Академия протагора в. А. Ивашко принципы эволюции человека – человечества

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 11 12 13 14 15 16 17 18 ... 37

Временной компонент ситуации общения (когда) четко делится на:

психотехнологический (персональный: вовремя – невовремя и т.п.);
социальный (этно-культурный: можно, нужно, нельзя нечто делать);
научный (строго технотехнологический, адекватный прециозности управляемым, наблюдаемым процессам);
философский (концептуальная стрела времени, легко преобразуемая по воле мыслителя в дугу, круг а отсюда и в обратный ход).

Но все эти компоненты обусловлены геономическим ритмом вращения Земли вокруг своей оси (сутки), Луны вокруг Земли (месяц), Земли с Луной вокруг Солнца (год). Прямоугольная четырехчастность круга обусловила единое деление года, месяца и дня на четыре части (времена года, недели, месяца, части суток). Но прямоугольна и сетка координат, т.е. время явно обусловлено пространством, а обусловленность пространства временем есть гносеологическая иллюзия, истоки которой лежат в событийности социальной шкалы времени (зарождение – разрушение макрофизических тел как элементы, феномены, проявления процесса непрерывной изменяемости всего и вся на всю глубину). Сугубо гносеологический характер категории времени выражается в сравнении наблюдателем изменений одного и того же объекта:

а) относительно другого, включая самого наблюдателя;

б) относительно самого себя.

При этом одновременно происходят изменения:

формы,
содержания,
положения относительно других объектов,

у всех трех участников СО:

наблюдаемого объекта,
фона,
наблюдателя.

Фиксация изменений возможна только путем настройки на изменяющийся объект фокуса внимания наблюдателя. Но его перцептивные возможности неизбежно ограничены как по глубине, так и по широте охвата, а глубина и широта находятся в обратнопропорциональной зависимости. Следовательно, наблюдатель вынужден неизбежно жертвовать либо глубиной, либо широтой охвата, на основе чего и возник перцептивный паллиатив: саккадика фокуса внимания с точки на точку и с широты на глубину, а значит и невозможность непрерывно – однокачественного мониторинга наблюдаемого объекта относительно его самого, фона и наблюдателя. Наблюдатель обычно принимается за качественно постоянный, т.е. неизменяющийся фактор, никак не влияющий к тому же на наблюдаемый объект. Саккадические пропуски наш мозг просто заполняет прогностическими штрихами и дает якобы цельную реальную картину, что достаточно точно отражает положение дел в макромире, но весьма чреват грубейшими нагромождениями чисто концептуальных конструктов при исследовании микро – и мегамиров, опосредованных неизбежно некоторыми комплексами разной степени прециозности и надежности. Эта неуловимость изменяемости и есть по сути главный камень преткновения для гносеологии, методологии и теоретических построений всех наук, но не бытового сознания, которому практически все достаточно ясно в связи с периодичной цикличностью геономических изменений: времени суток, фаз Луны, времен года. Это были внешние привязки, позволяющие фиксировать сначала по животному непроизвольно, интуитивно, а затем и все более осознанно достаточно строгую последовательность изменений формы и содержания внешней среды в трофическом отношении, прогнозировать плодородие, обеспечивающее жизнедеятельность при неблагоприятных условиях, т.е. время запасания. Именно поэтому тоже циклические, но апериодические затмения Луны и Солнца вызывали такой хаос – ужас, ибо угрожали самой сути прогноза, а значит и возможности выживания. Затмения и стали зерном мифологической идеологемы борьбы света и тьмы, а значит знания и невежества, порядка и хаоса, жизни и смерти. И лишь со временем ступенчато-постепенно эта идеологема охватила времена года, фазы Луны и время суток. Сакрализация времени как идеологемы неизбежно нашла жизнедеятельностные привязки в виде правильности – неправильности, т.е. эффективности – неэффективности некоторых последовательностей действий, ведущих к должному результату. Прогноз стал обрастать обычаями, традициями, ритуалами, связанными сначала с идеологемой, а затем все более отдалявшихся от реальных практических действий, которые неуклонно исторически совершенствовались, тогда как идеологемные застыли как нерушимые. Формализация идеологемного священнодейства и ее практическая бесполезность камуфлировались стохастикой событий в виде воли высших сил. Ученый жрец – прогностик стал посредником между человеком и высшими силами (небесными или подземными).

