Академия протагора в. А. Ивашко принципы эволюции человека – человечества

Вид материала

Книга

Содержание Проблема моноцита

Подобный материал:

• Происхождение человека, 109.18kb.
• Окружной методический центр восточного окружного управления образования лаборатория, 1613.77kb.
• Глобализация: понятие, этапы, противоречия, оценки, 325.76kb.
• Некоторые особенности сознания, 227.68kb.
• В. Н. учитель высшей категории, отличник просвещения РФ. 19 февраля 2010 года Задачи, 251.23kb.
• Методическое пособие к курсу "теория эволюции" Научный центр эволюции земли и человека, 4157.76kb.
• Методическое пособие к курсу "теория эволюции" Научный центр эволюции земли и человека, 4157.69kb.
• Эволюция человека, 22.68kb.
• Программы, залаженные в молекуле, 11344.58kb.
• Программы, залаженные в молекуле, 11345kb.

Физиотип

Проблема моноцита – это уже проблема цельного организма, особи как единоцелого на протяжении всей его жизнедеятельности.

Структура моноцита:

1. Оболочка;
   
2. Белковое тело (в виде цитоплазмы);
   
3. Геном (обычно в виде автономной, т.е. отделенной особой оболочкой ДНК);
   
4. Митохондрии (в виде симбиотических клеток, богатих на молекулы АТФ);
   
5. Жгутик (и).
   

Четко видно, что оболочка и белковое тело как полипептидные массообразующие структуры качественно отличаются от генома и митохондрий как нуклеотидных энерго-информационных структур. Этот биогенезный синергизм разнородного в единоцелом неизбежно таит в себе противоречия, которые как моноциту, так и его производным вверх по эволюционной лестнице неизбежно придется преодолевать.

Цель жизнедеятельности как и всему живому задана изначально самим автоматизмом непрерывной реализации принципа “→ трофика → рост → редупликация →”. Отсюда и жизненный цикл (путь) моноцита продолжается от момента отделения от клетки до момента его собственного разделения на две особи, ибо эти особи хранят уже не геном вообще, а его собственный, обогащенный всем его физическим, химическим, психическим и даже социальным опытом жизнедеятельности. Для микронного существа, испытывающего на себе воздействие как микромира, т.е. квантовомеханические, так и макромира, т.е. физико-химические, 20-30 человеческих минут – это огромный срок. Отсюда следует, что эволюционная тенденция набора массы тела бионтом кроме всего прочего обусловлена и стремлением отойти подальше от границы микромира и тем самым хотя бы частично избавиться от воздействия многообразных и быстро сменяющихся квантово-механических процессов. Но это огромное непаханое поле – епархия квантовой микробиологии. А существовать как бионту моноциту приходится по законам Макромира: есть, пить, дышать, перерабатывать полезное для собственного роста и сбрасывать во внешний мир шлаки и остальное ненужное. И расти, расти, расти, чтобы, наконец, разделиться пополам и начать все сначала. Такой автоматизм был заложен биогенезом (понятно, что правильнее сказать: стохастически сложился в биореакторе около ~ 5млрд. лет назад, но мы по неизбывному антропоморфизму, везде непроизвольно персонифицируем деятеля), когда всего было вдосталь и кардинальных проблем с трофикой не возникало: все протобионты питались теми органическими соединениями для обеспечения стройматериалами и энергией для самостроя, которые в изобилии производил биореактор, т.е. изначально протобионты, а значит и все последующие их эволюционные модификаты были гетеротрофами, а значит и консументами. Изменение каких-то геономических условий привело к затуханию деятельности уникального биореактора, т.е. дефициту пищи. Возник гигантский адаптационный кризис, ибо стал давать сбои сам автоматизм непрерывности реализации принципа “→ трофика → рост → редупликация →”. Остановка автоматизма неминуемо вела к обратному биохимическому процессу – распаду цельнотельных структур. Более устойчивыми выявились структуры, имевшие более прочную и совершенную мембрану-оболочку и некоторый запас питательных веществ уже внутри клетки, т.е. появился и закрепился отбором принцип запасания пищи впрок, без которого биоэволюция там бы и закончилась.

