как источник для осмысления будущего.
Международно-политическая теория была в значительной степени западной идеологией. В силу сурового стечения обстоятельств, господство реалистическо-стратегического способа мышления расцвело в англо-американском мире. Силовая политическая теория оказалась конгениальной для имеющихся здесь крупных политических и военных батальонов, престижной для университетских ученых. Запад не хотел другого теретического будущего, потому что здесь доминировало практическое настоящее. Здесь не было условий для мыслей о трансценденции или эмансипации. Идеи, подобные тем, которые содержали теория зависимости или теория мир-систем, рассматривались как плод не-американской академической деятельности, и их стремились избегать.
Если Карр (Carr, 1961) был прав, доказывя, что вся история - это современная история, то из этого по-видимому следует, что вся политическая теория есть современная политическая теория. Здесь образ чревовещательной куклы, возможно, так же уместен. Было бы более уместно сказать, что Гоббс, Маккиавелли и другие стали призывниками в холодной войне - интеллектуальной линией фронта для Аятолл ядерного века и глобального военного противоборства. Авторы, устремляющие философские взгляды в будущее, обосновывающие идею вечного мира (подобно Канту), мирового общества мыслителей (подобно Фальку) и другие "радикалы" в период холодной войны выглядели как безумцы или как сочинители научных фантазий- обычно то и другое вместе. Различными путями тяжелый занавес лишал свободы каждого.
В эти годы обьяснение мировой политики белым человеком, мужчиной, англо-американским профессором МО, выглядело радикально отличным от того, которое мы могли бы услышать, скажем, от врожденного калеки, истощенного ребенка, голодной молодой женщины из охваченной войной части Африки. Нельзя сказать, что рассказ профессоров, не содержал элементов реальности, только мы не слышали, что и другой рассказ также содержал элементы реальности. Но для тех, кто ищет правду, молчание бессильного может сказать больше, чем самодовольные слова сильного. "Мы не видим вещи такими, какие они есть, мы видим их такими, какие мы есть", сказал Анаис Нин. Как теоретики могущества, англо-американские профессора международных отношений холодной войны не могли легко или профессионально усвоить теории будущих перемен, или эмпирические исследования, которые могли дать подьем познавательным сомнениям или онтологическим революциям.
Желание специалистов по МО участвовать в практической политике. Сила генерирует знание; она так же притягивает ученых, как участников, лакеев и людей, чье болезненное любопытство удовлетворяется созерцанием эротических сцен. Требования участия в политической жизни предполагают, что специалисты международных отношений должны уделять внимание распорядку дня политиков, позорно думающих о следующих выборах, а не о следующем поколении. И многих из этих специалистов, особенно в США, интересовало не только изучение власти, но и что-то другое (хотя и мало, хотя и взамен другого). Если же часть из них полностью охватывает стремление к участию в политической жизни, тогда они уже мало отличаются от секретаря какого-либо деятеля, для которого превалирующей является идея или власти или сиюминутной политики. Большинство ученых "приспосабливается к обстоятельствам", господствующим в сообществе политиков-практиков; чем больше они поймут, тем больше они, естественно, простят. Международные отношения как культ преклонения государственных деятелей и стратегов, всегда околдовывают (очаровывают), но подобно любому культу, он требует, чтобы его последователи признавали специфику и безвопросную интерпретацию мира. Если ученые просто уделяют внимание повседневной деятельности политиков и бюрократов, они не смогут что-нибудь сказать о переосмыслении мирового распорядка дня.
Терминология предмета не работает. Прочная теоретическая структура мышления о будущем не будет построена из пористых материалов. Некоторый словарный ключ в международных отношениях политизирован или неряшлив; некоторые термины меняют свое значение; другие менее точно описывают то, что они намереваются описать. Несколько общих примеров сделают это ясным.
1. Мы говорим о "мире" (так как "мы живем в условиях мира с 1945 года") в том смысле, в каком мир может означать только "отсутствие мировой войны". Это странная концепция, и кроме того она искажает реальную картину, ибо она скрывает свыше 20 миллионов насильственных смертей.
2. Мы обсуждаем "устаревание нации-государства", происходящее в течение многих лет, игнорируя тот факт, что фактически существует очень незначительное число национальных государств. (Что в большинстве своем существуют многонациональные государства, находящиеся под господством национальной гегемонии). Вновь и вновь этот простой термин показывает, что дисциплина МО видит лишь верхушку айсберга реальности.
3. Мы придаем особое значение "государству" как базису анализируемой общности, но мало говорим о его многочисленных характеристиках. Формы государства значительно варьируются, однако мы теоретизируем вместо того чтобы принять некое хрестоматийное понятие "государство". Многие государства существуют только юридически, не как социальный факт (Jackson and Rosberg, 1982).
4. Мы затратили массу усилий на разработку теории суверенитета, в то время как государственная автономия находится в постоянном упадке. Между изучением суверенных государств и изучением мировой политики существует с каждым годом расширяющийся разрыв, точно так же как обнаруживается расстояние между традиционной юридической концепцией суверенитета и возрастающей неспособностью всех правительств создать такую политическую и экономическую жизнь, какую они бы выбрали.
5. Мы на Западе создали термин "третий мир" и доверились этому ярлыку в обьяснении нескольких континентов. Но внутри так называемого третьего мира есть различия, как есть и очень большие различия между частями "первого" и "третьего" миров. Между Сингапуром и Суданом больше различий, чем между Мостаром и Могадишо, в то время как нижний класс американского "Города на Холме" делит "гобссовский страх" с угнетением Третьего мира. В обоих "Мирах" господствует элита, которая соединила блага и привилегии глобального рынка и локальной власти.
6. Мы использовали эвфемистский жаргон ядерной стратегии и необычайно дистанцировались от главного - возможного угасания цивилизации. Ядерное оружие само создало историческое разделение между деструктивной властью и политической волей, но эвфемистский язык стратегии пытался перенести их назад к рациональном отношениям по Клаузевицу.
7. И по сути дела мы грубо уравняли силу с военной силой. Они не синонимы. Председателю Мао принадлежит лихое высказывание о том, что власть выкатывается из ствола пушки; а Сталину - скверный вопрос о том "сколько дивизий имеет Римский Папа?". Но сверхотождествление власти с военным могуществом привело к тому,что мы не учитывали других причинных факторов, имевшихся в период Холодной войны, и к упущению важных вопросов. Это одна из причин того, что коллапс коммунистической власти в Восточной Европе стал такой неожиданностью. Реализм сфокусировал внимание на ложных индикаторах "силы". Гордо глядя на путь своих фотографий, людских ресурсов, идеологии и организации, которые существуют сейчас во всей Восточной Европе, Папа Римский сегодня мог бы задать хороший вопрос;"Сколько статуй имеет Сталин?"
Если эти и другие ключевые слова в академических МО не называли вещи правильно, можно ли создать удачную концепцию будущего? Если концепты не соответствуют феномену, никогда не заботятся о ноумене, то как могут использующие их теории помочь нам распознать будущее? Здесь возникает не только философская проблема - как ее поставил Витгенштейн - когда "язык идет на каникулы" (Wittgenstein, 1992, р.19).
Пять только что названных причин объясняют, почему специалисты МО в период холодной войны не развили привычки успешно осмысливать будущее. Даже если их методология была сильная (глубокая), они потерпели неудачу в постановке решающих вопросов (Hopf, 1993). Эти проблемы не нашли решения за короткий промежуток времени 1980-х годов, когда история ускорилась и субьекты разделились.