Фактически у социума появились три лидера:

старики – прошлое,

вожди – настоящее,

жрецы – будущее,

что точно соответствует гносеологической триаде:

мир концептуальный,

мир перцептуальный,

мир реальный,

а значит и методогической триаде:

историческая часть,

практическая часть,

теоретическая часть,

как структуре любой науки.

Изобретение письма позволило жрецам прибрать к рукам не только будущее, но и прошлое. Старики – мифологи как учителя оказались не нужны, так как стрела времени не должна была расходиться из прошлого в будущее. Следовательно изощренность и гаданий и прорицаний резко возросла. Жрецы вокруг вождя фактически стали интеллектуальными правителями, т.е. идеологами государства, основой государственного аппарата управления, учета и контроля. Непрерывное расширение аппарата управления привело к необходимости подготовки грамотной смены государственных людей в учебных заведениях от низшего до высшего уровней. На тысячи лет грамотность и жречество стали синонимами, включая науку. Все быстрее развивались науки теологические, точные и естественные, военные и торговые. И только социальные науки продолжали биться в тенетах теологии и юриспруденции вплоть до буржуазно-парламентских потрясений. Но к этому времени уже сменилась структура окружения вождя-правителя. История писалась жрецами, которые уничтожали или делали недоступными все документы, которые подтверждали не их точку зрения. Смешно, но даже с изобретением книгопечатания показательные костры из письменных источников информации, крамольной, по мнению власть предержащих, не погасли. Понятно, что историческое источниковедение насквозь заидеологизированно, выборочно, субъективно, поэтому уповать на объективность первоисточников весьма и весьма чревато. А если учесть, что до сих пор отсутствует четкое определение самой категории “государство”, то и учебный предмет “история такого-то государства” по сути есть идеологическая фикция с весьма каверзными юридическими последствиями. А гибкость историков в доказательстве должного, давно ставшая притчей во языцех, и привела к выводу: история учит, что она ничему не учит.

Персонально время есть ритмо-событийная спираль жизнедеятельности, где возрастная стрела представлена физиотипом, а ритмо-событийная психотипом и социотипом, которые весьма опосредованно и избирательно отражаются на физиотипе. А это обусловлено тем, что развертка генотипа практически мало связана с адаптационной разверткой фенотипа и еще меньше с разверткой инфотипа. Отсюда и вытекает множество проблем с определением нормы развития индивида и отклонения от этих норм, о чем уже частично говорилось выше. Норма в стохастике изменений всегда есть всего лишь статистическая доминация (категория большинства), но и она не есть нечто незыблемое и требует периодического контроля и изменения. Тем не менее традиционно задержки в развитии от действующей нормы рассматриваются как негативное явление, а ускорения как позитивное. В таком евгеническом подходе перехлест в селекции узких акселератов ведет неизбежно к феномену вундеркиндизации, элитности, которая неизбежно ведет к однобокости, гармоническому уродству в развитии личности. Но крайне редко вундеркиндность проявляется в течение всего жизненного цикла (принцип: лучше день соколом, чем год вороной). И тогда неизбежно следует психологический надлом, обида, зависть, озлобление и т.п., а главное отсутствие гармонии в развитии личности здорово мешает адаптации к новому этапу жизнедеятельности. По сути это феномен общеметодологической проблемы специализации в узкой сфере, играющей все большую роль в современном обществе. И выход один: базовая гармонизация личности в средней школе, ее всестороннее развитие при вторичности всего остального, о чем речь еще впереди. Здесь важно подчеркнуть фундаментальность самого факта гармонизации трех возрастных норм: физиотипа, психотипа и социотипа, которая непрерывно нарушается сначала желанием достичь быстрее пика взрослости, а после его достижения как можно дольше на нем сохраняться психотипически, т.е. когда в полную силу функционируют системы хочу – могу – можно₁– можно₂, ибо после пика начинают снижаться потенциалы могу и хочу. И никакой социотипический и физиотипический камуфляж, включая косметохирургию, остановить этого уже не может. Омоложение всего организма невозможно строго системно-логически, хотя продление жизнедеятельности личности вполне возможно путем периодического биоремонта с заменой некоторых тканей и органов новыми. Но это уже проблема киборгизации, где в основе лежит не случайная естественная, а строго расчетная надежность.