Но для этих случайно выживших (они же понятия не имели, что выживут за счет совершенно случайно образовавшихся запасов органики) трофикой теперь могли служить только продукты распада тех, кто остановился в реализации витального принципа, т.е. появился феномен некрофагии в трофической цепочке, а в экологической системе феномен редуцентов. Биохимическое привыкание слепо и различить, где уже полностью погибший организм, а где еще только умирающий бионту трудно и сейчас, а на том уровне эволюции просто невозможно, т.е. некрофагия сама собой породила хищнический паразитизм на базе умирающих бионтов, который затем развился и разделился на два самостоятельных типа трофики: паразитизм и хищничество. И все это на строго биохимическом уровне, ибо другого у моноцитов просто не существует. Значит, чтобы стать паразитом или хищником надо уже иметь в своем распоряжении набор биохимических разрушителей. Ведь одно дело хотеть есть и видеть пищу и совсем другое уметь овладеть этой пищей. И даже среди паразитов и хищников в природе нет универсалов, все они строго специализированы в соответствии со своими биофизическими и биохимическими возможностями. Однако строго системно-логических запретов на возникновение такого универсального хищника нет, но он и не появился. Почему? Ведь логика процесса выедания неизбежно ведет к этому. От полного краха нарождавшейся биосферы спасло обретение рядом бионтов-гетеротрофов примитивных хлоропластов с примитивным же механизмом фотосинтеза (типа современной эвглены). Так завершилась эпоха примитивной потребительской в полном смысле этого слова биосферы, тупиковой по своей сути, и началась эпоха продуктивной биосферы, активно-агрессивной и самодостаточной в рамках существования устойчивой геономической системы.

Итак, в трофической цепочке появились бионты-аутотрофы, т.е. экологические продуценты биомассы. Завершилось и формирование базового каркаса биосферы, а в рамках ее и базовые признаки бионтов:

продуценты – аутотрофы (растения);

консументы – гетеротрофы:

а) фитотрофы,

б) зоотрофы,

в)пантрофы;

редуценты – некротрофы:

а) фитотрофы,

б) зоотрофы,

в) пантрофы.

Вряд ли можно найти более яркую иллюстрацию пословицы: один с сошкой, а семеро с ложкой. Но, если продуценты – растения такие из себя первые и самодостаточные, то могли бы они существовать одни на Земле (если бы появились эволюционно первыми)? Оказывается, не смогли бы, ибо довольно быстро посвязывали бы все запасы необходимых им химических соединений и тем самым самоуничтожились бы в собственной массе, на что и указывают подземные запасы горючих ископаемых. Экологический баланс: продуценты – консументы – редуценты устанавливался очень сложно и запутанно. Передовизм аутотрофиков породил, естественно, первичную вегетативную агрессивность захватнического типа, расселение фитопланктона приобретало все более угрожающий характер. Дружба с Солнцем отягощена была только генетической зависимостью от воды. И этот крест несет на себе вся флора Земли. Этот крест в полном смысле разрывает растение на две прямопротивоположные линии развития: поиск Солнца и поиск воды, навсегда предопределив любые причуды эволюции, ибо психотип и социотип растения не смог подняться выше амебы, хотя многие растения достигали огромной массы (водоросли до 8 км, эвкалипты до 150 м, а секвойи еще большей массы за счет толщины, хотя и при меньшей высоте). Такие себе олигофрены биомира. Но при всем при том именно растения научились первыми наращивать свою массу, ибо были аутотрофами, и первыми стали кооперироваться в своеобразные лестницы до лучей Солнца. Но, достигнув необходимого и достаточного для успешного выживания и репродукции, комфорта, фактически перешли с эволюции стратегической к эволюции тактической. Правда с поразительными успехами в адаптации к найэкстремальнейшим условиям на границе физиологических возможностей. Впрочем растениям мы уделим лишь точечное внимание, т.к. цель анализа – провести строго системно-логически стратегическую эволюционную цепочку: протобионт – человек и показать принципиальное единство всех бионтов на Земле по их Системе базовых потребностей.

Аутотрофы быстро забыли закон первородства, избавились по мере сил и возможностей от признаков гетеротрофии (биохимически это довольно сложно и атавизм гетеротрофии время от времени будет проявляться и через миллиарды лет) и пустились в свободное плавание в полном смысле слова. Фотосинтез за короткий срок позволил им фактически захватить весь поверхностный слой мирового океана. Фитопланктон и до сих пор составляет более половины всей биомассы на Земле. Значит неизбежно должен был вслед за расцветом царства флоры подтянуться и много менее продуктивный мир фауны. Но для этого он должен был кардинально структурно перестроится как подсистема в новых экологических условиях. Ведь фитотрофов в современном понимании тогда еще не было, а гибнуть от недостатка пищи растения как продуценты тоже не могли даже, если бы очень захотели, ибо существовали по воле генетически заданного автоматизма. Спасли ситуацию выживания гетеротрофов скорее всего паразиты, привыкшие по воровски проникать в чужие тела и питаться чужими соками и всей биохимией под оболочкой. Тела самих паразитов были для хищников много более привычны, а со временем такое поедание паразитами растений привело к такой перестройке их биохимии, что появились и первые настоящие фитотрофы. Правда, многие паразиты особенно вирусного типа доводили клетку хозяина до смерти и тем самым давали пищу некрофагам. Так для хищников расширилась трофическая основа: паразиты, фитотрофы, некрофаги и свои же друзья – соперники. И тем не менее собственно хищников в мире моноцитов крайне мало. Мешали биохимические факторы, фактор малой массы и свои собственные паразиты, особенно вирусы. Значит генеральный отбор среди хищников шел по линии увеличения массы, универсализации биохимического разложения покровов жертвы и усиления своих иммунных сил, тоже биохимических. Но эти же задачи стояли и перед их жертвами, т.е. конкуренция “хищник-жертва” и стала главных движителем прогресса в зоомире, т.к. прогресс в эволюции растений завершился генетически заданным раздраем в целенаправленности развития.

Физиотип моноцита крайне бесформен был и остался, хотя наметки билатеральной и радиальной симметрии и проявляются в ряде случаев. Обычно это бесформенный комочек. Основа основ этого комочка – оболочка – мембрана отделяющая/связывающая мир внешний и мир интимный, внутренний. Изменчивость, нестабильность внешнего мира не должна нарушить строгий автоматизм биохимических превращений мира внутреннего. Как и всякая граница, оболочка выполняет функции и погранслужбы и таможни, т.е. по сути представляет собой уникальный биофизический фильтр на протеино-липидной основе. Таможня целиком и полностью функционирует на осмотической основе, пропуская то, что она считает нужным и не пропуская то, что считает ненужным, вредным. Внешнюю таможню перепроверяет внутренняя и более тщательно, изолируя ненужное, либо нейтрализуя вредное. Все полезное либо немедленно пускается в работу, либо отправляется на хранение на склад до востребования. Такой механизм трофики един для всех моноцитов и называется пиноцитозом. Это основа основ всего живого на Земле, без него невозможна реализация принципа “→ трофика → рост → редупликация →” у любого существа от протобионта до человека. Значит он един и для полицитов, хотя у животных и закамуфлирован дополнительным к нему механизмом пищеварения, который все и привыкли считать трофикой. И даже введение шприцем глюкозы в кровь все воспринимают как некое медикаментозное действие, хотя это всего лишь экстренная энергетическая трофика ослабленного организма. Так вот пищеварение, т.е. фагоцитоз, и стало главным отличительным признаком хищничества. Им пользуются и некротрофы, но они имеют дело уже с мертвым, а потому и абсолютно пассивным телом, а хищники – с живым и активно борящемся за свое самосохранение. Фагоцитоз у моноцитов осуществляется на внешней поверхности оболочки клетки, которая свертывается в своеобразный мешочек, куда изнутри клетки выделяются вещества, разрушающие – растворяющие жертву до состояния, пригодного для пиноцитоза, а все ненужное выбрасывается. Но ведь прежде жертву надо обнаружить, определить степень ее съедобности, догнать, обездвижить, закрепить и только потом выделять растворители. Таким образом, для моноцита жизненно важно становится иметь перцептивно – реактивную систему, которая далеко не автоматична в своей основе, хотя принцип “стимул-реакция” и является в ней решающим. Ведь поиск стимула здесь имеет абсолютно иной смысл – возникновение потребности. Именно и только она может подвигнуть на поиски, мобилизовать для этого все силы. Потребность – это прежде всего нехватка или избыток чего-либо внутри организма. Для удовлетворения нехватки и организуется поиск недостающего, а для удовлетворения избытка моноцит просто включает экскретивную систему. Это прекрасно объясняет всё на уровне человека, ибо он до этого додумался, но абсолютно ничего не объясняет на уровне моноцита. И не потому, что он такой тупой, а потому что ему просто нечем думать. Моноцит – это всего лишь автоматическая система строго последовательно-параллельных электробиохимических реакций. Гносеологическая сущность последовательности дескриптивно пуста, если это стохастика броунова движения, рассматриваемая с момента его начала, а не с произвольной точки уже начавшегося процесса, как это водится в школярских примерах. Но строгая последовательность это уже однотипная повторяемость, а для реализации повторяемости необходим какой-то счетный механизм. Мы уже отмечали жесткую зависимость чисто счетного типа: мономеры и полимеры, где количество и место мономеров предполагает сущностные свойства полимеров. В биохимии счетные функции выполняют прекрасно осцилляторные реакции, на их принципе работают и обратимые белки. Значит все мышление на уровне моноцита – это опять-таки последовательность, но только осцилляторных реакций, сообщающих о завершенности/незавершенности биостроительных реакций. Переход АТФ→АДФ уже вызывает потребность в подзарядке. Значит к ней должна подойти заряжающая молекула. Но заряжающая молекула может войти в клетку только вместе с пищей, т.е. через таможню оболочки мембраны. Значит и учет на входе-выходе ведет таможня, в распоряжении которой калий-натриевый насос осмотического типа. А это тоже фактически осцилляторная реакция. Биохимики и биофизики много точнее опишут все эти процессы, для нас здесь важен сам принцип счета, ибо иного феномена принятия решения в моноците просто не существует. Учет прихода-расхода есть базовая процедура жизнедеятельности вообще. Появление внутриклеточных запасов усложнило процедуру учета, несколько разбалансировало принцип автоматизма, что проявляется иногда и у полицитов. Но моноциты преодолели и эту трудность путем ограничения объема запасов, т.е. тоже счетным путем, и соответственно либо снижением забора пищи извне, либо полным ее прекращением и переходом на расходование запасов.