Итак, стремление к возрастному идеалу путем ускорения или замедления естественного хода времени – это чисто человеческая психотехнология противостояния природе, обусловленная самим фактом вышибания наших предков миллионы лет назад из их экониши. Эта иллюзия отсрочивания смерти вплоть до бессмертия и сделала смерть первым и главным социальным штрихом – событием, детализирующим геономический монотонный круговорот времени. Рождение было природным фактом и событием не являлось вплоть до формирования наследственного права, ибо стало известно, что несет социально важного сам факт его рождения: доля в наследстве, т.е. в запасенном уже родителями. Смерть же изначально подводила итоги жизнедеятельности особи, ее вклад в общее благосостояние. И чем больше был этот вклад (или ущерб), тем социально значимее была эта смерть, требовавшая неизбежно некоторой перестройки структуры социума, иерархии, а значит и персональной психотехнологии в привыкании к новым социальным реалиям. Затем к смерти добавилось не менее социально значимое событие – инициация, которая тоже вносила свои коррективы в корпоративно – статусную систему социума. Затем становились в ряд событий ранения – болезни основных добытчиков и иерархов-организаторов, ибо это тоже нарушало привычный ритм жизнедеятельности социума, весьма важный для его выживания. И чем меньше и сплоченнее был социум-муниципия, тем важнее для него были эти события. Следовательно, первоначально было время геономическое, но социумно-муниципальное время никак не было с ним связано. И лишь становление земледелия и оседлости связало эти два времени в некоторое единое целое, хотя и до сих пор в быту мы оперируем именно событийным, а не геономическим временем. Событийность как основа социальной памяти и была положена затем в основание календаря, т.е. не геономическое время встроило в себя и как-то выделило событийное время, а наоборот, событийное время встроило в себя геономическое, что лишний раз указывает на чисто производный характер категории времени от предметного пространства, которое изменяется непрерывно, а фиксируется прерывно, ибо требует наблюдателя – фиксатора.

Итак, социально значимым событием изначально считалось такое, которое неизменно вызывало перестройку социальных связей, нарушающих привычный монотонный ритм жизнедеятельности социума. Но минимальный социум – это диада коммуникантов, а максимальный – человечество. Значит неизбежна иерархизация значимости по сферам общения и корпоративно-статусным позициям событийных лиц.

Отсюда смерть бомжа социально значима только для учетно-статистических служб, а смерть правителя государства и/или огромного наследства может вызвать даже социальный взрыв из-за борьбы за место в иерархии законных и незаконных престолонаследников. А так как новый лидер (будь то семья, город, государство) потенциально имеет возможность как управлять по старому, так и управлять по новому, то и возникает угроза смены социальных связей не по одной цепочке замещений, а по многим (знаменитый принцип – пожелание, не жить в эпоху перемен).

Угроза изменений после осуществления некоего события потенциально может быть как кому-то выгодна, так и невыгодна. Значит к событию желательно подготовиться заранее, т.е. сначала предусмотреть его. Отсюда деление событий на ожидаемые и неожиданные. Ожидаемые события, даже самые тяжелые, трагические, психотехнологически переносятся много легче, чем неожиданные, ибо время ожидания позволяет к ним всесторонне подготовиться: обдумать, принять решение, проверить их результативность и т.д. Так, например, осуществляется подготовка к суровой зиме, смерти долго болеющего лидера, нападению бандитов и т.п. Таким образом, неотвратимость самого события упреждающе нивелируется до максимально возможного уровня.

Но ведь строго системно-логически любой прогноз есть не более чем стохастика, а значит может как сбыться, так и не сбыться. Психотехнология несбывшегося прогноза еще более разрушительна, ибо идет насмарку вся подготовительная работа. И чем больше в нее вложено, тем сильнее разочарование, раздрай, агрессивный перескок на обвинения прорицателей, апатия с переходом в депрессию (принцип пастушка, ложно кричавшего: Волки! Волки!).

Однако, еще более разрушительны неожиданные события, ибо фактически вносят системно-логический хаос в психотехнологическую деятельность личности: срочность не позволяет дать реальную оценку степени опасности и соответственно адекватности реагирования. Неожиданность неизбежно вызывает испуг, так веселящий пугателя и депрессирующий пугаемого вплоть до потери сознания и даже летального исхода.