Таким образом электробиохимическая счетность осцилляторного типа заложила основы феномена мышления, формального по своей сути, ибо учитывает только то, что поддается счету. А потребность как нехватка чего-либо – это дефицит баланса: приход-расход, т.е. базовая категория экономики моноцита. Отсюда и бездушность экономики вообще на любом уровне, ибо она оперирует формальными, счетными понятиями. И по другому она не может. Здесь царит количество. Качество – совсем иная категория, принципиально иная, ибо зиждится на принципе идентификации и оценки “подходит – не подходит” по биофизическим (заряд, размер входа и т.д.) и биохимическим показателям.

Базовая потребность №1 для всего живого – это трофика, а все остальные либо автоматичны, либо вторичны. Дефицит необходимого неизбежно актуализирует поиск, а поиск – это сканирование среды обитания либо пассивное (ожидание удачи), либо активное. Судя по тому, что сохранились обе формы, можно предположить, что сохранились пассивные формы там, где подвижна сама среда и потому резко возрастает вероятность встречи с пищей, либо активная, но малая по размерам жертва подходит на расстояние захвата.

Активность неизбежно предполагает саму способность к локомоции. У моноцитов их две: 1) выпячивание – переливание за счет внутренних перепадов давления цитоплазмы и 2) обретение внешнего органа движения – жгутика (а их может быть от одного до многих десятков, для нас важен сам принцип). Фактически первый тип движения вырос из ростового разбухания, а второй совершил первую чисто биологическую революцию. Целенаправленно бегающих, плавающих, летающих минеральных форм в природе не существует. Научиться толком управлять оболочным отростком из сократительных белков было непросто, было и желание в виде жизненной необходимости, но не было возможности, ибо это сложнейший комплекс разных вопросов, подлежащих согласованию: устройство – возможности жгутика и целенаправленное управление им, дабы не хвост руководил собакой. Но ведь сначала так и было. Это был первый внешний орган бионта, выполняющий исключительно перцептивно-реактивные функции, сумевший за 4 млрд. лет превратится в руки-ноги человека. Но реакция не могла быть без перцепции, значит она тоже уже присутствовала. Это было реакция биохимического узнавания-идентификации, т.е. хеморецепция, и до сих пор служащая человеку в виде вкуса и обоняния. Именно хемоцепторы оболочки управляли целенаправленным движением тела (независимо от того, какой тип движения использовался): к, от, мимо.

Нашли пищу случайным методом, идентифицировали как съедобную биохимически и теперь начинается обволакивание ее всей оболочкой, а если жертва трепыхается, то должен был быть для этого механизм обездвиживания-прикрепления клеем и/или ядом. Теперь начинает функционировать пищеварительный мешочек, такой себе самодельный желудок моноцита. Все строго биохимически, а это значит, что оболочка стала руководить не только трофической системой, но и подключила к себе по договору с внутренними стражами порядка еще и экскретивную систему. Ранее все шлаки накапливались в предоболочных депо и по мере накопления (все тот же счетный принцип) выбрасывались через выходы наружу. Теперь произошла глубокая по биохимическим меркам перестройка, ибо часть шлаков обрела статус внешне полезного продукта (разрушителя, растворителя) и выбрасывалась не по мере накопления, а по мере надобности, которую уже определяют не внутри клетки, а на ее поверхности, ибо там виднее. Впрочем, это было характерно для всех гетеротрофов. Появилось первое орудие/оружие: орудие для себя и оружие против другого.

Фагоцитоз резко усложнил функциональные обязанности оболочки: экскреция автоматическая, пассивно-счетная дополнилась экскрецией по требованию. А это усложнило функции внутренней таможни, которая все больше стала ориентироваться не только на принцип “подходит - не подходит”, но и “полезно – вредно” ибо разнообразие биохимии при фагоцитозе часто сталкивало с проблемой “подходит, но вредно” и уже внутренние стражи порядка в виде лизосом вынуждены были нейтрализовывать таких пришельцев. А уже на базе принципа “полезно - вредно” очень медленно стал формироваться новый принцип “опасно - безопасно”. Они очень похожи семантически, но принадлежат разным блокам: “полезно – вредно” – это трофическая система, а “опасно – безопасно” – это перцептивно – реактивная система. Подчеркнем, что речь идет о моноците, действующем автоматически по электробиохимическим принципам. Трофическая система неизбежно контактна, а перцептивно – реактивная как упреждающая стремится к максимальной дистантности. Например, и у моноцитов и у людей температура определяется прежде всего по принципу “опасно – безопасно”, а потом уже по принципу “полезно – вредно” (именно поэтому такое неоправданно широкое распространение у нас получило фармакологическое сбивание температуры тела больного). И таких факторов в мире моноцитов много: кислотность, щелочность, соленость, влажность, сухость, та же температура и т.д. Их анализом занимается вовсе не трофическая система, а перцептивно-реактивная. И она реагирует так, как может. А может она и много, и мало. В связи с тем, что все эти факторы действуют не мгновенно, а по некоторому градиенту, то моноцит неизбежно научается реагировать на пороговые (опять-таки чисто биохимические-биофизические) показатели и либо стремится покинуть зону в сторону комфортного градиента температуры, солености и т.п., либо самоблокироваться. Однотипные реакции обусловлены однотипными же сигналами, т.е. безусловными рефлексами на электробиохимической основе. Отсюда автоматизм выполнения безусловных рефлексов. Боюсь, утверждения о формировании условных рефлексов у моноцитов, преждевременны с системно-логических позиций, ибо истинный условный рефлекс требует сформированности памяти как системной единицы, а на уровне моноцитов ее просто нет, даже у излюбленной всеми инфузории-туфельки. Все эксперименты с ней требуют иной интерпретации, переформулировки на основе возможных инерционных процессов в цепочке безусловных рефлексов.

Если от угрозы уходом избавиться не удается, включается механизм самоблокирования. И это тоже чисто электробиохимический процесс резкого замедления всех реакций на рост – редупликацию, оболочка включает экскретивную систему и начинается замуровывание всех входов – выходов соединениями кальция – инцистирование. В состоянии цисты моноцит переживает неблагоприятные условия внешней среды (от минут до многих лет) и, когда условия вновь станут благоприятными, происходит децистирование оболочки и включение механизма “→ трофика → рост → редупликация →” на полную мощность. Правда, здесь вопросов больше, чем ответов, биохимических, естественно. Гносеологически важен сам феномен цисты, ибо:

1. появился уникальный механизм анабиоза на чисто биохимической, а не какой-то волюнтаристской основе, и он положил качало сезонным спячкам у многих высших животных и растений и т.д.
   
2. появился прообраз панцыря – одежды дополнительный к собственно оболочке, развившийся в изумительные легкие дворцы радиолярий, тяжелые сооружения полипов, раковины моллюсков, хитин насекомых, роговую чешую рыб и рептилий, перья – шерсть теплокровных.
   

Логика инцистирования вполне понятна, а вот феномен пребывания в состоянии цисты и еще более феномен децистирования крайне темен. Герметизация ведет неизбежно к консервации внутренних процессов, тогда как во внешней среде они продолжают как-то изменяться. Значит, чем длительнее был этап цисты, тем более было (могло быть) изменение среды обитания, и возвращение в эту среду чревато было рассогласованием мира внутреннего с миром внешним. Замирание трофики-роста загерметизировавшегося моноцита могло с течением времени привести к деградации процессов биостроительства. Вполне возможно, что из таких древних цистов и появился на свет класс вирусов. Для подтверждения или опровержения этого предположения надо скрупулезнейшим образом изучить этап децистирования. Но для нас сейчас важен лишь один момент этого этапа: начинается он извне, изнутри или сначала извне, а потом изнутри, т.е. важно установить имеем ли мы дело с активной или пассивной перцепцией-реакцией, ибо принцип замирания эволюция использовала и в дальнейшем как в репродуктивной сфере (задержка эмбриогенеза уже оплодотворенной яйцеклетки и т.п.), так и в этологической (сон, сезонная спячка, потеря сознания, кома, оцепенение). Развитие принципа замирания неизбежно вело ко все более точному, скоординированному управлению всей последовательно-параллельной цепочки биохимических и биофизических реакций, что в конце концов привело к обретению функции локомоции: движению от раздражителя, движению к нему, движению мимо него, верчению на месте (горизонтальному – по кругу, вертикальному – штопором). Локомоция неизбежно требовала наличия:

1. сократительных белков в виде некоторой сети – системы, разной для разных типов движения;
   
2. энергообеспечения такой сети-системы, необходимого и достаточного для выполнения заданных функций.
   