Таким образом, управление временем – фикция. Управлять можно только изменениями доступного предметного пространства и себя в нем или относительно него. А это можно делать ситуативно-импульсивно (сейчас – здесь) или планомерно, т.е. целенаправленно. Хронотопная импульсивность есть проявление эмоцио а целенаправленное кратко-, долгосрочное планирование, включая полножизненный цикл, есть проявление рацио. Но первый полножизненный цикл бионта (рождение – смерть) был задан эволюцией в виде монокарпии, т.е. генетически. Значит монокарписты руководствовались исключительно инстинктом как поведенческим трансформом генотипа. Рацио на базе инстинкта мог зародиться только у поликарпистов, когда конечная полножизненная цель оказалась размыта, неопределенна: жить, чтобы жить. А категория “смысл жизни” как проявление рацио в высшей стадии его развития могла появиться только вербально-коммуникативно, ибо выражает персонально-социумную каузальность строго в соответствии с гносеологическим квадратом:

Но Субстанция-Универсум развивается по законам стохастики непрерывной трансформации г/г форм, т.е. бесцельно. Макромир наш представлен уже в некотором достаточно устойчивом виде, трансформация которого организована в некоторые периодические циклы. Устойчивость геономических изменений наводит на иллюзию неизменности Мироздания с высоты годовых циклов. Спиральная повторяемость переносится на полножизненный цикл человека и порождает иллюзию реинкарнации через обретение душой нового тела. Но ни в одной мировоззренческой системе не говорится о том, как возникают сами души, т.е. предполагается их изначальная количественная заданность (принцип бессмертия души). Но строго системно-логически бессмертие души снимает проблему смысла жизни, ее качества. А это весьма опасно для общества – социума идеологически, ибо делает человека фактически независимым от других. Поэтому учителя – мифологи наделяют душу чисто телесными признаками “блаженства – страдания”, а жизненный цикл преобразуют в земное испытание на предмет определения количества и качества хорошего и плохого в человеке с посмертным отнесением его души в рай или ад. Таким образом формируется система социумной, этнокультурной, муниципальной морали с ее многочисленными табу. А значит и первая чисто коммуникативная система управления социумом, т.е. переход от права силы к силе права, от наказания физического к наказанию моральному. А факты смерти от осознания того, что человек нечаянно нарушил табу, указывают на то, что в сознании человека сформировался внутренний регулятор поведения в соответствии с нормами морали, который получил название Совесть. Именно Совесть в дальнейшем шкалирует все поступки человека на подлежащие осуждению (и тогда человек должен испытывать тревогу от стыда до суицида) или восхвалению (и тогда человек должен испытывать удовлетворение от гордости до зазнайства). Но Совесть, как и другие социальные установления, есть рацио, ибо интерьеризируется в процессе воспитания. А рацио противостоит эмоцио. Эмоционально взвинченный человек часто отклоняется от норм морали и вынужден поэтому затем извиняться за их нарушение.

Но ни мораль, ни возникшее на ее принципах затем полисное поликультурное право, регламентируя фрагменты повседневного поведения, не смогли сформулировать сколько-нибудь четко смысл жизни каждой отдельной личности, кроме общих призывов посвятить себя целиком служению обществу, государству. О цели жизни как результирующей из генеральной совокупности всех КД, совершенных личностью на протяжении жизни речь еще впереди. Здесь важно отметить лишь ее временной компонент как конца жизненного пути.

Но эта социальная позиция стороннего наблюдателя для личности является чистой абстракцией. Дело в том, что персональное время безмерно, ибо никто не знает, где, когда и от кого он появился на свет и точно так же не знает, где, когда и от чего умрет. Поэтому и персональный возраст свой никто не знает. Для личности важно хотеть и мочь, т.е. ставить цель и добиваться ее достижения, а значит и удовлетворения своей потребности (или потребностей, ибо одномоментно человек может выполнять – удовлетворять сразу несколько базовых потребностей). Отсюда и вытекает базовая персонально-временная результирующая: вовремя – невовремя. Однако таким социально свободным может быть только бионт-одиночка, Робинзон от рождения. Но уже появление Пятницы все резко меняет, путает, режимизирует как-то ритмы одного и другого в совместное со- или противодействие. Генетическая социальная сущность человека неодолимо заставляет иметь некоего партнера по общению (ребенок – маугли опускается до уровня окружения, а взрослый отшельник наоборот социализирует какое-то животное до статуса друга - собеседника). Но и социально откорректированное вовремя – невовремя не меняет своей сути: все равно у человека возникают свои хочу – могу физиологические, хотя он и подчиняет их социальным надо, можно, нельзя, чаще всего во вред своему здоровью путем кумуляции физиоэффектов в расхождении ритмов, ибо биохимзавод организма живет по своим законам – физиологическим. Так мы снова возвращаемся к диалектическому единству физиотипа, психотипа и социотипа, при их качественной автономности, т.е. к проблеме гармонизации их ритмов.

Социальная гармония ритмов и соответственно, целей выросла естественно из базового ритма:

сон – бодрствование

который жестко увязан с геономическими ритмами и постепенно тоже стал четырехкомпонентным:

глубокий сон – дремота – пассивная деятельность – активная деятельность, т.е. от степени минимального энергомышечного напряжения до степени максимального энергомышечного напряжения (от зимней спячки тритонов, сусликов до разбушевавшегося взрослого слона). Отсюда имеем матрешку из суточных, месячных и годичных активностей, представленных разными видами доминантных деятельностей. У человека эти доминанты постепенно обрастали дополнительными этнокультурными психотехнологиями в виде моделирования некоторых видов деятельности стандартно-прогностического типа: ритуалы, обычаи, традиции, которые и привели к разделению суток, месяцев, года на чисто человеческие:

будни и праздники.

К великому сожалению, масштабы этой проблемы еще даже не очерчены, ибо по сути это запутаннейший клубок персональных, диадных, семейно-родственных этно-культурных, муниципальных, социально-экономических, государственно-статусных, международных и всемирных напластований. Персонально праздник от будней обычно отличается трофически, эмоционально и коммуникативно своей ожидаемой необычностью или наоборот традиционностью включающей обязательно приятную неожиданность в виде подарка. Именно поэтому в любом празднике персонально значимо настроение самой личности на участие в нем. Без настроения любой самый яркий праздник оставляет осадок если не досады за зря потраченное время, силы, средства, то холодного равнодушия, неприятия.

Генезис праздника – это трансформы древнейших психотехнологий: 1. начала, т.е. планирования некоторой деятельности путем мифологического прошения-заклинания Судьбы на ее успешность т.е. достижение требуемой цели; 2. конца, т.е. подведение итогов этой деятельности путем мифологического благодарения Судьбы за то, что достигнуто и обретено с соответствующими выводами для самих себя, но обретенное есть запас на некоторое будущее, а значит и планирование этого будущего (принцип: по одежке протягивай ножки!). Праздник как бы открывает будни с некоторыми новыми целями деятельности данного социума.

Однако из теории потребностей, представленной выше, потребность есть нужда в обретении и/или избавлении (от) чего-либо. Так обретение трофики есть избавление от голода, а избавление от болезни есть обретение здоровья. Следовательно, изначально правильность планирования начала была гадательно-иллюзорна, т.е. много менее предсказуема стохастически, а значит более зависима от Судьбы и гносеологически требовала учета много больших факторов. Поэтому принцип запасания неизбежно требовал упреждения неудачи путем создания особого страхового фонда, при подведении итогов предыдущей подобной деятельности. Но и до сих пор эта проблема остается нерешенной на муниципальном уровне в силу неправильной социально-экономической политики государства, о чем речь еще впереди.