Фактически, это ознаменовало появление главного элемента свободной локомоции – мышцы. Биофизика бионта получила качественно новое дополнение к относительно пассивной сорбции физико-химического фильтра, заложенному изначально биогенезом. Перемещение тела в пространстве окончательно завершилось обретением жгутика на поверхности оболочки в качестве внешнего движителя. Его эффективность была много выше, чем внутриоболочная сократительная система локомоции, достигшая своего тупикового пика развития у змей. Неразрывность связки “перцепция-реакция” не позволила развиться в живой природе такому принципу свободной локомоции как шарообразное катение (самый распространенный наряду с падением тип движения в минеральном мире), ибо при этом типе движения становилась невозможной деятельность перцепции и торможения, а значит и контроля самосохранения. Жгутик стал первым внешним эффектором, управляемым перцептивной системой, которая заставляла его выполнять множество функций: от мощного движителя (хвост-плавники, лапы, крылья, ноги и т.д.) до тонко чувствующего щупальца манипулятора (у осьминогов, хобота у слона, передних конечностей у ряда животных, рук у человека и т.д.). Жгутик стал первым дистантным органом чувств и заложил принцип персонального пространства на всю длину вытянутого жгутика. Но его внешняя наростлевая телесность явно мешали переходу моноцита из активно-мобильной защиты в глухую пассивную путем инцистирования. Этот факт заставил моноцитов при инцистировании избавляться от жгутиков, а после децистирования вновь его отращивать. Так возник гениальный принцип регенерации: жертвовать частью ряди целого, сохранить максимально возможно полно и автономно изначальный интимный мир эндосоматики моноцита, ибо суть витальности состоит в непрерывности процесса “→ трофика → рост → редупликация →”, стохастически заданной 5 млрд. лет назад каким-то точечным биореактором эры биогенеза. В жгутике наиболее ярко проявилось неразрывное единство “перцепция-реакция”, но его субавтономность, возможность сбрасывания и затем регенеративного восстановления зависела не от него самого, а от базовой соматики, называемой корпусом тела. От корпуса тела исходило целеполагание самосохранения, которое зависело целиком и полностью от перцептивно-реактивной деятельности оболочки. А это значит, что именно физиотип породил психотип долгим эволюционным отбором. Каузальность формирования психотипа у моноцита обусловлена строго системно-логически только и исключительно дефицитом трофики, т.к. рост и редупликация действуют автоматически, а для самозащиты имелся механизм инцистирования. Доминация трофики породила и социотип. И тоже на уровне моноцита: в ряде случаев жить в колонии (как кораллы) или достигающей солнечных лучей лентой (как сине-зеленые) оказалось трофически выгоднее. Возник феномен ассоциоцита, в котором совместным было только питание-рост, а размножение, т.е. редупликация происходила индивидуально. Таким образом, основание полицита началось с пищеварительной системы, стержня любого полицита.

Итак, психотип – это эволюционная надстройка над исходным физиотипом, которая стала координатором действий трофики и экскретики на благо ассимилетики, а социотип – это эволюционная надстройка уже над психотипом, но в угоду единобазовой потребности в трофике строго в соответствии с биохимическим автоматизмом непрерывной реализации принципа “→ трофика → рост → редупликация →”.

Ассимилетика как при пиноцитозе, так и при фагоцитозе достаточно четко ритмизирована, режимизирована на два этапа:

1. всасывание трофики извне, её сортировка и складирование;
   
2. активный биострой, т.е. собственно рост.
   

И здесь гносеометодологически важно четко различать две качественно разные, хотя количественно одинаковые формы габаритизации соматики:

1. разбухание;
   
2. усложнение.
   

Разбухание – это всего лишь имитация роста за счет временного увеличения габаритов тела. Оно осуществляется путем перенасыщения водой, воздухом, пищей. В основе лежит биофизико-биохимический механизм производства запасов, которые по мере утилизации переходят в связанные биостроительные структуры, а все остальное выбрасывается экскретивной системой из клетки. Т.к. разбухание регулируется оболочкой, то от трофики оно постепенно перешло к перцептивно-реактивной системе и стало управляться ею от минимума габаритности до максимума относительно нормы при комфортной среде. Инцистирование неизбежно требовало минимизации объема, а значит и максимального выброса всего, что только можно за пределы клетки (обезвоживание). Этот же принцип лежит в основе всех сжатий тела (от страха?) для создания незаметности для врага. И наоборот, храбрая агрессивность заставляет тело максимально увеличиваться в объеме, ибо в зоомире это обычно идентично цепочке: объем-масса-сила. Реальность демонстрируемой силы можно проверить только реальной борьбой, но это чревато собственной гибелью и потому у соперников-конкурентов доминируют психологические атаки демонстрации силы, а не ее применения. В системе “хищник-жертва” такой прием не используется, т.к. и хищник и жертва изначально не всегда знают силы и возможности друг друга. При этом масса жертвы в разы может превышать массу хищника.

Усложнение – это собственно рост и это епархия эндосоматического биостроя. По сути это плановая морфологизация бионта с целью редуплицирования.

Разбухание лимитировано степенью растяжимости оболочки (а затем и надоболочных покровов), а истинный рост ограничен лишь степенью морфологизации согласно программе генома. Выполнение программы ведет к немедленному включению механизма собственно редупликации, т.е. расщеплению кончика ДНК на две части, и механизма роста сократительных белков, параллельно делящих тело клетки на две части. И, хотя в этом механизме пока еще много темного, на уровне моноцита рост в целом четко обозначен завершенностью программного морфогенеза.

Бионт – энергетически активная структура, но внутренние запасы химической энергии ограничены, и потому на разбухание и на усложнение требуется энергии больше, чем имеется в наличии с учетом скорости перезарядки АДФ→АТФ. Следовательно, неизбежно возникнет проблема приоритета, который разрешился еще на уровне протобионта путем ритмики очередности, т.е. режимизации базовых процессов. Особенно ярко это проявилось у аутотрофов, где ритмика дня и ночи сочеталась с ритмикой накопления и роста морфологического в форме доминации (но не абсолютизма, который в сложнейшей биохимической эндосоматике просто невозможен). Однако вовсе не “день-ночь” предопределяют феномен “накопление-рост” у гетеротрофов, а их режим “активности/накопления – пассивности/роста”. Таким образом, закон ритмики всего живого, это энергетика накопления и последующая энергетика морфологического роста, т.е. собственно эндосоматического биостроя (активности-пассивности, бодрствования-сна и т.д.).

Катализаторы и ингибиторы неизбежно должны были возникнуть для управления процессами трофики и роста как наиболее эффективные адаптогены чисто биохимического типа. А значит, они могли как-то влиять и на частоту смены ритмов накопления и расходования энергии. И здесь опять нам являет себя закон увеличения массы тела бионта-моноцита. Ведь запасание как выгодный фактор выживания не мог быть запомнен, т.к. нечем еще было запоминать, он закрепился чисто биофизически: пиноцитоз производится всей поверхностью моноцита, т.е. рост поверхности за счет запасания вел неизбежно к увеличению объема, а значит и площади осуществоления пиноцитоза. И это была одна из важнейших причин габаритизации моноцитов от долей микрона (у бактерий) до метрового плазмодия (у протист). Не менее важна и роль катализаторов-ферментов, ускорявших-подгонявших процессы ассимиляции путем пиноцитоза и производства запасов в тот период, когда трофики было достаточно, т.к. неустойчивость среды обитания постепенно росла. И такие ферменты неизбежно скреплялись во времени с периодом бодрствования. Ферменты-ингибиторы сменяли их при дефиците трофики, либо смене условий среды обитания. Они начинали свою работу в согласии с другими биохимическими процессами по замедлению, а то и прекращению ряда реакций вплоть до инцистирования. Соответственно, они скреплялись во времени с периодом покоя. Но это лишь трофический цикл от поиска пищи до ее запасания в специальных депо. Но время поиска пищи есть величина неопределенная чисто стохастически и мало зависит от скорости действий моноцита. Много более определенны скорость идентификации, предварительного разложения до уровня, пригодного для пиноцитоза, собственно скорость пиноцитоза (адсорбции), внутриклеточной идентификации-классификации и распределения по депо полезного и депо шлаков. Срабатывает счетный принцип принятия решения, когда депо полезного заполнены до отказа и катализаторы уступают место ингибиторам посредством осцилляторных реакций.

Рост – усложнение, вегетация, морфологизация, биострой – это абсолютно иная четко и ритмично работающая система. У этой системы должны быть свои катализаторы и ингибиторы. Но средняя скорость роста много более постоянна именно в силу много большей организованности, технологической заданности, отработанности последовательно-параллельных цепочек реакций. Пока что об этой скорости можно судить только по конечному результату-цели вегетации: редупликации.