Культурологи часто выделяют карнавал как особую форму праздника. И это верно культурологически, но не философско-методологически, ибо карнавал возник на базе праздников начала и конца чего-либо, вычленив и переиначив их ритуально-мифологические элементы в виде ролевых образов воображаемых существ, участвующих в моделировании-заклинании и моделировании-восхволении (прошении и благодарении). Карнавал возник как форма отдыха – отстранения от персональных, обыденных, социально жестко детерминированных разными табу-ограничениями статусов в данном социуме-муниципии. Наиболее ярким всегда было сочетание карнавала с праздником урожая. Но исторически быстрая структуризация, элементаризация карнавального действа породила разные шоу театрально-циркового типа, формализовала коммуникативную сущность их как элементов моделирования трудового процесса. Городские ярмарки профессионализировали все шоу-карнавалы (танцы, песни, музыки, театры, цирки с куклами, животными, предметами, гадания, юродство, попрошайничество как заклинания: проклятия или восхваления, спортивные упражнения с восславлением красоты человеческого тела ню) и скоро их выступления из площадно-открытых стали помещенчески-закрытыми. Карнавальность расползалась по будням, становилась обыденностью, городской жизни, чего никогда не было в деревне, которая собственно карнавал и породила. И эта праздничность-праздность города всегда поражала и часто манила к себе сельскую молодежь. Обыденность праздника и круглогодичная монотонность трудовой деятельности требовали качественно иного подхода к планированию жизнедеятельности людей. К тому же городской социально-экономический темпоритм (режимизация) требовал особой психотехнологической адаптации. Урбанизаторская селекция породила особый тип высококлассных узких профессионалов, совершенно беспомощных вне привычной среды обитания, для которых праздником становится выезд в деревню, на природу. Исторический процесс съезжания в город как центр развлечений (вечный праздник) сменился на прямо противоположный – разъезжание из суетного города, обусловленного и развитием транспорта и связи. Идет сложнейший исторический процесс гармонизации будней и праздников – развлечений, когда изыски шоу становятся все сложнее, помпезнее, грандиознее, поразительнее и чудовищнее как по форме, так и по содержанию, а главное все дальше от принципов элементарной морали. Коммерциализация городских публичных зрелищ неизбежно вела к апелляции к самым низменным инстинктам, присущим любой аудитории, тогда как настоящее искусство требовало определенной подготовки, наличия определенной культуры аналитического сопровождения, т.е. понимания – раскодирования смыслов, на чем и зиждится эстетика как единство-борьба формы и содержания, места и времени, персонального хочу – могу и социального надо – можно – нельзя, порока и добродетели, добра и зла.

Итак, исторически реальное планирование – моделирование некоторой трудовой деятельности социума – муниципии (сейчас это сохранилось наиболее полно в военных учениях, т.е. войне понарошку, тренировке, игре) в городах быстро выхолостилось до уровня имитации, структуризировалось на некоторые элементы и блоки элементов действа, профессионализировалось и коммерциализировалось. В сельской местности все сохранилось на уровне общесоциумной – общемуниципальной самодеятельности (принцип: и швец, и жнец, и на дуде игрец). Эта общесоциумность праздников и будней долгое время застила глаза исследователям и не позволяла обратить внимание на другое временное членение персональной жизнедеятельности:

жизнеобеспечивающее и свободное.

При натуральном домашнем хозяйстве режимизация отдыха заключалась в смене видов трудовой деятельности, изменить которую могла только непогода. И только для мужчин, ибо едва ли не все внутридомовые работы были возложены на женщин и их ритм деятельности мало изменялся. Появилась психотехнологическая проблема занятия мужчин некоторой полезной работой в неожиданный промежуток свободного от рутины времени, который заполнили ремонтом и совершенствованием орудий труда. Именно ремонт на основе опыта работы с этим орудием и подвигал к его совершенствованию как в эргономическом, так и в эстетическом отношениях. Психотехнология ведения натурального домохозяйства практически не оставляла собственно свободного времени. Лишь с совершенствованием технотехнологий, а значит и повышением производительности труда, специализации, использованием наемной рабочей силы (люди, скот, механизмы) стало появляться реально свободное от трудового жизнеобеспечения время – досуг. Досуг стал первой отдушиной во временной социумной режимизации на реализацию своих хочу – потребностей, т.е. расслоение по интересам. Досуг усугубил домохозяйственный сексизм, ибо и в городе сведение домохозяйства до жилища с детьми оставил без изменения почти всю психотехнологию и технотехнологию женского труда домохозяйки. Более того, вся сфера развлечений досуговых стала ориентироваться исключительно на мужчин. И эта тенденция сохраняется до сих пор.

Итак, проблема занятости личности в суточном, месячном, годичном и полножизненном измерении не есть только проблема трудоустройства, но и проблема досуга. И еще неизвестно, что из них легче социотехнологически и психотехнологически организовать. Культура самозанятости личности упирается в сложнейших клубок проблем воспитания, и прежде всего в самоопределение смысла бытия и собственной цели жизни.