Редупликация есть единственный способ репродукции у моноцитов. Сам принцип раздвоения обусловлен исключительно структурой генома будь то РНК или ДНК. Правда, до строго системно-логического анализа здесь еще далеко, хотя генетика совершила гигантские прорывы, в том числе и чисто прикладные, во многих частных вопросах. Далеко не ясно, что считать генемом у безъядерных, является ли нуклеотизация переходом от избыточности и неопределенности к необходимости и достаточности и т.д. Однако главнейшая проблема – это взаимоотношения генотипа и фенотипа как в филогенезе, так и, особенно, в онтогенезе. Теория мутагенеза изначально стохастична, что гносеологически вполне оправдано, но далеко не достаточно, чтобы иметь строго системно-логическую объяснительную силу. Исторически она (теория мутагенеза) начиналась как теоретико-биологическая концепция. Параллельно с ней с другого конца шла биохимическая работа, приведшая к открытию молекулярных оснований наследственности в виде двойной спирали ДНК. Последовавший вслед за этим настоящий взрыв в области генетических исследований и соответственно взрыв терминологический только усугубил положение, ибо генетика пренебрегла базовым принципом гносеологии: сначала договориться о понятиях. Вроде бы за базовую единицу анализа склоняются принять ген, но он сколько-нибудь определен только на теоретико-биологическом уровне, тогда как на биохимическом остается темным. Поэтому строго системно-логически остается не ясным, то ли ген определяет цвет глаз у дрозофилы, то ли некоторую последовательность реакций дающих тот или иной цвет глаз (а он может быть по причине ряда последовательностей один и тот же, т.е. разные последовательности могут давать один и тот же результат). Так мы выходим к сути реализации генотипа в фенотипе. Кстати, так или иначе, но 99,99% всех исследований и публикаций относятся именно к этому типу реализации. Имплицитно, но без малейших попыток обоснования, считается, что уже в природе имеется некоторый набор генов на все случаи жизни, и им теперь надо только сшиваться в хромосомы и образовывать все, что получится. К сожалению, такое понимание противоречит базовому принципу гносеологии – принципу каузальности. Нет системно-логических запретов на создание аналога таблицы Менделеева в генетике, но с ней будут те же концептуально-конструктивные трудности, что и с таблицей Менделеева, только великий химик не говорил о конечности числа химических элементов даже в строго геономическом участке макромира. Посему и принимать количество генов за конечное число нельзя даже имплицитно. А если это нельзя, то тогда как шило из мешка вылазит проблема создания новых генов, т.е. проблема прескрипции. А так как она обратна транскрипции, то и совершаться может только и исключительно в онтогенезе, ибо уже только живое порождает живое. Следовательно, формально мы имеем право утверждать, что опыт жизнедеятельности бионта в каких-то случаях как-то путем прескрипции может становится достоянием генотипа. Только вот какой опыт? При каких условиях? И как именно? Архисложная проблема. Без ее решения повисают в воздухе все гипотезы о передаче генотипом знаний, умений, навыков. А так как в природе известен пока только единственный тип памяти – память формы, то более-менее уверенно можно говорить только о генетической передаче некоторых склонностей, способностей к чему-либо. И не более. Впрочем, на уровне моноцитов и этого более чем достаточно. Ведь уже у моноцитов имеют место парасексуальные отношения типа конъюгации, возникшие явно на трофической основе. Правда, абсолютно темны причины сего удивительного обмена, неясно, принудителен или взаимосогласован этот процесс между особями и т.д. Ведь и наиумнейшая инфузория не размышляет об улучшении генофонда в силу полного отсутствия того, чем думать, а просто действует в соответствии со своими биофизическими и биохимическими потребностями строго в счетном режиме.

Но начало сексуальной дифференциации в эволюции таким образом было заложено. Трофическая девиация постепенно перерастала удивительно витиеватыми стохастическими путями в некоторый половой диморфизм, но уже на уровне полицитов. Видимо, обмен фрагментами геномов действительно имел эволюционно больше преимуществ, чем недостатков. Но и здесь пока имеем больше утверждений, чем доказательств.

Беременность на уровне моноцита начинается с момента расщепления кончика ДНК на две комплементарные части, которые сигнализируют о начале строительства нового живого существа, т.е. строго системно-логически этот момент ясен, как ясен и конец беременности в акте полного отделения одной половинки от другой и тем самым сотворение двух автономных организмов. Но пока не ясно, когда и почему происходит само расщепление. Если два организма – абсолютные копии, то и морфологически они уже должны быть завершенными, т.е. зрелыми для порождения новой жизни. Иначе не ясно, чем они занимаются в период от момента полного отделения до момента расщепления ДНК. Следовательно, отсутствие дифференциации на мать-дочь после акта полного разделения на два самодостаточных организма позволяет утверждать, что сей акт и есть одновременно актом расщепления. Тогда снимается проблема роста ради роста и полностью ясен механизм непрерывной реализации принципа “→трофика→рост→редупликация→” именно как биоавтомата, т.е. перманентной беременности. И только дефицит трофики может затормозить ее на уровне особи.


II