При всей схожести экзистенциального цикла г/г формы и полножизненного цикла бионта, в частности человека, у последнего имеется фундаментальное отличие: сознательное упорядочивание репродукции в виде мечты о ребенке. И хотя элементы индивидуального планирования репродукции имеются уже у колюшки, а у многих эволюционно более поздних бионтов развились в весьма сложную систему вплоть до зоодомохозяйства, у человека мечты о ребенке носят недоступный зоомиру инфотипический характер, а не тупо инстинктивный. Мы уже говорили о детях случайных, но это все примеры обыденные. Мечты о ребенке возникают тогда, когда половозрелое хочу длительное время расходится с могу в силу разных причин, ибо далеко не всегда это связано с недостатком сексуальных коитусов, а с нарушениями в физиотипе, психотипе, социотипе партнеров. И, как уже отмечалось выше, это породило целую индустрию артефактного детопроизводства от элементарного “лишь бы получилось” до некоторого селективно-свгенического типа с набором желаемых задатков по физиотипу, психотипу, социотипу. Таким образом, де факто жизненный цикл такого ребенка начался значительно (иногда на годы) раньше социально-инфотипически, чем в норме. А это строго гуманономическая проблема.

Следующий этап синусоиды полножизненного цикла – пик жизнедеятельности – чисто геометрическая метафора. Возникла она, как это, часто бывает, из посмертного анализа жизнедеятельности великих людей, творцов с неизбежной иерархизацией их деяний, а значит и определением главного, которое и принимается за вершину жизненного пути. Именно такие жизнеописания и четко показали, что пики никак не коррелируют с возрастом, т.е. это чистая стохастика, а значит и не стоит философского внимания (но безусловно требует тщательного психолого-педагогического анализа).

Смерть всегда неожиданна, даже давно ожидаемая, ибо она неизбежна. Более того, она обязательно для кого-то желанна, ибо неизбежно ведет к некоторым изменениям, подвижкам в корпоративно-статусной иерархии, а значит и овладении желаемым. Другой вопрос – сила этого желания (от “как будет, так и будет” до методичного следования по пути достижения цели по принципу: цель оправдывает средства).

Обычный постлетальный период социотипического существования личности завершается со смертью последнего человека, который знал его живым. Дальнейшее фигурирование ее в социуме обусловлено исключительно тем вкладом, который личность успела сделать в жизнедеятельность данного социума. И это уже чистая коммуникативно-идеологическая легенда о деяниях личности с равновесием плохого или хорошего, либо с упором на одну из сторон. Поэтому и вся история человечества – это собрание – конгломерат легенд, фактов, личных точек зрения в виде воспоминаний и т.п. в интерпретации конкретного автора с его собственных идеологических и иных позиций.

Культ предков на базе анимистических представлений подвигнул людей на маркировку мест захоронения для должного периодического отправления соответствующих обрядов восхваления – задабривания, проявления заботы и уважения. За 20 тысяч лет культ предков формализовался до предела. Захоронение прямо на месте смерти сменилось захоронением строго в стойбище – муниципии, затем при усилении оседлости и деморосте муниципии город мертвых отделили от города живых. И здесь маркировка стала играть особо важную роль во избежание забвения. Родовые склепы украсились стелами с надписями и памятниками а затем начался обратный ход особо значимых мемориальных стел и памятников в город живых, что сразу же породило большие психотехнологические трудности в различении могилы и памятника потомками. Началась историко-детективная путаница, принесшая много персональных, социальных, международных, межконфессиональных и т.д. бед. И неизвестно, сколько еще принесет, ибо война с мертвыми, как и культ мертвых в виде могил и памятников пронизывает всю историю человечества точно также, как и войны живых с живыми, ибо все это вызвано противостоянием социумных идеологий (правильной моей/нашей и неправильной его/их). Постлетальная мемориальность требует коренного пересмотра, но для этого необходимо прежде всего осознать алогизм неизбывного анимизма, при котором мертвые социуму дороже, чем живые (принцип: о мертвых либо хорошо, либо ничего).

Генерационное время и есть базовая единица социально-психологических изменений в потребительской культуре социума, т.е. подвижки в ценностных ориентациях определенных слоев населения, а значит и в менталитете. Строго системно-логически категория “генерационное время” дает такую схему корреляционных связей:

прошлое настоящее будущее

рождение жизнь смерть

старики взрослые дети

проекты реализация эксплуатация

творцы исполнители потребители

владение распоряжение пользование

законодательство исполнение судопроизводство

власть управление удовлетворение

традиции изменения реформы

богатые средний класс бедные

домохозяйство производство муниципия и т.д.

Схема получилась весьма странная, разношерстная, разнокалиберная с любых частно-научных позиций, но вполне возможная на философско-методологическом уровне. И ничто никому не мешает доказать обратное, ибо правила системно-логического анализа едины и незыблемы. Но следует помнить, что генерационное время есть один из трансформов экзистенциального цикла, а значит и полножизненого цикла, длительность которых крайне разнообразна. Значит схема непрерывно находится в изменении как по вертикали, так и по горизонтали: переход прошлого в будущее есть настоящее, а переход будущего в прошлое есть смена поколений. Строгой иерархии по вертикали нет и не может быть, ибо все зависит от конкретно-научного предмета исследования.

Происхождение генерационного времени следует вести с древнейшего, но уже чисто человеческого обряда инициации, который длился несколько лет и заключался в целенаправленном обучении подрастающего поколения. Начало обряда связано с трофовзрослостью, т.е. полной независимостью от материнского грудного кормления и перехода на взрослый тип питания. Этот период детства, свободы и безнаказанности завершался в 4-7 лет, когда психомоторика, психотип обретал все психофизиологические параметры, необходимые для непрерывного обучения и самосовершенствования. Это была начальная инициация именно не по формальному году рождения, а по степени сформированности должных навыков, ибо ребенок с этого времени обретал пол и имя. Соответственно и обучение носило строго гендерный характер в полном соответствии же с разделением труда на работу женскую (внутридомовую и придомовую) и мужскую (придомовую и внедомохозяйственную). Шло перенятие опыта жизнедеятельности не только и все более не столько на эмоциональной основе, сколько на рациональной, а значит оттачивались, совершенствовались сами технологии, а не отношение к ним. И в отличие от животных таких технологий и эргономических схем у человека становилось все больше и больше, а опыт все более технотехнологизировался, генерализировался в некоторые все более строгие системно-логические, т.е. ментальные, концептуальные структуры. К тому же чужой опыт надо было преломить-сочетать со своими собственными возможностями, значит у каждого что-то получалось даже лучше, чем у учителя, а что-то хуже, а что-то вообще не получалось. Отсюда шло накопление своего отношения к чужому опыту, свое понимание “правильно-неправильно”, “приятно-неприятно”, “опасно-безопасно” и т.д. Обучаемые прекрасно видели и расхождения слова и дела у взрослых, их искренность и лживость в разных ситуациях жизнедеятельности, т.е. обретали необходимый, хотя и намеренно никем не передаваемый опыт социальной мимикрии, лицемерия. Таким образом, реальная жизнь закладывала червь сомнения и в мифологию социума, его морально-этические и мировоззренческие устои. Но их надо было знать и правильно отвечать на вопросы. Все накопленные за годы знания, умения и навыки подлежали строгой социумной проверке через разнообразные испытания. И только пройдя все необходимые испытания, юноша становился мужчиной, а девушка – женщиной. Но опять надо подчеркнуть, что это не было ежегодным мероприятием. Периодичность инициаций у разных народов была разной, как и состав, форма испытаний. Едина была суть – переход во взрослость с некоторым правом голоса в решении проблем муниципии. Этот этап совпадал с половозрелостью и давал возможность создать семью, домохозяйство. На реализацию этой возможности уходило еще несколько лет. Свадьба формально завершала этот цикл и уже молодые сами становились родителями новой генерации. В среднем это был 20-летный период. К тому же после 40 лет женщины уже обычно не рожали, ибо непрерывное родопроизводство их быстро изнуряло физиологически и фертильность падала. Вполне возможно, что окажется верной гипотеза о 20-родовом максимуме фертильности женщины. Но эта чисто гинекологическая проблема так или иначе обуславливает и категорию генерационного времени, т.е. смены поколений в триединстве физиотипа, психотипа и социотипа, т.е. мочь, уметь и знать в корреляции с гено- , фено- и инфотипом. Таким образом, генерационное время в виде 20 летнего цикла есть время доминации определенного менталитета. Понятно, что это всего лишь статистические тренды, но их историческая устойчивость обусловлена физиотипическим фактором репродуктивности, т.е. генотипом, а не сексуально и опеко-активирующим фенотипом и особенно инфотипом как сублимации репродуктивности.

Blog

Академия протагора в. А. Ивашко принципы эволюции человека – человечества